Книга: Юг! История последней экспедиции Шеклтона 1914-1917 годов

ГЛАВА VII. ЛАГЕРЬ ТЕРПЕНИЯ

<<< Назад ГЛАВА VI. МАРШ-БРОСОК

Вперед >>> ГЛАВА VIII. ВЫХОД ИЗ ЛЬДОВ

ГЛАВА VII. ЛАГЕРЬ ТЕРПЕНИЯ

Апатия, которая, как казалось, завладела некоторыми мужчинами из-за разочарования в своих надеждах, вскоре рассеялась. Ежедневно в разные стороны на поиски тюленей и пингвинов посылались группы охотников. У нас, помимо неприкосновенного запаса санных пайков, оставалось около 110 фунтов пеммикана, включая собачий, и 300 фунтов муки. Кроме этого было немного чая, сахара, сушёных овощей и сала. Я послал Хёрли и Маклина в Океанский лагерь для того, чтобы привезти оставленное там продовольствие. Они вернулись с очень хорошей добычей, в том числе со 130-ю фунтами сухого молока, где-то 50-ю фунтами собачьего пеммикана и джема, несколькими банками консервированного мяса. Когда они были примерно в полутора милях от нас, их голоса были вполне слышимы, настолько прозрачен был воздух.

Мы были очень ограничены в мучном. Муку смогли растянуть лишь на десять недель. После этого наши санные рационы будут служить нам менее трёх месяцев. Наша пища состояла в основном из тюленей и пингвинов и, хотя она была ценна как противоцинготное средство, т. к. ни единого случая цинги в команде не было, такая диета была сама по себе скверной, и впоследствии мы чувствовали себя очень слабыми и изнурёнными.

«Кок заслуживает особых похвал за то, как он несгибаемо выполняет свою работу во время всех этих суровых метелей. Его камбуз состоит лишь из нескольких сложенных ящиков, двух жировых печей и брезентовой обёртки, возведённой вокруг на четырёх вёслах. Защита от ветра, которую выполняет эта загородка только частична, поэтому порывы ветра разгоняют едкий дым жировой печи во все стороны».

Через несколько дней мы построили для него из ледяных блоков иглу с брезентом наверху в качестве крыши.

«Нашего рациона достаточно, чтобы поддерживать в нас жизнь, но все мы чувствуем, что смогли бы съесть вдвое больше, нежели получаем. Сейчас в среднем еда состоит из полфунта тюленины с пинтой чая на завтрак, 4-х унций (112 г) лепёшки с молоком на обед и трёх четвертей пинты тушёной тюленины на ужин. Этого едва хватает, даже если выполнять минимум работы, ибо мы полностью лишены хлеба и картофеля, ну или чего-то подобного. Некоторым из нас, похоже, приходится ещё тяжелее, они постоянно говорят о еде, но большинство из нас находят, что такие разговоры о пище только возбуждают аппетит, который не может быть удовлетворён. Наша жажда хлеба и масла очень высока, и не из-за того, что нам их не дают, а потому что организм чувствует в них необходимость».

Из-за нехватки продовольствия и того, что всё, что мы могли добыть, было нужно, в первую очередь, нам самим, я приказал застрелить всех собак, за исключением двух упряжек. Это была самая гнусная работа, которую пришлось выполнить за всё время экспедиции, мы очень остро восприняли их потерю.

Я должен был постоянно менять еженедельное меню. А число возможных вариаций с тюлениной было явно ограничено. Но то, что люди не знали об этой, своего рода эмоциональной спекуляции, имело огромное значение. «Мы сегодня (26 января) поймали Адели, невдалеке видели кита, но тюленей нет».

«Сейчас мы очень ограничены в топливе и в результате одна плита простаивает. Мы получаем один горячий напиток в день, чай на завтрак. В остальное время пьём ледяную воду. Иногда ограничены даже в этом, обычно возьмём с собой в спальник несколько кусочков льда в оловянной банке из-под табака. Утром в банке ложка воды, причём банка должна всю ночь лежать неподвижно, чтобы вода не пролилась.»

Дабы обеспечить хоть какое-то разнообразие в еде, я начал использовать по половине санного рациона дважды в неделю.

