Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Дискредитации идеи рыночных реформ в Украине 1990?х гг. (Ю. Н. Пахомов)

Дискредитации идеи рыночных реформ в Украине 1990?х гг. (Ю. Н. Пахомов)

При объяснении реформаторских неудач в Украине обычно ссылаются не только на медлительность, но и на крайнюю непоследовательность реформ. Но на деле все не так однозначно Медлительность вплоть до начала 2005 г. (когда она сменилась непродуманной, бессистемной суетливостью) действительно налицо.

Но в первые годы независимости все было не совсем так. Тогда быстро делали как раз то, что отвечает пословице: «быстро котята слепыми родятся». Ведь известно было, что во всех даже по настоящему преуспевших странах, имевших, к тому же, глубокие рыночные традиции, внешнеэкономическая открытость венчала, а не начинала реформы; что рационально и избирательно применяемый протекционизм ослаблялся и отменялся даже в странах послевоенной Западной Европы (не говоря уже о Восточной и Юго–Восточной Азии) лишь по мере того, как отечественная продукция становилась конкурентной. Причем подобные меры вполне укладывались в правила (ГАТТ/ВТО) в части, разработанной именно для переходных и слаборазвитых экономик. Мы же, спеша доказать свою правоверность, поспешно рубили пальцы даже тогда, когда достаточно было стричь ногти.

Неоправданно поспешной была и наша провальная приватизация, хотя уже в последние годы существования СССР и в прессе, и на конференциях неоднократно говорилось о том, что предприватизационная подготовка, имеющая ряд этапов, даже в таких странах, как Англия, длилась 10–15 лет. Можно назвать и другие меры, когда поспешность была неуместной и разрушительной (хаотическая ликвидация многих регулирующих и контролирующих функций государства, колхозов и т. д.).

Но в то же время, как раз там, где меры должны были быть первоочередными и по возможности быстродействующими — ничего не делалось вовсе или же делалось неоправданно мало и медлительно. Это касается и уже упомянутой специфической для Украины потребности предрыночной селективной расчистки индустриального пространства от всего ненужного и архаичного; и адаптации функций государства к задачам создания рыночной среды и социально–рыночного трансформирования; и борьбы с несовместимой с экономическим ростом криминогенности; и формирования сильных институтов, и многого другого.

Анализ показывает, что и неуместная псевдореформаторская поспешность, вновь проявившаяся в 2005 г., и неоправданная медлительность не были случайными. Неотлагательно и быстро делалось то, что было выгодно образовавшим новое, по своей сути неономенклатурное, властвующее сообщество кланам и (наиболее скандальную известность в этом отношении приобрела приватизация «Криворожстали») содействовало приобретению реформаторского имиджа. В то же время игнорировалось все тяжелое, лично невыгодное, неприятное, рискованное и не очень-то рапортоемкое. Если в западных и даже латиноамериканских странах приватизации подлежат убыточные сферы, то у нас, как и во всех других странах СНГ, в частные руки переходили как раз наиболее прибыльные, тогда как неэффективные, дотационные оставались в государственной собственности.

Но, пожалуй, наиболее отрицательно на результатах реформирования сказывалось предельно–догматическое следование инструкциям западных финансовых учреждений даже в случаях, когда от них по всем канонам того же монетаризма (но не МВФовского, а научного и общепризнанного) надо было отступать. Так поступали (а не как мы) центральноевропейские страны, в том числе реформировавшие экономику по программам МВФ, которые проявляли гибкость, самостоятельность, находчивость и благодаря этому с честью выходили из кризиса, наращивали потенциал, получая в итоге похвалу и от МВФ. Известно ведь, что победителей не судят. А побежденных «судят» даже тогда, когда они стараются неукоснительно следовать всем предписаниям.

В основе порочного подхода к стилю (а не только к содержанию) реформ лежит, кроме выслуживания, непонимание самой природы функционирования экономической системы. Властям и их компрадорской обслуге было неведомо, что экономическое развитие не есть некая однонаправленность; что нельзя гнуть систему или отдельные экономические блоки все (или продолжительное) время в одну и ту же сторону. Экономический организм как целостность, а равно и его структурные составляющие, пребывают в состоянии пульсирования. В нем (организме) заложены не механические начала, а скорей аналог начал квантовых. У пульсации имеется своя ритмика, свой маятниковый размах, которые, в свою очередь, дифференцированы по иерархическим уровням. Очевидно, что в такой ситуации важно заранее (это и есть вовремя) намечать вехи поворота в экономической политике, совершать адекватный маневр то ли в целом, то ли в рамках отдельных слагаемых экономической системы. Тут нельзя запаздывать или закрывать глаза на потребность разворота вообще в иную сторону.

