Книга: Юг! История последней экспедиции Шеклтона 1914-1917 годов

ГЛАВА XII. ОСТРОВ ЭЛЕФАНТ

<<< Назад ГЛАВА XI. СПАСЕНИЕ

Вперед >>> ГЛАВА XIII. ПАРТИЯ В МОРЕ РОССА

ГЛАВА XII. ОСТРОВ ЭЛЕФАНТ

На острове Элефант под руководством Уайлда, в котором я был абсолютно уверен, оставались двадцать два человека, и описывать их быт в течение долгих четырёх с половиной месяцев ожидания, я буду на основании их дневников, дополненных сведениями, почерпнутыми из личных бесед по пути назад к цивилизации.

Первейшей задачей, стоявшей перед ними и которая была даже ещё более важна, нежели пропитание, было сделать жильё. Полуголодное существование во время дрейфа на льдине, добавленное к испытаниям в переходе на лодках и суровостью погоды, с которой мы столкнулись после высадки на острове Элефант, оставило свой неизгладимый след на многих. Рикенсон, стойко переносивший до последнего все тяготы и лишения, рухнул от сердечного приступа. Блэкбороу и Хадсон не могли передвигаться. Все были в различной степени обморожены, а одежда, которая непрерывно носилась в течение шести месяцев, была полностью изношена. Буря, начавшаяся в день высадки на мысе Уайлд, продолжалась две недели, зачастую задувая со скоростью от семидесяти до девяноста миль в час, и достигая иногда даже более высоких значений. Палатки, проявившие себя исключительно и столько вынесшие, были порваны в лоскуты, за исключением полюсной, занимаемой Хёрли, Джеймсом (Вордье) и Хадсоном. Спальные мешки и одежда пребывали в вечно влажном состоянии и физические неудобства перерастали в психологическую депрессию. Две оставшиеся лодки перевернули вверх дном, одним бортом положив на снег, другим на два фута скал и ящиков, и под ними нашли крышу над головой матросы и некоторые учёные вместе с двумя инвалидами, Рикенсоном и Блэкбороу. Было необходимо надёжное укрытие от непогоды и тепло, чтобы просушить одежду, и Уайлд ускорил рытьё ледяной пещеры на склоне, которое было начато ещё при мне.

Высокая температура, однако, вызывала непрерывную капель воды с крыши и стен ледяной пещеры и, поскольку предполагалось, что в ней будут постоянно жить двадцать два человека, то температура будет практически всегда выше нуля, и это не оставляло никаких надежд на сухую обитель. Поэтому, по указанию Уайлда мужики собрали много больших плоских камней, имевшихся во множестве под снегом на пляже, и с их помощью возвели две основательные стены высотой четыре фута и девятнадцать футов длиной.

«Мы все до смешного слабы, и эта часть работы была чрезвычайно трудоёмка и отняла времени более чем в два раза больше, нежели мы выполнили бы её в нормальном состоянии. Камни, которые легко могли поднять в иное время, оказались совершенно неподъёмными и были нужны двое или трое из нас, чтобы перенести те, которые обычно таскал один. Наши трудности усугублялись тем фактом, что большинство наиболее подходящих камней лежали на противоположном конце косы в ста пятидесяти ярдах. Наша слабость лучшее сравнение с долгой болезнью, про которую говорят „пациент чувствует себя хорошо, но физически бессилен“.

Место, выбранное для хижины, было тем самым местом, где первоначально установили плиту в ночь нашего прибытия. Оно располагалось между двумя большими валунами, которые, хоть и не формировали стены хижины, но, по крайней мере, обеспечивали надёжную защиту от ветра. Дополнительную защиту от северного ветра давал холм на конце косы, именуемый Пингвин Хилл. Как только стены были готовы, на них положили вверх дном рядом друг с другом две лодки. Точное выравнивание лодок отняло время, но имело первостепенное значение, если наша конструкция планировалась надолго, на что мы и надеялись. Оказавшись на месте, лодки были надёжно скреплены и занайтовлены за скалы. Несколько кусков дерева проложили от киля до киля и поверх них расстелили брезент рваных палаток и парни закрепили его за скалы. Крепёж краёв тента был гениально придуман и реализован Марстоном. Первым делом он нарезал материал бесполезных теперь палаток на соответствующие отрезки, затем нарезал голенища пары болотных сапог на узкие полосы и, используя их наподобие кожаного переплёта, которым обычно обтягивают кресла с мягкой обивкой, закрепил по кругу тент за внутреннюю часть планширя лодок таким образом, что он свисал вниз, словно балдахин, придавленный к земле мачтами и вёслами. Из вдвое сложенных одеял сделали дверь, которую позже заменили тубусом, отрезанным от одной из палаток. Он представлял собой брезентовый цилиндр, пришитый к тенту, через который люди заползали внутрь или наружу, завязывая его, словно носок, как только человек проползал сквозь него. Это, конечно, самая удобная и эффективная дверь в этих условиях, что когда-либо была изобретена».

