Книга: Юг! История последней экспедиции Шеклтона 1914-1917 годов

ГЛАВА X. ЧЕРЕЗ ЮЖНУЮ ДЖОРДЖИЮ

ГЛАВА X. ЧЕРЕЗ ЮЖНУЮ ДЖОРДЖИЮ

В небе поднялось солнце, предваряя прекрасный день, стало теплее. Перед нами лежал боковой отрог главного хребта, который мы заметили ещё из бухты. Мы шли по полого поднимающемуся плато и к концу часа изрядно запарились. Годами ранее, в предыдущей экспедиции, я заявил, что я никогда больше слова не скажу по поводу солнечного тепла, и моё решение лишь утвердилось во время путешествия на лодке. Мне пришло это на ум, когда солнце неистово слепило на белый снежный склон. После прохождения зоны трещин мы остановились на первый перекус. Мы вырыли в снегу яму около трёх футов глубиной и установили в ней примус. Ветра не было, но его порыв мог наступить в любой момент. Вскоре был съеден горячий хуш и мы побрели в направлении седловины между двумя уже упоминавшимися ранее вершинами. К 11 часам утра мы были почти на ней. По мере продвижения вверх склон стал очень крутым и пришлось рубить ступени. Тесло оказалось превосходным инструментом для этой задачи, одного удара хватало чтобы обеспечить надёжную опору для ноги. С тревогой, но с надеждой я сделал последние несколько шагов и поднялся на острый гребень, пока остальные держали верёвку и ждали от меня новостей. Перспектива была неутешительной. Я смотрел вниз с края отвесной пропасти на хаос рухнувшего льда полутора тысячами футами ниже. Здесь было не спуститься. Местность к востоку представляла собой огромное снежное нагорье, раскинувшееся на расстояние семи или восьми миль на высоте более 4000 футов. К северу оно обрывалось крутыми ледниками к заливам, а на юге упиралось в огромный водораздел внутренней части острова. Наш дальнейший путь лежал между ледниками и водоразделом, но вначале нам нужно было спуститься с хребта, на котором мы находились. Вырубая теслом ступени, мы пошли в боковом направлении, огибая основание жандарма, который преграждал нам обзор на север. Всё та же пропасть предстала нашему взгляду. Далее на северо-востоке был виден снежный склон, по которому, как казалось, можно было спуститься вниз, поэтому мы вернулись по нашим следам к основанию протяжённого склона, на который поднимались три часа. Внизу мы были через час. Теперь остро чувствовалась усталость от непривычного движения. Мы очень мало ходили с января и наши мышцы находились не в тонусе. Обогнув подножье контрфорса, мы вышли к гигантскому бергшрунду в полторы мили длиной и с 1000 футов глубиной. Этот огромный овраг, прорезанный в снеге и льду свирепыми ветрами, дующими вокруг горы, был полукруглой формы и заканчивался пологим склоном. Мы прошли вдоль него над ледяной пропастью и у его дальнего конца снова перекусили и немного передохнули. Время было 12:30 дня. Половина котелка горячего бовриловского рациона придала нам сил и, когда мы снова вышли на 45 градусный ледовый склон, он уже не выглядел таким грозным, как до этого.

В очередной раз мы начали подниматься на гребень. После тяжёлого подъёма мы вышли на перевал. Голубой лёд по пути подъёма был покрыт тонким слоем снега, и последние пятьдесят ярдов вновь пришлось рубить ступени. И снова пропасть преградила нам путь и мои глаза тщетно выискивали варианты для спуска. От жаркого солнца снег раскис и пребывал в коварном состоянии, так что приходилось очень тщательно контролировать каждый шаг. Оглянувшись назад, мы увидели, что снизу с запада поднимается туман и собирается в долинах, приближаясь с востока. Наползавшие серые клочья тумана служили недвусмысленным предупреждением о том, что мы должны были спуститься вниз, прежде чем они окутают нас.