Известно, что именно длительное игнорирование в СССР фактора подавленной инфляции, равно как и снижения предельной эффективности капитальных вложений, дало наиболее мощный импульс дискредитации и развалу советской экономики. Напомним, что всего лишь опоздание с включением механизмов торможения инвестиционного бума привело к развертыванию финансового кризиса в Юго–Восточной Азии в 1997–1998 гг. И еще один пример. Дефолта в России, по мнению одного из его «авторов» А. Чубайса, вполне можно было избежать, если бы за два–три месяца до 17 августа 1998 г. была осуществлена планомерно развертываемая, управляемая и компенсируемая противовесами девальвация. МВФ не позволил провести эту акцию, и в итоге вместо спасательной девальвации сработал разрушительный механизм девальвации–обвала.

Разворот экономической политики в ту или иную сторону определяется как исчерпанием эффекта действия определенных механизмов, так и потребностью ускорить переход от одного состояния к другому. Задача перенесения акцентов с одних инструментов на другие, в том числе с дефляции на инфляцию, и на стабилизирующую девальвацию; а равно с заведомо жестких монетарных рестрикций на пониженные процентные ставки и рост монетизации — неизбежно возникает в связи с необходимостью подталкивания экономики к оживлению и росту. И тут важно заранее, еще до начала оживления, менять парадигму использования экономического инструментария.

Конечно, в происходившем у нас в 1990?е гг. имелся и особый клановый интерес. Акцент на дефляцию, извлекая деньги из реального сектора, содействовал сосредоточению средств в финансово–спекулятивном, прежде всего — в банковском секторе, откуда мафиозным кланам их легче изымать и перегонять на заграничные счета. Но даже в этом случае рубился сук, на котором сидят обозначенные интерсанты. Ведь каждый крен в использовании монетарного инструментария кому-то реально выгоден лишь на коротком расстоянии. Когда же дефляция, а с ней и т. наз. монетарная стабилизация становятся для властных реформаторов «делом всей их жизни», то бумеранг неизбежно срабатывает в сторону благополучную, разрушая то, что, казалось бы, тщательно выхаживалось. Так, разрушения, наносимые реальному сектору, в конце концов обесточивают и финансово–спекулятивную сферу, подрывая ранее преуспевающие банки.

Феномен новоукраинского поведения состоит вовсе не в том, что властно–реформаторские структуры сами по себе не знали, где остановиться и как перевести стрелку на другое направление. Парадокс заключался не столько в невежестве (хотя и это было), сколько в догматически услужливом поведении, в «верности курсу реформ», заданных монетаризмом. Именно по этой причине, — именно там, где нужно было бы попеременно грести то левым веслом, то правым, — гребли одним лишь правым, и загоняли страну в заколдованную спираль неуклонно понижающегося падения. А тут уж, при падении глубоко в яму, властям, что называется, не до реформ. На этом этапе идеологи–реформаторы изжили самих себя до состояния невостребованности. Власти, отказавшись от каких-либо реформ, пустили в ход брутальное администрирование. Нечно подобное наблюдаем и в 2005 г., когда квазиреформаторская псевдорыночная суета обернулась прямым переходом к ручному управлению экономикой страны.

Последнее обстоятельство, однако, не ссорит правительство с МВФ и другими западными хозяевами, поскольку верность по части интересов остается, а блеф и псевдореформаторская риторика продолжаются. К тому же, катастрофический сценарий в Украине не так уж и противоречит интересам ТНК и солидарного с ними Запада.

Заметим, однако, что фиксация подобных фактов еще не дает ответа на вопрос: почему и вследствие каких догматов затягивается однобокое использование того или иного монетаристского инструментария? Что мешает найти в процессе принятия, к примеру, стабилизационных мер, ту временную границу, за которой вводились бы в строй механизмы иного воздействия, нацеленные на оживление, рост и структурные преобразования?