«Несмотря на то, что боковые стены хижины были возведены, далее приступили к заполнению зазоров между камнями внешнего контура стен снегом. Снег был порошкообразным и не слеплялся, в конце концов мы запихивали его только запасным одеялом и робой. Вся эта работа была очень тяжёлой для наших обмороженных пальцев, а инструмент был весьма ограничен.»

«Наконец всё было завершено и нас позвали принести наши промокшие спальники, которые пролежали под моросящим дождём несколько часов после того, как лодки и палатки, которые приютили их ранее, были реквизированы для нашей новой резиденции.»

«Мы заняли свои места так, как сказал Уайлд. Склоки по поводу лучших мест не было, но было заметно, что была какая-то суета по распределению банок.»

«Рикенсон, который был болен и слаб, но очень счастлив, получил место в лодке прямо над плитой, а моряки, прожившие под Стэнкомб Уиллс несколько дней, пока он был вверх ногами на пляже, негласно претендовали на места под ним как на свои собственные и толпились возле него как один. Ещё одну верхнюю банку слева в этой лодке Уайлд предложил одновременно Хасси и Лизу, сказав, что первый, кто соберёт свои вещи в мешок, сможет занять эту койку. Пока Лиз высчитывал плюсы и минусы, Хасси собрал свой мешок и залез наверх, а Лиз только определил, что плюс всё-таки был. Таким образом, четверо человек расположились наверху на банках в Дадли Докере и пятеро, включая Хасси, на Стэнкомб Уиллс, остальные улеглись на полу».

Первое время пол был покрыт снегом и льдом. Потом он был подчищен и на камни постелили оставшиеся части палаток. Под защитой этого тесного, но сравнительно роскошного помещения, в партии вновь воцарилась бодрость духа. Вьюга, однако, вскоре выявила недостатки архитектуры хижины и сквозь щели между камнями проникала мелкая снежная пыль. Снаружи развесили Джайгеровские спальные мешки и куртки и, спаянные снегом и надёжно примороженные к стенам, они эффективно сдерживали эти порывы.

Поначалу приготовление пищи осуществлялось снаружи под прикрытием скал, дополнительную защиту которым предоставляла стена из-под упаковок провизии. Там располагались две жировые плиты, изготовленные из старых топливных бочек, но однажды, когда вьюга была необычайно сурова, еду попытались приготовить внутри хижины. Это означало, что было не избежать копоти, оказывающей вредное воздействие, и некоторые пострадали от дымной слепоты, схожей со слепотой снежной, очень болезненной и требующей внимания медиков.

Вскоре установили дымоход, сделанный Керром из жестяной подкладки одной из упаковок с сухарями, и вывели его через жестяной кренгельс в брезенте крыши прямо между килями двух лодок, проблемы с дымом ушли в прошлое. Позже к дымоходу приделали ещё одну старую топливную бочку, окружавшую дымоход так, что на одной плите можно было готовить одновременно два котелка. Те, чьи койки располагались возле плиты, страдали от последствий локальной оттепели, вызываемой её теплом, но это нивелировалось возможностью согреться теплом приготовляемых порций бифштекса и хуша, распространявшимся в процессе готовки, и также возможностью согреться менее удачливым товарищам. Еда состояла, как правило, из порции хуша или одного – двух кусков сахара.

Кок и его помощник, в роли которых позже выступали по очереди, вставали около 7-ми утра и к 10-ти часам завтрак, как правило, был готов.

Упаковки с едой позже разместили широким кругом вокруг печки и те, кому посчастливилось быть рядом, могли просушить свои вещи. Так, чтобы всем было одинаково выгодно от этого, был устроен своего рода «Центральный почтамт», каждый человек, занимал своё место у печи только один день, перемещаясь на следующий. Таким образом, в конечном счёте, каждому удалось просушить свою одежду и жизнь виделась в более ярком свете.

Большой проблемой хижины было отсутствие света. Брезентовые стены были покрыты сажей, а сугробы, накапливающиеся вокруг, делали жизнь её обитателей государством вечной тьмы. Лампы, изготовленные из банок сардин и кусков хирургических бинтов в качестве фитилей и наполняемые тюленьим жиром в качестве горючего, кстати, считавшимся большим деликатесом, были скорее средством сохранения ограниченных запасов спичек, нежели осветительными приборами.

Уайлд стал первым, кто решил эту проблему, вшив в брезент стены стеклянную крышку хронометра. Позже добавили ещё три окошка, материалом для которых стали пластиковые панели моих фотографических пластин, которые я оставил в вещьмешке. Это позволило обитателям пола, кто находился рядом, читать и шить, значительно разнообразив их времяпрепровождение.