От Океанского лагеря нас отделяло около пяти миль разбитого льда к юго-западу, но я всё же решился отправить туда Маклина и Хёрли вместе со своими собаками, чтобы посмотреть, есть ли там какие-либо продукты питания, которые могли бы быть добавлены к нашим скудным припасам. Я дал им письменные инструкции не рисковать без необходимости и не пересекать любые широкие открытые каналы, и сказал, чтобы они вернулись к середине следующего дня. Ни единожды провалившись по пояс сквозь тонкий лёд, им всё же удалось добраться до лагеря. Они нашли лагерь просевшим на пару футов. Океанский лагерь, как они рассказали, «выглядел как деревня, стёртая с лица земли и брошенная её обитателями». Доски палубы, которые мы подкладывали под низ палаток, предотвращали таяние снега от солнца прямо под ними, и вздымались на почти два фута над уровнем окружающей льдины.

Склад рядом с камбузом покосился, повсеместно образовались лужи. Они собрали всю еду, что смогли найти, забросили несколько книг в фанерный ящик саней и вернулись в Лагерь Терпения около 8 часов вечера. Я был рад их скорому возвращению и, так как из их доклада следовало, что дорога была приемлемой, 2 февраля я отправил обратно восемнадцать человек под руководством Уайлда принести всю оставшуюся еду и третью шлюпку Стэнкомб Уиллс. Они вышли в час ночи, захватив пустые сани, на которых везли Джеймс Кэрд и достигли Океанского Лагеря около 3.30 утра.

«Мы оставались в лагере около трёх часов, устанавливая лодку на сани, собирая съестные припасы, одежду и книги. Мы вышли из него в 6 утра и вернулись обратно в Лагерь Терпения со шлюпкой в 12.30, потратив ровно в три раза больше времени, чтобы вернуться с лодкой, нежели тащить сани без неё. На обратном пути мы делали многочисленные остановки, пока передовая партия из четырёх человек была занята расчисткой проходов в торосных грядах и заполнением открытых трещин блоками льда, если они были открыты. Солнце довольно сильно размягчило поверхность, и местами тянуть было ужасно тяжело. За то время, что мы шли обратно, каждый здорово утомился, так как мы пребывали не в лучшей форме и сидели на ограниченном пайке. И сейчас и тогда тяжёлые сани проламывали лёд и были практически на плаву. Это была очень тяжёлая, изматывающая работа, чтобы вытащить их. Самый длинный переход, который нам удалось сделать без остановки у каналов или торосных гряд был около трёх четвертей мили.»

«Примерно в миле от Лагеря Терпения нас ждал приятный сюрприз. Сэр Эрнест и Хасси шли навстречу нам с хорошо обёрнутыми для сохранения тепла котелками горячего чая.»

«Один или двое человек расчистили довольно приличный участок пути для нас от лагеря и затем впряглись вместе с нами и мы пошли в блестящем темпе.»

«Ещё одним прекрасным результатом нашего похода стало восстановление двух упаковок чечевицы весом 42 фунта каждая.»

На следующий день я послал Маклина и Крина назад для дальнейшего сбора вещей, но они столкнулись с несколькими открывшимися за ночь каналами и были вынуждены вернуться, не дойдя без малого полторы мили до места назначения. Нам больше так и не удалось снова достичь Океанского лагеря. К тому же в нём осталось очень мало из того, что нам могло бы пригодиться.

К середине февраля очень остро встал вопрос топлива. Мы выкопали все выброшенные ранее тюленьи головы и плавники и срезали с них все остатки жира. Мяса также было в обрез. Мы всё ещё сохраняли наш трёхмесячный запас санных рационов практически нетронутым и собирались использовать его только в самом крайнем случае. У нас был небольшой запас собачьего пеммикана, но оставшихся собак кормили теми частями тюленины, которые не могли использовать для своих нужд. Этот собачий пеммикан мы жарили в сале с небольшим количеством муки и получались превосходные лепёшки.

Наши запасы мяса сейчас были действительно очень малы, каждому по несколько кусочков. К счастью, однако, мы поймали двух тюленей и четырёх императорских пингвинов, а на следующий день сорок Адели. Теперь у нас было еды на сорок дней, но нехватка жира для топлива по-прежнему остро ощущалась. Всё наше сало было использовано, поэтому мясо жарили на тюленьем жиру. Со временем мы полюбили его рыбный привкус, но как и Оливер Твист хотели большего.

29 февраля, в Високосный день, мы устроили особенный праздник, развеселивший мужчин больше, чем что-либо другое. Некоторые из наших циников постановили, что это было отмечание избавления от женских козней ещё на четыре года. В этот день было допито последнее какао. Впредь нашим единственным напитком стала вода, слегка разбавленная молоком. Теперь ежедневно каждому полагались три щепотки сахара.