Как оказалось, своевременному маневру препятствует и в этом случае прикладывание к нам все тех же реформаторских рецептов, рассчитанных на экономику слаборазвитых стран. В странах типа Боливии и даже Бразилии и Мексике результаты жесткой стабилизации, а с нею и селекции, проявляются довольно быстро. Жесткие монетарные рестрикции ускоренно выдавливают из экономики все лишнее, и она оказывается пригодной для зарубежной инвестиционной экспансии. Тут-то и происходит, отчасти само собой, переключение монетарных механизмов со стабилизации на обслуживание экономического роста. Соответственно, с уменьшением инфляции снижаются процентные ставки, в экономику идут кредиты, повышается рыночный спрос, хозяйственные артерии орошаются деньгами. Происходит оживление на фондовом рынке, поток инвестиций вводит экономику в фазу структурных перемен и в рост.

Конечно, все это, как отмечалось ранее, в конце концов оказывается нестойким, лишенным высокотехнологического потенциала, оставляющим население нищим из–за утечки барышей за рубежи страны. Но все же развитие происходит. Причем во многих странах, адаптивных для модели МВФ, подъему содействует приглушенная было (на стадии стабилизации) инфляция, подчас даже высокая. И конечно же, рекордов, подобных нашему, по части продолжительности и масштаба «стабилизационных» разрушений, страны Латинской Америки не устанавливают.

В отличие от этих стран в Украине, по ранее названным причинам, инфляция не понижается, а переходит в опасные для экономики скрытые формы; процентные ставки, в том числе и из–за этого, остаются чрезмерно высокими; кредиты в реальный сектор, соответственно, невыгодными; инвестиции — невостребованными, а сами инвесторы, из–за растущего хаоса и произвола — распуганными.

Ситуация, сложившаяся в Украине, не поддается объяснению с позиций догматов монетаризма. Необъяснимо хотя бы то, что происходившее до 2005 г. понижение (формально исчисляемой, а для монетаристов — подлинной) инфляции не оборачивалось «положенным» снижением процентной ставки и выгодами от кредитов и вложения инвестиций. Но для диктующих рекомендации чиновников от МВФ все выглядит предельно просто: если факты не укладываются в их схему, — тем хуже для фактов. Отсюда — упреки в недостаточной решительности и требования потуже затягивать монетаристскую удавку. Задачи оживления, структурных сдвигов и роста отодвигаются снова, причем с еще меньшими шансами на благоприятные перемены в будущем.

Иное видится с позиций недогматических, учитывающих нетрадиционную (по меркам МВФ) мировую практику. Спасение здесь — в широком макроэкономическом маневре, внезапно прерывающем стабилизацию, «досрочно» переводящем стрелку в направлении экономического роста.

Конечно, такой подход является рискованным, поскольку здесь нужно искусство, само собой при этом варианте ничто не получается. Искусство требуется и для выбора рубежа свершения маневра (когда инфляция уже не опасна); и для формирования системы рычагов, противовесов и стимулов, «проталкивающих» еще не дозревшие кредиты в реальный сектор, препятствующих утечке денег через финансовые спекуляции, создающих мотивации для инвесторов.

Позиция, изложенная в данном случае, используется не только в катастрофических, но и в относительно благоприятных ситуациях, когда стабилизация может трансформироваться в рост на почве саморегулирования Не случайно Я. Корнай, один из мировых лидеров монетаризма, писал в отношении Венгрии: «Экономический рост нужно стимулировать не тогда, когда для него сложатся более благоприятные условия и экономика стабилизируется, а прямо сейчас. Последовательность, выбранная (по рекомендации МВФ. — Ю. П.) правительством, — сначала стабилизация, затем рост, — неверна. Эти две задачи необходимо решать одновременно»754.

От себя скажем: в Украине подобный подход необходим еще в большей (чем в той же Венгрии) степени. В ее убыточной катастрофической экономике реальная финансово–денежная стабилизация вне встроенных в нее механизмов оживления и роста сейчас просто невозможна. Само же задействование таких механизмов предполагает не тупо–однообразное завинчивание гаек в одну и ту же сторону с последующим срывом резьбы, не бесконечное загребание одним веслом с возвратом «на круги своя», а соответствующее ситуации макроэкономическое маневрирование, сопровождаемое применением различного (не только монетаристского) инструментария.