«Наша библиотека состояла из двух книг стихов, „Экспедиции Норденшёльда“, одного или двух порванных томов „Энциклопедии Британника“ и поваренной книги, принадлежавшей Марстону. Наша одежда, и так никогда не выглядевшая презентабельно, несла отпечатки почти десяти месяцев грубого использования и нуждалась в постоянной починке, чтобы сохранить её хоть как-то.»

Поскольку пол хижины поднимался за счёт добавления очищенной гальки, с которой убирали большую часть снега, то в холодную погоду он оставался сравнительно сухим. Когда, однако, температура поднялась чуть выше нуля, что иногда случалось, хижина превратилась с дренажный колодец для всех окружающих её возвышенностей. Уайлд первым заметил это, отметив однажды утром, что его спальный мешок находился практически на плаву. Остальные обнаружили свои спальные места в схожем состоянии и, поэтому, операция по откачке воды началась незамедлительно. С пола были убраны камни и выкопано большое отверстие, в мрачной глубине которого стремительно накапливалась вода. Используя для откачки котелок, они вычерпали свыше 100 галлонов грязной воды. На следующий день были вычерпаны ещё 150 галлонов, а ночью пришлось даже вставать на дежурство, ещё более 160 галлонов были вычерпаны в течение последующих суток, один человек патетически заметил в своём дневнике: «Вот что означает для нас приятная, мягкая, высокая температура, не зря мы предпочитаем холод.» В конце концов, разобрав часть стены, ребята прорыли длинный канал, доходивший почти до моря, тем самым полностью решив эту проблему. Дополнительные меры предосторожности предпринимались путём откапывания снега, который окружал хижину после каждой метели, а иногда и полностью покрывал её.

Огромный ледник, впадающий в залив позади хижины, постоянно угрожал партии. Колоссальные глыбы льда весом во многие тонны с завидной периодичностью откалывались и падали в море, вызывая огромные волны. Однажды Марстон находился вне хижины, отрывая киркой на обед замороженного тюленя, когда услышал грохот «наподобие артподготовки». Посмотрев вверх, он увидел одну из этих огромных волн, более тридцати футов высотой, надвигавшуюся через залив и угрожавшую смыть хижину и её обитателей в море. Поспешно выкрикнутое предупреждение заставило людей высыпать наружу, но, к счастью, лёд, заполнявший бухту, погасил мощь волны настолько, что, хотя она и затекла под хижину, но ничего не унесла. Бежать было особо некуда, и поэтому, если бы их смыло в море, то уже ничто не смогло бы их спасти.

Постепенно они стали привыкать к тьме и грязи, и некоторые записи в их дневниках отображают, как они воспринимали условия, в которых жили.

«Хижина становится грязнее день от дня. Всё покрыто сажей. Мы достигли предела, за которым дальнейшая копоть от плиты, ламп, и иже с ними незаметна. По крайней мере, приятно чувствовать, что мы сами не такие же грязные. Наш галечный пол едва ли вынесет испытание светом без дрожи и выражения неодобрения его состоянием. Жир, смешанный с оленьим ворсом, кусочками мяса, осокой и пингвиньими перьями сцементировал камни. Время от времени у нас происходит уборка, но свежая поставка напольного покрытия не всегда возможна, так как вся галька замёрзла и похоронена под снегом в глубине косы. Таков наш Дом, Родимый Дом.»

«Все суставы ноют от пребывания на жёстком щебнистом полу, на котором устроены наши постели.»

Чуть позже, тот же снова пишет: «Теперь, когда сквозь окно Уайлда в нашу хижину проникает свет, то можно начать „видеть“ вещи изнутри. Ранее один полагался на осязание, ориентируясь по замечаниям тех, на чьи лица непреднамеренно наступал, продвигаясь к двери. Глядя вниз, в полумрак, в дальний конец, можно заметить два очень маленьких дымных факела, тускло освещающих пятерых, старающихся скоротать время в чтении или болтовне. Это Маклин, Керр, Вордье, Хадсон и Блэкбороу – последние два инвалиды.»

«Центр хижины заполнен ящиками, которые служат кроватями поваров, разделочными столами для мяса, ворвани и засохших объедков, которые Лиз хранит в своём спальном мешке. Ближе к концу занятого плитой места по одну сторону расположились Уайлд и Маклрой, Хёрли и Джеймс по другую. Марстон почти всю ночь и день занимает гамак, который свисает напротив входа. Так как он очень большой, а вход очень маленький, об него неизменно ударяются все, кто входит и выходит. Его словарный запас в этот момент занятен.»

«На чердаке, образованном двумя перевёрнутыми лодками, живут десять очень неопрятных и неряшливых жильцов, которые постоянно роняют сапоги, рукавицы, а также другие предметы одежды на людей внизу. Олений ворс непрерывным дождём сыпется днём и ночью при каждом движении, которые они совершают в своих линяющих спальниках. Он вместе с пингвиньими перьями и песком с пола иногда приправляет наш хуш. Слава Богу, что человек приспосабливающаяся ко всему скотина! Если мы и дальше проживём достаточно долго в этой хижине, то, скорее всего, изменим свой способ передвижения, высота потолка четыре фута и шесть дюймов в самой высокой части заставляет нас ходить согнувшись пополам или на четвереньках.»