Гребень был усеян многочисленными жандармами, которые мешали обзору как направо, так и налево. В этом отношении ситуация была не лучше, чем в предыдущей достигнутой нами точке гребня, и я решил, что придётся идти обратно по пути подъёма. День сходил на нет, с запада зловеще надвигался туман. Было крайне важно спуститься вниз в долину до наступления темноты. Мы находились на 4500 футах, и ночью температура на такой высоте будет очень низкой. У нас не было ни палатки, ни спальных мешков, наша одежда за последние десять месяцев, мягко говоря, поистрепалась. Вдалеке, в долине под нами мы видели недалеко от берега кочковатую траву и, если мы сможем спуститься, то будет возможно выкопать пещеру в одном из снежных наддувов на границе травы и достаточно комфортно расположиться на ночь. Мы приспустились вниз и после обхода небольшой вершины в угасающем свете дня вышли на ещё один перевал. Бросив сверху взгляд, я посмотрел на взволнованные лица товарищей, стоявших ниже меня, и сказал: «Пошли, парни». Через минуту они стояли позади меня на ледяном гребне. Склон круто уходил вниз и заканчивался пологим снежным выкатом. Из-за тумана и рассеянного света всего склона не было чётко видно и, возможно, он обрывался отвесной стеной, но наползавший сзади туман не давал времени для колебаний. Вначале мы медленно спускались, вырубая ступени в снегу, потом поверхность стала мягче, указывая на что, что крутизна склона стала меньше. Повернуть назад было нельзя, так что мы развязались и поскользили вниз способом дней младенчества (на попе). Когда мы остановились в сугробе у подножия склона, то выяснили, что за две или три минуты спустились, по крайней мере, на 900 футов. Мы оглянулись и увидели серые щупальца тумана, появившиеся на гребне, словно в поисках незваных пришельцев посреди непроходимых дебрей. Мы спаслись.

Местность к востоку от нас представляла собой полого повышающуюся снежную возвышенность, разделённую ледниками, спускающимися к северному побережью от водораздела на юге. Мы видели сверху, что наш курс пролегал между двумя огромными испещрёнными трещинами скоплениями льда и полагали, что дорога вперёд открыта. Эта уверенность и заметное похолодание заставили нас отказаться от идеи ночлега. Мы поели в 6 вечера. Несмотря на вырытое для плиты укрытие, лёгкий бриз сделал приготовление пищи довольно сложным. Крин кашеварил, а Уорсли и я лежали на снегу с наветренной стороны от примуса так, чтобы препятствовать ветру нашими телами. Поев, мы направились в сторону длинного пологого подъёма. Наступила ночь, и с час мы брели в почти кромешной тьме, насторожённо высматривая признаки трещин. Затем около 8 часов вечера из-за остроконечных пиков вышла полная луна, серебром осветив наш дальнейший путь. Идти, словно в кильватерной струе, стало более безопасно за счёт отбрасываемых краями трещин чёрных теней по обе стороны от нас. Вперёд и вверх по рыхлому снегу мы шли и шли, отдыхая перед тяжёлыми участками, которые показывались перед нами в белом свете. К полуночи мы снова были на высоте около 4000 футов. Пока мы шли в свете луны, она сместилась на северо-восток, и наш путь повернул в этом же направлении. Дружественная луна, казалось, направляла наши усталые ноги. Более лучшего проводника вряд ли можно было себе представить. Если бы при ярком свете дня пришлось вновь пройти этот путь, то мы определённо проследовали бы тем же курсом, который был отмечен для нас той ночью.

Полночь застала нас на подходе к краю огромного снежного поля, пронзённому отдельно стоящими нунатаками, которые отбрасывали длинные тени, похожие на чёрные реки посреди белого простора. Пологий склон на северо-востоке словно магнитом манил наши ноги. Мы думали, что у его основания лежал Стрёмнесс Бэй. После того, как мы спустились где-то на 300 футов, нас начал одолевать ветер. Мы были на марше более двадцати часов, останавливаясь только на эпизодические перекусы. Клочья облаков плыли над высокими вершинами на юге, предупреждая нас, что ветер и снег не заставят себя долго ждать. После часа ночи мы вырубили в снегу яму, свалили вокруг неё рыхлый снег и снова запалили примус. И вновь горячая пища придала нам сил. Под весёлое шипение примуса Уорсли и Крин пели свои старые песни. В душе, но не на пересохших и потрескавшихся губах, звучал смех.

