Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Последствия применения «шоковой терапии» в странах СНГ и государствах Центральной Европы (Ю. Н. Пахомов)

Последствия применения «шоковой терапии» в странах СНГ и государствах Центральной Европы (Ю. Н. Пахомов)

Сравнение рыночных трансформаций, произошедших в Украине, с аналогичными процессами в странах Центральной Европы, — едва ли не наиболее показательно в части анализа причин и следствий наших реформаторских неудач. Украина, как это было показано в исследованиях авторитетных иностранных экспертов в конце 1980?х — начале 90?х гг., имела наилучший шанс для достижения быстрых и впечатляющих успехов. Затем произошел «обвал». Благоприятные перспективы затуманились и поблекли, а вскоре мы и вовсе оказались по сравнению с другими постсоциалистическими государствами на «задворках» в отношении возможностей улучшения социально–экономического состояния.

Уже в 1993 г., по рейтинговым расчетам английского журнала «Euromoney», Украина перешла со 122 места (1992 г.) на 145 из 169 изучавшихся стран мира. К концу 1995 г. по традиционной шкале оценок журнала «Central European Economic Review» (январь 1996 г.) она по показателям экономического движения оказалась на 24 месте среди 26 постсоциалистических стран с переходной экономикой. К концу 1990?х гг. ситуация не улучшилась и по данным того же журнала к началу 1998 г. среди постсоциалистических стран Европы ниже по тому же критерию находились только истерзанная многолетним конфликтом новая («усеченная») Югославия и пережившая народное восстание, вызванное ограблением народа трастовыми пирамидами, Албания. Ответ на вопрос: почему так получилось? — имеет первостепенное значение не только, и даже не столько для анализа прошлого, сколько для избрания верного пути в будущее.

Может показаться, что сказанное является преувеличением. Ведь нет массовой смертности от голода; дома, по крайней мере, в больших городах, зимой еще (как правило) обогреваются; по улицам ходят в своем большинстве нормально одетые люди. Все это так. Но в том-то и дело, что успех или деградация страны оцениваются в современном мире не по показателям физического выживания, а по причастности к экономическому росту, основанном на научно–техническом прогрессе. Экономический рост у нас наблюдается (с пиком в 2004 г.), однако осуществляется он за счет традиционных, а не новейших, информационных технологий — благодаря оживлению экспорториентированных металлургической (при росте мировых цен на ее продукцию) и химической промышленности. Напомним в этой связи, что в рамках СССР Украина, имевшая менее 20% в составе общесоюзного ВВП, обеспечивала производство почти 40% научно–технической продукции и новых технологий.

Сопоставление судеб реформ в Украине с одной стороны, и в странах Центральной Европы (Польше, Чешской республике, Венгрии) — с другой, позволяет многое в этом отношении понять, а, кроме того, избавиться от некоторых убаюкивающих «идеологем» и либерал–реформаторских мифов. Так, уже поверхностное сравнение этих стран позволяет отбросить расхожий и чрезвычайно популярный в Украине тезис о том, что наши трудности неизбежны, поскольку «через них прошли другие, и мы тоже должны пройти».

Простое сопоставление фактов говорит о легкости (сравнительно с нашими бедами) того рыночного пути, который прошли центральноевропейские страны. В них не было ни столь глубокого и продолжительного спада производства (экономические трудности Польши начала 1980?х гг. объясняются прежде всего обострившейся с появлением «Солидарности» социально–политической борьбой в стране и к данному вопросу прямого отношения не имеют); ни такого масштабного и разрушительного промышленного «обвала», когда «лежачими» оказалась более половина предприятий; ни общенационального, по сути — непрерывного (со взаимно накладывающимися этапами) ограбления народа; ни целенаправленного разрушения социального интеллекта нации, особенно обеспечивающего ее научно–технический потенциал; ни многого–многого другого, окрашивающего наше существование в хмурые тона.

Мы, таким образом, двигались и продолжаем двигаться не по тому пути, по которому недавно прошли страны Центральной Европы бывшего Варшавского договора, не говоря уже о фактически постсоциалистической Азии в лице Китая.

Сопоставление Украины с центральноевропейскими государствами опровергает и другую, столь выгодную виновникам постигшей нас катастрофы версию — версию о «постсоветском синдроме» в виде антирыночного менталитета, т. е. психологического невосприятия реформ бывшими гражданами СССР, страны с антирыночной, тоталитарной системой.