Именно в этом, а не в общепринятом у нас ключе Украине следует освоить и по-своему реализовать реформаторские достижения Польши, Венгрии и других стран, применяющих ту же модель, что и мы.

Начнем с того, что Польша и другие Центрально–Восточноевропейские страны, поначалу тоже (как мы до сих пор) следовали рекомендациям от МВФ как единственно правильным. Но когда, как и мы, обожглись, то (в отличие от нас) тут же стали делать многое по-своему, вносить коррекцию в модель МВФ с учетом стартовых постсоциалистических условий и быстроменяющихся обстоятельств.

Вначале, хотя и весьма деликатно, руководство этих стран упрекали в отступничестве, объясняя неудачи (как и в нашем случае) недостаточной либерально–монетаристской ретивостью. Г. Колодко, к примеру, вспоминает, как Дж. Сакс «пытался все свести к тому, что к его советам не прислушивались. Но все дело в том, — пишет Г. Колодко, — что, к сожалению прислушивались и в Польше в начале 90?х годов, что привело в свое время к глубокому кризису». Далее тот же Г. Колодко — а именно он был успешным реформатором Польши — объясняет причину отступничества от модели МВФ тем, что «изначально Вашингтонский консенсус (напоминаю — речь о модели МВФ) был ... ориентирован на экономики, уже являющиеся рыночными. Поэтому страны, столкнувшиеся с проблемами переходного периода, никогда не находили в Вашингтонском консенсусе удовлетворительного ответа на свои самые злободневные вопросы... Подход оказался упрощенным, и все оказалось не так, как предполагалось»755.

Легко представить, что если даже в изначально рыночно продвинутой Польше модель давала сбои, то тем более она была негодной для «нерыночной» Украины. Впрочем, охать и ахать по поводу той же Польши, как это у нас происходит, все же вряд ли стоит. Реформы дали импульс росту и повышению жизненного уровня, но все это — далеко от западных, и даже (по важным для будущего параметрам) от дореформенных достижений. Наука везде в загоне, технологический прогресс противопоказан, т. е. это все же задворки Европы. Да и успехи роста далеки, к примеру, от восточноазиатских.

Отход от монетаристских догматов в стане бывших наших «однолагерников» (особенно в Чешской Республике, затем уже в Польше) имел много аспектов, в том числе и подковерно–дипломатический. Руководство этих стран (не гоняясь, в отличие от наших «отцов реформ», только лишь за реформаторским имиджем и личной выгодой) очень скоро научилось (как учил главный теоретик монетаризма М. Фридмен) «различать то, что люди говорят, от того, что они делают». Изучив мировой опыт, они поняли, что во всех неолиберально ориентированных странах (как, впрочем, и в бывшем СССР) никто не живет в системе, описанной в рекомендациях и в учебниках. Поняли, что нарушение рецептов вполне простительно, надо лишь не жалеть усилий на объяснения и, что еще важнее, — идеологически выдерживать навязываемую МВФ либерально–монетаристскую риторику.

И в общем–то, примиренческое отношение к реформаторским вольностям для организаций типа МВФ и Всемирный банк — дело обычное. К примеру, Китай получает от МВФ обильные кредиты, но руководству этих структур и в голову не приходит упрекнуть эту страну за игнорирование МВФовской модели. Понукают только теми, кто сам этого захотел и, более того, — сознательно и добровольно избрал путь чрезмерной (особенно долговой) зависимости.

Возвращаясь же к наиболее поучительным для нас (в силу нашей похожести) сравнительно успешным реформам в Центрально–восточном регионе Европы, следует отметить, что реализовалась там не столько неолиберальная модель монетаризма, сколько концепция конвергенции. Так, именно в ключе этой концепции, и в прямом противоречии с моделью МВФ в большинстве стран этого региона не снижалась, а сохранялась, а в чем-то усиливалась роль государства756.

В итоге в большинстве этих стран удалось избежать, в отличие от нас, системного вакуума, когда уже нет плановой экономики, и еше нет экономики рыночной. Далее были успешно реализованы новаторские меры по поддержанию социальной сферы, социальной защите населения и общей социальной ориентации экономики. Это, в свою очередь (особенно в Польше и на старте — в Чешской Республике), обеспечило реформаторским властям безоговорочную поддержку населения и энергичное участие миллионов в создании новых форм экономической жизни.

