Книга: Триумф и трагедия советской космонавтики

Полет продолжается

<<< Назад Жизнь на нитке троса

Вперед >>> Заказное убийство в космосе

Полет продолжается

Пойдут в космические дали корабли, постоянными спутниками Земли станут орбитальные станции. И в каждой из этих сверхсовременных машин будут частицы труда, доблести и мужества Юрия Гагарина, Владимира Комарова, Георгия Добровольского, Владислава Волкова, Виктора Пацаева. Они будут присутствовать в каждом космическом свершении своих друзей. Их полет продолжается…

Президент Академии Наук СССР, трижды Герой Социалистического Труда академик М. В. Келдыш

I

С утра размокропогодилось. Низкие плотные облака закрыли рассветное солнце и посыпали землю противной моросью серого холодного дождя. Зябко поеживаясь, летчики один за другим выскакивали из автобуса и, не задерживаясь, пробегали в штаб полка, где расположилась летная комната.

— Эх, только бы полетов не отбили! — глянув на хмурое небо, сказал один из них.

— Кто же в такую погоду летает, Жора? Опять «загорать» весь день будем. Пошли в шахматишки сгоняем! — предложил Добровольскому один из его товарищей.

Но в шахматы «гонять» не пришлось. В летной комнате на доске висела карта района полетов, и оперативный дежурный сообщил, что полеты состоятся.

Летчики оживились: послышались веселые голоса, шутки, смех. Все не скрывали радости. Уже целую неделю непогода держала их на земле. Грозы и туманы нагоняли уныние и тоску. Но сегодня, наконец, хмарь пошла на убыль. И вот командир полка поставил задачу: перехватить за облаками рассеянную группу бомбардировщиков «противника», а затем провести учебные стрельбы по наземным целям. По сложным метеоусловиям такая комбинированная задача — не из легких. Но все радовались возможности полетать.

Георгий по лесенке поднялся к кабине, сдвинул фонарь и быстро нырнул внутрь. Заботливый техник чистой ветошью смахнул с его кожанки капли воды и закрыл за ним фонарь. Сквозь стекающие по остеклению кабины полосы воды Георгий видел напряженное лицо техника, его мокрый комбинезон. Добровольский быстро пробежал глазами по приборной доске. Все в порядке: машина готова к вылету. Подняв большой палец, а потом двумя руками изобразив рукопожатие, летчик дал понять, что доволен подготовкой самолета.

Георгий включил зажигание, и двигатель в первый момент протяжно взвыл, а затем быстро вышел на установленный режим. Несколько минут летчик гонял его, убеждаясь в том, что самолет в небе не подведет. Прильнув лицом к стеклу, он показал технику, что можно убирать колодки.

Теперь только тормоза сдерживали движение стреловидной машины. Георгий увеличил тягу, а затем отпустил педаль. Освободившийся от пут истребитель сдвинулся и плавно покатил по рулежке, разбрызгивая колесами лужицы и поднимая двигателем веер воды за хвостовым оперением.

На старте истребитель снова замер. Добровольский дал двигателю взлетный режим. Теперь самолет напоминал стрелу на туго натянутой тетиве. Георгий отпустил тормоз, и машина сорвавшись с места, стремительно набирая скорость, помчалась по пузырящейся от дождя бетонке. Еще мгновение, и самолет врезался в пелену облаков над аэродромом.

Георгий любил полеты в такую погоду, точнее в непогоду. Истинное удовольствие, даже наслаждение доставляло ему ощущение силы пилотируемой им машины. Еще одна-две минуты, и, разорвав мглу, она вынесет его к чистому голубому небу. А пока внимание и еще раз внимание, ибо, потеряв ориентировку в этом водовороте дождя и тумана, можно перепутать, где верх и низ. Теперь все доверие не собственным ощущениям, а приборам. Еще несколько минут полета, и лобовое стекло посветлело. Воздушный поток смахнул остатки капель дождя. Поредели облака, и в их разрывах появились голубые окна. Георгий отклонил ручку на себя и, прицелив нос своей машины в одно из окон, добавил обороты. Истребитель круто полез из белесого колодца к голубому небу.

Временами ему приходилось врываться в причудливые облачные скалы, рассекать диковинных животных, которые вставали на его пути из сказочного ада к небесам. Все эти образы, созданные вихрением облаков, легко рисовало его воображение.

Любил он еще в детстве, лежа на берегу моря, наблюдать облака, как появляются и рушатся громады замков и крепостей, как переплетаются в смертельной схватке гигантские чудовища. И теперь каждый раз, пробивая облака, он улыбался своим детским фантазиям.

Георгий отвлекся от приборов. Он видел все разраставшуюся ему навстречу синеву и уверенно вел к ней свой истребитель.

В шлемофоне послышались целеуказания оператора наведения. Истребитель Добровольского приближался к расчетной точке встречи с «противником». Появление перехватчика из клубов облаков было неожиданным для бомбардировщика, и он, не успев осуществить маневр, был схвачен «огнем» фото-кинопулемета, зафиксировавшего победу. Задача выполнена, но впереди еще одна: надо точно выйти на полигон и провести штурм наземных целей. Самолет снабжен полной боевой укладкой снарядов и патронов для пушек и пулеметов, на подвесках — ракеты.

Он круто наклонил машину, и, послушная воле пилота, она вновь устремилась в хаос облаков, из которых вырвалась несколько минут назад. Вот и нижняя кромка облаков. Под истребителем поплыла земля. Георгий скользнул глазами по карте и быстро нашел ориентиры. Самолет находился на боевом курсе. Скоро полигон. Георгий довернул истребитель и приготовился к стрельбе. На полигоне — останки фашистской техники: танки, пушки, самолеты, бронеколпаки дотов. По ним и нужно стрелять.

Первая цель на пути Добровольского — ржавая громада «тигра». Он нажимает кнопку пуска ракет и с удовольствием отмечает, как они ударили в эту громаду. Несколько проходов над полигоном. Боекомплект израсходован. Полигонная команда по радио сообщает, что самолет с бортовым номером Добровольского отлично выполнил задачу. Георгий ведет свой истребитель к аэродрому. Вниз по прямой ленте бетонных плит автострады бегут кажущиеся игрушечными автомобили. В полях работают люди. Закинув головы, они какое-то время провожают глазами краснозвездный самолет. Вспугнутое свистом турбины, лениво поднялось на ноги стадо коров, отдыхавшее после водопоя. И ничто не напоминало, что меньше чем десять лет назад здесь прошла война.

Небо Германии… Сколько раз в юности Жора Добровольский мечтал, чтобы тучи над ней превратились в огнедышащие, чтобы испепелили все на этой земле, превратили ее в мертвую пустыню.

— Земля врагов?! — эта мысль не нашла отклика в памяти, хотя в каких-то ее ячейках хорошо сохранились события прошлых лет, жестоких лет. Неся сейчас службу здесь, на этой земле, он многое успел понять, увидеть другими глазами. И шедевры Дрезденской галереи, и печи Бухенвальда.

— Нет, теперь это земля друзей. Земля Карла Маркса и Эрнста Тельмана, Альберта Эйнштейна и Генриха Гейне, Розы Люксембург и Карла Либкнехта, немецких интернационалистов в Испании…

Но ведь было время, когда он люто, всей своей мальчишечьей душой ненавидел эту землю, по которой в парадном строю начинали свой марш дивизии захватчиков, с которой пришли слова «гестапо» и «эсэсовцы». Ему было за что ненавидеть ее: отсюда пришло нашествие…

II

Затемнение погрузило улицы Одессы в густой мрак южной ночи. Корабли Черноморского флота встречали вражеские бомбардировщики шквальным огнем. Небо высвечивалось разрывами снарядов и пулеметными трассами. Когда немецким самолетам не удавалось прорваться к порту, они беспорядочно бросали бомбы на город. Рушились здания, гибли люди.

^{Войну Жора встретил тринадцатилетним мальчиком}

Семьдесят три дня защитники Одессы — бойцы Красной Армии, моряки Черноморского флота и народные ополченцы — отбивали натиск врага.

Однако положение на фронтах было крайне тяжелым. Захватчики угрожали Москве и Ленинграду. Одесский фронт оказался в глубоком вражеском тылу. Верховным Главнокомандованием был отдан приказ об эвакуации войск Одесского оборонительного района в Крым. Защитники города незаметно снялись с позиций и на кораблях ушли в море. Только отряды прикрытия продолжали вести бой, создавая видимость сражения на всем фронте.

Утром фашисты разобрались, что перед ними пустые окопы, но и тогда они не сразу решились вступить в город: ждали подвоха.

В этот день Жоре чудом удалось ускользнуть из дома. Забежал за приятелем. Свистнул. Но вместо Игоря высунулась из окна его мать и велела Жоре немедленно отправляться домой. Хотя идти одному боязно и скучно, но любопытство взяло верх, и Жора подворотнями направился к центру города, чтобы посмотреть на фашистов. На углу одной из улиц застрекотали мотоциклы. Жора затаился в подъезде ближайшего дома и сквозь щель в двери наблюдал. Несколько мотоциклов с колясками появилось из-за массивного углового здания. Автоматчики настороженно вглядывались в пустынную улицу. И вот, когда они почти поравнялись с Жорой, из противоположного дома выскочил моряк в тельняшке с перебинтованной рукой.

— Нате вам, гады, за Одессу! — крикнул он и швырнул в оторопевших гитлеровцев гранату. После взрыва два мотоцикла опрокинулись, и несколько фашистов замерли на мостовой, но живые немедленно открыли огонь из автоматов. Пули ударили в грудь моряка. Бинты и тельняшка мгновенно пропитались кровью. Моряк сделал еще несколько шагов. Почти в упор разрядил в него автомат подбежавший солдат. Враги подобрали своих раненых и убитых и понесли к подъехавшему грузовику. Некоторое время гитлеровцы стояли над телом моряка, о чем-то переговариваясь. Потом один из них показал на ближайший балкон.

Несколько солдат зашли в подъезд. Было слышно, как они выламывали дверь в какую-то квартиру, потом раздались истошный крик женщины и короткая автоматная очередь. Солдаты вышли на балкон и спустили веревку. Стоявшие внизу накинули петлю на шею моряка, а те, что были наверху, подтянули веревку и завязали ее за перила балкона.

Жора почувствовал, что от ужаса у него онемели ноги, и он не мог ими пошевелить. А по улице тем временем ехали грузовики с солдатами, обгоняя их, мчались мотоциклисты. Жора сполз в подвал и там дождался наступления темноты. Увиденное не только ошеломило, но и ожесточило его. От злости и ненависти сжимались кулаки. Он плакал от бессильной ярости.

Домой добрался почти к полуночи, измученный пережитыми событиями дня. Бледная как полотно, заплаканная мать даже не нашла сил, чтобы отругать его. Она просто обхватила свое дитя за шею и зарыдала. Так в обнимку они и заснули. Матери Жора о виденном им в городе ничего не рассказал и весь следующий день сидел дома, притихший и печальный.

На третий день после прихода фашистов в город с Люсдорфского шоссе поползли черные клубы дыма, неся с собой зловонный запах горелого мяса. «Сиди, сыночек, — в слезах шептала мать, — видишь, что делают супостаты…» И она рассказала Жоре то, что слышала от соседок: согнали фашисты в пустые пороховые склады на Люстдорфском шоссе тьму-тьмущую людей, облили их бензином и подожгли. Вот откуда она, эта черная гарь…

Прибежали соседские ребята, позвали Жору: «Айда с нами! Вчера, слыхал, несколько моряков на Нерубайском кладбище насмерть против тыщи фашистов дрались. Сами погибли, но фрицев дохлых целыми грузовиками потом возили…»

Мальчишечье любопытство снова взяло верх над недавно пережитым страхом, и Жора вместе с ребятами опять сновал по городу.

Жора с самых ранних, точнее, школьных лет был влюблен в свой город, в его кипучую жизнь в порту, где постоянно стояли суда, вернувшиеся из дальних походов, неведомых и зовущих таинственностью заморских стран. Теперь порт был безлюден, пирсы захламлены и разбиты авиабомбами, причалы пустынны. И только несколько фашистских кораблей на рейде жерлами пушек уставились на Одессу.