Однажды ночью один из псов отвязался и опустошил наши драгоценные запасы лепёшек. Он сожрал четыре с половиной из пяти, прежде чем был остановлен. Оставшуюся половину со следами собачьих зубов я отдал Уорсли, который разделил её на семерых своих соседей по палатке, каждому досталось по половине квадратного дюйма.

Лиз, который отвечал за еду и её хранение, написал в своём дневнике: «Ограничение в провизии сильнее, чем это делают в провиантской части, при этом мы ухитряемся существовать на наших скудных запасах неделя за неделей. Ни одна домохозяйка никогда не сможет сделать то, на чём мы продолжаем наш долгий путь.

„Когда пишу о пресной лепёшке, которую Питер немного покусал, то возникает одно желание, иметь столько еды, сколько дают дома собаке. Когда ты голоден, брезгливость идёт по ветру, ты рад сожрать любые отходы, независимо от их происхождения. Может и нет смысла писать о всех тех лакомых кусочках, поднятых здесь, но достаточно рассказать, что когда кок опрокинул немного пеммикана на старую закопчённую тряпку и выбросил её за пределы своего камбуза, то один человек позже соскабливал с неё грязную, но приемлемую для еды пищу“.

Другой ковырялся в течение часа в снегу, где он несколькими днями ранее уронил кусок сыра, в надежде найти хоть пару крошек. Он был вознаграждён, найдя кусок размерами с ноготь большого пальца, и смотрел на него как на огромную ценность.

Тюлений жир был постоянной частью нашего рациона, как в сыром виде, так и варёном или жареном. „Поразительно как в этом плане изменились наши аппетиты. До недавнего времени только одна мысль о нём вызывала отвращение. Теперь, однако, мы требуем его. Густое чёрное масло, напоминающее на вкус рыбий жир, капающее с него и больше похожее на китовый жир, мы пьём с алчностью.“

Пока мучного и тюленины у нас оставалось из расчёта два раза в день на месяц. Наш сорокадневный неприкосновенный запас санных пайков мы хотели сохранить до последнего.

Один человек философски заметил в своём дневнике:

„В том, чтобы быть голодными как сейчас есть свой плюс, когда мы вернёмся домой то будем многие вещи ценить гораздо сильнее.“

Тюлени и пингвины, казалось, старательно избегали нас, 21 марта, оценив запасы нашей провизии, я обнаружил, что мяса у нас осталось только на десять дней, жира не хватит даже на столько, сухари придётся сократить до одного в день.

Теперь мы питались практически только тюлениной с одним сухарём на обед; но я рассчитал, что на таком пайке, при ловле определённого количества тюленей и пингвинов, мы смогли бы продержаться около шести месяцев. Мы все были очень слабы, и как только появится возможность покинуть нашу льдину и сесть в лодки, я должен буду значительно увеличить рацион. Однажды огромный морской леопард взобрался на льдину и атаковал одного из мужчин. Уайлд, услышав крики, выбежал и застрелил его. Когда он был разделан, мы нашли в его желудке несколько непереваренных рыб. Мы их поджарили на его подкожном жиру, и таким образом, за всё время дрейфа на льдине получили единственный обед из „свежей“ рыбы.

„Из-за нехватки топлива мы вынуждены топить лёд для питьевой воды в банках на теле, аналогичным образом мы подогреваем банки собачьего пеммикана на завтрак, держа их в наших спальных мешках всю ночь.“

„Последние две собачьи упряжки были расстреляны сегодня (2 апреля), туши пустили в еду. Мы приготовили собачатину и она оказалась совсем не дурственной, почти как говядина, только жестковата“.

5 апреля мы убили двух тюленей и они, вместе с морским леопардом, добытым за пару дней до этого, позволили несколько увеличить наш рацион. Каждый был счастлив, психологическое напряжение, вызванное голодом, утихло.

В холод всем выдавали по нескольку кусочков сырого жира, он удивительным образом помогал с ним справиться.

Наши сухие пайки по-прежнему оставались практически нетронутыми, но потом в лодках они использовался в полную силу.

Когда мы впервые обосновались в Лагере Терпения, погода была очень мягкой. Канун Нового Года выдался туманным и пасмурным, с небольшим снегом, а на следующий день, хотя температура и поднялась до +38 °F (+3,3 °C), наступили „мерзкий холод и слякоть“. Как правило, в первой половине января погода была сравнительно тёплой, настолько, что мы могли обойтись без рукавиц и работать снаружи достаточно долго голыми руками. До 13-го она была неприлично тёплой и спокойной. Это означало, что наш дрейф на север, который почти полностью зависел от ветра, был ничтожным. Лёгкий южный бриз 16-го всколыхнул наши надежды, и так как температура понижалась, то мы надеялись на период благоприятных ветров и продолжительный дрейф к северу.