В течение получаса мы встали и побрели вниз к побережью. Мы были почти уверены в том, что находились у Стрёмнесс Бэй. Тёмный объект внизу у подножия склона смотрелся совсем как остров Маттон, что лежит у Хусвика. Я так думаю, что наши желания обрели форму фантазий, ибо мозг с радостью различал знакомые характерные черты ландшафта, выхваченные мимолётным светом луны, чей дружелюбный лик проскальзывал сквозь проносимые облака. Однако большие надежды были вскоре разбиты в прах. Трещины говорили о том, что мы оказались на леднике, а вскоре, почти перпендикулярно в направлении моря, мы увидели край огромного ледопада. Я понял, что это был ледник не в сторону Стрёмнесс Бэй, а должно быть, ледник Фортуны. Разочарование было полнейшим. Пришлось повернуть назад и снова подниматься, но не по нашим следам, а по касательной на юго-восток. Мы очень утомились.

К 5 часам утра мы находились у подножия скалистых отрогов очередного хребта. Мы устали, а от ветра, что дул вниз с возвышенностей острова, сильно мёрзли. Мы решили отойти под прикрытие скал передохнуть. Положив палки и тесло на снег, мы уселись на них как можно ближе друг к другу, обхватив руками тело. Ветер тут же нанёс вокруг нас небольшой сугроб, покрыв белой пылью одежду. Я подумал, что мы сможем какое-то время сохранить тепло и таким образом с полчаса отдохнуть. Через минуту оба мои спутника крепко спали. Я понял, что если мы задремем все вместе, то это обернётся катастрофой, заснуть в таких условиях было равносильно смерти. Через пять минут я их снова привёл в сознание, сказав, что они проспали полчаса, и дал команду к выходу. Мы так задубели, что первые две или три сотни ярдов шли на полусогнутых коленях. Перед нами лежала цепь зубчатых горных вершин со щелью, наподобие выбитого зуба. Это был хребет, который протянулся в южном направлении от залива Фортуны и наш курс на восток в Стрёмнесс лежал сквозь него. К щели вёл очень крутой склон, а в неё врывался ледяной ветер (ныне перевал BreakWind Gap, прим. пер.).

Мы вышли на седловину в 6 утра с тревогой, настолько же сильной, насколько устали наши тела. Если далее спуск окажется непроходимым, то наше положение будет почти безнадёжным, но худшее обернулось лучшим для нас. В начинающемся рассвете прямо по курсу появилась изогнутая, похожая на волну скала порта Хусвик. Не говоря ни слова, мы пожали друг другу руки. В нашем сознании путешествие закончилось, хотя на самом деле, предстояло пройти ещё двенадцать миль по сложному рельефу. В направлении долины, отделявшей наш хребет от холмов сразу за Хусвиком, уходил пологий снежный склон, и когда мы стояли, пристально глядя на него, Уорсли торжественно сказал: «Босс, это выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой!» Мы пошли вниз, держа курс на воду 2500 футами ниже. Мы видели небольшую рябь на чёрном пляже, пингвинов, расхаживающих взад и вперёд, и тёмные предметы, которые выглядели словно тюлени, лениво развалившиеся на песке. Это был восточный берег залива Фортуны, отделённый нашим хребтом от берега, который мы видели ночью. Склон, по которому мы спускались, круто обрывался к пляжу. Но наш воспаривший дух было не напугать трудностями последнего этапа пути и, довольные, мы сели позавтракать. Пока Уорсли и Крин копали яму для примуса и начали готовить, я поднялся на отрожек над нами. Было 6.30 утра и я подумал, что быть может услышу звук пароходного гудка. Я не был в этом полностью уверен, но знал, что люди на китобойной станции в это время встают на работу. Спустившись в лагерь, я сказал об этом спутникам и в сильном волнении мы наблюдали за стрелкой хронометра, приближавшейся к семи часам утра, когда китобоев вызывают на работу. Минута в минуту пароходный гудок донёсся до нас, пронесённый ветром сквозь вклинившиеся мили камней и снега. Никто из нас никогда не слышал музыки слаще. Это был первый звук из внешнего мира, который мы услышали с тех пор, как в декабре 1914 года покинули Стрёмнесс Бэй. Этот гудок сказал нам о том, что рядом были люди, что корабли находились на месте, и что через несколько часов мы сможем быть на обратном пути к острову Элефант, неся помощь людям, ожидающим её там под присмотром и опекой Уайлда. Этот момент трудно описать. Страдания и боль, путешествия на лодках, переходы, голод и усталость, казалось, ушли в прошлое, и осталось только полное удовлетворение, которое приходит от хорошо проделанной работы.

