Книга: Юг! История последней экспедиции Шеклтона 1914-1917 годов

ГЛАВА V. ОКЕАНСКИЙ ЛАГЕРЬ

<<< Назад ГЛАВА IV. ПОТЕРЯ «ЭНДЬЮРАНС»

Вперед >>> ГЛАВА VI. МАРШ-БРОСОК

ГЛАВА V. ОКЕАНСКИЙ ЛАГЕРЬ

Несмотря на влажность, глубокий снег и остановки, вызванные пробивкой пути через торосные гряды, нам удалось пройти большую часть мили до нашей конечной цели, хотя задержки и петляния снова сделали фактически пройденное расстояние ближе к шести милям. Я видел, что мужики выдохлись, и отдал приказ установить палатки под прикрытием двух лодок, которые предоставляли хоть какую-то защиту от влажного снега, покрывавшего всё вокруг. Пока мы занимались установкой палаток, один из матросов обнаружил образовавшуюся на парусе, лежащим на одной из лодок, небольшую лужицу с водой. Её было не так много, буквально по глотку каждому, но, как написал один человек в своём дневнике: «каждый увидел и попробовал чистую, и так своевременно найденную воду».

На следующий день было всё так же холодно, по-прежнему шёл влажный снег, и с рассветом, глядя на представшую окружающую действительность, и, учитывая небольшой результат, которого мы добились всеми нашими усилиями за последние четыре дня, я понял, что пройти большее расстояние невозможно. Помимо этого, учитывая свойство открывающихся каналов закрываться, а также наши возможности грести на северо-запад, где мы сможем найти землю, я решил подыскать более твёрдую льдину, и там встать лагерем до тех пор, пока условия не станут более благоприятными, чтобы предпринять вторую попытку вырваться из нашего ледяного плена. Руководствуясь этими соображениями, мы переместили наши палатки и всё наше снаряжение на толстую тяжёлую старую льдину приблизительно в полутора милях от места крушения и там основали наш лагерь. Мы назвали его «Океанский лагерь». Невероятно трудно было перетащить наши две лодки. Снежный покров был кошмарным, никто из нас прежде не видел ничего подобного. Порой мы проваливались по пояс, повсюду снег был на два фута глубиной.

Я решил сохранить наши ценные санные пайки, которые окажутся необходимыми в неизбежном путешествии на лодках, и, насколько это будет возможно, перейти на питание исключительно тюленями и пингвинами.

Часть людей была отправлена назад в Дамп Кемп, чтобы собрать как можно больше одежды, табака и всего остального, всего, что смогут найти. Однако мокрый снег, валивший в последние несколько дней, в сочетании с таянием и последующим уплотнением поверхности, в результате привёл к исчезновению многих вещей, оставленных в этом бедламе. Оставшиеся тем временем обустраивали быт, настолько, насколько позволяли условия «Океанского лагеря». Этот плавучий кусок льда с милю площадью вначале, а позже расколовшийся на меньшие и меньшие фрагменты, стал нашим домом на ближайшие два месяца. В течение этих двух месяцев мы совершали частые визиты в окрестности корабля и добыли много необходимой одежды, продуктов питания, а также некоторых ценных личных вещей, которые придали нам изрядный оптимизм на пути сквозь льды к спасению.

Заготовка пищи становилась самой важной задачей. Ну а так как мы должны были теперь существовать почти полностью на тюленях и пингвинах, которые обеспечивали нас как пищей, так и топливом, необходимо было сделать жировую печь. Она была в итоге очень хитроумно сделана из корабельного зольника, поскольку наш первый опыт с большой железной бочкой оказался безуспешным. На последней мы могли приготовить лишь хуш или рагу из тюленины или пингвинятины, поскольку она работала непонятно как, еда или подгорала, или готовилась только частично, и как бы мы голодны не были, есть полусырое мясо тюленя было не очень аппетитно. Как-то раз замечательная тушёная тюленина с двумя или тремя банками ирландского рагу, которое было спасено с корабля, упало в огонь через дно бочки, которое мы использовали как поверхность для установки котелка, прогоревшее из-за сильного жара огня снизу. В тот день каждому пришлось довольствоваться лишь одним сухарём и четвертью замёрзшей консервной банки солонины.