Сторонники этой оправдательной версии забыли, что рыночные идеи пробивали в СССР себе дорогу уже с середины 1950?х гг., что пропаганда рыночной идеологии, осуществляемая подлинными властителями дум последних советских десятилетий — лучшими писателями, публицистами и журналистами, а равно и прогрессивными экономистами, — все эти годы существенно опережала реформаторскую (в т. ч. и «хрущевскую», и «косыгинскую») практику. И именно удушливая атмосфера запретов, прижившаяся при Л. И. Брежневе, пробуждала в людей жажду перемен, которые поэтому-то и смогли приобрести почти взрывной характер.

По этим, а равно и другим известным причинам (массированная демонстрация «плодов» западной жизни с кино — и телеэкрана, «перестроечными» журналами и пр.), к моменту вступления Украины на путь реформирования в обществе преобладали именно рыночные, даже частнособственнические настроения и надежды742. Люди молодые и среднего возраста в своем большинстве тогда демонстрировали свою готовность к переменам, а левые (коммунисты) в начале независимого существования Украины имели лишь 2% поддержки в обществе. Это служит дополнительной яркой иллюстрацией желания народа покончить с антидемократическим и антирыночным прошлым. И лишь последующие события и процессы, дискредитировавшие реформы, вызвали к жизни у многих людей среднего, тем более старшего возраста психологию протеста и неприятия всего того, что у нас называется «рынком» и «предпринимательством».

Весьма распространенной является версия, что мы идем по пути реформ той же дорогой, что и центральноевропейские страны. Только те продвигаются решительнее, быстрее, а потому успешнее и результативнее. Действительно, эти государства как бы показывают нам пример, а значит «зовут» идти тем же путем быстрее и радикальнее. Даже Румыния и Болгария в последние годы переживают период экономического роста, что открывает им двери в Европейский Союз. Что же касается Польши, Венгрии, Чешской республики и Словакии, уже ставшими членами ЕС, то здесь результаты экономического подъема были весьма ощутимы с середины 1990?х гг.

Однако, при всей очевидности положительного опыта постсоциалистических государств Центральной Европы, нам в пример его ставить не следует. Там налицо была рыночная среда и рыночно доступная структура экономики. Достаточно сослаться на тот факт, что, к примеру, в Польше в 1980?е гг. из 18 млн работающих 12 млн хотя бы несколько месяцев в году трудились в рыночных условиях. Кроме того, там имело место наличие частнособственнического сектора и соответствующего менталитета, высокоразвитый потребительский сектор, относительно обновленное производство, отсутствие чрезмерного монополизма, кричащих диспропорций и всепоглощающего ВПК — все это давало определенный шанс на рыночный успех в итоге шоковой либерализации. Имело значение и то немаловажное обстоятельство, что эти страны, в силу их цивилизационной идентичности, Запад считал как бы своими и шел по отношению к ним на многие поблажки, так что ряду стран (например, Польше) были списаны немалые долги.

Но дело не только в существенном отличии исходных условий. Опыт этих государств показал, что, Во?первых, именно использование модели, аналогичной навязанной нам, сдерживало на старте развитие их экономики и социальной сферы; Во?вторых, чтобы добиться успеха, данную модель (т. е. модель МВФ) этим странам пришлось существенно откорректировать (чего, напомним, у нас не было сделано); В?третьих, сам факт полезности корректировки модели МВФ в центральноевропейской, почти что рыночной, среде лишь дополнительно оттеняет пагубность нашего догматического использования МВФовских реформаторских рецептов, поскольку наша среда для этой модели еще менее пригодна.

Напомним, что МВФовская, неолиберальная модель заведомо рассчитана на страны с традициями рыночной экономики. Задача трансформирования экономики на ее основе состояла не в создании, а в совершенствовании рыночной среды, в ее расчистке на конкурентной и жестко монетаристской основе от слабых, неконкурентоспособных фирм, в создании условий для прихода в слаборазвитые страны крупного, прежде всего — иностранного, капитала и их интегрирования в мировое хозяйство.

Но эта модель, рассчитанная на старте на решение сиюминутных, сугубо коммерческих задач, была заведомо губительной для крупных, не интегрированных в мировой рынок индустриальных производств непотребительского профиля, а равно и для стратегических научно–технических сфер и культурно–образовательной среды. Последнее мало сказывалось на слаборазвитых странах Африки и Латинской Америки, которые попросту не имели собственных наукоемких производств и развитой системы народного образования. Но для постсоветских государств их деградация имеет самые плачевные последствия.