Обзор окрестностей с отрожка ничего не дал, и после спуска я обрисовал ситуацию Уорсли и Крину. Наш очевидный курс лежал вниз по снежному склону в направлении Хусвика. «Парни» – сказал я, «этот снежный склон, похоже, заканчивается пропастью, но, возможно, там нет пропасти. Если мы не пойдём вниз, мы должны сделать крюк не менее пяти миль, прежде чем достигнем низа. Что выберем?» Они оба сразу же ответили: «Попробуем склон.» Итак, мы начали спускаться вниз. Мы оставили пустой примус на месте завтрака и тащили теперь с собой по одному пайку и сухарю. Очень глубокий снег, с которым мы ещё не сталкивались, сильно затруднял наш спуск, но мы пробирались вниз, и спустившись где-то футов на 500, сбросили высоту до 2000 над уровнем моря, мы думали, что путь вперёд открыт. Следующим препятствием стал крутой лёд. Уорсли и Крин стояли на площадке, вырубленной теслом, и потом выпустили меня, по мере рубки ступеней, на все 50 футов длины нашей верёвки. Затем я вырубил площадку, достаточно большую для нас троих, и два спутника спустились по ступеням. Мой конец верёвки был заякорен на тесле, а я сам уселся на площадке, уперевшись на случай срыва. Когда мы все собрались на второй точке страховки, я снова спустился вниз, чтобы сделать ступени, за этим трудоёмким занятием мы провели два часа, сбросив при этом около 500 футов высоты. На полпути вниз мы ушли по диагонали влево, поскольку заметили, что осколки льда, откалываемые теслом, улетают в пустоту к подножью склона. Мы очень своевременно ушли с крутого льда в месте где торчали скалы, ибо увидели, что прямо под тем местом, где уже начали рубить ступени, была опасная пропасть. Скольжение вниз по склону с теслом в руках и плитой в ногах завершило этот спуск и, кстати, нанесло значительный ущерб нашим, немало повидавшим, штанам.

Когда мы доехали до низа снежника, то находились не более чем в 1500-х футов над уровнем моря. Дальнейший склон был сравнительно прост. Вода, бежавшая под снегом, образовывала выделявшиеся посреди белой поверхности снега тёмные пятна «карманов». Они были довольно коварны для прохождения, но мы сползли вниз, и вскоре добрались до травы. Несколькими минутами спустя мы находились на песчаном пляже. На нём были видны следы каких-то животных, чем мы были сильно озадачены, пока я не вспомнил, что это следы оленей, привезённых из Норвегии и расселённых на острове, и сейчас занимавших низовья восточного побережья. Мы не останавливались. Наши помыслы были нацелены на достижение обетованного места, и со всей возможной скоростью мы шли вдоль берега к следующему возвышающемуся травянистому гребню. Там мы увидели первые свидетельства близости человека, чья деятельность, как правило, несёт одни разрушения. У травы лежал недавно убитый тюлень, а после мы заметили ещё нескольких со следами пулевых ранений. Позже я узнал, что люди с китобойной станции Стрёмнесс иногда заходят в залив Фортуны пострелять тюленей.

Полдень застал нас на пути вверх по склону по другую сторону залива в направлении восток-юго-восток, и через полчаса мы находились на плоском плато перед ещё одним хребтом, который нужно было пересечь, прежде чем спуститься в Хусвик. Я шёл первым по этому плато, когда неожиданно обнаружил себя по колени в воде и быстро погружающимся глубже сквозь снежный наст. Я бросился на снег и крикнул другим сделать то же самое, чтобы распределить свой вес на зыбкой поверхности. Мы находились на глади небольшого озера, покрытого снегом (оз. Крина). Полежав ещё с некоторое время, мы вытащили ноги и осторожно прошли, словно Агаг, ещё 200 ярдов, до начала подъёма, говорившего о том, что мы выбрались из озера.

В час тридцать пополудни мы поднялись на последний хребет и увидели с него маленький пароход и китобойную шхуну, заходившие в бухту 2500-ми футами ниже. Несколько мгновений спустя, после того как мы поспешили вперёд, в поле зрения показались мачты парусного судна, стоявшего у причала. Наш взгляд выхватил мелкие фигурки людей, сновавших туда-сюда, а затем бараки и завод китобойной станции Стрёмнесс. Мы остановились и пожали друг другу руки, этакой формой взаимных поздравлений, которой воспользовались в четвёртый раз в ходе экспедиции. Первый раз, когда высадились на острове Элефант, второй, когда добрались до Южной Джорджии, в третий, когда в первые сутки перехода поднялись на гребень и с него увидели ведущий вниз пологий снежный склон и скалу Хусвика.