«Наш вход – только что вполз Читам, вызвав снежный душ, обычное при этом явление. Когда кто-то хочет выйти, он развязывает шнур, завязывающий дверь, и выползает или выскальзывает наружу, восклицая: „Слава Богу, я на свежем воздухе!“ Этого должно быть достаточно, чтобы описать атмосферу внутри хижины, одно занятно, всегда такая зарядка пересиливается аппетитным запахом готовящегося пингвиньего мяса.»

«Отовсюду свисает странная коллекция жирной одежды, развешанная для просушки, мимо которой каждый пролезает, словно цыплёнок в инкубатор. Наши брезентовые стены, надо признать, настолько же светлы, насколько светло от закрытых жалюзи. Это поразительно, как мы свыкаемся с неудобствами и терпим привычки, которые ещё некоторое время назад расценивались как отвратительные. У нас нет вилок, но у каждого есть нож и ложка, последние у многих вырезаны из кусков крышек ящика. Нож служит многим целям. Им мы убиваем, снимаем кожу, разделываем тюленей и пингвинов, нарезаем на полоски жир для огня, тщательно очищаем от снега стены нашей хижины, а потом, после небрежной протирки жирной пингвиньей кожей, используем для еды. Мы безразличны к грязи как эскимосы. Мы не можем помыться с тех пор, как оставили корабль почти десять месяцев назад. У нас нет мыла или полотенец, с собой брали только самое необходимое, но опять же, даже если бы мы обладали таковыми вещами, наш запас топлива позволяет только натопить достаточно льда для питья. Умойся хоть один человек, полдюжины других останутся без воды на целый день. Никто не может сосать лёд, чтобы облегчить жажду, при такой низкой температуре на губах появляются трещины и на языке волдыри. Но всё равно нам всем очень весело».

За всё время их пребывания на острове Элефант погода по описанию Уайлда была «просто ужасной». Зажатые на узком песчаном пляже в окружении высоких гор они видели скудный солнечный свет лишь в течение редких прояснений неба. Большинство дней воздух был наполнен снежной крупой, сдуваемой с прилегающих высот. Остров Элефант лежит практически на внешней границе зоны паковых льдов и ветры, которые проносятся над сравнительно тёплым океаном, прежде чем достигнут его, превращаются в «постоянную пелену тумана и снега».

25 апреля, в день, когда я отправился к Южной Джорджии, остров окружил тяжёлый паковый лёд, начался снег и поднялся туман. Следующий день был спокойнее, но 27-го, как записано в одном из дневников, началась «самая ужасная погода, которую только можно представить. Весь день и ночь шёл дождь, сопровождаемый тяжёлыми порывами ветра. Промокли до нитки.» Ещё на следующий день стало туманно и слякотно, а затем началась вьюга. Апрель закончился ужасной бурей, которая почти разрушила хижину. Единственная оставшаяся палатка была снята, колья убрали, а её обитатели пролежали всю ночь на земле под ледяным брезентом. Буря продолжилась в мае и типичный майский день описывается следующим образом: «днём ужасающий ветер, угрожающий смести наше убежище. Ветер чередуется с ураганными порывами, которые налетают с ледников на юго-юго-западе от нас. Каждый порыв ветра сопровождается приближающимся низким гулом, который усиливается до оглушительного грохота. Сдувает и снег, и камни, а любую вещь, не прижатую очень тяжёлыми камнями, уносит в море».

Тяжёлые пучки водорослей и ящики из-под кухонных принадлежностей были подняты в воздух и унесены прочь. Однажды ветер унёс подстилку под днище палатки, которую держали шесть человек, вытряхивая снег. Эти порывы часто возникали без предупреждения. Хасси находился снаружи во время бури, выкапывая замороженное мясо, когда порыв ветра подхватил его и понёс вниз косы в сторону моря. К счастью, когда он достиг мягкого песка и гальки ниже ватерлинии, ему удалось зарубиться киркой и удержаться за неё обеими руками до окончания шквала.

Один или два раза выдались красивые, тихие, ясные дни. Отблески заходящего солнца на горах и ледниках наполнили даже самых инфантильных из них удивлением и восхищением. Такие дни иногда сменяли спокойные ясные ночи, и тогда, хоть было и холодно, они оставались на песчаном пляже всю ночь.