Под вечер, возвращаясь домой, ребята увидели, как по улице на бешеной скорости, шарахаясь от тротуара к тротуару, а порой и заскакивая на него, мчался тяжелый пятнистый грузовик. Немногочисленные прохожие спешили спрятаться в ближайшей подворотне или в подъезде. Пацан лет семи, переходивший улицу, при виде машины метнулся на тротуар. Грузовик погнался за ним. Мальчишка закрыл лицо ладошками и закричал. Грузовик отбросил его буферами и, переехав задним колесом, остановился. Из кабины вылезли двое солдат. Один из них был явно испуган, другой мерзко хохотал. Они подошли к безжизненному телу мальчика.

— Сдох, — удовлетворенно гаркнул по-русски солдат с эсэсовскими нашивками на рукаве, оборачиваясь к нескольким прохожим, в ужасе замершим неподалеку, и полез в кабину. Второй — бледный и хмурый, последовал за ним. Грузовик помчался дальше. Мальчугана подобрали прохожие, а на мостовой осталась лужа крови.

— Собаки! Бешеные собаки! Гады! Их надо уничтожать! — крикнул вдогонку грузовику Жора.

— Попробуй, уничтожь голыми-то руками, — возразил приятель.

— Языки проглотите, салаги! А то по башке получите, — неожиданно раздался голос сзади. Ребята обернулись. Рядом стоял здоровенный парень. Жора сразу узнал его. Это он как-то ночью, во время бомбежки, выхватил у него ведро с песком, чтобы потушить зажигалку.

Не дожидаясь исполнения угрозы, ребята драпанули. Дома Жора предложил Игорю:

— Давай шкоду какую-нибудь фрицам устроим, чтобы меньше разъезжали, а когда оружие достанем, кого-нибудь из них вообще кокнем.

Этим же вечером двое пареньков как тени проскользнули вдоль большой колонны автомашин, стоявших на улице. Убедившись, что охраняет их всего лишь один солдат, ребята шмыгнули в ближайший двор.

— Я им шины попротыкаю, а ты на шухере стой. В случае чего — свистни и тикай, — тихо говорил Жора.

— Давай, только быстрей! — согласился Игорь, боязливо оглядываясь по сторонам.

В дальнем конце колонны запиликала губная гармошка. Это охранник, удобно устроившись на подножке, наигрывал веселую мелодию. Жора, крадучись, шел от машины к машине, осторожным движением прокалывая шилом автомобильные скаты. С легким шипением спускали они воздух, и машины начали медленно оседать. Постепенно Жора приближался к охраннику.

— Дальше не пойду, — решил Жора, когда до солдата оставалось четыре грузовика, и с размаху воткнул шило.

С резким, как выстрел, звуком лопнула камера. Жора со страху присел на мгновенье, а потом задал стрекача. Задворками, перелезая через заборы, удирал он. И хотя погони не было, ему казалось, что вот-вот его настигнут. Прибежал в условленное с товарищем место. В коленках неприятная дрожь. Вскоре появился и Игорь, у которого тоже зуб на зуб не попадал.

— Хо-хо-лл-одно что-тто, — клацая зубами и заикаясь, говорил он.

Немного успокоившись, начали подтрунивать друг над другом.

— А мне кажется, после того, как лопнула камера, фриц тоже решил, что в него стрельнули, и, наверное, сейчас штаны меняет, — смеялся Жора.

Утром ребята с чердака соседнего дома решили полюбоваться результатами вечерней вылазки.

Фашисты, злобно ругаясь, снимали с грузовиков колеса и клеили камеры. Видно, они куда-то спешили, потому что часто приходили офицеры и кричали на солдат. Спустившись с чердака, проходными дворами друзья двинулись к дому. И вдруг чья-то цепкая и сильная рука схватила Жору. Он даже вскрикнул от боли. Скосил глаза и увидел все того же парня. Рванулся. Но силы явно были неравны. Игоря как ветром сдуло.

— Не рыпайся. Машины — это ваша работа? — спросил парень.

Жора молчал.

— Я отпущу. Только ты сразу не драпай. Поговорить надо, — сказал парень и разжал пальцы. Жора отпрыгнул в сторону, но не убежал.

— Подойди ближе, не буду же я орать на весь двор. Жора приблизился, и парень шепотом начал говорить:

— Про машины я догадался. Это ваших рук дело. Потому хочу доверить тебе тайну. Хочешь нужным людям помочь? Слыхал, какие они дела делают? Бьют фашистов, но им помощь нужна. Оружие надо. Сведения об этих гадах нужны: где располагаются, что строят, сколько их приезжает и уезжает, какие у них корабли.

Жора внимательно слушал. Конечно же, он хочет и готов им помогать. Согласился сразу. Парень назвал место, куда приносить оружие и записки со сведениями о врагах, и предупредил:

— Смотри, о нашем разговоре никому ни слова. Даже лучшему другу.

У Жоры были припрятаны патроны и гранаты, которые он стянул с брички полицая, зашедшего в лавку. Через несколько дней, выменяв у ребят еще гранат и патронов, начал их небольшими партиями переправлять в указанное место. Оттуда его приношения регулярно исчезали. Парня он больше не видел, но однажды в условленном месте прочитал написанное мелом: «Молодец!»

В городе почти ежедневно устраивались облавы, повальные обыски. Под видом поисков партизан фашисты врывались в квартиры, грабили людей, отбирая вещи, продовольствие. А после того, как советские подрывники взорвали здание на улице Энгельса, в котором размещался штаб оккупантов, фашисты несколько дней подряд хватали и вешали всех, кто попадал в облавы. В этот период они уничтожили около двадцати тысяч жителей Одессы.

Кровавым террором фашисты хотели запугать советских людей, ослабить их сопротивление. Но они жестоко просчитались.

В городе продолжали действовать партизанские отряды, диверсионно-разведывательный отряд В. А. Молодцова-Бадаева, подпольный обком партии, который руководил этой борьбой.

Ночные вылазки партизан, убийство офицеров и солдат, пущенные под откос воинские поезда, взорванные железнодорожные линии порождали страх у фашистов. И все новые усилия они направляли на ликвидацию партийного подполья и партизанских отрядов, на ужесточение своего «порядка».

…Конец ноября в Одессе был пасмурным и холодным. Пропахшие порохом тучи низко стелились над землей. Время от времени они сыпались мелким дождем или хлопьями снега, которые пронизывающий ветер швырял в лицо людям. В один из таких дней фашисты гнали через Одессу последних защитников города, сражавшихся до последнего патрона. В изорванных тельняшках, полуголые, в окровавленных бинтах шли босиком по булыжной мостовой моряки. По бокам этой колонны вышагивали с автоматами наперевес конвоиры с собаками. Даже израненные моряки были страшны врагам, и они связали их ржавой проволокой, которая впивалась в тело.

Жора и Игорь стояли на тротуаре. На лицах мальчишек было столько страдания, что один из моряков крикнул:

— Не горюйте, хлопчики! Запоминайте. Скоро придет время: передавим мы эту мерзость, чтоб по Одессе нашей не ходила!

Один из конвоиров ударил моряка прикладом по спине. Он покачнулся, но не упал, а сильно закашлялся, и на губах появилась кровь.

Много, ах как много боли и обиды скопилось в сердцах мальчишек! Жгучее чувство мести не давало им покоя, и они наперебой высказывали друг другу мысли о том, как бы покарали Гитлера и всех фашистов. До Гитлера было далеко, но вот одного из врагов они заприметили. Он частенько ездил на велосипеде мимо кладбища, где в полуразрушенном склепе мальчишки собирались, чтобы обсудить план возмездия.

Ездил он уверенно, без опаски. Винтовка висела за спиной, он насвистывал веселые песенки. Настроение у него было радостное, так как он ездил к женщине, которая радушно принимала врага. Для начала мальчишки решили отомстить ей и на калитке написали: «Здесь живет продажная немецкая овчарка».

Но это не возымело должного действия. Немец продолжал приезжать. Весь его наглый, самодовольный вид и открытая веселость бесили мальчишек. Была у них граната, но бросить ее в фашиста они не решались, потому что на взрыв прибегут другие, да и не было уверенности, что граната не убьет их самих. И тогда решили сделать все тихо. Для репетиции соорудили из мешка, набитого соломой, чучело. Притащили его на то место, где ездил гитлеровец, и проверили возможность неожиданного нападения. Договорились о времени.

И вот настал день мести. Жора и Игорь сидели в засаде. Они издалека услышали скрип педалей велосипеда и веселую мелодию, которую насвистывал немец. Вскоре над забором появилась его пилотка с фашистской эмблемой. Руки Жоры судорожно сжимали лом. Чем ближе враг, тем сильнее и чаще стучит сердце. Жоре даже казалось, что немец услышал его стук и прекратил насвистывать свою песенку. Еще мгновение — и он, повернув за угол, увидит мальчишек. Жора выскочил навстречу фашисту и что было сил ударил ломом по голове. Немец тяжело рухнул на землю, а рядом со скрежетом и лязгом, упал велосипед. Друзья не оглядываясь, бросились наутек. Бежали долго.

— Хватить драпать! Никто не гонится, — остановил друга Жора. Его всего трясло мелкой противной дрожью. Одной гадиной меньше стало. Это им за моряков.

— Надо еще выслеживать и давить их, — подтвердил такой же трясущийся Игорь.

И хотя словами друзья старались поддержать друг друга, но пережитые события долго еще не давали успокоиться.

Домой вернулись поздно. Мать бранилась. И от этой брани становилось как-то спокойнее на душе. Ночью снились кошмары, а утро приносило облегчение и радость. Радость от того, что уничтожили врага, который больше не будет стрелять ни в красноармейцев на фронте, ни в людей на улицах Одессы.

— У меня такое чувство, — говорил Игорь Жоре, — будто мы убили страшную ядовитую змею, которая могла укусить нас или наших родных.

Первая победа вселила уверенность, и они уже стали строить планы, как подорвать целую машину с солдатами.

…Однажды Жора принес в условленное место добытые патроны, но увидел, что ранее положенное в тайник еще не взято. Несколько дней ходил и проверял, но перемен не было: патроны никто не брал.

Как-то на обратном пути он увидел Игоря, с которым уже долгое время не встречался. Друг отвел его в сторону и спросил:

— Помнишь парня, что тебя тогда захомутал?

Жора утвердительно кивнул.

— Видел я его сегодня.

— Где, где? — торопливо спросил Жора.

— На Греческой площади. Привели его фашисты вешать. Побитый весь, еле на ногах держался. На груди фанера и написано: «Бандит. Диверсант». Так он, пока еще на ящик втаскивали, кричал фрицам: «Всех вас, гадов, перебьем! Придет Красная Армия, освободит Одессу!» А потом петлю надели и ящик выбили… Герой он, оказывается, а мы думали — полицай.

Жора был ошеломлен, и приятель это заметил.

— Ты что, Жорка, знал его? — допытывался он. Но так и не дождался ответа.

Ночью Жоре приснился парень, но был он живым и с красным знаменем бежал к тюрьме спасать беззащитных людей…

Голод и холод заставляли бегать по городу возмужавшего за два года гитлеровской оккупации паренька. Нужно было помочь матери прокормиться и обогреться. Все, что можно выменять или продать, было использовано. Временами помогала тетка. Тяжело приходилось…

Жизнь в городе с каждым днем становилась все более опасной. После Сталинграда оккупанты начали лютовать пуще прежнего, а после разгрома на Курской дуге просто озверели: каждодневные облавы заканчивались массовыми расстрелами за городом, по улицам разъезжали душегубки. Но ни одна из уцелевших подпольных групп не прекратила своей деятельности. Подпольщики издавали патриотические листовки, в которых призывали народ к борьбе с врагом, уничтожали живую силу оккупантов, выводили из строя их технику, руководили саботажем на предприятиях.

Все чаще и чаще появлялись над Одессой краснозвездные самолеты. Объектами бомбардировок были порт и вокзал, через которые фашисты подвозили войска и вывозили награбленное.

Приближалось седьмое ноября 1943 года. Жора чувствовал, что это событие не должно пройти бесследно: живы Одесское подполье, катакомбы, они дадут знать о себе. И он искал с ними связи.

Канун праздников… Подпольщики с огромным воодушевлением встретили весть об освобождении Киева. В ночь с 6 на 7 ноября 1943 года в оккупированной Одессе над Успенским собором, на колокольне церкви на Пушкинской улице взвились красные знамена.

III

За гибель моряков, за угнанных в Германию парней и девушек, за расстрелянных стариков и женщин Жора твердо решил отомстить — непременно убить эсэсовского офицера. Ему было известно, что фашисты с нашивками «СС» на мундирах отличаются особой жестокостью. Там, где совершались наиболее зверские казни и насилие, всегда были солдаты и офицеры с этой эмблемой смерти: череп и кости. Про себя он думал, что если каждый советский человек, даже ценой своей жизни, уничтожит хотя бы одного фашиста, то их не останется на нашей земле.