Осторожно мы начали спускаться вниз к теплу и комфорту. Последний участок пути оказался экстраординарно трудным. Напрасно мы искали безопасный путь вниз по крутому, отполированному льдом горному склону. Единственным возможным спуском вниз оказался узкий кулуар, прорезанный бегущей с возвышенности водой. Мы пошли вниз по кулуару. Мы вымокли по пояс, дрожали, замёрзли и устали. Через какое-то время до наших ушей донёсся звук, которые вполне мог бы показаться привлекательным при несколько других обстоятельствах. Это был шум водопада, а мы находились не с того его конца. Когда мы достигли его верха, то осторожно выглянули и обнаружили, что он падал на 25 или 30 футов вниз между непроходимых бараньих лбов по обе его стороны. Подняться вверх в нашем крайне утомлённом состоянии было едва ли мыслимо. Путь вниз лежал сквозь водопад. Мы с некоторым трудом закрепили один конец верёвки за гладкий вылизанный водой валун. Затем Уорсли и я спустили Крина, самого тяжёлого из нас. Он исчез в низвергающемся потоке и, задыхаясь, вышел в нижней его части. Я пошёл следующим, соскользнув вниз по верёвке, а Уорсли, самый лёгкий и шустрый член команды, спустился последним. На дне водопада мы смогли снова выбраться на сухую землю. Верёвку было не снять. С вершины водопада мы вышвырнули тесло, а также вахтенный журнал и плиту, завёрнутую в одну из наших одёжек. Это было всё, за исключением нашей промокшей одежды, что мы принесли из Антарктики, в которую пришли полтора года назад с отличным кораблём, полным оборудованием и большими надеждами. Но это были всё материальные вещи, а вот воспоминаниями мы были богаты. Мы проникли внутрь обёртки очень многих понятий. Мы «страдали, голодали и торжествовали, опускались на самое дно, чтобы подняться ввысь, стать бОльшим в необъятном целом». Мы видели Бога во всём Его сиянии, слышали истинный голос Природы. Мы проникли в самую суть человеческой души.

Дрожа от холода, но с сердцами светлыми и радостным, мы отправились к китобойной станции, теперь отдалённой не более чем на полторы мили. Трудности путешествия остались позади. Мы попытались немного привести себя в порядок, ибо мысль о том, что на станции могут быть женщины, заставила нас болезненно отнестись к нашему нецивилизованному внешнему виду. Длинные бороды, спутанные волосы. Немытые, в драной и грязной одежде, которую носили почти год. Трёх более нелицеприятных головорезов едва ли можно было себе представить. Уорсли вынул из воротника комбинезона пару английских булавок и скрепил совсем уж растрёпанные куски своих штанов. Мы торопились вниз и когда были совсем рядом со станцией, то встретили двух маленьких мальчиков десяти или двенадцати лет. Я спросил пацанов, где находится дом управляющего. Ответа не последовало. Достаточно было одного взгляда на них, чтобы не повторять вопрос. Они убежали от нас так быстро, что засверкали пятки. Мы добрались до окраины станции и прошли мимо тёмного изнутри «цеха переработки». Дойдя до другого её конца, мы встретили старика, который повёл себя так, словно увидел дьявола во плоти и не дал нам даже времени, чтобы задать хоть какой-то вопрос. Он поспешил прочь. Такая встреча была совсем не дружелюбной. Затем мы подошли к пристани, на которой ковырялся мужчина. Я спросил его, дома ли мистер Сёрли (управляющий).

«Да» – сказал он, уставившись на нас.

«Мы хотели бы видеть его» – произнёс я.

«Кто вы?» – спросил он.

«Мы потеряли корабль и прошли через остров» – ответил я.

«Вы прошли через остров?» – спросил он недоверчивым тоном.

Мужчина пошёл в направлении дома управляющего, и мы последовали за ним. Я потом узнал, что он сказал мистеру Сёрли: «Там на улице стоят трое клоунов, которые говорят, что прошли через остров и знают тебя. Я оставил их снаружи.» Очень необходимые меры предосторожности с его точки зрения.