И, следует подчеркнуть, что обычно от предлагаемой МВФ модели отказывались страны, желавшие выйти на мировые рынки со своим капиталом, а также те, кто так или иначе в своем движении вперед рассчитывал быть действительно независимым, а значит, хотел опираться на собственный научно–технический и культурно–образовательный потенциал. Поэтому данная модель была отвергнута не только послевоенными Западной Европой и Японией, но и Южной Кореей, Испанией, Турцией, Египтом, Китаем, всеми добившимися впечатляющих успехов странами Азиатско–Тихоокеанского региона.

Вопреки расхожему мнению, не была МВФовская модель в чистом виде применена и в постсоциалистических центральноевропейских государствах. Для реформирования в соответствии с ней тут имелись серьезные противопоказания. И потому, сперва приняв ее, правительства этих стран вскоре спохватились и кардинально ее откорректировали.

К моменту ликвидации Варшавского договора и реального обретения независимости (от СССР) центральноевропейские страны имели значительный госсектор (который даже в Польше составлял 60%), не готовый к внезапной коммерционализации. Цены на продукцию не были рыночно равновесными и не регулировались колебаниями спроса и предложения. Кроме того, экономика центральноевропейских государств в течение десятилетий была изолирована от мировых рынков.

Эти, а равно и некоторые другие обстоятельства, были несовместимы с внезапной шоковой либерализацией внутренней системы цен и, особенно, с неподготовленной открытостью внешнеэкономической деятельности. И все же, вопреки этим противопоказаниям, в Центральной Европе ожидалось, что позитивные стороны реформ быстро проявят себя в такой преобладающей степени, что будут преодолены не только дефициты, расширены границы свободы, но и будут немедленно высвобождены резервы повышения производительности труда, а значит — экономического роста. Но на деле все обернулось крупными первоначальными неудачами, прежде всего масштабным спадом производства в этих странах в начале 1990?х гг.743. И хотя этот спад, по сравнению с Украиной и Россией, был относительно непродолжительным и незначительным, однако все же нанес экономикам центрально–европейских государств ощутимый урон. Больше пострадали те страны, которые к шоку были менее готовы из–за неразвитости предпосылок для перехода к рынку (Болгария, Румыния).

Расхождения между ожиданиями и результатами начала реформ оказались особенно ощутимыми в связи с их непредвиденно высокой социальной ценой. От ¹/₄ до ¹/₃ населения стран Центральной и Юго–Восточной Европы внезапно, без всякой психологической адаптации, оказались ниже черты бедности; от 9% до 15% трудоспособного населения (за исключением Чешской республики) стали безработными. О резком падении качества жизни значительной части населения этих стран в первой половине 1990?х гг. можно судить по негативным сдвигам в структуре питания744 Трудности и эрозия надежд стали причиной подрыва реформаторских настроений. На этой волне поднялись и вновь заявили о себе левые силы, почва для популярности которых (как и у нас в 1990–1992 гг.) до этого отсутствовала. В большинстве стран на выборах стали побеждать именно они, что сыграло свою роль в разворачивании вектора реформ в иную, социально направленную сторону.

Таким образом, в Украине, как и в России, путь «шоковой терапии» был избран в то время, когда негативные последствия этого реформаторского приема были уже хорошо видны на примере гораздо более подготовленных к этой операции центральноевропейских государств. Деструктивный характер соответствующего направления реформирования был уже осмыслен и теоретически.

Так, среди западных экспертов, согласно проведенному летом 1992 г. опросу, за «шоковую терапию» применительно к странам с переходной экономикой высказалось лишь 28%, а 62% считали единственно приемлемой стратегию постепенных и поэтапных реформ, таких, как в послевоенной Западной Европе, в Китае и т. д.745.

Известно было и то, что ситуация в постсоветских странах, в отличие от центральноевропейских, превратит «шоковую терапию» в губительное для их экономик средство. Причин для того — множество, однако к ним не следует причислять ту, которой наши горе–реформаторы прежде всего оправдывали собственный провал: дескать, народ не тот, психология «совковая» и пр. Будь у нас на старте не то, что успех — хотя бы просто сносная ситуация, народ обеспечил бы впечатляющий успех. Ведь мы (в СССР) больше других натерпелись от блокирования экономической свободы и всевозможных бессмысленных административных запретов, сильнее других ощущали разрыв между тем, что имеем сами и что имеет Запад.

Причины же недопустимости «шока», преступно проигнорированные нашими реформаторами, по меньшей мере таковы.