Новая же печь, которая служила нам во время нашего пребывания в «Океанском Лагере», была великолепна. Изрядно помучившись, в зольнике с помощью инструментов были проделаны два больших отверстия напротив друг друга в широкой или верхней части сопла. Внутрь одного из них вставили бочку, используемую как топку, другое отверстие служило для удержания нашего котла. Рядом с последним было сделано ещё отверстие, которое позволяло двум котелкам кипятиться одновременно, а также добавлен дымоход, собранный из банок от печенья и сделавший плиту очень эффективной, но совсем не элегантной. Позже кок обнаружил, что он может печь на этой плите что-то типа лепёшек или булочек, но был серьёзно ограничен в производстве дрожжами.

Следующим этапом была задача возвести хоть какой-то камбуз для защиты кока от суровой погоды. Группа Уайлда, которую я отправил обратно на корабль, вернулась, и среди прочих вещей, притащила почти целиком рулевую рубку. Она, дополнительно обшитая парусиной и с натянутым на стойках брезентом, стала очень удобным складом и камбузом. Куски обшивки палубы закрепили на реях, установленных вертикально в снег, эта конструкция вместе корабельным нактоузом представляла отличную смотровую площадку для наблюдения за тюленями и пингвинами. На эту платформу также водрузили мачту, на которой развевался Королевский флаг и вымпел яхт-клуба Роял Клайд.

Я провёл тщательную ревизию всех имеющихся запасов продуктов питания, их вес примерно определили с помощью простого балансира, изготовленного из куска дерева с привязанным на конце 60-ти фунтовым ящиком.

Собачьи упряжки под руководством Уайлда каждое раннее утро отправлялись на место крушения и люди делали всё возможное, чтобы спасти как можно больше ценных вещей с корабля. Это была чрезвычайно сложная задача, так как вся палуба в носовой части по левому борту была на фут под водой, а по правому борту на три. Тем не менее, им удалось добыть большое количество дерева и верёвок, а также некоторое количество еды. Хоть камбуз и был под водой, Бейквеллу удалось заполучить три или четыре котелка, оказавшиеся впоследствии бесценным приобретением. Целая куча ящиков муки и прочего провианта была уложена в одном из отсеков трюма, и мы не успели их вытащить наружу до того, как покинули корабль. Поэтому, определив как можно точнее ту часть палубы, которая непосредственно находилась над этими ящиками, мы принялись рубить большими ледовыми скребками дыру сквозь 3-дюймовые доски, которыми она была покрыта. Так как в этом месте корабль был под пятью футами воды и льда, это оказалась нелегко. Но, тем не менее, мы добились того, что отверстие получилось достаточно большим, чтобы некоторое количество ящиков всплыло вверх. Они были встречены с большим одобрением, и позже, пока мы работали, другие ящики постепенно поднимали вверх, помогая багром, и встречали либо приветственным гулом, либо вздохом разочарования, в зависимости от того, что в них находилось, что-то дельное или же излишество, типа желе. Для каждого человека сейчас большее значение имела калорийность, питательность и качество еды. Это было главным. Таким образом, мы пополнили наши скудные запасы двумя-тремя тоннами продовольствия, около половины из которых составляли такие продукты, как мука и горох, которых, впрочем, надолго не хватило. Это только кажется очень много, но по одному фунту в день на двадцать восемь человек это лишь на три месяца. До этого я уменьшил пайки до девяти с половиной унций в день на человека. Теперь, однако, они могли быть увеличены и «сегодня, впервые за десять прошедших дней, мы знали, что будем очень сыты.»

Я держал сани, упакованные специальным санными пайками, в полной готовности на случай непредвиденного движения, а на основе оставшейся провизии, с учётом добытых в перспективе тюленей и пингвинов, я рассчитал наиболее сбалансированный рацион, при котором наши драгоценные запасы муки использовались наиболее экономичным образом. Всех тюленей и пингвинов, которые появлялись в окрестностях лагеря, мы убивали для пополнения запасов продовольствия и топлива. Собачий пеммикан мы также добавили в наш неприкосновенный запас, и поэтому кормили собак добытой тюлениной, а точнее тем, что от неё оставалось после разделки. У нас было довольно немного посуды, так небольшие куски фанеры (venesta-wood) превосходно служили в качестве тарелок для тюленьих стейков, рагу и жидкости всех видов подавались в алюминиевых кружках, которые были по одной у каждого. Позже в качестве посуды были задействованы банки из-под желе и печенья.