Теперь он не расставался с пистолетом системы «беретта», снабженным полной обоймой. Пистолет подарила ему соседская девушка Марина. Откуда она его взяла — одному богу известно было. Об этом Жора не рассказал даже закадычному дружку, хорошо понимая, что привлекать безоружного Игоря к охоте на эсэсовца очень опасно. Он считал, что после выстрелов ему одному убежать будет легче.

Перед Днем Красной Армии в феврале 1944 года Жора направился в намеченное для засады место, но по дороге попал в облаву. Район был оцеплен. Жора попытался выскочить из мышеловки: знал все проходные дворы. Патрули преследовали. Он пожалел выбросить пистолет и патроны. Сзади слышались свистки. Жора нырнул в спасительную подворотню, но споткнулся о подножку притаившегося агента гестапо. В следующее мгновение сомкнулись на его запястьях наручники. Обнаружив при обыске пистолет, гестаповцы стали избивать Жору: повалили, пинали ногами. Подбежали патрули. Переговорив между собой, они толкнули его к стене и вскинули автоматы. Сейчас прогремят выстрелы. Жора, превозмогая боль от ударов по животу разогнулся и приготовился к самому худшему.

Тут подошел кто-то в гражданском, что-то сказал, и солдаты опустили оружие. Избивая на ходу, Жору подтащили к машине, набитой захваченными во время облавы людьми, оглушив прикладом, его швырнули, как мешок, в кузов.

Очнулся в тюрьме. Повели на допрос. Там снова били жгутами из резины и проволоки. Пытались выяснить сообщников. Жора молчал. Соседи по камере помогали залечивать раны от побоев. Через несколько дней Жору повели на суд. Острые ребра наручников врезались в запястья, и при каждом движении рук раны болели.

Суда фактически не было. Зачитали приговор: ввиду несовершеннолетия вместо расстрела приговорен к двадцати пяти годам каторжной тюрьмы. Из выходившего во время оккупации в Одессе фашистского листка «Молва» Мария Алексеевна узнала о судьбе сына.

«Добровольский Георгий из Одессы (Ближние Мельницы, Пишенин переулок, дом 5). Приговорен к 25 годам каторжных работ за хранение револьвера (система «Беретта»). Револьвер был в пригодном для действия состоянии».

После вынесения приговора каторжан начали гонять на работу. Мысль о побеге пришлось оставить, потому что водили и возили их под усиленным конвоем и солдаты стреляли без предупреждения. К тому же каторжный труд землекопов на полуголодном пайке отнимал последние силы. Люди едва добирались до нар, чтобы забыться тревожным и тяжелым сном. В камере было сыро. Тусклый свет небольшой лампочки освещал измученные лица. Одному из заключенных на допросе отбили легкие. Он харкал кровью и на глазах сгорал от чахотки. Вскоре он не смог ходить на работу, и его унесли. Его судьба была всем понятна.

Мария Алексеевна, как могла, старалась помочь сыну. Сама, не доедая, собирала по крохам кое-какие посылочки ему, но чаще всего ее передачи не доходили до Жоры. Он быстро слабел. Выручали собратья по неволе. Они делились тем немногим, что имели сами, поддерживали едой, где-то раздобыли старый свитер и рваную телогрейку, которые спасали истощенного паренька от промозглых февральских ветров. Вот тогда-то Жора впервые узнал цену товариществу. Только сообща можно было выжить в таких нечеловеческих условиях.

Уже много дней Жора не видел матери и ничем не мог успокоить ее. Он хорошо понимал, как ей сейчас тяжело. Собственное бессилие угнетало.

Много передумал, беспокойно ворочаясь на сырых нарах. Да, пожалуй, он был единственной радостью в жизни мамы, Марии Алексеевны. Случилось так, что она одна осталась с двухлетним сынишкой на руках и всю свою нежность и ласку отдавала только ему. Припоминал, как в редкие часы, свободные от работы и домашних забот, она рассказывала ему сказки, водила к морю.

Он любил, когда мать после трудового дня, подстелив под себя рядно, присаживалась на берегу отдохнуть, а ему позволяла играть с прибоем. Видно, уже с тех лет пробудилась в нем неистребимая жажда простора, которую порождает необозримая синева.

Он часто спрашивал об отце. Мать объясняла, что отец уехал выполнять трудную и опасную работу, а поэтому вернется не скоро. Тимофей Трофимович Добровольский, чекист, находился на боевом посту. О сложных взаимоотношениях отца и матери Жора со временем узнал от товарищей и перестал мучить ее вопросами. Он старался быть внимательным, чтобы хоть как-то облегчить и скрасить ее жизнь. Мать была ему другом.

Однажды он явился с большой шишкой на лбу. На вопрос матери хмуро ответил:

— В воду неудачно сиганул, о дно ушибся.

Матери соседских ребят уже не раз жаловались Марии Алексеевне, что Жора заманивает мальчишек прыгать со скал.

Ощущение полета у него всегда вызывало неописуемое чувство восторга. Вот и сегодня кто-то из ребят показал ему выступ на скале, с которого никто пока не рисковал прыгать. Прямо под выступом — мелководье, и лишь метрах в пяти от берега — впадина, в которой дно не просматривается…

Жора разбежался и несколько секунд ласточкой летел в воздухе, а потом, скользнув по воде, не долетев до впадины с полметра, проехался лбом по жесткому песчаному дну. На какое-то мгновение в глазах потемнело, потом радужный свет заполнил все вокруг. Выскочил из-под воды, глотнул воздух.

— Ну что, Жорка, больше сигать не будешь? Охоту, небось, отбило? — ехидно смеясь, выкрикнул кто-то из ребят.

— Буду, — выдохнул Жора, по уступам взбираясь на скалу к ребятам.

— Брось ты это, — посоветовал один из пацанов, — высота-то какая, ужас! Разбиться ведь можно!

Нет, теперь Жора доказывал уже не ребятам, а себе. Отступиться — значит струсить. Он должен подавить чувство страха, которое вселяла эта скала ребятам, а теперь после прыжка, и ему. Разбег — и Жора прыгнул не в воду, а в небо. Секунду длился полет, но за это время он успел увидеть голубизну небосклона на линии горизонта, переходящую в синь моря. «Долетел», — мелькнуло в голове, и он юркнул во впадину, подняв небольшой водяной фонтан. Несколько рывков — и он на поверхности. Отдышался. Страх побежден. Еще пара прыжков — и другие мальчишки тоже осмелели.

Возвращаясь с моря домой, Жора думал, как объясниться с матерью. И вот объяснение произошло:

— Тебе себя не жалко, так меня хоть пожалей! Ведь ты у меня один. Да и от людей совестно жалобы слышать, что их мальчишек дурному учишь, — сердито говорила мать.

— Дурному я их не учу. Я их от страха отучаю.

Он от души не желал доставлять матери лишних хлопот. Чтобы не приходилось ей выслушивать лишний раз жалоб учителей, Жора старался лучше учиться и не шалить. Да и время-то было такое, что мальчишки серьезнели и мужали быстро.

Тревожное было время. С теплоходов, приходивших из борющейся Республиканской Испании, снимали на носилках раненых детей. Среди них были и испанские пионеры…

Они сходили на берег с подвязанными руками, на костылях, с забинтованными головами. И не верилось, не хотелось верить ребятам из солнечной Одессы, что где-то за морем убивают и калечат людей.

Тепло встречали одесситы раненых испанцев и бойцов интернациональных бригад. Радость встречающих, музыка оркестров, цветы и радушие возвращали улыбки на сумрачные лица испанских детей.

Во время одной из таких встреч Жора подошел к пареньку-испанцу, повязал ему свой алый галстук и приколол к рубашке значок с изображением Ленина. Мальчик приветливо улыбался и что-то живо говорил на своем языке. Жора не понимал. Тогда испанец снял с головы голубую пилотку с алыми кисточками и надел ее Жоре, жестами показывая, что это подарок.

Мальчишки с соседних улиц приходили посмотреть и погладить пилотку. Ведь она была на настоящей войне, и невдомек было детворе, что скоро, уже очень скоро страшная беда ворвется и в наш дом, многих обездолит, сделает кого сиротами, кого калеками.

…1939 год. Радио и газеты сообщали о боях на наших дальневосточных границах, на Халхин-Голе и озере Хасан. В санаториях города появились военные, прибывшие на отдых после лечения в госпиталях. И большая жестокая война на гусеницах немецких танков уже неумолимо подкатывалась к нашим западным границам.

Героическими усилиями бойцы интернациональных бригад, в том числе и наши летчики, пытались задержать движение коричневой чумы… И все-таки она ворвалась в нашу страну, ворвалась в Одессу.

…И вот Жора, здесь в сыром подвале. Болят руки, ноги, ломит все тело. А каково там ей, его маме. Кто ее успокоит, поможет кто? Мучительные раздумья отгоняли сон, и только на рассвете, когда нужно было подниматься на работу, одолевала дрема.

А Мария Алексеевна в который раз помногу часов простаивала в толпе других матерей у тюрьмы, чтобы узнать судьбу своего ребенка, чтобы хоть одним глазом увидеть его. Ведь каждый день, каждый час смерть может оборвать его жизнь.

Однажды ей повезло. Ворота тюрьмы открылись, и из них выехал крытый грузовик. Следом за ним два мотоцикла с пулеметами в колясках. В грузовике — заключенные…

— Мама, мамочка! — услышала Мария Алексеевна родной голос Жорика. Она метнулась к грузовику — там сын… Он сидел на задней скамейке в рваной телогрейке, приподняв руки, и мать увидела наручники, охватившие детские запястья. Мария Алексеевна побежала за набиравшей ход машиной, чтобы как можно дольше видеть сына.

— Мамочка, не беспокойся. Все будет хорошо. Я вернусь! — крикнул Жора.

— Сынок, сынок, сыночек!. — с отчаянием звала мать, продолжая бежать. Она видела побледневшее, осунувшееся лицо сына. Споткнувшись, с криком упала на булыжную мостовую, проползла несколько метров по грязи и, судорожно рыдая приподнялась на колени. Она смотрела вслед удалявшемуся грузовику. Сердце Жоры разрывалось от страданий.

…Много лет спустя, вспоминая свою встречу с матерью у ворот тюрьмы, Георгий Добровольский говорил, что ничего более страшного в своей жизни он не видел, что долго ночами ему являлась во сне мать, распростертая на дороге, а в ушах стоял ее отчаянный крик…

С этого дня побег стал его единственной целью. Он хотел увидеть свою исстрадавшуюся мать, утереть слезы на ее лице, погладить добрые родные руки. Каждую ночь он мысленно совершал побеги: полз в темноте через тюремный двор, а потом, оказавшись на свободе, бежал, бежал… И от этого, забываясь в коротком сне, начинал тяжело дышать, кричать. Соседи по камере будили его.

С воли в тюрьму проникали радостные вести: Красная Армия громит захватчиков и приближается к Одессе. Об этом можно было судить и по поведению оккупантов. Они все чаще пускали в ход оружие, расстреливали заключенных за малейшую провинность. Массовые расстрелы стали ежедневными. Жандармы группами выводили заключенных из тюрьмы на казнь. Однажды тюремную ночь вдруг всколыхнула песня комсомольцев-подпольщиков, но автоматные очереди оборвали молодые голоса.

Слухи о наступлении советских войск, об эвакуации захватчиков росли и ширились. Оккупанты, готовясь к бегству, грабили город, стараясь вывезти все, что только можно. Тюремщики тоже искали путей к наживе и ничем не гнушались. Родственникам группы заключенных удалось за несколько золотых колец да кое-какие позолоченные побрякушки подкупить тюремщика. Вместе с этой группой 19 марта 1944 года удалось бежать и Добровольскому.

За стенами тюрьмы Жора попал в объятия материного брата дяди Володи, который и устроил этот побег. Он быстро потащил племянника за угол, где уже ждал извозчик, втолкнул в фургон. Дядя спрятал Жорика у знакомых на окраине города. Вскоре сюда пришла и мать. В изорванной фуфайке, исхудавшего и побледневшего, увидела она своего сына. Прижав к груди его голову, плакала, плакала от счастья.