Примерно в середине мая началась чудовищная буря, дувшая со скоростью от шестидесяти до девяноста миль в час, и Уайлд испытывал неподдельные опасения за хижину. Любопытной особенностью, наблюдаемой во время этой вьюги, стали швыряемые ветром ледяные пласты около четверти дюйма толщиной, такие же большие, как оконные стёкла, которые делали нахождение снаружи столь же опасным, как в лавине из осколков стекла. И всё же эти ветры с юга и юго-запада, хотя неизменно и сопровождались снегом и низкой температурой, были приятны тем, что относили паковый лёд вдаль от острова, даря каждый раз надежду на спасение. Северо-восточные ветры, с другой стороны, наполняли залив льдом и приносили плотный туман, убивая надежду на то, что какое-либо судно приблизится к ним.

К концу мая установился период затишья, и лёд плотно сковал всё вокруг острова. С ним пришли северо-восточные ветра и туманы, а в начале июня началась юго-западная буря и пошёл снег. «Ночью буря усилилась до ужасающих порывов, вызывая серьёзное беспокойство за безопасность нашей хижины. Никто не спал, все опасались за срываемую брезентовую крышу и лодки, которые норовило сдуть в море.»

Таким образом, жизнь протекала в череде между юго-западными вьюгами, когда все сидели в хижине, и северо-восточными ветрами, приносящими холодную, сырую и туманную погоду.

25 июня был отмечен сильный шторм с северо-запада, сопровождавшийся сильными ветрами и волнами, вторгающимися на небольшой песчаный пляж, и не достигающих всего четырёх ярдов до хижины.

В конце июля и начале августа выдались несколько хороших, спокойных и ясных дней. Отмечались случайные проблески солнца и высокая температура, а юго-западный ветер отогнал лёд, и партия, чей дух подогревался неунывающим оптимизмом Уайлда, снова стала с нетерпением высматривать спасательное судно.

Первые три попытки спасения, к сожалению, совпали с тем временем, когда остров был окружён льдом, и хотя во второй раз мы подошли к нему достаточно близко, чтобы сделать выстрел в надежде на то, что они услышат его и поймут, что мы в безопасности, но они так привыкли к шуму, производимому откалывающимися прилегавшими ледниками, что либо не расслышали его, либо не обратили на него внимание. 16 августа пак был виден на горизонте, а на следующий день залив заполнился разорванным льдом, который вскоре консолидировался. Вскоре к нему добавились огромные старые льдины и много айсбергов. «Пак казался плотнее, нежели даже выглядел. Никакой открытой воды в пределах видимости и лишь отблески льда до самого горизонта. Погода плохая, спокойствие воздуха подобно застывшему океану, последний невидим из-за плотного пака, сквозь который не проникает волнение, а над землёй и морем висит, словно пелена, мокрый туман. Тишина удручающая. Ничего не остаётся делать, как только оставаться спальном мешке или же бродить по мягком снегу и насквозь промокнуть.» В ближайшие сутки выпало пятнадцать дюймов снега и ещё более двух футов с 18 по 21-е августа. Лёгкое волнение с северо-востока на следующий день немного размежевало паковый лёд, но вскоре стихло, и пак снова стал плотным. 27 августа задул сильный запад-юго-западный ветер и выгнал весь лёд из бухты, за исключением нескольких сидящих на мели айсбергов, и освободил море ото льда, сквозь которое, в итоге, мы смогли пройти из Пунта-Аренас до острова Элефант.

Как только я покинул остров, отправившись за помощью для оставшейся партии, Уайлд сорганизовал всех собрать как можно больше тюленей и пингвинов на тот случай, если остаться на острове придётся дольше, чем предполагалось. Резкое повышение температуры вызвало массу проблем, а также стало причиной порчи мяса, поэтому слишком больших его запасов сделать не удалось.

Поначалу питание, состоявшее в основном из тюленьего мяса и одного горячего напитка в день, готовили на печи на открытом воздухе. Снег и ветер делали готовку очень неприятной и, кроме этого, забивали все кухонные принадлежности песком и грязью, поэтому зимой пищу стали готовить внутри хижины.

Удалось сохранить немного церебосовской (Cerebos) соли, и её выдавали по три четверти унции на человека в неделю. Некоторые из её упаковок были повреждены, поэтому до полноценной дозы её не хватало. С другой стороны, как то раз один человек выронил свой недельный рацион на пол хижины посреди камней и грязи. Он был быстро собран, и тот, к своему восхищению, обнаружил, что теперь её хватит на три недели. Конечно же это было не ВСЁ соль. Горячий напиток поначалу состоял из молока, изготовленного из молочного порошка и разбавленного примерно до одной четверти от нормы. Позже он разбавлялся ещё сильнее, и иногда заменялся питьём, приготовленным из упаковок горохообразного супа из бовриловских санных пайков. Для празднования дня середины зимы добавили по одной чайной ложке метилового спирта на пинту горячей воды, приправленной немного имбирём и сахаром, и это напомнило некоторым коктейль Вдова Клико.