После шоковой терапии власти успешно развивающихся стран региона избегали радикально–либеральных скачков, предпочитали (в полном соответствии с природой рыночного реформирования) эволюционные изменения с основательной правовой проработкой каждого нововведения. В результате в Польше, Чешской Республике, Венгрии было создано совершенно не предусматриваемое моделью МВФ (и не вписывающееся в реформаторский радикализм) институциональное пространство. А без него рассчитывать на экономический рост не приходится.

Обшиє подходы, концептуальные основы, а равно и институционально–социальные достижения основывались в этих странах на гибком макроэкономическом маневре, причем не только в сугубо монетаристскую, но и в противоположную сторону. И на стремлении брать и использовать в качестве инструментария лишь то, что больше всего подходило для каждого случая.

По этой причине, убедившись в пагубности шока, реформаторы данного региона в постшоковый период уже сами решали, что им на этом этапе делать. В соответствии с классическим учением о циклах, несмотря на наличие послешоковой инфляции, в Польше и других государствах региона не пошли по пути применения одних только удушающе–стабилизационных мер, т. е. только жестких монетаристских рестрикций.

Эти страны избегали, к примеру, и совмещали во времени методы снижения инфляции, и способы укрепления валюты, и остановки кредитования. Польша, к примеру, существенно выиграла оттого, что после шока в 1991 г. глушение инфляции сочеталось со значительным разовым девальвированием злотого и с последующей буквально ежедневной девальвацией по заранее намеченному графику. В итоге инфляцию удалось снизить, а значит, создать условия для кредитования и инвестирования без подрыва конкурентоспособности своего производства757.

Сомнения нет, и в Украине, по крайней мере в 1994 г., после наступившей, еще более хрупкой, чем в Польше, стабилизации, возможно было совершить аналогичный «антимонетаристский» маневр и дать импульс оживлению.

Наступившая в Польше в те годы стабилизация, пока еще очень хрупкая, позволила совершить следующий маневр, тоже не вполне укладывающийся в монетаристские схемы. Речь идет о том, что вместо рекомендованного МВФ сдерживания покупательного спроса до наступления оживления социал–демократ Г. Колодко, сменивший неолиберала Л. Бальцеровича, стал осторожно форсировать рост спроса и кредитную экспансию, что дало довольно мощный толчок прежде всего малому бизнесу. Выход за рамки монетаризма состоял здесь и в том, что движение происходило не по знакомой нам узкой схеме: «сжатие денежной массы — рост бюджетного дефицита — уменьшение спроса — снижение инфляции» с превращением инфляции в скрытую и отлаженную, а в широких рамках «накопление капитала — повышение спроса — рост производства и занятости — рост бюджетных расходов — уменьшение бюджетного дефицита — снижение инфляции».

Произошедшая в итоге оптимизация денежного оборота позволила, вслед за исчерпанием потенциала малого бизнеса (и снова вопреки монетаризму), осуществить оживляющую промышленную политику, поддержав жизнеспособные предприятия госсектора. В числе же сугубо монетаристских достижений отметим осуществление (хотя и неполное) реального банкротства неконкурентоспособных предприятий. Однако вопреки МВФовским рецептам, с приватизацией здесь не спешили, решили опираться не на приватизационные, а на подлинно (без фальши) частные фирмы и компании758.

Следует отметить, что и в упоминаемых странах, особенно в Чешской Республике, обожглись на приватизации «по Чубайсу». Но Польша быстрее других учла ошибки. «Процесс быстрого и стихийного раздела был вовремя осознан и остановлен; приватизация введена в спокойное русло и подчинена эффективности». Но и при этом негативном результате в ходе ваучерной приватизации в Польше граждане получали по $1000 (в расчете на человека)759.

Итоги перемен, особенно в Польше, сравнительно с нами выглядят откровенным укором. Если в начале 1990?х гг. соотношение ВВП Польши и Украины составляло 3:5 (и, вспомним, товары везли от нас в Польшу), то в конце 1990?х гг. — соответственно 5:3. Но есть и сугубо реформаторский урок, который наши банкроты–реформаторы выставляют извращенно. В Польше реализованы (по словам Г. Колодко) идеи пост-Вашингтонского консенсуса, что само по себе напрочь отрицает расхожие вымыслы о триумфе в этой стране модели МВФ760.