— Ну, успокойся, мамочка. Ведь все кончилось хорошо, — уговаривал Жора, вытирая слезы на лице матери. Она увидела гноящиеся рубцы от наручников. Ее родные, огрубевшие от тяжелой работы руки быстро нашли йод, бинты, нежно смазали и забинтовали запястья.

Никогда весна не пьянила его так, как в этот раз. В Одессу она ворвалась шумно, ярко, заливая солнцем и теплом небо, море, людей. Вместе с весной в город шло освобождение. В результате обходного маневра конно-механизированных соединений, фронтальной атаки пехоты и танков, а также активных действий партизан, утром 10 апреля 1944 года Одесса была полностью освобождена от фашистских войск.

Бросили якоря и встали в порту на внешнем рейде корабли Черноморского флота, еще вчера громившие вражеские укрепления и топившие фашистов в открытом море. После короткой передышки, пополнив запасы снарядов и горючего, они снова двинутся в поход к берегам Румынии и Болгарии.

А через город непрерывным потоком все шли и шли на Запад машины вслед за бегущими фашистскими армиями.

На призывные пункты потянулись подросшие за годы оккупации мальчишки, избежавшие угона в фашистскую Германию. Сюда же пришли попытать счастья недостигшие призывного возраста Игорь и Жора. Парни они были рослые, но на военкома это не произвело особого впечатления. Он посоветовал не мешать ему и идти учиться в школу. Ребят такой поворот событий не устраивал. Они настырничали, требовали, чтобы их взяли в армию. Уставший от многих забот, военком убеждал, убеждал и, наконец, рассвирепел не на шутку. Он демонстративно стал расстегивать широкий армейский ремень. Пришлось ретироваться.

— Слушай, Жорка! А давай сами, втихаря, возьмем, да и тиканем на фронт. Оттуда-то нас уже никто не выгонит. А там глядишь, и в Берлин попадем, посмотрим, как Гитлера и других фашистских главарей казнить будут, — размечтался Игорь.

Предложение товарища Жоре понравилось, и они стали готовиться. Выменяли и сложили в котомку буханку хлеба, щепоть соли и банку румынских мясных консервов. Оставив родным записки, что вернутся после победы, отправились на вокзал. Они подходили к теплушкам и просили взять на фронт, но никто не принимал их всерьез, просьбы их успеха не имели. Тогда они решили действовать самостоятельно. Незаметно забрались на крышу вагона. Чтобы не свалиться во время движения поезда, обвязались веревкой, а свободный ее конец привязали к выступающей вентиляционной трубе. Изрядно продрогшие в своих старых телогрейках, голодные и холодные, утром следующего дня прибыли на станцию, где, видимо, всего несколько дней назад проходили бои. Дальше поезд не шел. Пришлось слезать.

Свой небогатый провиант они давно съели, и потому едва уловимый запах гречневой каши с тушенкой приманил их. Ведомые этим запахом, они забрели в расположение полевого госпиталя. У походной кухни суетился широкоплечий пожилой мужчина в тельняшке. Двое раненых помогали ему подносить нарубленные дрова, сваленные в кучу неподалеку. Подхватывая по одному полену забинтованными руками, они приносили их и укладывали у топки. Повар в тельняшке подбрасывал поленья в огонь, который очень быстро их пожирал. Игорь и Жора подошли и остановились в нескольких метрах от кухни. Повар заметил ребят и сварливо закричал:

— Ну, чего уставились, битюги! Раненые таскают, а они смотрят!

Окрик сработал как команда. Ребята быстро перетаскали поленья к кухне. Оставались только неразрубленные чурбаки, в один из которых был воткнут топор. Повар не спеша помешивал кашу, и от запаха ее у Жоры аж в глазах темнело: так хотелось есть.

— Может и чурбаны порубать?! — предложил Игорь.

— А то как же?! — удивился повар, будто это самой собой разумелось.

Ребята по очереди кололи чурбаны и таскали дрова поближе к печке. Возле нее они стали укладывать поленницу. За работой почти забыли про еду, но когда после некоторого сопротивления развалился под топором последний чурбан, мальчишки вдруг снова почувствовали острый приступ голода.

— А ну, подходи сюда, хлопцы! — уже вполне дружелюбно позвал повар. Два наполненных ароматной кашей котелка с торчащими из них ложками стояли на траве.

— Смотрите, не торопитесь, а то рты пообжигаете, — сказал повар, показывая на котелки. Мальчишки мигом уселись на траву. Усиленно дуя на ложки с кашей, они одну за другой поглощали их с неимоверной скоростью. Солдаты не приставали с расспросами, сочувственно смотрели, как два тощих паренька жадно уплетали содержимое котелков.

— Изголодались, шельмецы! Во, как трескают! — радовался повар.

— Да, я такую вкусную кашу в первый раз в жизни ем, — с трудом переводя дух, выдохнул Жора, облизывая губы. Повар многозначительно оглядел раненных бойцов. Знайте, мол, как вас кормят! А мальчишкам добавил еще по черпаку в котелки. От сытной горячей пищи слабый румянец проступил на щеках. Сон смыкал веки, и они, приткнувшись друг к другу, заснули тут же на траве.

Из палаток, позвякивая котелками, тянулись к кухне раненые, кто, постанывая от боли, кто весело переговариваясь. Но, увидев спящих мальчишек, все старались не шуметь.

— Та, их сейчас пушкой не разбудишь, — сказал молодой солдат и в подтверждение своих слов нарочно стукнул ложкой по котелку над ухом у ребят. Те испуганно подпрыгнули.

— Спите, хлопчики, спите, — снова уложил ребят повар. — А тебя вот сейчас половником по башке огрею, будешь знать, — пригрозил он неудачливому экспериментатору.

Усталость от длинной дороги, физической работы и плотная пища сделали свое дело: мальчишки снова повалились на траву и засопели, спросонья что-то бормоча. Проспали до вечера. Повар успел за это время накормить всех раненых обедом и начал готовить ужин. Проснулись ребята от дружного залпа тяжелых гаубиц, расположившихся в нескольких километрах отсюда. И сразу загрохотало далеко впереди, там где был фронт. Это началась артподготовка.

Канонада длилась около часа, а потом так же внезапно смолкла, как и началась.

— Опять наши в наступление пошли, — пояснил повар. — Ну что, выспались? — Мальчишки согласно кивнули.

— Откуда ж вас сюда черт занес, а?

— С Одессы мы, дядько! — ответил Игорь.

— А по каким таким делам? — удивился повар.

— Фашистов хотим помогать бить! — горячо воскликнул Жора.

— Ишь, чего надумали, пострелы, — воевать им захотелось! Учиться надо, а не воевать! Теперь уж и без вас как-нибудь фрицев добьем. Вона, как драпают! Домой вам надо, вот что! Матери-то, поди, с ума там сходят. Дело себе, вишь, какое нашли — фрицев бить!

— А что? — Его вот, — указывая на Жору, заговорил Игорь, — сперва расстрелять хотели, а потом передумали и на двадцать пять лет каторги решили упечь. Так он с тюрьмы-то сбежал и теперь гадам отомстить за все хочет.

Глаза повара округлились от удивления, да и остальные бойцы, услышав слова Игоря, с интересом слушали. Они знали о зверствах в гестаповских застенках, но видеть живого человека, побывавшего в их лапах, не многим приходилось.

— Расскажи, хлопец, как было? Что они с людьми-то там делают? — наперебой расспрашивали солдаты.

— Что рассказывать-то? Плохо там было, страшно. Людей жуть как мордовали, и почти каждую ночь кого-нибудь на расстрел уводили, — хмуро глядя на Игоря, проговорил Жора. Воспоминания явно не доставляли ему удовольствия. Солдаты это поняли и прекратили расспросы.

— А на фронте вам все равно делать нечего. Есть кому с фашистами посчитаться. Сегодня у нас в палатке переночуете, а завтра — домой. И так матерям горя хватает. И не думайте драпать. А то дам команду, вас все равно найдут, да еще и всыпят по первое число. Поняли? — Слова принадлежали молодому майору-танкисту с забинтованными ногами. Уже более спокойно он добавил:

— Надеюсь, меня не заставите на костылях вас бегать искать?

Это был, пожалуй, самый веский довод — подвести человека, раненого в боях, они, конечно же, не могли и покорно поплелись к палатке. Утром за ранеными пришла машина для отправки их в тыловой госпиталь. Среди них был и майор-танкист. Майор настоял, чтобы мальчишек тоже взяли. По его просьбе их посадили на санитарный поезд, направлявшийся в Одессу. Когда прибыли в город, танкист при прощании взял с них слово, что они будут навещать его в госпитале. Это был якорь, на который он их прочно посадил.

Вернувшись домой, Жора не узнал мать. Она сильно осунулась и как-то сразу постарела. В волосах появилась густая седина. Сколько же боли доставил он самому дорогому человеку! Боль и усталость этих дней так навсегда и осталась в глазах матери Жоры Добровольского.

Мать не ругала его. Она просто сидела, опустошенная переживаниями этих страшных для нее дней и ошеломленная радостью встречи. Жора это видел и не находил себе места от угрызений совести. Он дал себе слово, что больше никогда не будет огорчать мать.

Мать работала. Ей, как и всем работающим, выдавали карточки, но по ним давали мало продуктов, их совсем не хватало для Жориного растущего организма. Жора прекрасно видел, как мать всячески старалась подсунуть ему лишний кусок, выкраивая из своего скудного пайка, и строго следил, чтобы этого не происходило, разоблачая ее маленькие хитрости.

Как говорится, голь на выдумки хитра. Найти оружие или взрывчатку в те годы было довольно просто. Оказалось, что гранаты могли сослужить хорошую службу при добывании рыбы — ими можно было ее глушить. Несколько раз Жора приносил домой довольно богатый улов. Мать готовила рыбу, конечно, не зная, как эта рыба добывалась, а то ни за что не пустила бы сына на этот страшный промысел. Одни гранаты проблемы кормежки решить не могли. Когда они кончились, пришлось искать новый способ добывания рыбы. И вскоре он был найден. Мальчишки как-то пронюхали, что в море, недалеко от берега, лежала затонувшая немецкая баржа со снарядами. Достать их из трюмов было непросто. Те снаряды, что находились поближе, перетаскали быстро. А в глубь трюмов нырять боялись: можно было заблудиться и не найти дорогу назад. А без воздуха-то долго под водой не посидишь. Кто-то предложил привязывать к руке ныряльщика веревку, и когда тот возьмет снаряд и дернет за нее, вытаскивать его на верх. Способ опробовали и утвердили. Работа закипела. За короткий срок десятки снарядов были вытащены на берег. Мальчишки постарше и поопытнее научились их разряжать. Нашли где-то ящик с запалами и детонаторами. Взрывчатку от снарядов закладывали в консервную банку, туда же вставляли детонатор с коротким концом бикфордова шнура.

Задача сводилась к следующему. Нужно было, обнаружив косяк рыбы у берега, быстро зажечь бикфордов шнур и швырнуть банку. После взрыва собирай улов. Одна такая рыбалка чуть было не кончилась трагически. Жора с приятелем брели по берегу, выслеживая косяк кефали, играющей у камней. Блестящая чешуя искрилась на солнце через толщу воды. Жора приготовил банку. Чиркнула спичка и струйка огня побежала по шнуру к детонатору. Но в это время косяк рыбы что-то спугнуло, и он стремительно умчался в море. Все произошло так неожиданно и быстро, что Жора на мгновение растерялся. Пропадал заряд, добытый с таким трудом. Жора все никак не мог решиться расстаться с ним. Еще секунда, и банка рванула бы у него в руках. Товарищ резко выбил ее и на лету поддал ногой, крикнув: «Жорка, ложись!»

Взрыв произошел в воздухе. На мальчишек дохнуло жаром, оглушило, но, к счастью, ни один осколок не попал в них. Спас выступ скалы, с которой они готовились бросить банку. Случай этот напугал, но ребята не отказались от такого способа ловли. Появились опыт и осторожность. Шнур теперь закрепляли с подстраховкой, так, чтобы, в крайнем случае, можно было выдернуть его.

Первый год после освобождения был трудным не только в отношении пропитания, но и в отношении учебы в школе. Приходилось наверстывать то, что было пропущено в годы оккупации. А догонять не просто, да и чуть-чуть неловко, ведь в классе с ним теперь учились дети много моложе, а числиться в переростках было не очень приятно. Но матери очень хотелось, чтобы сын закончил школу. И сын старался изо всех сил. Однако, нет-нет, да и мелькнет мысль пойти туда, где училось большинство его сверстников — в ремесленное или мореходку.