Однообразие в еде, даже с учётом ситуации, в которой мы оказались, было тем, чего я стремился избежать, наш маленький запас деликатесов, таких как, например, рыбный фарш, консервированная сельдь, и т. д. тщательно экономился и растягивался на максимально возможное время. Мои усилия оказались не напрасны, один из членов экспедиции записал в своём дневнике: «Следует признать, что мы питаемся очень хорошо, особенно учитывая наше положение. Каждый приём пищи состоит из одного блюда и напитка. Сушёные овощи, если таковые имеются, идут в тот же котёл, что и мясо, и приготовленная еда представляет собой своего рода хаш (азу с овощами) или же просто тушёное мясо с салом пополам напополам. У нас есть только два котла и количество блюд, которые можно приготовить одновременно, ограничено, но, несмотря на это, мы всегда получаем достаточно. Горячий чай или какао с сухим молоком и сахаром обязательны.»

«Мы, конечно, очень ограничены в мучных продуктах, и, естественно, хотим их побольше. О хлебе не может быть и речи, и всё же, хоть мы экономим, сохраняя порции наших сухарей для нашего возможного путешествия на лодках, мучное едим в виде лепёшек, которые получаем от трёх до четырёх раз каждый день. Эти лепёшки изготавливаются из муки, жира, воды, соли и чуть-чуть разрыхлителя, тесто раскатывается в плоский круг и запекается в течение десяти минут на горячем листе железа над огнём. Каждая лепёшка весит от полутора до двух унций, и нам действительно повезло, что есть возможность их делать.»

Как-то раз во время еды были распределены несколько упаковок армейских сухарей, пропитавшихся морской водой. Они были в таком состоянии, что в другое время на них бы даже не взглянули, но нам, на нашем плавучем куске льда, за триста миль от земли и морской бездной под ногами, они на самом деле показались деликатесом. Палатка Уайлда даже сделала из них пудинг.

Хоть я и был вынужден жёстко экономить наши скудные запасы еды, я знал, как важно было сохранить у людей хорошее присутствие духа, и что депрессия, вызванная нашим окружением и неопределённым положением, может быть несколько сглажена увеличением продуктового рациона, по крайней мере до тех пор, пока мы более менее не обвыкнемся с нашим новым образом жизни. То, что это было успешным, отражено в их дневниках.

«День за днём пролетают как один. Мы работаем, болтаем, едим. Ах, как мы едим! Нет больше урезанных пайков, мы стали более привередливыми, чем были, когда впервые начали нашу „простую жизнь“, но всё равно, по сравнению с домашними запросами, мы определённо варвары и наша гастрономическая жадность не знает границ».

«Вся еда, которая приносится в каждую палатку, тщательно и аккуратно делится на несколько равных частей по числу людей в палатке. Кто-то один затем закрывает глаза или отворачивает голову и называет случайным образом имена, когда кок достаёт очередную порцию, спрашивая при этом: „Кому?“».

«Необъективность, естественно непреднамеренная, может быть, таким образом, полностью устранена, и каждый ощущает чувство справедливости, даже если смотрит немного с завистью на порцию другого человека, отличающуюся лишь в деталях от его собственной. Мы массово нарушаем Десятую Заповедь (Не желай … ничего, что у ближнего твоего, прим.), но так как мы все в одной лодке, то об этом никто не произносит ни слова. Мы вполне ясно понимаем чувства друг друга.»

«Это просто словно снова сесть за школьную скамью, также очень весело, до поры до времени!»

Позже, когда перспектива зимовки в паковом льду стала более очевидной, пайки были значительно сокращены. Но к тому времени все привыкли к этой мысли и относились к происходящему как само собой разумеющемуся.