Конечно, в Польше, Чешской Республике, Венгрии и других странах Центрально–Восточной Европы все было проще. Там не было такого противоречия между дисбалансированной, нерыночной и многоукладной материально–вещественной структурой, с одной стороны, и простейшими рассчитанными на неразвитость, денежно–финансовыми инструментами, — с другой. Поэтому в пределах экономического пространства там шли более верные рыночные сигналы. Но это лишь свидетельствовало о большей важности именно для нас поиска подходов, не совпадающих (полностью) с монетаристскими.

Значение, конечно же, имело и другое, более благожелательное отношение к упомянутым странам как стартово продвинутым и генетически (сравнительно с Украиной) западным. Не случайно же накануне реформ Польше был списан внешний долг, составляющий 44% ВВП761. Не меньшее значение для баланса «сбережения — инвестиции» имела и масштабная скупка ликвидных предприятий Западом, в первую очередь, германскими ТНК. Впрочем это, особенно для жизненного уровня на перспективу, имеет и негативные последствия.

Наряду с успехами (на нашем фоне) ряд стран Центрально–Восточной Европы терпел и неудачи, притом значительные. Но тут тоже была поучительная для нас реформаторская символика. Как оказалось, беды в нередких случаях обрушивались на ту или иную страну именно из–за «приверженности курсу безальтернативных реформ» (если использовать нам знакомую терминологию).

Так, пока в Чешской Республике курс кроны, вопреки рецептам МВФ, был стабильно занижен, имел место нарастающий успех. Затем, на почве реформаторского самоуспокоения и зазнайства, курс был завышен. И, как оценил это М. Берштам (профессор Стэнфордского университета), «рано или поздно спектакль должен был окончиться (ибо несильная страна не может без неприятностей иметь сильную валюту. — Ю. П.): золотые одежды на сцене остались, а люди переоделись в простые платья и отправились в переполненных троллейбусах»762.

Немалый конфуз, по причинам той же безотчетной приверженности монетаризму, ждал и Румынию. Вначале, пока была по части МВФ осмотрительность, имели место немалые успехи. Так, за 1993–1996 гг. рост составил 12%, безработица снизилась до 6%, уровень жизни поднялся с 50% в 1993 г. (по отношению к 1992 г.) до 70% в 1996 г.

Но победившие правые под диктат МВФ открылись (не имея конкурентной, по западным меркам, продукции) всем мировым ветрам: по полной программе провели либерализацию цен и валютного рынка, а также пошли на внешнеэкономическую открытость. В итоге уже к 1997 г. промышленный спад составил (сравнительно с 1996 г.) 9%, спрос упал на 8,5%, строительство — на 22%. В этих условиях спада и обесценивания недвижимость в большой степени иностранцы скупили за бесценок. Правый кабинет Чорбеа вынужден был отойти от рекомендаций МВФ, изменить курс, но многое было упущено и коридор успеха сужен.

Можно утверждать, что до последнего времени, т. е. до мирового финансового кризиса, страны Латинской Америки, использующие монетаристские приемы, демонстрировали успехи. Ответ — да, с этим надо согласиться. Однако подобные успехи достигнуты после тридцатилетней реформаторской болтанки, в ходе которой короткие взлеты чаще всего следовали за отходом от модели МВФ в сторону других, чаще авторитарных режимов, которые, дав экономике первоначальный импульс, со временем себя исчерпывали и снова сменялись монетаризмом.

Успехи же предкризисных лет (до 1998–1999 гг.) были достигнуты в решающей степени на почве захвата местных рынков зарубежным (чаще — США) капиталом, что не только отбрасывало на обочину национальный капитал, но и, главное, — преграждало пути росту жизненного уровня народа как из–за утечки доходов за рубеж, так и из–за заинтересованности ТНК в дешевой рабочей силе. Нищенство и безработица — по-прежнему удел этих стран. А то, что кризис перекинулся именно в Латинскую Америку, — свидетельство хрупкости реформ и неустойчивости успехов. И не случайно апостолы монетаризма М. Фридмен и Дж. Сакс обвиняют в данном случае во всем именно МВФ.