Прошел год. Наша армия стремительно приближалась к Берлину. Из сводок Совинформбюро было видно, что война подошла к завершению. И все-таки день победы пришел как-то неожиданно. На рассвете девятого мая жители Одессы проснулись от грохота артиллерийской канонады. Все выскочили на улицу. Из громкоговорителей, установленных на улицах, знакомый голос Левитана сообщил долгожданную весть — Победа! Победа! Люди плакали, смеялись, целовали и обнимали друг друга. Воздух вздрагивал от выстрелов тяжелых пушек. Это боевые корабли на рейде салютовали Победе. Военные, у которых было при себе оружие, тоже палили в воздух. От этой стрельбы, от грохота пушек никому не было страшно. А вечером в небо взлетели разноцветные ракеты, которые вместе с прожекторами подсвечивали флаги на боевых кораблях. Город вместе с кораблями сиял тысячами огней. Одесса праздновала Победу. Жора и Игорь пришли на Греческую площадь. Люди несли цветы к могилам замученных и расстрелянных одесситов, к тем местам, где пали лучшие сыны города-бойца. И рядом с огромной радостью, с торжеством и всеобщим ликованием была тихая скорбь о тех, кто не дошел до этого солнечного майского утра, но чьи жизни проложили к нему дорогу.

* * *

… Эти странички из жизни Георгия Добровольского в годы войны были написаны автором незадолго до полета «Союз-11». Перед отлетом Добровольского на космодром я дал ему их посмотреть.

Прочитав, он улыбнулся, потом нахмурился: — Рассказано довольно правдиво, но все было гораздо прозаичнее и совсем не выглядело геройством. Просто все мы — и ребята, и взрослые — ненавидели врагов и в меру сил и возможностей старались освободить Советскую землю. Мне, считай, повезло. Выкрутился. А скольких ребят и девчат недосчиталась Одесса! Война оставила так много жестоких отпечатков… — И Добровольский, видимо, инстинктивно потер запястья рук, а потом добавил:

— Да, нужно вспоминать те времена, чтобы люди ничего не забыли и не позволили вновь повториться тому кошмару…

И как бы подтверждая слова, сказанные на земле, из космоса прилетело обращение экипажа пилотируемой орбитальной научной станции «Салют» к участникам Великой Отечественной войны, ко всем гражданам земного шара, в Советский комитет защиты мира, в Советский комитет ветеранов войны:

«…В день 30-летия вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз обращаемся через вас ко всем участникам Великой Отечественной войны, ко всем советским людям, ко всем гражданам земного шара.

Вот уже более двух недель мы находимся в просторах космического океана и убедились, насколько прекрасна наша небольшая бело-голубая планета. Не укладывается даже в мыслях, что на этой планете может быть война, несущая горе миллионам людей. С борта станции «Салют» призываем еще теснее сплотить ряды борцов за мир, раз и навсегда сказать «нет» войне!

Экипаж станции «Салют»: Добровольский, Волков, Пацаев…»

IV

Как большинство одесских ребят, Жора мечтал стать капитаном большого корабля и бороздить на нем необъятные морские просторы. Но в «мореходку» поступить не удалось. Однажды прибежал Игорь Кириллов и на весь Пишенин переулок заорал:

— Айда в летчики! Спецшкола открылась. Форма красивая и кормить будут!

Вместе с товарищем Добровольский подал заявление. Опрометчивым и неожиданным это решение назвать нельзя. Небо, в котором летал любимец школы, а теперь уже Герой Советского Союза и Народный Герой Югославии Женя Горелик, манило ребят: ведь туда устремился лучший из лучших. И не исключено, что этот факт стал решающим, когда Жора вместе с Игорем Кирилловым пришли в спецшколу. Там сразу все понравилось: и форма, и занятия, и преподаватель с орденами на груди.

С первых дней учителя старались заинтересовать ребят, рассказывая о бесстрашии и мужестве воздушных бойцов. Общеобразовательные предметы, обязательные для десятилетки, в школе разумно сочетались со специальными — историей авиации, изучением основ конструкции самолета, его оборудования; изучали и стрелковое оружие: автомат и пистолет. Преподаватели умело прививали ребятам любовь к небу.

Разболтавшиеся за время оккупации мальчишки, захваченные новым и интересным, превратились в усидчивых и внимательных учеников. Зато, выскочив за пределы школы, они давали волю своим мальчишеским страстям. Частенько эти вольные походы превращались в «сражения». Как ни странно, тогда вспыхнула «вражда» между спецшкольниками и ребятами из мореходки. Встречи их нередко превращались в жестокие потасовки. И только появление милиции или патрулей ставило всех на свои места. И те, и другие разбегались врассыпную.

Однажды, когда Жора шел домой, его перехватила группа ребят из мореходки. Впору было задать стрекача, но терять престиж спецшкольника ВВС не хотел. Отмахиваясь, он отступал к подъезду ближайшего дома. Неожиданно из подъезда вышли двое военных: моряк и летчик. В одно мгновение летчик сцапал двух парней из мореходки, моряк ухватил Жору:

— Сопляки! Дружить надо, а вы друг друга колотите, как оголтелые! А еще моряки! Кодлой на одного! Не стыдно? — говорил офицер-моряк.

— Выручать друг друга надо, а не драться. Если б не Коля, — продолжал он, указывая на летчика, — давно кормили бы мы рыбу уже. А он в тумане нашел нас и надувную лодку сбросил, и харч, а потом корабли навел…

Ребята стояли, опустив головы. Когда офицеры отпустили ребят, один из мореходки протянул руку Жоре:

— Давай краба!

Жора обменялся рукопожатиями со своими недавними противниками. После этого случая «междоусобицы» сразу, конечно, не прекратились, но если в одной из готовых к драке сторон оказывался Жора или его новые приятели из мореходки, все, как правило, кончалось без конфликта. И хотя Жора по-прежнему с чувством зависти смотрел вслед уходящим кораблям, в нем укрепилось твердое решение стать летчиком и обязательно истребителем. Это решение начисто вытеснило мечты о капитанском мостике. Короткие спецшкольные годы вдохнули в Жору и его товарищей стремление владеть небом. Впереди их ждало летное училище.

^{Юность комсомольская моя…}

Жора поехал поступать в Чугуевское военное авиационное училище. Спецшкольникам ВВС предоставлялись привилегии, и Жора без особого труда поступил.

Жизнь тут началась с того, что пожилой старшина построил курсантов и повел на аэродром. На летном поле он скомандовал — садиться прямо на траву. У стоявшего неподалеку самолета копошились люди. Потом мимо курсантов прошел молодой подполковник с несколькими рядами орденских планок. Он приветливо улыбнулся ребятам. Когда подполковник подошел к самолету, старшина уважительно сказал:

— Вот вам зараз покажугь, що це воно таке — авиация…

Взревел мотор. Самолет быстро и легко взлетел. А потом в воздухе над аэродромом происходило такое, от чего у ребят дух захватывало. Полковник блестяще выполнял фигуры высшего пилотажа. Восторгу курсантов не было предела…

«Теперь впереди небо, и только небо», — думал Добровольский. Но — ошибался. Прежде чем подняться в небо, предстояло еще много, очень много трудиться и довольно часто делать то, чего вовсе не хотела его вольнолюбивая натура. Строевая подготовка, караулы, наряды на работы — все это было ему совсем не по нутру. Он думал, что в училище курсантов сразу начнут учить летать, а не ползать по земле, окапываться, уметь разбирать и собирать автомат и пистолет.

При случае, если ему удавалось, он норовил улизнуть от чистки картошки, уборки казармы и от нарядов. Нередко работу приходилось делать за него товарищам. Естественно, что это ребятам надоело, и они решили проучить Жору.

В пятнадцати километрах от училища курсанты колхозникам помогали убирать урожай. Поработав немного со всеми, Жора куда-то исчез и появился только к концу дня с торбой жареных семечек. Отсутствие Добровольского не прошло незамеченным, и, когда он пришел, ребята обступили его. Он тут же стал предлагать полакомиться семечками. Некоторые «клюнули» на эту удочку, но большинство хмуро потребовало объяснений. Жора решил отделаться дежурной шуточкой, что, дескать, у медведя четыре лапы и пусть он работает. Но шутка не прошла. Курсанты были возмущены:

— Частенько за тебя вкалывать приходится. Баронов у нас в восемнадцатом году перебили и разогнали. В машину его не брать. Пусть тут ножками поработает, протопает пешочком до училища.

Когда усаживались в грузовик, Жору-таки не пустили в кузов. Машина стала удаляться, а Добровольский остался один на утопавшей в сумерках грязной проселочной дороге. Горькие размышления: в сущности, ребята правы. Это был жестокий урок. Жора топал по дороге. Противно чавкала грязь под сапогами.

«Видать, здорово насолил я хлопцам, если они так поступили», — думал он, оценивая события последних месяцев.

Дорога уходила в темноту. Рассчитывать на попутную машину здесь не приходилось, и он продолжал месить грязь. Вдруг вдали послышался рев мотора, и из-за косогора выскочили огоньки фар. Навстречу шла машина. Жора отступил на обочину, чтобы его не забрызгало грязью. Грузовик затормозил рядом, и из кузова к Добровольскому потянулись руки товарищей-курсантов. Они вернулись за ним. Комок подступил к горлу Жоры: это они, его друзья… С этого дня он по-новому взглянул на свое отношение к службе, на своих товарищей, на жизнь вообще.

Курс молодого бойца подходил к концу, и у курсантов приняли присягу на верность Родине. Всю осень и зиму изучали общеобразовательные предметы: математику, химию, физику, историю. Весной приступили к спецпредметам: теории полета, штурманской подготовке, теории воздушной стрельбы и бомбометания. Упор в занятиях делался на знание самолета и его оборудования.

С нетерпением все ждали начала практических занятий — и дождались. С удовольствием копался Жора во «внутренностях» самолета: разбирался в двигателе, изучал расположение приборов. Вскоре курсанты знали назначение и последовательность включения каждого тумблера. Проверяли друг друга: один из товарищей закрывал глаза, другие наблюдали, как он вслепую выполняет полетные операции. Благо, тумблеров на УТ-2 было немного, да и приборов тоже…

Пережитые за день события нередко являлись Жоре во сне. Однажды сосед по койке Дима Кравчук проснулся ночью. Свет синей дежурной лампочки падал на лица безмятежно спящих ребят, в открытом освещенном дверном проеме было видно дежурного. Тишину нарушали чье-то бормотание и мощный с пересвистом храп. Жора лежал раскрытый, сбитые набок волосы частично прикрывали лицо. Руки его совершали какие-то странные движения.

Присмотревшись, Дима понял, что Жора во сне выполнял упражнения по управлению самолетом: вот он включил зажигание, выждал, пока мотор наберет обороты, отпустил тормоза, отклонил закрылки, взял на себя ручку, работал педалями. А потом, нажав гашетку, приговаривал: «На тебе «гад», на!»

— А знаешь, Дима, мне действительно приснился полет, я стрелял по «юнкерсу». Пошел на таран и стукнул его по хвостовому оперению, — рассказывал утром Жора. — Не дождусь, наверное, когда начнем летать. Порой мне кажется, что если не научусь летать, то просто умру.

Неудивительно, что курсантам ночами снились воздушные схватки, ибо на тактических занятиях преподаватели с моделями в руках воспроизводили различные ситуации воздушного боя, показывали возможные маневры. Курсантов учили на примерах выпускников училища — прославленных летчиков — трижды Героя Советского Союза Ивана Кожедуба, совершившего триста тридцать боевых вылетов и уничтожившего шестьдесят два самолета, и дважды Героя Советского Союза Арсения Ворожейкина, сбившего пятьдесят две вражеские машины. «Атаковать, как Кожедуб, сбивать, как Ворожейкин» — такие заповеди получали курсанты Чугуевского училища. Жора Добровольский впитал в себя формулу боя Ворожейкина: «6 против 100 — сбито 12, потерь 0».

До первых полетов было еще далеко. Жора изнывал от ожидания. Однако вскоре появилась своеобразная отдушина для курсантов, бредивших небом и полетами: началась парашютная подготовка. Теории было немного. Освоили укладку парашюта — и в небо. Радости не было предела. Во-первых, это был уже полет, пусть пока не твой полет, но все-таки ты — в небе. Во-вторых, предстояло впервые проверить себя в настоящем деле.