Мистер Сёрли вышел из двери и сказал: «Ну?»

«Вы не узнаёте меня?» – произнёс я.

«Я узнаю ваш голос» – ответил он с сомнением. «Вы помощник на Дейзи.»

«Меня зовут Шеклтон» – сказал я.

Он тут же протянул руку и произнёс: «Входите. Входите».

«Скажите мне, когда закончилась война?» – спросил я.

«Война не закончилась.» – ответил он. «Убиты миллионы людей. Европа сошла с ума. Мир сошёл с ума».

Гостеприимству мистера Сёрли не было предела. Он едва позволил нам снять замороженные ботинки, прежде чем принять в своём доме и дать место в тёплой и уютной комнате. Мы были не в состоянии находиться в любом доме, пока не помоемся и не переоденемся, но управляющий не считал зазорным находиться рядом с нами. Он дал нам кофе и норвежские пирожные, а затем проводил наверх, в ванную, где мы скинули лохмотья и знатно помылись.

Доброта мистера Сёрли не исчерпывалась его личной заботой за тремя путниками, что зашли в дверь его дома. Пока мы мылись, он отдал распоряжение одному из китобойных судов быть готовым отправиться ночью на другую сторону острова и забрать троих оставшихся там человек. Китобои знали Кинг Хаакон Бэй, хотя и никогда не работали по ту сторону острова. Вскоре мы были чистыми. Затем получили восхитительную новую одежду из станционных запасов и постриглись. Через час или два мы перестали быть дикарями и снова стали цивилизованными людьми. Потом был великолепный ужин, а мистер Сёрли рассказал нам о своих решениях и мы обсудили планы по спасению главной партии на острове Элефант.

Я договорился, что Уорсли отправится на спасательном судне показать точное место, где стояли лагерем плотник сотоварищи, а сам начал подготовку для спасения партии на острове Элефант. Китобойное судно, которое отправилось в Кинг Хаакон Бэй ожидалось назад в понедельник утром, и должно было по пути зайти в порт Грютвикен, из которого мы вышли в декабре 1914 затем, чтобы проинформировать представителя метрополии о судьбе «Эндьюранс». Возможно, нас там дожидались письма. Уорсли поднялся на борт китобойца в десять вечера и завалился спать. На следующий день спасательный корабль вошёл в Кинг Хаакон Бэй, лодка подошла к Лагерю Пегготи. Трое мужчин были в восторге сверх меры, узнав, что мы удачно пересекли остров и что их ожидание под перевёрнутым Джеймс Кэрд закончилось. Любопытно, что они не узнали Уорсли, который покинул их лохматым и грязным оборванцем, а вернулся элегантным и бритым джентльменом. Они подумали, что он был одним из китобоев. Когда кто-то из них спросил, почему со спасательной командой нет ни одного члена партии, Уорсли сказал: «Что ты имеешь в виду?». «Ну мы подумали, что Босс или кто-то ещё вернётся» – объяснили они. «Да что с вами случилось?» – спросил Уорсли. И лишь потом они вдруг неожиданно прозрели, что разговаривают с человеком, который был их близким товарищем полтора года. В течение нескольких минут китобои загрузили пожитки в лодку. Они отбуксировали Джеймс Кэрд и подняли его на палубу своего корабля. А затем пустились в обратный путь. Только в сумерках в понедельник во второй половине дня они вошли в Стрёмнесс Бэй, где все люди с китобойной станции собрались на пляже встретить спасённую партию и осмотреть с профессиональным интересом лодку, на которой мы прошли 800 миль по штормовому океану, который они так хорошо знали.

Когда я мысленно возвращаюсь назад в те дни, то не сомневаюсь, что нас вело Провидение, и не только через снежные поля, но и через штормовой океан, отделявший остров Элефант от места высадки в Южной Джорджии. Я знаю, что во время этого долгого и мучительного тридцати шести часового перехода через безымянные горы и ледники Южной Джорджии мне часто казалось, что нас было четверо, а не трое. Я тогда ничего не сказал своим спутникам, но позже Уорсли признался мне: «Босс, у меня на марше было странное ощущение, что с нами был ещё один человек». Крин признался в той же мысли. В попытке описать вещи нематериальные явно ощущается «убогость слов людских и тленность смертной речи», но описание нашего путешествия было бы неполным без упоминания о том, что нам очень близко.