На завтрак каждому полагался кусок тюленины или половина пингвиньей грудки. Ланч состоял из одного сухаря три дня в неделю, орехов по четвергам, немного жира, из которого большая часть шла на топливо для ламп, по два дня в неделю, и ничего на оставшийся день. В этот день (середины зимы, прим.) завтрак состоял из половины пайка санного рациона. Ужин из тюленей и пингвинов, очень мелко нарезанных и пожаренных в тюленьем жире.

Существовали иногда очень забавные вариации этого меню. Несколько пэдди (белая ржанка, прим.) – маленьких белых птиц, похожих на голубя – были пойманы силком и поджарены в размоченном сухаре на обед. Удалось сберечь достаточно ячменя и гороха на одну готовку на каждого, и когда всё это приготовили, то это стало днём большого праздника. Иногда, по общему согласию, сохраняли норму полагавшихся сухарей и на следующий раз двойную порцию мололи в брезентовом мешке в порошок и варили с небольшим количеством сахара, делая что-то типа пудинга. Когда жира было достаточно, то всегда делали кастрюлю холодной воды из растопленных кусков льда, упавших в море с ледника и выброшенных на берег, чтобы утолить жажду. Опыт арктических исследований склоняется к тому, что снег, образованный из морской воды, вызывает дизентерию, и поэтому Уайлд старался его не использовать. В тоже время, пингвиньи туши, сваренные однажды в морской воде в пропорции одной к четырём с пресной, имели огромный успех, и никаких негативных последствий ни у кого не вызвали.

Очковые пингвины мигрировали на север на следующий день после того, как мы высадились на мысе Уайлд и, хотя всякий раз, насколько это было возможно, мы стремились запасти как можно больше мяса и жира, к концу зимовки их запасы были так малы, что готовилось только одно горячее блюдо в день. На завтрак готовилась сразу двойная порция пингвинов и ту, что шла на ужин, держали в горячих котелках, завёрнутых в одеяла и т. п. «Кларк положил сегодня нашу полную кастрюлю в свой спальный мешок, чтобы держать её горячей, и это действительно был большой успех, несмотря на дополнительную приправу из оленьих волос, которые в неё попали. Таким образом, мы можем сберечь десять пингвиньих шкур за день». (ск. всего им. в виду жир на топливо, прим.)

Некоторые, кому посчастливилось поймать пингвинов с достаточно большими непереваренными рыбами в глотках, подвешивали рыб на кусках проволоки в банках вокруг печки для подогрева.

«Всё мясо, предназначенное для хуша, резали внутри хижины, так как слишком холодно снаружи. Доски, которые мы используем для этой цели также использовались для резки табака, когда он ещё у нас был, его характерный вкус иногда добавлялся к хушу, к слову, делая его ещё вкусней.»

Позже их диета состояла практически только из мяса, и то в небольших количествах, все дневники свидетельствуют о жажде углеводистой пищи, такой как мука, овсянка и т. п. Один человек, с тоской упоминал капусту, которая растёт на острове Кергелен. К 18 июня оставалось только девятьсот кусков сахара, то есть немногим более сорока штук на каждого. Даже мои читатели знают, означает дефицит сахара вообще, а ещё и в таких условиях. Поэтому не удивительно, что все их мысли и разговоры будут крутиться вокруг еды, прошлых и будущих застолий.

Каждый по очереди спрашивал остальных, что бы он хотел съесть в данный момент, если бы было возможно получить всё, что он хотел. Все, за одним исключением, хотели жирного пудинга на вроде «дафф», столь любимого моряками. Маклин не раз спрашивал об омлете, поджаренном на горячем масле. Несколько отдали предпочтение «потрясающим Девонширским пельменям», в то время как Уайлд хотел «любых старых пельменей, одинаково длинных и толстых». Жажда углеводов, таких как мука и сахар, была очень сильна. У Марстона была с собой небольшая карманная кулинарная книга. Из неё он зачитывал по одному рецепту каждую ночь, чтобы продлить её чтение. Книжица обсуждалась очень серьёзно, в рецепты предлагались изменения и улучшения, а затем они заворачивались в свои спальники помечтать о тех замечательных блюдах, которые они никогда не смогут получить. Следующий разговор был записан в одном дневнике:

«Уайлд: Ты любишь пончики?

Маклрой: Скорее да!

Уайлд: Очень легко делаются к тому же. Я люблю их холодными с небольшим количеством джема.

Маклрой: Не плохо, а как насчёт огромного омлета?

Уайлд: Прекрасно! (с глубоким вздохом).

Над головой двое матросов обсуждают, насколько необыкновенна смесь рагу, яблочного соуса, пива и сыра. Марстон в своём гамаке читает свою карманную кулинарную книгу. Далее внизу кто-то воспевает Шотландский корж. Несколько матросов с большим воодушевлением говорят о пироге с изюмом, пироге мясном и Локхартах. Кто-то упоминает орехи, после чего беседа становится общей, и мы все сразу решили купить их по фунту, как только доберёмся до цивилизации и отправиться по домам, чтобы безмятежно погрызть. В настоящее время мы действительно думаем только об этом!»