Наше питание состояло теперь преимущественно из тюленей или пингвинов, либо варёных, либо жареных. Как написал один из членов команды:

«У нас сейчас достаточно еды, но при этом и не слишком много, каждый всегда голоден так, что готов съесть всё до последнего полученного кусочка. Еда дело важное, и всякая болтовня заканчивается до тех пор, пока не окончен хуш».

Наши палатки, особенно во время еды, становились довольно тесными.

«Для того чтобы жить в палатке без мебели требуется некоторая сноровка. Во время еды мы должны сидеть на полу, а есть в таком положении жутко как неудобно, куда лучше встать на колени и сесть на пятки, как это делают японцы».

Каждый человек в палатке по очереди назначался на один день дежурным «коком»:

«Слово „кок“ в привычном значении не совсем правильно, пока у нас есть полноценный камбуз, необходимости что-то готовить в палатке нет».

«В реальности всё, что нужно сделать, так это забрать два котелка на камбузе и отнести хуш и напиток в палатку, опустошить их до дна, затем помыть их и кружки. Нет, ложки и т. д. мы не мыли, каждый из нас держал ложку и перочинный нож в своём кармане. Мы просто вылизывали их до чистоты и убирали в карманы после каждого приёма пищи.»

«Наши ложки здесь одни из самых незаменимых вещей. Потерять свою ложку – это тоже самое, что беззубому потерять свои вставные зубы.»

За всё это время количество добытых тюленей и пингвинов было если и не избыточным, то уж всегда достаточным для удовлетворения наших нужд.

Охота на них была нашим повседневным занятием, группы наблюдателей рассылались в разные стороны на их поиски среди торосов и ледовых гребней. Когда кого-нибудь находили, то подавали сигнал, как правило привязанным к шесту шарфом или носком, ответный сигнал подавали из лагеря.

Затем Уайлд на собачьей упряжке отправлялся на охоту. Чтобы прокормить себя и собак требовался, по меньшей мере, один тюлень в день. Из тюленей преимущественно встречались крабоеды, а из пингвинов – императоры. 5 ноября, однако, был пойман Адели, который стал причиной многих дискуссий. «Дежурный в промежуток с 3 до 4 утра поймал пингвина Адели. Это первый пингвин такого вида, которого мы увидели с января, и это может говорить о многом. Это может означать, что где-то рядом с нами есть земля или же вскрылся огромный канал, но в настоящее время об этом можно только гадать.»

Ни поморники, ни антарктические буревестники, ни морские леопарды не были замечены за два месяца нашего пребывания в Океанском лагере.

Помимо ежедневной добычи пищи мы коротали время за чтением нескольких книг, которые нам удалось спасти с корабля. Величайшим сокровищем нашей библиотеки была часть «Энциклопедии Британника». Она постоянно использовалась для разрешения неизбежно возникающих споров. Как-то раз матросы затеяли очень жаркую дискуссию на тему Деньги и Обмен. В итоге они пришли к заключению, что Энциклопедия, так как она не совпадает с их взглядами, наверняка ошибочна.

«В описании каждого американского города, который когда-либо был, есть, или даже будет, полной и законченной биографии каждого американского государственного деятеля со времён Джорджа Вашингтона и ранее, энциклопедию трудно превзойти. Но из-за нехватки спичек мы были вынуждены использовать её для целей других, нежели чисто литературных, один гений обнаружил, что бумага её страниц пропитана селитрой, и теперь мы можем рекомендовать её как очень эффективную зажигалку.»

У нас также были несколько книг по исследованию Антарктики, том Браунинга и «Старый мореход» («Сказание о старом мореходе?» – поэма английского поэта Сэмюэла Колриджа, прим.). Во время чтения мы сочувствовали ему и задавались вопросом, что он сделал с альбатросом, он стал бы весьма полезным дополнением к нашей кладовой.