Во?первых, у нас, в отличие от стран Центральной Европы, на старте напрочь отсутствовали даже зачатки конкуренции, частной собственности, равновесных (регулируемых спросом–предложением) цен и других элементов рыночной среды. Реально здесь было нечто противоположное: сплошной монополизм и антирыночные, командно–административные методы. Поэтому было заведомо известно, что результатом «шоковой» либерализации, т. е. внезапного введения неконтролируемых цен и других рычагов монетарного регулирования, может быть лишь хаос, развал, инфляционное ограбление народа, а значит — переток богатства к новым богачам и в другие страны, более того — замена власти государства властью мафии. Последнее вполне осознавали и западные эксперты. Так, авторитетный американский журнал «Us News and World Report» в сентябре 1993 г. писал: «Требовать введения в России чистой рыночной системы — то же самое, что требовать от водолаза всплыть на поверхность без декомпрессии». А профессор Стэндфорского университета Дж. Литуэн еще осенью 1991 г. предупреждал, что если в условиях сверхмонополизма либерализовать цены, то гарантирован полный развал экономики.

Во?вторых, в стране решающим образом доминировали ВПК, тяжелая промышленность, фундаментальная и прикладная наука, т. е. те отрасли, которые не поддаются рыночному регулированию, для которых оно, не будучи дополненным другими (нерыночными) регуляторами, губительно. Это усугублялось чрезмерными структурными диспропорциями и дисбалансами, совершенно «неподъемными» для рыночных саморегуляторов. Ясно, что в таком утяжеленном и уродливом технологическом пространстве язык свободных цен лжет, рыночные сигналы искажаются, а это еще более умножает перекосы в экономике.

В?третьих, Украина, по подсчетам экспертов ЕС и по нашим подсчетам, сделанным еще в составе СССР, имела на старте в мировых ценах отрицательный торговый баланс с другими республиками и, особенно, с РСФСР (4,8 млрд дол., или — 4,08 ВНП)746. Это обстоятельство само по себе превращало либерализацию внешнеэкономической деятельности, инициативно «вырванную» Украиной у России в апреле 1992 г., в дополнительную «рыночную удавку».

Происходивший в силу названных причин экономический обвал 1990?х гг. был преумножен и хищнической безнравственностью тех, в чьих руках практически бесконтрольно оказались сконцентрированные в государственном масштабе общественные средства. Ведь, как известно (об этом писал ведущий теоретик рыночного хозяйства Ф. Хайек и другие столпы неолиберализма), без моральной традиции нормальное функционирование рыночного механизма невозможно747.

Не зря ведь сам «дух капитализма» М. Вебер связывал со строгой, аскетической протестантской этикой честности, трудолюбия и неукоснительного соблюдения долга перед Богом748. А А. Смит известен на Западе своей книгой «Теория моральных чувств» не менее, чем обосновывавшим действие «невидимой руки» рыночной саморегуляции трудом «Исследование о природе и причине богатства». По его убеждению, общество, где действует эта «невидимая рука», должно иметь не только свободный рынок, но и обладать определенным морально–этическим духом, социальностью, имеющей значение этичности, в контексте которой индивиды выражают свою моральную сущность, приобретающую характер обычаев и традиций749.

Далеко идущие последствия имело сознательно учиненное ограбление народа. И дело не только в том, что основная масса населения быстро разуверилась в том, что задекларированные верхами изменения могут хоть в какой-то мере способствовать улучшению жизни простого человека. Ограбление населения подорвало его покупательную способность, что способствовало параличу производства товаров. И это нельзя было не предвидеть. А известный всему миру опыт проведения экономических реформ Л. Эрхардтом в послевоенной Западной Германии показывает, что там 60%-ный рост производства всего лишь за полтора года был, в основном, связан с ростом доходов широких народных масс.

Итогом применения шокового приема, растянувшегося в Украине в неадекватной обстановке на много лет (и уже в силу одного этого утратившего какой-либо смысл), явилось беспрецедентное падение производства и превращение его в тормоз социально–экономического развития страны. Достаточно сказать, что падение ВВП к предыдущему году составляло: в 1992 г. — 16,8%, 1993 г. — 14,2, 1994 г. — 23, 1995 г. — 11,8, 1996 г. — 10%750. Это продолжалось до самого конца 1990?х гг., в результате чего Украина к 2000 г., когда начался рост производства, утратила около 60% своего экономического потенциала. Еще быстрее, сравнительно с развалом производства, у нас происходило падение заработной платы. Если в 1990 г. она составляла по отношению к национальному доходу 36%, то уже в 1995 г. — менее 10%. Но и этого удручающего факта было мало: на народ обрушилась систематическая невыплата заработной платы. В итоге индекс покупательной способности в Украине в 1990?е гг. стал одним из самых низких в Европе.