День Середины зимы, великий полярный праздник, отметили должным образом. Был накрыт «волшебный завтрак» из полного санного рациона, хорошо проваренный для густоты с молоком. Обед состоял из чудесного пудинга, изобретённого Уайлдом из порошка сухарей и сваренного с двенадцатью кусками заплесневевших орехов. Ужин состоял из мелко нарезанной тюленины, приправленной сахаром.

После ужина состоялся концерт под аккомпанемент Хасси и его «незаменимого банджо.» Это банджо было последней вещью, которую мы спасли с корабля, прежде чем он затонул, и я оставил его как важный психический стимулятор. Оно прошло с нами весь путь и практически невредимым добралось до самого Элефанта, и сыграло значительную роль в поддержании духа команды. Почти каждую субботу по вечерам состоялся концерт, где каждый исполнял песню о каком-нибудь участнике партии. Если тому, о ком пелось, не нравились некоторые куплеты, они переписывались к следующей неделе.

Коку, который долго и хорошо выполнял свои обязанности, с 9 августа дали отдохнуть и каждый встал в очередь быть коком в течение недели. Так как повар и его «помощник» имели привилегию соскребать с котелков остатки еды, то эта миссия вызывала некоторые опасения, если их места займут те, у кого прекрасный аппетит. «Последний спирт выпили 12 августа, сначала за здоровье Короля, затем за ‘возлюбленных и жён’ и ‘Босса и команду Кэрда’, его разбавляли в горячей воде с имбирём каждый субботний вечер.»

Пингвины и тюлени, которые мигрировали на север в начале зимы ещё не вернулись, возможно припай толщиной в шесть футов, окружавший косу, препятствовал их высадке на берег, но так или иначе пищи не хватало. Были откопаны старые выброшенные тюленьи кости, которые тушили с морской водой. Пингвиньи скелеты использовали аналогично. В лужах, которые образовывались между скалами ниже уровня прилива после того, как относило паковый лёд, собирали моллюсков. Собирать этих маленьких моллюсков было очень холодно, так как каждый раз приходилось полностью погружать руку в ледяную воду, а их требовалось очень большое количество, чтобы приготовить хоть что-нибудь съестное. К быстро уменьшавшимся запасам мяса тюленей и пингвинов добавляли сваренные в морской воде водоросли. С этим были согласны далеко не все. Хотя те и признавали, что это очень вкусно, но отмечали, что это только распаляло их аппетит, штуку серьёзную, особенно когда нечем было его удовлетворить! Один человек отметил в своём дневнике: «Сегодня была роскошная еда, почти пять унций твёрдой пищи каждому.»

В значительной степени благодаря Уайлду, его энергии, инициативе и изобретательности в партии всё время поддерживался высокий моральный дух и она прошла сквозь выпавшие испытания без потерь. При содействии двух хирургов, докторов Маклроя и Маклина, он пристально следил за здоровьем каждого из них. Его не оставлял неунывающий оптимизм даже когда еда была очень скудна, а перспективы спасения туманны. Каждый в своём дневнике с восхищением отзывается о нём. Я без тени сомнений считаю, что вся команда, которая находилась на острове Элефант, обязана своей жизнью ему. Духам уныния не было места рядом с ним, не довольствуясь «разговорами» он «делал» столько, сколько мог, а зачастую больше чем мог. Он проявил прекрасные качества лидера и более чем оправдал мою в нём абсолютную уверенность. Хасси со своей жизнерадостностью и своим банджо сыграл ещё одну очень важную роль в пресекании любых тенденций к упадничеству.

После того, как они поселились в своей хижине, здоровье команды было довольно хорошим. Конечно, все они были довольно слабы, у некоторых кружилась голова, все были обморожены, у некоторых позже были проблемы с сердечной недостаточностью. Блэкбороу, который сильно обморозил пальцы на ногах во время перехода на лодках, нуждался в ампутации пяти из них прямо на острове. Немногочисленным инструментом, что был в наличии, без надлежащей стерилизации, операцию провели прямо в темноте и грязи хижины, отапливаемой только жировой печью, и это многое говорит о мастерстве и инициативе хирургов. Я рад возможности сказать, что операция прошла очень успешно, и после небольшого лечения, очень любезно оказанного чилийскими врачами в Пунта-Аренас, он полностью восстановился и теперь ходит лишь слегка прихрамывая. Хадсон, который заработал бронхит и болезнь бедра (что-то типа артрита, прим.), практически выздоровел к моменту спасения партии. Все следы сильных обморожений, полученных в путешествии на лодках, исчезли, хотя на некоторых и оставались пятна от недавних поверхностных обморожений. Все, естественно, когда спаслись, были слабы, в связи с тем, что долго сидели на мизерных пайках, но все были живы и очень веселы, благодаря Фрэнку Уайлду.