Более всего нас интересовали два вопроса, скорость дрейфа и погода. Уорсли, когда это было возможно, определял наши координаты по солнцу, и они убедительно доказывали, что дрейф нашей льдины почти полностью зависел от ветров и не так сильно от течений. Наши надежды, конечно, были на дрейф к северу, к краю пакового льда, чтобы затем, когда лёд станет достаточно разорванным, сесть в лодки и догрести до ближайшей земли. Мы начали блестяще, дрейфуя на север почти по двадцать миль за два-три дня под гул юго-западной вьюги. Однако постепенно мы замедлились, и, как показали последующие наблюдения, начали дрейф обратно на юг. Усилившийся северо-восточный ветер, который начался 7 ноября и продолжался двенадцать дней, на время остудил наш пыл, пока, однако, мы не выяснили, что кроме того, что переместились к югу на три мили, но и ещё и приблизились на семнадцать миль ближе к берегу. Это убедило нас в теории о том, что льды моря Уэдделла дрейфуют по часовой стрелке, и, что если мы сможем остаться на нашем куске льда достаточно долго, то, в конечном счёте, должны быть вынесены на север, где открытое море и путь к сравнительной безопасности.

Окружающий нас лёд не делал видимых подвижек. Единственным способом, которым мы могли определить, что двигались, была фиксация нашей широты и долготы путём наблюдения солнца и измерение относительной позиции айсбергов вокруг нас. Без этого, насколько позволял видимый дрейф, мы, по ощущениям, находились на твёрдой земле.

В течение следующих нескольких дней мы хорошо продвинулись, продрейфовав семь миль к северу на 24 ноября и ещё семь миль в последующие сорок восемь часов. Все были очень рады узнать, что хотя всё это время ветер и был преимущественно юго-западным, нас не сильно отнесло на восток. Земля лежала на западе, поэтому, если бы нас относило на восток, мы должны были оказаться в центре моря Уэдделла и наши шансы достичь земли значительно уменьшались.

Средняя скорость дрейфа была невысокой и довольно много разнообразных расчётов были сделаны на предмет, когда же мы достигнем края пакового льда. 12 декабря 1915-го один человек написал: «Как только мы пересечём Полярный круг, то сможет показаться, что мы находимся практически на полпути домой, а при попутных ветрах мы сможем пересечь его ещё до Нового Года. Дрейф по три мили в день способствует этому, мы часто проходим их в течение трёх или четырёх последних недель».

«Сейчас мы находимся только в 250 милях от острова Паулета, слишком далеко к востоку от него. Мы приближаемся к широтам, в которых находились в это же время в прошлом году на пути к югу. Корабль покинул Южную Джорджию всего лишь год и неделю назад и достиг этой широты, плюс-минус четыре пять миль от нашей сегодняшней позиции, 3 января 1915-го, пересекая Полярный круг в канун Нового Года.»

Таким образом, спустя год непрерывной борьбы со льдом, мы вернулись, испытав много странных поворотов колеса фортуны к почти той же широте, которой достигли с такими высокими надеждами и чаяниями двенадцать месяцев назад, но в каких разных условиях мы сейчас! Наш корабль разрушен и потерян, а мы дрейфуем на куске льда, отданные на милость ветров. Однако, несмотря на отдельные неприятности из-за неблагоприятных ветров, наш дрейф был в основном удовлетворительным, и это долгое время оставляло людей в хорошем расположении духа.

Поскольку дрейф, главным образом, зависел от ветров, то все с пристрастием наблюдали за погодой, Хасси, метеоролог, делал прогнозы каждые четыре часа, а иногда даже чаще. Метеостанция, включавшая термометры и барограф, была сооружена на вмороженном в лёд столбе, показания снимались каждые четыре часа. Когда мы покидали корабль, погода стояла холодная и ненастная, настолько неблагоприятная, что совсем не располагала к нашей попытке двигаться дальше. Наши первые дни в Океанском лагере были прожиты в тех же условиях. Ночью температура падала до нуля, шёл снег, наметавший огромные сугробы. Были введены поочерёдные часовые дежурства, а в такую погоду это было занятием не из лёгких. Дежурный должен был постоянно следить за разломами льда или любыми внезапными изменениями в ледовой обстановке, а также присматривать за собаками, которые часто в ранние утренние часы становились беспокойным, капризными и вздорными. К концу часа дежурный был очень рад уползти обратно в свой скованный морозом, но сравнительно тёплый спальный мешок.

6 ноября серая мгла сменилась завывающей юго-западной вьюгой, со снегом и низкой позёмкой. Все были вынуждены искать убежище в палатках. Везде намело глубокие сугробы, похоронившие сани и провизию на глубину двух футов и угрожавшие порвать тонкую ткань палаток. Снег пытался даже проникнуть даже сквозь вытяжку палатки, которая была своевременно заткнута запасным носком.