Взлет. Набор высоты. Отступать некуда. Теперь только вперед: на крыло самолета. Ободряюще улыбается летчик-инструктор. Но бодрости что-то не чувствуешь, когда начинаешь выбираться из кабины: какой она в эти секунды кажется родной и надежной! И вот ты на крыле. Нужно только отпустить руки, и воздушный поток сам сорвет тебя и понесет на испещренную квадратами полей землю. Но не тут-то было. Руки, как клещи, впиваются в поручень, нет сил оторвать их. Вот уже второй раз махнул летчик: «Пошел!».

Нужно сломить себя. Побороть этот холодящий страх, рождаемый свистящим в ушах ветром и разверзшейся под ногами бездной. Не всем это удавалось с первого раза. Делали по несколько заходов, прежде чем будущий летчик находил в себе мужество шагнуть в небо, провалиться в его синеву.

Жора Добровольский еще в детстве — на скалах у моря — подготовил себя к первому прыжку. И все-таки, когда самолет набрал высоту и нужно было выйти на крыло, у Жоры перехватило дыхание. Бешеный свист ветра, рокот мотора и высота ошеломили. Повелительный жест инструктора — и курсант Добровольский оттолкнулся от привычной тверди самолета. Тугой воздушный поток подхватил и закрутил его.

Кувырок, потом другой, третий. Мгновенно вспомнил наказ инструктора по парашютной подготовке: нужно прекратить вращение и только после этого дернуть за кольцо, чтобы не замотаться в купол парашюта. Разбросал руки, — вращение прекратилось: он плашмя, лицом вниз, летел к земле. Дернул кольцо. Рывок. Из поля зрения исчезли земля, в глаза плеснуло солнце.

Несколько секунд раскачивался под куполом, как ванька-встанька. День был тихий, безветренный, ясный-ясный. Такой, что с высоты на много километров вокруг все видно.

Двумя рыже-черными жуками у лесопосадки расползся тяжелый ожог земли, так и не начавшей плодородить, даже через три года после нанесенной ей раны. Видны окрестные деревеньки. От них расходятся в поля тропинки. Большой наезженный шлях пересек деревеньки и устремился вдаль, где виднеются дома Чугуева. Все это успел рассмотреть Жора, пока приближался к земле. Если на высоте ему казалось, что он снижается медленно, почти парит в воздухе, то теперь земля стремительно бежала на него. Добровольский сгруппировался, как учил инструктор-парашютист, и приготовился к встрече с земной твердью. От легкого толчка присел и тут же распрямился. Парашют опускался прямо на него, и чтобы не запутаться в стропах, Жора отскочил в сторону. Быстро собрал парашют в сумку и направился к инструктору.

— Курсант Добровольский первый парашютный прыжок выполнил, — доложил Георгий.

— Первый, но, надеюсь, не последний. Молодец! — похвалил инструктор. — Только в следующий раз постарайся не кувыркаться.

Жора понял, что инструктор видел его ошибку, но оценил правильность действий при ее устранении.

Жора не упускал малейшей возможности лишний раз прыгнуть с парашютом. Однажды подвернул ногу, постарался скрыть это, но инструктор заметил и не допустил его к повторному прыжку. Всегда жизнерадостный и смешливый, Жора грустно сидел в стороне, наблюдая, как товарищи готовятся к прыжкам.

И вот пришел долгожданный день практических занятий на аэродроме. Казалось бы, обычное дело: запуск двигателя. Но первый запуск собственными руками был волнующим моментом. Ведь только после того, как застучит его мощное сердце, самолет готов к полету, а до этого он представляет собой мертвое сооружение…

Добровольский забрался в кабину. Все нужно делать самому, а внимательные глаза инструктора будут следить за каждым твоим движением.

Жора включил зажигание. Мотор, медленно раскручивая пропеллер, чихнул. Жора добавил газ. Лопасти пропеллера замелькали быстрей, быстрей. И вот они превратились в светлый искрящийся диск с желтой каемкой. Мотор вышел на режим.

Потом были сотни и тысячи запусков и остановок двигателей, сначала поршневых, потом реактивных, но первый запомнился на всю жизнь. Вспоминая об этом много лет спустя, Добровольский говорил, что он всегда с радостью ждал мгновения, когда оживал самолет и с удовольствием слушал, как, выходя на режим, двигатель запевал свою ровную рокочущую мелодию.

Полеты! Это слово завладело всеми помыслами и стремлениями курсантов Чугуевского училища. Ждали их с нетерпением. Наконец радостный день пришел. И хотя взлет и посадку осуществлял инструктор, курсанты были счастливы и тем, что им самим позволяли положить машину в разворот, набрать высоту и снизиться. Впервые Жора Добровольский ощутил, пусть пока еще не полностью, свою власть над машиной: она уже выполняла его волю. Тренировочные полеты давали ощутимые результаты: курсанты постепенно приобретали уверенность в своих силах.

Теперь Жоре не терпелось избавиться от опеки инструктора, который в любое время мог вмешаться в управление самолетом.

И он захлебывался от счастья первого самостоятельного взлета, от неописуемой радости, что он — капитан корабля, пусть маленького, зато — в самом огромном, самом захватывающем и волнующем океане!

С этого дня, пожалуй, и начался летчик Георгий Добровольский. Если по теоретическим дисциплинам Жора пока ходил в середнячках, то в технике пилотирования он преуспевал. На аэродром он приходил всегда в чистом отутюженном комбинезоне, собранным, серьезным, и обычное его балагурство в дни полетов как рукой снимало. Жора внимательно вслушивался в объяснения инструктора, ловил каждое его слово, каждое движение. Полетное задание он до тонкостей отрабатывал на земле, а в воздухе безошибочно повторял то, к чему так тщательно готовился.

Курилка на аэродроме — место, где не только рассказывают байки и анекдоты. Нередко здесь можно было почерпнуть те драгоценные крупицы летного опыта, о котором не узнаешь на лекции в аудитории и на инструкторских занятиях. Хотя Жора не курил, он часто сидел в компании заядлых курильщиков, внимательно прислушивался к оброненным как-то невзначай, без назиданий и наставлений, советам «стариков», наматывал на ус, при случае стараясь проверить их в небе. Тем, что ему одному из первых в группе разрешили летать самостоятельно, Жора гордился, конечно, но никогда не бахвалился своим умением и при случае всегда готов был помочь сокурсникам.

Как в письме, так и в полете у каждого человека свой почерк. Георгий пилотировал машину несколько жестче и резче, чем другие летчики. В жизни он любил предельные режимы, когда человек с полной остротой воспринимает окружающие события, когда сильное эмоциональное напряжение требует мгновенной реакции, быстрых и точных решений. Этого он хотел и в небе. Он стремился к тому, чтобы самолет был послушен пилоту так же, как человеческое тело послушно мозгу.

— Машина должна быть слита с человеком и послушна ему. По-моему, к этому стремятся все авиаконструкторы, но, к сожалению, не всем это удается, — убежденно говорил Жора.

Весной, как только сходил снег, курсанты перебирались в летние лагеря, где летали с полевого аэродрома. Начинались самые напряженные и самые интересные месяцы в жизни училища. На курсантов, помимо учебно-тренировочных полетов, ложилась обязанность по охране самолетов. Через два дня на третий ходили в караул. Недалеко от стоянки самолетов, у взлетного поля, находилась бахча, охранял которую старый дед. Бывший солдат любил курсантов и баловал их, выдавая по несколько арбузов на караул, чтоб полакомились. В ответ ребята чем могли помогали ему: поливали бахчу, сносили арбузы и тыквы в кучу, чтобы легче было грузить на подводы и машины.

Но больше всего деду льстило, когда над бахчой снижался самолет и помахивал ему крылом. Старик из-под козырька старенькой армейской фуражки слезящимися от солнца глазами провожал серебристую птицу и махал ей вслед узловатой жилистой рукой. Однажды на вытяжном парашютике сбросили ему фляжку со студеной водой. Старик очень обрадовался посылке. А когда он узнал, что это сделал Жора, то проникся к нему еще большей любовью и нередко выделял ему персональный арбуз, который тут же с помощью друзей превращался в груду корок. Жора импонировал старику и своим внешним видом.

— От це ж вояка, — восторгался он, глядя на любимца в хорошо подогнанной форме.

В этом отношении Жора Добровольский действительно мог служить эталоном. Всегда подтянутый, выбритый, подстриженный, сапоги и пуговицы надраены до блеска. Весь он, ладный и стройный, не мог не вызвать симпатии. Ну, а пуговицы, которые он от частой чистки «протирал насквозь», стали даже предметом насмешек. Но подначки не действовали.

Приятно было смотреть на него и девушкам, которые с интересом следили, как он легко и непринужденно танцевал. А та, которой он уделял больше внимания, считала себя вообще счастливицей.

Спали в летних лагерях под старым навесом, из-под которого за зиму вытащили сено. В одну из ночей произошло чрезвычайное происшествие. Кто-то из ребят спросонья толкнул сваю, поддерживавшую крышу. Прогнившая за много лет кровля от толчка начала рушиться. Курсанты, как мыши, бросились врассыпную. Жора с криком «Полундра!» едва увернулся от рухнувшей верхней балки. Балка упала на изголовья кроватей двух курсантов, которые по счастливой случайности оказались в карауле. Досыпали под открытым небом. Утром восстанавливали колхозное добро и поздравляли счастливчиков, коих миновала злая судьба.

Осенью, получив летную закалку, перекочевали опять в Чугуев и начали готовиться к полетам на новом истребителе.

А через месяц Жора получил десятидневный отпуск для поездки к отцу, которого перевели служить в Одесскую область.

— Везет же Жорке! — радовались товарищи.

Встреча с отцом была радостной и вместе с тем грустной. Радостно было после многих лет разлуки встретить родного отца, поговорить с ним, посоветоваться о дальнейших жизненных планах. И немного грустно от того, что у отца была теперь новая семья. Отец удочерил девочку Люду. Георгий впервые увидел родного ему по отцу маленького крепыша — брата Сашу, к которому быстро привязался.

Десять дней отпуска промелькнули быстро. Жора вернулся в училище в прекрасном бостоновом костюме, с золотыми часами на руке и полным чемоданом сластей. В этот же день состоялся курсантский пир, и чемодан вмиг опустел.

Костюм и часы по тем временам были большой роскошью, и Жора предложил их, как и другие вещи, сделать общим достоянием коллектива. Давал их, когда товарищи отправлялись на свидание. Возвращаясь как-то с такого свидания, один из ребят попал в передрягу. Его встретили три «лба» и «предложили» скинуть костюм и снять часы. Рассказывая потом курсантам об этом случае, он говорил:

— Были бы вещи мои, отдал бы не глядя — ведь стоят три мурла наготове… Но как подумал, что отдам коллективную ценность, аж жарко стало. И решил я пойти в «лобовую атаку». Хрястнул головой в подбородок самого здорового. Он завалился. И я с правым креном в ближайший переулок юркнул и полный газ дал. Драпанул от них…

Прижимистость, страсть к вещам, жадность не характерны для летчиков вообще, а Жоре Добровольскому они были просто чужды. Так уж заведено у курсантов: посылки из дому становились общими. Сообща их «курочили». Разыгрывали, кому что, и устраивали небольшие товарищеские пиры. Жора был дружен со многими ребятами, были и такие, которым он отдавал особое предпочтение. Но вот однажды произошло разочарование. Проходя в городе по скверу, он вдруг увидел знакомое лицо. Хотел окликнуть, но воздержался. Один из его близких приятелей сидел на скамейке, закрытой ветками сирени, и жадно уплетал содержимое посылки. Жора подошел и молча остановился перед ним. Приятель поднял глаза и все прочел на лице Добровольского.

— Посылку, в конце концов, мне прислали. И я вовсе не обязан отдавать ее. Все равно всех не накормишь, — оправдывался тот.

Жора молча повернулся и пошел прочь. С этого дня, пожалуй, он стал требовательнее к себе, и к тем, кто шагал с ним рядом по жизни.

Шли месяцы напряженной учебы. Росло мастерство курсантов-летчиков. Приближалось время, когда они должны были сдавать экзамены Государственной комиссии. К ним готовились особенно тщательно. И, конечно же, наиболее ответственным и важным был экзамен по технике пилотирования. Сдать его на «хорошо» и «отлично» было непросто. Не затянуть взлет или, наоборот, раньше времени не задрать машину, не набравшую скорость, не «скользить» при посадке и выполнить комплекс упражнений на высоте — вот, пожалуй, то немногое, что должен уметь и знать выпускник. Но сколько труда вложено в это «немногое»!