18-го бриз сменился завыванием юго-западного гейла, усилившись на следующий день до хорошего шторма и, соответственно, дрейфа. Никто не покидал своих палаток, кроме как для кормёжки собак, принести еду с камбуза в палатку и дежурить, когда настанет очередь. Вьюга продолжалась шесть дней, после чего немного стихла, и хотя южный ветер оставался столь же сильным, мы смогли получить представление о солнце. Оно показало, что за шесть дней мы прошли 84 мили на север, самое большое расстояние. Неделями мы оставались на 67-й параллели, и казалось, что словно какая-то преграда препятствовала её пересечению. Во время этого удивительного скачка мы пересекли Южный полярный круг и теперь 146 миль отделяло нас от ближайшей земли на западе – острова Сноу Хилл, и 357 миль от Южных Оркнейских островов, ближайшей земли по прямой на север от нас.

Словно компенсируя этот рывок, на следующий день поднялся столь же сильный северо-восточный ветер и не только остановил наш дрейф к северу, но и отнёс нас обратно к югу на три мили. Эти северные ветры обычно сопровождались высокой температурой с сильным туманом, но после полудня 25 января туман исчез и мы наблюдали необычный эффект яркого раскалённого солнца при северо-восточном ветре. Это самый был жаркий день. Температура была 36 градусов в тени (+3 °C) и почти 80 градусов внутри палаток (+27 °C). Она привела в ужасное состояние поверхность льдины, превратив её в один сплошной бассейн, очень коварный для передвижения. Десять дней северных ветров остудили наш пыл, но пришедший 4 февраля с юго-востока сильный южный ветер вновь понёс нас дальше на север. Высокие температуры и северные ветра привели к тому, что наша средняя скорость дрейфа на север в феврале составляла около мили в день. В течение месяца в дневниках записи схожи: „дождливо, пасмурно и тихо“, и „ярко и холодно, с лёгким южным ветром“. Ветер был сейчас жизненно важным фактором для нас и единственной интересующей темой.

Начало марта принесло холод, слякоть и безветренную погоду с частым мокрым снегом. Влияние погоды на наше психическое состояние было весьма заметным. Все чувствовали себя намного веселее в яркий солнечный день и смотрели вперёд с гораздо большей надеждой на будущее, чем когда было хмуро и пасмурно. Погода вызывала гораздо больший эффект, нежели увеличение продуктовых рационов.

Юго-восточный гейл, поднявшийся 13-го и продолжавшийся в течение пяти дней отнёс нас на двадцать миль к северу и с этого момента удача, столь же быстротечная, как и переменчивый ветер, сопутствовала нам длительное время. 20-го марта мы пережили самую сильную бурю из тех, с которыми имели дело до этого времени, впрочем ещё хуже была буря после высадки на остров Элефант. Падал густой снег, делающий невозможным увидеть лагерь с расстояния в тридцать ярдов. Выходившие наружу в один момент полностью покрывались порошкообразным снегом, который требовалось полностью очистить перед тем, как снова войти в палатку.

Как только буря ослабла, температура понизилась и стало ужасно холодно. В нашем слабом состоянии, в грязной, засаленной одежде мы чувствовали эти внезапные перепады температуры гораздо сильнее, чем в иные времена. Затем прошёл спокойный, ясный, чудесно тёплый день, а на следующий началась сильная вьюга. Сугробы в четыре фута покрывали всё и вся, и мы должны были постоянно отрывать наши скудные запасы мяса, чтобы не потерять его совсем. Мы воспользовались теплом предыдущего дня, чтобы попытаться отогреть наши одеяла, которые были сильно заморожены и больше напоминали куски листового железа, но в этот день, как и в ближайшие два или три, было невозможно сделать хоть что-то, кроме как залезть внутрь какого-нибудь замёрзшего спального мешка, чтобы попытаться согреться. Было слишком холодно, чтобы читать или шить, руки приходилось держать внутри одежды, а коротать время в беседе друг с другом.

„Температура не была слишком уж низкой, как характерно для этих мест, но сильные ветра проникают сквозь тонкую ткань наших палаток и создают сквозняки, из-за которых невозможно сохранить тепло внутри. Прошлым вечером за ужином наша питьевая вода в банке замёрзла в палатке прежде, чем мы смогли её выпить. Это тем любопытнее, что всем хотелось пить“.