Вьюга продолжалась в течение двух дней, один человек написал: «Метель продолжались всё утро, но к полудню прояснилось, а вечером и вовсе было прекрасно, но мы бы и дальше слушали порывы метели с её сугробами и холодным влажным ветром, ибо мы продрейфовали к северу только за одну ночь около одиннадцати миль».

В течение следующих четырёх дней стояла хорошая ясная и тёплая погода, но, правда, в тени было прохладно. Как правило, температура опускалась ниже нуля, но в эти прекрасные солнечные дни каждая возможность использовалась для того, чтобы хоть немного просушить наши спальные мешки и прочие вещи, отсыревшие от попавшего во время бури снега, а затем растаявшего от тепла наших тел. Яркое солнце, казалось, всех воодушевило.

На следующий день задул северо-восточный ветер, поднявший температуру до +27 градусов (-3 °C) – всего на 5 градусов ниже точки замерзания. «Такие высокие температуры не всегда несут тепло, которое должно быть ассоциируется с термометрической шкалой. Они, как правило, сопровождаются хмурым пасмурным небом и влажным промозглым ветром. Южные ветра хотя и холоднее, но почти всегда сопровождаются солнечными днями с чистым голубым небом.»

Температура продолжала расти, достигнув 33 градусов (+1 °C) 14 ноября. Оттепель, вызванная столь высокой температурой, вызвала губительный эффект на поверхности нашего лагеря. «Поверхность ужасна! – не то, что бы влажная, скорее непредсказуемая. Каждый шаг требует осторожности. Пару шагов всё хорошо, но потом нога вдруг внезапно проваливается на пару футов, пока не доходит до жёсткого слоя. Ты пробираешься вперёд шаг за шагом, словно чистильщик Портсмутской канализации, который надеется постепенно вылезти на поверхность. Это повторяется раз за разом под аккомпанемент всех мыслимых ругательств, которые только можно вспомнить. Это происходит из-за того, что тёплый воздух образует на поверхности снега капли воды, которые стекают немного вниз и, попадая на холодные слои снега, вновь замерзают, образуя, таким образом, пористую ледяную структуру вместо мягкого, порошкообразного гранулированного снега, к которому мы привыкли».

Столь высокие температуры сохранялись в течение нескольких дней и, когда небо было чистым и светило солнце, а изредка это случалось, было невыносимо жарко. Пятеро человек, которые отправились забрать кое-какое снаряжение в окрестностях корабля, вообще шли только в брюках и фуфайках, было настолько жарко, что они даже боялись получить солнечный удар, и опустили козырьки фуражек, чтобы прикрыть шеи. Рукава их фуфаек были закатаны по локти, и позже руки стали красными и загорелыми. Температура тогда была 26 градусов, 6 градусов ниже точки замерзания. За пять или шесть дней, в течение которых светило солнце, большинство нашей одежды и спальных мешков удалось более-менее просушить. 21 ноября пошёл снег с дождём, и единственное, что хоть как то скрашивало этот дискомфорт, так это задувший южный ветер.

Позже ветер сменился на западный, а в 9 вечера выглянуло солнце. В это время, ближе к концу ноября, в полночь всё ещё светило солнце. Вскоре задул «трижды благословенный южный ветер», взбодривший нас и ставший причиной следующей заметки в одном из дневников:

«Сегодня самый прекрасный день из тех, что мы провели в Антарктике – ясное небо, нежный, тёплый южный бриз и искрящееся солнце. Мы воспользовались этим, чтобы перетряхнуть палатки, почистить, просушить и проветрить подстилки под днища палаток и спальные мешки.»

Я встал в 4 утра на дежурство и представшее моему взору зрелище было действительно завораживающим. Открывшаяся передо мной картина представляла собой обширную панораму ледовых полей, рассечёнными здесь и там небольшими обрушившимися каналами и пятнами многочисленных величественных айсбергов, частично залитых солнцем, а частично окрашенных серыми тенями пасмурного неба.