Но наиболее опасным для дальнейшей судьбы страны являлось разрушение главного ресурса национального прогресса — интеллектуального потенциала, обеспечивающего в технологически развитых странах 80–90% экономического роста. Эта опасность не так очевидна, но ее долгосрочные последствия ужасающи: мы лишаем себя шансов войти с развитыми странами Европы, Северной Америки и Восточной Азии в постиндустриальное, информациональное, в терминологии М. Кастельса, общество XXI в., обрекая себя на прозябание среди отсталых государств латиноамериканского, если вообще не африканского образца. О каком вступлении в ЕС может тогда идти речь?

Получается, что указанная нам Западом и столь некритически–восторженно принятая нашими «западниками» (как либерал–монетаристскими экономистами, так и национально акцентуированными политиками) стезя не ведет Украину на Запад, а направляет ее на иной, в сущности, латиноамериканско–африканский путь. Она превращается в пространство реализации чужих, прежде всего западных, экономических и политических интересов, что и соответствует той роли, которую уготавливают ей США и МВФ.

Сомнения в оправданности «шоковой терапии» в качестве обязательного средства реформирования в течение вот уже многих лет настолько широки, что руководство МВФ, равно как и другие проводники выгодной Западу (в первую очередь — США) неолиберальной политики, оказались крайне заинтересованными в разных подтасовках. Известен, например, скандал, вызванный попытками МВФ и Всемирного банка приписать себе (своим рецептам) эффект «экономического чуда» в Японии. В этом смысле весьма анекдотически выглядит факт награждения Китая медалью МВФ — при том, что реформы в этой стране проводились во многом и главном вопреки либерально–монетаристской идеологии. Смущают руководство МВФ и множащиеся протесты против проводимой этой организацией политики. Причем протесты исходят не только от скептиков, но даже от наиболее модных идеологов монетаристской стратегии.

Буквально сокрушающим было следующее признание одного из главных адептов МВФ — Дж. Сакса: «Почему МВФ оказался настолько беспомощным? В течение 50 лет он оставался монополистом не хуже ЦК КПСС, окружив свою деятельность густой завесой секретности. Он никогда не подвергает огласке содержание своих политических рекомендаций... И каждый раз, когда очередная программа МВФ терпит неудачу, Министерство финансов США и правительства «Семерки» выстраивают заслон вокруг этой организации751. Вывод о том, что «на практике “шоковая терапия” потерпела провал», сделали и американские авторы книги о реформах в России752, среди которых — несколько лауреатов Нобелевской премии.

Нет сомнения, что опускание нашей экономики в невиданный в мире доселе кризис — «кризис модернизации», есть порождение именно «шоковой терапии». Ибо именно «рыночный шок», если он продолжительный, напрочь лишает страну способности руководствоваться стратегическими интересами. В итоге воцаряется всепоглощающая сиюминутная выгода, не совместимая ни с наукой, ни с культурой, ни с высокими технологиями, ни с созданием передового по современным меркам общественного строя. Дж. Соросу принадлежит фраза: «Можно иметь рыночную экономику, но нельзя иметь рыночное общество». Но мы такое общество, похоже, почти сотворили и пожинаем его плоды. Как констатировал журнал «Economist»: «Украинской партии власти удалось сделать то, что считалось невозможным: создать экономическую систему, еще более неэффективную, чем командная экономика бывшего СССР»753.

Парадоксально, но наш опыт оказался как бы квинтэссенцией худшего опыта отсталых стран, да еще перевернутым с ног на голову Если в обычной мировой практике с рецептами МВФ вынуждены считаться государства, ввергнутые в глубокий кризис, инфляцию и экономический развал, то в нашем случае, наоборот, при всей неэффективности экономической системы бывшего СССР, мы в решающей степени обеспечили себе все эти «прелести» сами в итоге некритического принятия и бездумного применения якобы спасительных МВФовских рецептов. На этот путь, как отмечалось выше, сперва вступили и постсоциалистические государства Центральной Европы, однако вовремя спохватились и откорректировали свой социально–экономический курс. У нас же такая коррекция проведена не была.