Добровольскому экзамен по пилотажу дался легко. Впрочем, никто иного и не ожидал. Да и сам Жора, залезая в кабину, не особенно чувствовал экзаменационное волнение. Полетное задание было рассчитано на среднего курсанта, а он давно перешел этот рубеж в технике пилотирования. Жора уверенно и четко выполнил все упражнения и получил отличную оценку. Характерно, что в воздухе Добровольский был настолько собран и строг к себе, что не допускал никаких отступлений от норм, которые требовались при выполнении задания. Он очень дорожил правом летать и очень боялся, чтобы какая-то оплошность не лишила его этого права. Пижонство и лихачество в воздухе карались жестоко.

…Экзамены позади. Курсанты ждут приказа о присвоении им воинского звания — лейтенант. А пока в городских ателье шьют для выпускников обмундирование. Это событие тоже волнующее и радостное. Добровольский заботился, чтобы первый офицерский мундир сидел на нем красиво. Товарищи и командиры с откровенным удовольствием любовались его молодцеватым видом.

V

И вот настал, наконец, долгожданный миг: курсантов построили и зачитали приказ Министра обороны. С этого момента они становились кадровыми военными.

Георгия Добровольского направили в авиационную часть, расположенную недалеко от моря, к огромной, надо сказать, его радости.

В полку хорошо встретили молодых летчиков. Служило здесь немало бывалых фронтовиков, прошедших трудные годы войны. Они старались передать молодежи свой опыт. Сначала «старики» показывали учебный бой сами. Это были захватывающие поединки, в которых требовалась выдержка, смелость и немалая физическая выносливость.

Потом «старики» стали натаскивать — «выводить в люди» — молодежь. В одном учебном бою на хвост истребителя Добровольского «сел» самолет «старика», изображавшего противника. Жора видел, что через несколько секунд преследователь выйдет на дистанцию огня и с помощью фотокинопулемета проведет атаку.

Хотелось, очень хотелось уйти от поражения… Еще в училище Жора старался физически подготовить себя к перегрузкам в небе: занимался гантельной гимнастикой и штангой, прыгал с вышки в воду, плавал. Ну, а выдержке и смелости научила его хоть и короткая, но достаточно полная испытаний жизнь…

Трудно тягаться с мастерами воздушного боя. Но сегодня непременно надо победить: завтра день рождения, и нужно до него «дожить».

Добровольский почти до упора отклонил ручку управления вперед, вводя самолет в крутое пикирование, стараясь за счет увеличения скорости уйти от преследования. Но не тут-то было. «Старик» повторил маневр и не отставал. Теперь только эффективный боевой разворот мог спасти. Его самолет выходит из пикирования, но то же самое делает и самолет «противника».

Нет, старого воробья на мякине не проведешь! Нужно сделать что-то необычное. Добровольский резко взял ручку на себя, круто ломая пологую кривую полета. Истребитель послушно выполнил волю пилота. Перегрузки обрушились на летчика, вдавили в кресло и продолжали нарастать. Веки отяжелели и, казалось, наползли на глаза, грудь сдавило. Всем своим существом Жора чувствовал, как сердце толчками с трудом перегоняет ставшую тяжелой, как ртуть, кровь. В глазах мельтешат светлые искорки. Такое в воздухе у Добровольского было впервые. Самолет круто лез в безоблачную синеву. Где-то на вершине этой горы перегрузки стали спадать, и в самой верхней точке пилот почувствовал какое-то сладостное облегчение. Все тело стало вдруг невесомым. Тогда Георгий еще плохо представлял себе состояние невесомости. Полупетля с переворотом позволила Добровольскому занять в небе такую позицию, что он поменялся ролями с «противником» и начал его преследование. Вскоре самолет «старика» оказался на перекрестии прицела. Жора нажал гашетки, и строгая лента фотокинопулемета зафиксировала финал этой воздушной схватки в его пользу.

— Вот чертяка! — восторгался «старик» во время разбора полетов. — Дожал-таки меня! Я, было, потянулся за ним, но в глазах потемнело. Пришлось ручку от себя отдавать. Пока очухался, смотрю, он уже у меня на хвосте сидит. «Салаги» скоро нас зажимать станут!

Были на первых порах и промахи. Ранним утром, когда погода, как говорят в авиации, «миллион на миллион», отрабатывали взлет-посадку. Элементы — сложные в технике пилотирования. В курилке от «стариков» Жора слышал, что за лихачество во время взлетов и посадок авиация заплатила самой большой кровью. И сделал вывод: надо быть очень внимательным. Георгий в совершенстве отработал это полетное упражнение и выполнял его всегда отлично. Вот и сегодня он произвел несколько взлетов и посадок. Появилась уверенность, а за ней незаметно и коварно подкралась самонадеянность. Остался последний на этот день полет. Взлет совершил по всем правилам, правда, несколько раньше, до набора скорости, задрал машину. Самоанализа, как это делал всегда, не произвел. При заходе на посадку обнаружил, что промазал, но из чувства самолюбия на второй круг не пошел. Довернул машину и круче, чем это положено, на большой скорости начал подход к полосе. Произвел выравнивание, но посадку не рассчитал и несколько раз «скозлил». В общем-то, со стороны все выглядело не так страшно. Небольшая «пенка» и все. Зарулил на стоянку. Пожилой техник самолета укоризненно качал головой.

— Думал, в субботу хоть домой вовремя уйду, но после такой посадки полсамолета придется разобрать, чтобы посмотреть, не полопались ли трубопроводы, нет ли трещин в подшипниках шасси, — хмуро выговаривал он Добровольскому.

Жора покраснел. Вспомнил училищные разговоры по душам о работе техников и механиков. Нелегкая работа у технического состава. Днем и ночью, под дождем и в холод техники делают все, чтобы самолеты были исправны и всегда готовы к полетам. Не раз видел Жора, как усталые «технари» только идут с работы, когда летчики уже успевают отдохнуть, поиграть с детьми, помочь женам. Эти трудяги авиации не покидали аэродрома до тех пор, пока были хоть малейшие сомнения относительно исправности самолета.

Острота завязла в зубах. Стыдно. Нужна была отдушина, которой нередко для него являлось любимое с детства море. После разбора полетов, где ему еще раз напомнили о неудачной посадке, Жора на попутной машине поехал на пляж. Еще к полудню ветер над аэродромом усилился и сейчас еще больше крепчал. Стоя в кузове грузовика, Жора предвкушал встречу с любимой безбрежной стихией.

Он любил посидеть на берегу, поразмышлять под рокот прибоя. Сегодняшние полеты оставили горечь и неудовлетворенность собой: было над чем подумать. Поднимаясь на холм, за которым открывалась уже береговая черта, он слышал, как тяжело дышит штормящее море. И вдруг оттуда донеслись тревожные крики. Жора ускорил шаги.

С вершины холма он увидел в пенных водоворотах голову девушки, которая, выбиваясь из сил, боролась с ревущими накатами. Размышлять было некогда. Жора, сбросив на ходу одежду, уверенно прыгнул под самый гребень волны и, вынырнув, тут же подхватил тонущую. Поймав более слабый накат, он вместе с девушкой выбросился на берег. Но море не собиралось расставаться со своей жертвой, и откатывающаяся волна вновь потащила их в хрипящий галькой пенный бурун. Подбежавшие люди помогли удержаться, подхватили девушку, вытащили на берег. Некоторое время она была без сознания. Видимо, успела наглотаться воды, да и напугалась. Жора подоспел очень вовремя. Вскоре ее привели в чувство и увезли на «скорой». Скрипнул на зубах песок, и, несмотря на недавнее огорчение по поводу неудачного полета, была и радость сегодняшнего недаром прожитого дня.

VI

Прошло много лет. Летная служба Добровольского продолжалась, но теперь в группе советских войск в Германии. Служба за рубежом предъявляет особые требования к офицеру, и особенно к офицеру-летчику.

И Георгий Добровольский делал все, чтобы соответствовать этим требованиям. Он, как губка, вбирал в себя опыт, накопленный летчиками-«стариками», и делился им с более молодыми.

Именно в это время местная газета всю вторую страницу посвятила Георгию Добровольскому, поместив очерк под названием «Верность присяге». Вот выдержки из него.

…Летчик Добровольский безупречно служит любимой Родине.

Жизнь и боевая учеба старшего лейтенанта Добровольского — яркое свидетельство того, как надо выполнять военную присягу.

Во всех своих делах и поступках летчик руководствуется правилом: всегда на своем посту быть полезным Родине.

…Летная книжка — своеобразная биография летчика. В ней регистрируется каждый его шаг в небо. Отметки «отлично» и «хорошо», чаше «отлично».

Старший лейтенант Добровольский имеет немалый опыт, отлично владеет техникой пилотирования. Являясь командиром экипажа, старший лейтенант Добровольский умело воспитывает подчиненных. Личным примером показывает, как надо нести службу за рубежом родной земли.

«Честно служите своему народу, никогда не отступайте от священной клятвы», — учит он подчиненных…»

Однажды к нему обратилась редакция газеты с просьбой выступить и поделиться с летчиками своим опытом воздушного боя.

И вот под рубрикой «Говорят мастера воздушного боя и снайперской стрельбы» появилась статья уже капитана Георгия Добровольского «Осмотрительность — важнейшее качество летчика». Добровольский писал:

«…Особенно важна осмотрительность в боевой обстановке».

Недаром фронтовики говорили: «Первым увидел врага — значит победил». И это понятно. Летчик, первым обнаруживший самолет противника, имеет ряд преимуществ перед ним. Он может занять более выгодное положение для атаки, как по направлению, так и по высоте, а значит — и скорости. При этом он имеет возможность использовать средства маскировки и нанести врагу удар внезапно, поразив его с первой атаки…»

Труд постоянный, упорный, вдохновенный, помноженный на высокое сознание долга перед Родиной, сделал Добровольского отличным летчиком. В 1954 году его приняли в Коммунистическую партию. Это было большим событием в жизни Георгия.

Месяцы на чужбине тянутся томительно, длинно, особенно когда из-за непогоды, либо по каким-то другим причинам временно прекращаются полеты. Он любил полеты, любил, когда двигатель на форсаже, поддержанный пороховыми ускорителями, стремительно выносил самолет на большую высоту. Любил Георгий полеты и в слякотную погоду, с противным моросящим дождем, когда разрешали летать в сложных метеоусловиях. В это время как-то особенно обостряются чувства. И прямо-таки наслаждение доставляли ему мгновения, когда истребитель, рассекая пелену промозглой облачности, выскакивал в синеву неба, чтобы выкупаться в лучах солнца.

Приближения отпуска пилоты ждали с нетерпением. Ведь отпуск — это родная страна, встречи с близкими, друзьями.

…Георгий как летчик и командир-воспитатель начинает остро ощущать недостаток теоретических знаний. Приходящая в полк молодежь была более подкованной. Самообразования Георгию не хватало. Добровольский решает поступить в Краснознаменную Военно-воздушную академию. К этому времени он уже служит в Прибалтике. Женат. Обучает молодых летчиков, много и увлеченно летает сам. Но чтобы поступить в академию, тоже нужны знания. И вот теперь в семье двое учащихся: Людмила перевелась из Одессы на заочное отделение Ленинградского университета, а Георгий начал штудировать подготовительную программу для поступающих.

^{Приземлился…}

И труд не пропал даром. Добровольский сдал вступительные экзамены в академию и начал учиться. Учеба давалась нелегко, но тем приятнее были победы.

Георгию везло на встречи с хорошими людьми. В полк прибыл молодой инженер-лейтенант, недавно закончивший академию имени профессора Н. Е. Жуковского. Очень скоро Михаил познакомился с капитаном Добровольским.

Впоследствии, вспоминая об этой встрече, Михаил говорил:

— Я не знаю чем, но Жора как-то в положительную сторону отличался от других летчиков. Мне сказали, что меня ищет капитан Добровольский, хочет получить консультацию по математике. Летчики все шли в кожанках, но я почему-то сразу угадал Добровольского. Что бросилось в глаза? Пожалуй, внешний вид: очень подтянутый, даже щеголеватый. Мы познакомились.