Мы как один зачарованно наблюдали за чёткой демаркационной линией между светом и тенью, которая постепенно приближалась всё ближе и ближе, понемногу освещая торосистый рельеф ледового поля, пока, наконец, она не дошла до нас, переполошив весь лагерь свечением яркого солнца, которое продолжалось почти весь день.

«Днём один или два раза прошёл градообразный снег. Вчера мы также столкнулись с редкой формой снега, или даже скорее, осадками в виде ледяных игл, очень похожих на небольшие волоски около дюйма длиной».

«В обед в палатках было настолько тепло, что мы распахнули для вентиляции все пологи, но такое случается не часто, и ради тепла иногда приходится терпеть немного спёртый воздух. Вечером ветер посвежел и сменился на самый лучший, юго-восточный.»

В эти прекрасные, ясные солнечные дни наблюдались удивительные миражи, подобные возникающим в пустыне. Одни огромные айсберги висели в воздухе с видимым отчётливым разрывом между их основанием и горизонтом, другие были странно искажены во всякого рода странные и фантастические образы, при этом много раз изменяясь в размерах. В дополнение к этому чистый блестящий белый снег и лёд порождали картину, которую невозможно описать словами.

Позже свежий юго-западный ветер принёс мягкую пасмурную погоду, вероятно вызванную вскрывшимся паком в этом направлении.

На случай внезапного раскола льда и иной чрезвычайной ситуации я принял меры для экстренного перемещения лагеря. Был проведён инструктаж, где каждому человеку определили его место и обязанности, всё было организовано так, что менее чем за пять минут с момента подачи сигнала опасности собирались палатки, вещи и продовольствие и вся команда была готова к движению. Я также окончательно выяснил душевное и физическое состояние команды. Время, проведённое Океанском лагере, не было безоблачным. Потеря корабля значила для нас больше, чем можно выразить словами. После того, как мы обосновались в Океанском лагере, «Эндьюранс» по-прежнему оставался в ледяных объятьях, и только корма и бак были погребены безжалостным паком. Спутанная масса верёвок, такелажа и рангоутов делала картину его гибели ещё более унылой и удручающей.

Поэтому наступило какое-то душевное облегчение, когда кораблю пришёл окончательный конец.

«21 ноября 1915. Вечером, когда мы лежали в своих палатках, мы услышали, как Босс крикнул: „Он тонет, парни!“. В секунду мы выскочили наружу и забрались на смотровую вышку и другие точки обзора, и, разумеется, устремили взоры на наш бедный корабль в полутора милях отсюда, бьющийся в предсмертной агонии. Он пошёл на дно с бака, подняв в воздух корму. Затем стал быстро погружаться, и лёд закрылся над ним навсегда. Это видение вызвало отвратительное ощущение, пусть без мачт и полностью разрушенный, он всё равно, казалось, связывал нас с внешним миром. Без него наши лишения показались более подчёркнутыми, а наше одиночество более полным. Потеря корабля пронесла слабую волну депрессии сквозь лагерь. Никто ничего не говорил, мы не были виновны в появившихся сентиментальных чувствах. Когда он беззвучно нашёл своё последнее пристанище подо льдом, на котором мы сейчас стояли, казалось у каждого всплыли в голове многие связанные с ним внутренние ассоциации. Когда каждый знал каждый уголок и закоулок своего корабля, вновь и вновь помогал ему в борьбе и отдавался этому полностью, реальное расставание не могло обойтись без этого пафоса, какого-то внутреннего опустошения, и я сомневаюсь в том, что среди нас был хоть один человек, который бы не ощутил эмоций, когда Сэр Эрнест, стоя на вершине смотровой вышки грустно и тихо сказал: „Его больше нет, парни“».

«Однако должен сказать, что мы не впали надолго в депрессию, и, вскоре, каждый был как обычно. Из палаток раздавался смех, и даже Босс, схлестнувшийся с завхозом из-за размера порций сосисок, настаивал на том, что должно быть по две каждому, потому что они слишком малы, а не по полторы, как настаивал завхоз.»