На смену этим холодным временам пришли два прекрасных, тёплых и солнечных дня, и 29 марта мы наблюдали поразительную погоду. День начался с сильного дождя и это был первый дождь, который мы видели с тех пор, как покинули Южную Джорджию шестнадцать месяцев назад. Мы расценили его как наш первый контакт с цивилизацией, и многим из людей очень хотелось дождя и туманов Лондона.

Сильный южный ветер с унылым пасмурным небом и случайными высокими температурами сопровождал нас до 7 апреля, а когда туман рассеялся, мы смогли различить очертания земли на севере.

Характер дрейфа нашей льдины указывал нам на то, что мы должны были, в конечном счёте, дрейфовать на север, но наше продвижение в этом направлении не было непрерывным. Мы были отданы на милость ветра не могли повлиять ни на дрейф, ни на погоду.

Долгий период спокойной погоды в начале января вызвал у нас некоторое беспокойство по поводу постоянного пребывания на той же широте, на которой мы были в начале декабря. К концу января, однако, протяжённый дрейф на восемьдесят четыре мили в бурю нас всех приободрил. Вскоре он остановился, и мы начали дрейфовать немного к востоку. Скорость нашего дрейфа к северу теперь значительно замедлилась, и к 22 февраля мы были всё ещё в восьмидесяти милях от острова Паулета, который был нашей конечной целью. Там была хижина и некоторые запасы продовольствия, снятые с корабля, который отправился на выручку экспедиции Норденшёльда в 1904 году, и которые я собственноручно укомплектовывал. Между собой мы отмечали, что окажется странным поворотом судьбы, если те большие припасы провизии, которые я отсылал сюда много лет назад, теперь сослужат нам службу во время наступающей зимы. Но этого не случилось. 5 марта мы находились приблизительно в сорока милях южнее и восточнее долготы острова Паулета, и так как лёд был ещё слишком разбит, чтобы попытаться двигаться на санях, то это означало, что нас пронесёт мимо него. К 17 марта мы были точно на одной широте с островом Паулета, но в шестидесяти милях восточнее. Это означало, что наши шансы один к шестиста, что мы сможем добраться до него на санках через разбитый морской лёд в его нынешнем состоянии.

Наши помыслы теперь обратились на острова Опасности (Danger Islands) в тридцати пяти милях отсюда. „Похоже, что мы вероятно ещё некоторое время будем дрейфовать туда сюда вдоль побережья с юго-запада на северо-восток и обратно, пока в итоге не достигнем острова Жуанвиля, а до тех пор, пока этого не произойдёт, бессмысленно надеяться на сильное вскрытие льда, так как лёд, должно быть очень перегружен напротив юго-восточного побережья острова, иначе как ещё объяснить последствия недавнего юго-восточного гейла. В поддержку этой версии было также очень сильное давление на северо-восточной стороне нашей льдины, огромный блок вздыбило вверх на высоту 25 футов. Сегодня мы видели пролетающих над льдиной Доминиканских чаек, первых, которых мы увидели со времени отплытия из Южной Джорджии, это ещё один признак нашей близости к земле. Мы вырубили ступени в этой 25-футовой плите, и это сделало её прекрасной наблюдательной вышкой. Когда распогодится, мы с уверенностью ожидаем, что увидим землю.“

Сильная вьюга ограничила видимость до 23 марта. „Земля на горизонте“ сообщили сегодня утром. Мы были настроены скептически, но в полдень её очертания явно появились на западе, сомнений в этом больше не было. Это был остров Жуанвиля, чьи зубчатые заснеженные горные хребты были видны на горизонте. Эта бесплодная, негостеприимная земля стала бы райским пристанищем для нас, если бы мы смогли достичь её. Но было бы глупо предпринять такую попытку при таком состоянии льда как сейчас. Лёд слишком разорван для марша, но и не достаточно открыт, чтобы спустить шлюпки». В течение следующих двух или трёх дней мы видели медленно проплывающую землю, близкую, но недоступную из-за отделяющего её льда, а в конце марта мы увидели вершину Хаддингтона, исчезающую вдалеке.

Наши надежды были теперь сосредоточены на острове Элефант или острове Кларенса, которые лежали почти прямо в 100 милях к северу от нас.

Если мы не сможем достигнуть одного из них, то могли бы попытаться добраться до Южной Джорджии, но наши шансы достичь её будут слишком малы.

<<< Назад ГЛАВА VI. МАРШ-БРОСОК

Вперед >>> ГЛАВА VIII. ВЫХОД ИЗ ЛЬДОВ