30 августа 1916 года описывается в их дневниках как «день чудес». Еды было очень мало, оставался всего двухдневный запас мяса, а перспектив его пополнить не было. Вся партия собирала моллюсков и водоросли, чтобы есть их с тушёными костями тюленя. Уайлд готовил обед, Хёрли и Марстон находились снаружи, ещё раз напоследок пронзительно вглядываясь в направлении, где ожидали увидеть корабль. Через две недели после того, как я покинул остров, Уайлд каждый день начал сворачивать свой спальный мешок, приговаривая при этом: «Держите вещи наготове, парни, сегодня может приехать Босс». И, как это бывает, однажды туман поднялся и показалось судно, которого они так долго и с такой надеждой ждали в течение четырёх месяцев. «Марстон был первым, кто заметил его и немедленно прокричал: „Кораабль!“ Обитатели хижины приняли этот крик за команду „Обеед!“ и сперва не откликнулись. Вскоре, тем не менее, мы услышали стук его быстро барабанящих по снегу шагов и, задыхаясь, дрожащим, хриплым от волнения голосом он крикнул: „Уайлд, там корабль! Не лучше ли зажечь огонь?“ Мы все как один ринулись к нашей узкой двери. Те, кто не мог пролезть, в спешке и волнении срывали брезент стен. Горшки с нашими драгоценными моллюсками и водорослями были опрокинуты стремительным порывом. Мы увидели огибающий остров небольшой корабль, плывущий под флагом Чили.»

«Мы пытались кричать, но волнение сковало наши голосовые связки. Маклин бросился к флагштоку, ранее установленному в наиболее видном месте на ледовом склоне. Подъёмный механизм не работал, а сам флаг от мороза превратился в твёрдую компактную массу, поэтому в качестве сигнала он привязал свой свитер к макушке флагштока.»

«Уайлд пробил киркой нашу последнюю банку горючего, намочил им куртки, рукавицы и носки, отнёс их на вершину Пингвин Хилл в конце косы и вскоре они горели.»

«Между тем, большинство из нас собралось на берегу, беспокойными глазами наблюдая за малейшими признаками того, что на корабле нас заметили или за любыми ответными сигналами. Пока мы стояли и смотрели, он, казалось, отвернул, словно не заметив нас. Вновь и вновь мы кричали „ура“, хотя наши слабые крики могли, конечно, быть не слышны так далеко. Внезапно он остановился, была спущена шлюпка, и мы узнали фигуру Сэра Эрнеста, когда он спускался по трапу. Одновременно мы взорвались приветственным рёвом, а потом один сказал другому: „Слава Богу, Босс спасся“. Ибо я думаю, что его спасение было более важным для нас, чем наше собственное.»

«Вскоре лодка подошла достаточно близко, и Босс, стоявший на носу, крикнул Уайлду: „Вы целы?“ На что тот ответил: „Все живы, всё хорошо.“ и мы увидели улыбку, озарившую лицо Босса, когда он произнёс: „Слава Богу!“

Прежде чем причалить, он бросил на берег горсть сигарет и табак, и курильщики, которые в течение двух месяцев пытались найти утешение, заменяя его водорослями, дроблёными трубчатыми костями, мясом тюленя и осокой жадно на них набросились.»

«Блэкбороу, который не мог ходить, перенесли к высокой скале и, оперевшись на свой спальный мешок, он мог смотреть на эту замечательную сцену.»

«Вскоре мы влезли в лодку, и чилийские матросы, посмеиваясь над нами, источали такое же удовлетворение нашим спасением, как и мы сами. Лодка возвращалась ещё не менее двух раз и через час с момента, когда мы впервые заметили корабль, мы направлялись на север к внешнему миру, из которого не имели никаких известий с октября 1914 года, более двадцати двух месяцев. Мы словно люди, пробудившиеся от долгого сна. Мы пытаемся приобрести внезапную перспективу, которую остальной мир приобрёл постепенно за два года войны. Произошло много событий, о которых мы никогда не слышали.»

«Наша первая еда, из-за общей слабости и атрофированному состоянию желудков оказалась бедствием для многих. Хотя вскоре они восстановились. Наши кровати были устроены на матрасах и диванчиках, однако вахтенный офицер любезно предоставил двоим из нас свою койку. Я думаю, мы очень мало спали этой ночью. Было просто божественно лежать и слушать грохот двигателей вместо треска ломающихся льдин, шума прибоя о покрытый льдом берег или завывание вьюги.»

«Мы намерены сделать 30 августа праздником на всю оставшуюся жизнь.»

Вы, читатели, наверное, можете представить себе мои чувства, когда я стоял в маленькой каюте, наблюдая, как едят мои спасённые друзья.

<<< Назад ГЛАВА XI. СПАСЕНИЕ

Вперед >>> ГЛАВА XIII. ПАРТИЯ В МОРЕ РОССА