Психологический эффект от небольшого увеличения рационов вскоре нейтрализовал любую тенденцию к падению духа, но из-за установившейся высокой температуры наши спальные мешки и одежда были постоянно влажными. Ботинки при ходьбе хлюпали, и мы жили в состоянии вечно мокрых ног. К ночи, с понижением температуры, облака пара поднимались от наших влажных мешков и обуви. Ночью, поскольку становилось всё холоднее, пар конденсировался в виде инея на внутренней поверхности палатки и снегом осыпался вниз прямо на нас, если кому-то случалось нечаянно задеть палатку. Также теперь было нужно быть крайне осторожным на прогулках, довольно часто лишь только тонкая корка льда и снега прикрывала проталины в льдине, в которые многие по неосторожности проваливались по пояс. Эта постоянная влажность, однако, казалось не вызывала особого эффекта, ну или, возможно, не была столь очевидной на фоне перспективы скорого освобождения.

Северо-западный ветер 7 и 8 декабря немного замедлил наше продвижение, и у меня были основания полагать, что он поможет вскрыться льду и сформироваться каналам, по которым мы сможем вырваться в открытое море. Поэтому я приказал попрактиковаться в спуске лодок на воду, укладке в них пищи и снаряжения. Тренировка прошла очень хорошо. Мы спустили шлюпку с льдины в канал, который пробежал вдоль её края, и лодка понеслась по воде «словно птица», как отметил один матрос. Наши надежды на скорейшее освобождение были высоки. Неожиданно началась снежная буря, усилившаяся на следующий день и превратившая палатки и упаковочные ящики в один большой сугроб. 12 декабря она немного ослабла и повернула к юго-востоку, а на следующий день прекратилась, но хороший устойчивый ветер с юга и юго-запада продолжал относить нас на север.

«15 декабря, 1915. Продолжающиеся южные ветра превышают наши самые смелые надежды и пропорционально поднимают настроение. Перспективы не может быть лучше, чем сейчас. Окружение нашей льдины постоянно меняется. Уже несколько дней мы почти окружены небольшими открытыми протоками, мешающими нам перейти на соседние льдины.»

Ещё через два дня наша фортуна нам изменила, и сильный северо-восточный ветер принёс «собачий холод» и отнёс нас обратно на три с четвертью мили. Вскоре, однако, ветер опять сменился на южный и юго-западный. Столь высокие температуры в сочетании с сильными переменчивыми ветрами, с которыми мы сталкивались последнее время, навели меня на мысль, что лёд вокруг нас подтачивается и ломается и что момент нашего освобождения из ледяной пасти Антарктики не за горами.

20 декабря после предварительного обсуждения с Уайлдом, я сообщил всем, что намереваюсь попытаться сделать марш-бросок на запад, чтобы сократить расстояние между нами и островом Паулета. Гул радостного возбуждения пронёсся над лагерем, и каждому не терпелось отправиться в путь. На следующий день я отправился на собаках с Уайлдом, Крином и Хёрли на запад разведать маршрут. Пройдя около семи миль, мы поднялись на небольшой айсберг и с него увидели протяжённую, насколько хватало взгляда, последовательность огромных плоских льдин от полумили до мили в поперечнике, отделённых друг от друга торосными грядами, которые, как казалось, легко проходимы с помощью шанцевого инструмента. Единственным местом, обещавшим вызвать изрядные трудности, был очень разорванный трещинами участок длиной около полумили между старой льдиной, на которой мы находились и первой серией молодых плоских льдин.

Из-за этого мы перенесли Рождество на 22 декабря, и большинство наших небольших остатков роскоши был съедены на рождественском банкете. Мы не могли взять всё это с собой, и поэтому, впервые за последние восемь месяцев, наелись до отвала. Анчоусы в масле, запечённые бобы и тушёная зайчатина составили славную смесь, о какой мы и не мечтали со школьных времён. Все работали с высокой отдачей, упаковывая и перепаковвывая сани и размещая груз, который мы собирались взять с собой, в различные мешки и ящики. Когда я смотрел на одухотворённые лица мужиков, то надеялся, что на этот раз судьба будет благосклоннее к нам, чем в нашей последней попытке прорыва через льды к безопасности.

<<< Назад ГЛАВА IV. ПОТЕРЯ «ЭНДЬЮРАНС»

Вперед >>> ГЛАВА VI. МАРШ-БРОСОК