Дружба Георгия и Михаила положительно влияла на обоих. Они очень много читали, обмениваясь потом мнениями о прочитанном, спорили, шутили. Любили приятели, собравшись вместе перед каким-нибудь праздником, написать в стихотворной форме приветствия; писали и посвящения ко дню рождения товарищей. Четверостишия порой были настолько точными и меткими, что превращалось в своеобразный полковой фольклор. Но основным, конечно, в семье Добровольского была учеба. До поздней ночи светилось окно в их доме. Нередко забегал после работы на этот огонек Михаил. Делился новостями, рассказывал две-три смешных истории, а потом подсаживался к друзьям, помогая им разобраться в сложных математических выкладках. Миша и сам много работал: готовился к защите диссертации. В условиях строевого полка это почти невыполнимая задача. Но он успешно шел к цели.

Георгий и Людмила, чем могли, старались скрасить холостяцкий быт своего друга: подкармливали его домашними пирогами, поили чаем с душистым вареньем.

В 1959 году хлопот в семье прибавилось, но добавились и неповторимые радостные переживания: родилась дочь. Георгий после полетов прибежал к родильному дому с огромным букетом цветов, но, как и следовало ожидать, к Людмиле его не пустили. Переговоры велись через посредничество дежурной медсестры. На другой день вместе с передачей к Людмиле попало его письмо:

«Милуська, радость моя ненаглядная!

Как вы себя там чувствуете, как аппетит и настроение? Говорят, у вас очень жарко. Как тебе, наверное, тяжело лежать в эту духотищу! Я готов ругать свое любимое лето на чем свет стоит и даже разлюбить его за те дополнительные мучения, которые оно приносит вам. Никакого внимания не обращай, есть ли у тебя аппетит или нет. Ты когда кушаешь, то думай о нашей девочке, о ее аппетите (неужели у нас уже есть кто-то, кто не просто просит кушать, а даже требует!), и я уверен, что ты даже будешь просить добавку! Мне понравились вчерашние переговоры с участием посредника (все как положено на настоящей дипломатической арене) в отношении того, как назвать нашу девочку. Ведь это просто колоссально: обязанности, первый отчетный шаг перед будущим, первая ответственность! Прошу дать последнее интервью для опубликования в печати!!! Маринка, да? Я, например, вчера остаток дня и сегодня называю ее только так и, кажется, даже не на шутку привык! Имя чудесное и звучит хорошо. Ты написала вчера, что она плачет. Все это неправда! Девочка наша по разным пустякам не станет расстраиваться и хныкать. Маринка просто радуется жизни и поет от всей души!

^{Георгий с женой Людмилой и дочерью Мариной}

Сегодня я чувствовал, как она, в первый раз в своей жизни, держала вместе с тобой кулачки за благополучие в моих полетах. И, конечно, все было исключительно хорошо: мои «черти» летали на «отлично с плюсом» и никаких неполадок ни с техникой, ни с организацией полетов не было!.

Я не верю в то, что она еще не говорит «папа». Ты скрываешь от меня, признайся!.»

Посылая по поводу рождения дочери телеграмму отцу, Георгий писал:

Добровольскому Т. ТЯ дочь родил. Ура! Ура!Она красива и стройна.Блондинка, кажется, она.Три с половиной килогра.Папа Жора.

Время шло. Жила семья. Рос ребенок. Незабываемы дни, когда дочь впервые, подтянувшись, стала в кроватке, впервые сказала: «Мама, папа!» Придерживаясь за палец отца, топала по комнате, ползком на четвереньках, смешно подтягивая под себя ноги, залезала под стол и оттуда звала отца последовать ее примеру. Когда дочь укладывалась спать, вместе переделав все мелкие и крупные дела по хозяйству, Георгий и Людмила садились за учебники.

Добровольский в срок отправлял в академию контрольные и курсовые работы. Они возвращались зачтенными. Помимо чисто академической программы, Жора интересовался новинками в авиации, изменениями в тактике воздушного боя. Все, что считал полезным, старался проверить в воздухе и, если получалось, тут же рассказывал и объяснял товарищам, а при необходимости и показывал. В этот период шло освоение новой техники, отрабатывались приемы дальнего всепогодного перехвата с помощью самых современных стрелковых радиолокационных прицелов. Приобретя опыт, командир звена старался добиться, чтобы все звено летало, как он.

Он всегда был в окружении людей, любил их, и они отвечали ему взаимностью.

Последний год учебы в академии был особенно напряженным. И вот Георгий возвратился в часть с академическим дипломом. Неожиданно его вызвали в политотдел и предложили должность заместителя командира по политчасти без отрыва от летной работы.

Он согласился.

Казалось бы, забрался в кабинет и безвылазно работай, работай… Забудь о том, что есть ручка и педали управления истребителем, о том, как от движения рычагов сектора газа радостно набирает обороты турбина и разгоняет стремительно и легко послушную тебе машину. Ведь теперь ты, прежде всего, должен думать о людях, об их радостях и невзгодах. Но именно люди со всеми их прекрасными качествами и недостатками сидят под прозрачными колпаками фонарей уходящих в небо истребителей: стоя на земле вблизи старта, можно видеть их напряженные, сосредоточенные лица в шлемофонах и кислородных масках; они копошатся во внутренностях самолета, подготавливая его к вылету; сидят за баранкой топливозаправщиков и специальных машин; снаряжают ракеты и подвешивают бомбы; прыгают с парашютами. И, конечно же, основное место приложения их усилий — аэродром. Вот куда, в основном, и переместил свое рабочее место, свой кабинет новый замполит Георгий Добровольский. Летая в строю звеньев, эскадрилий полка, замполит чувствовал, что он не теряет летного мастерства и не порывает тесных уз с живым организмом части.

День замполита настолько насыщен, что, кажется, не передохнуть. При четкой организации своего времени он успевал летать, принимать участие в жизни подразделений, организовывать досуг личного состава, побывать с Людмилой в кино и театре и, конечно же, поиграть со своей любимицей — дочерью Маринкой. Стиль работы нового заместителя командира по политической части основной массе людей пришелся по душе, действительно помогал им работать, решать многие вопросы жизни, быта. Они всегда могли рассчитывать на реальную помощь и заботу замполита. Но были и такие, которым это стиль оказался не по нутру: если раньше отлынивание от общественных поручений, плохие взаимоотношения в семье можно было объяснить большой занятостью на аэродроме, переутомлением и т. д., то теперь отговора не проходила — ведь в аналогичных, а может быть, в еще более жестких условиях работал замполит. Приходилось таким перестраиваться, что заметно отразилось на общем климате жизни части. Вспоминая этот период, Людмила говорила, что Жора очень уставал, но эта работа приносила ему большое удовлетворение. Он весь сиял, светился каким-то внутренним светом, если в течение дня ему удавалось сделать что-то доброе людям, и тогда он об этом с удовольствием рассказывал жене. Но бывали дни неудачные, когда ему не удавалось, например, найти общего языка с человеком. Приходя вечером домой, Жора был задумчивым и грустным. Он подвергал тщательному анализу свои действия, сказанные слова. Почему его не понял человек, чем он его мог обидеть? Что сделал не так?

При всем своем человеколюбии замполит был достаточно строгим. Георгий Добровольский не мог спокойно пройти мимо разгильдяйства, чванства, подлости, лодырничества, люто ненавидел подхалимов и наушников. Сталкиваясь с людьми, не лишенными этих качеств, он говорил с ними открыто, не скрывая неприязни и своего отношения к подобного рода недостаткам.

А в семье, несмотря на многие сложности и трудности в работе, Жора оставался ровным, чутким и внимательным. Его теплые и хорошие письма брату помогали тому правильно входить в жизнь. Тем более, что Саша был пленен юношеской мечтой Жоры стать моряком, и все его помыслы были направлены к «дальним огням маяков».

Людмила говорила как-то своей подруге: «За всю нашу жизнь он ни разу не сорвался, не нагрубил, не оскорбил меня, хотя, конечно, я не всегда была права. Он мягко и беззлобно умел парировать мои нападки. Сводил на нет ссору или беспредметный спор, а потом, когда буря утихала, мы вместе смеялись над глупостью и нелепостью стычки. С ним легко дышалось и хорошо жилось…»

* * *

…Большой неожиданностью для всего человечества был первый космический старт Юрия Гагарина. Летчики, в общем-то, чувствовали, что близится этот час, но не думали, что придет он так быстро. С волнением обсуждалось это событие в среде авиаторов. За первым стартом последовал взлет Германа Титова. В заоблачные выси вырвались совсем молодые пилоты. И каждый летчик где-то внутренне примерялся: а мог бы он полететь в космос?.

Внутренняя примерка не прошла и мимо Добровольского, но написать рапорт с просьбой направить в отряд космонавтов он не решался: считал, что делать это очень нескромно, и в свои тридцать два года думал, что, наверное, уже староват для полетов в космос. Но чувство неудовлетворенности, чувство хорошей зависти осталось.

Обычные будни замполита части иногда прерывались вызовом в округ на совещания командиров и политработников. Георгий Добровольский спокойно относился к этим вызовам: он был уверен в своей работе. Бытует мнение: если вызывает большой начальник и неожиданно — значит, жди неприятностей. И вот такой вызов последовал в начале 1962 года. Вызывал командующий. В приемной пришлось немного подождать. Пригласили в кабинет. Вошел, и в лоб был встречен неожиданным вопросом: «Как у тебя здоровье?» На какое-то мгновение замешкался, соображая, какая взаимосвязь между вызовом и здоровьем, но ответил спокойно: «Здоровье хорошее. Не жалуюсь. Готов выполнить любое задание».

Командующий улыбнулся и сказал: «Вот мы тут посоветовались и решили рекомендовать тебя в отряд космонавтов». Командующий, чуть сощурив глаза, наблюдал за Добровольским. Ему давно нравился этот вдумчивый пилот с хорошей выправкой, о котором очень хорошо отзывались товарищи по работе, командиры и подчиненные.

— Ну, что с тобой? Согласен? Или подумать тебе надо? — удивленный заминкой, проговорил генерал. Георгий ответил:

— Согласен! Я просто не могу сказать в ответ ничего, настолько это для меня неожиданно. Я очень рад!

Несколько ошарашенный вышел Добровольский из штаба — настолько действительно неожиданным все было. Просто не верилось, и он боялся расплескать эту радость, до конца еще не осознав ее сам. В части рассказал пока только другу Мише. Тот искренне порадовался за него.

И опять работа, работа, с радостями и невзгодами. Но не было дня, чтобы он не вспоминал о разговоре с генералом. Дни шли, а вызова все не было. «Может быть, передумали или забыли, — мелькала мысль. — Ведь таких, как я — тысячи». Огромным усилием воли он все-таки сумел отключить себя от мыслей о космосе и продолжал работать, летать и заниматься всеми делами, за которые отвечает замполит. Только жена и Миша видели, как погрустнели его глаза.

И все-таки, когда чего-то очень ждешь, как правило, ожидаемое бывает неожиданным. Вызов пришел. Собрав небольшой дорожный чемодан, Георгий Добровольский уже в который раз отправился в столицу. Правда, раньше он бывал в Москве проездом, потом ездил в академию. Теперь он ехал на новый экзамен, который должен был круто изменить всю его дальнейшую жизнь.

VII

Госпиталь расположился в довольно тихом, уютном месте. Лишь редкие автобусы и легковые машины нарушают тишину улиц, да где-то вдали слышен перестук колес и гудок электрички.

Честно говоря, с детства Жора не питал особых симпатий к медицине и медицинским учреждениям. «Хорошие люди медики, но хотелось бы всю жизнь прожить без их помощи», — говорил он.

И вот сейчас он должен пройти маленькую деревянную проходную, предварительно показав вахтеру направление, и отдать всего себя в ведение медицины. Георгий был наслышан, что проверка при отборе в космонавты проводится настолько тщательно, что могут обнаружиться какие-нибудь скрытые дефекты в здоровье, которые не замечали врачи раньше, при прохождении ВЛК — врачебно-летной комиссии. Пессимисты даже пугали: «Будешь проходить комиссию на космонавта, а снимут даже с летной работы»…

Такие случаи были, и Георгий о них знал.

Проходная позади. Сдал дежурной медсестре личные вещи. Переоделся в госпитальное белье, получил халат и тапочки. И сразу стало как-то не по себе. Кругом в таких же халатах ходили люди. Были тут летчики, прибывшие на обычную ежегодную ВЛК, были уже списанные с летной работы пилоты, пожилые люди, проходящие комиссию на предмет увольнения в запас, и больные, проходившие курс лечения.

Георгий присматривался к окружению: наверное, среди них есть и ему подобные. Обратил внимание на одного рослого летчика, но тут же решил, что таких длинных, наверное, в космонавты не берут. Впрочем, приглядевшись, Георгий понял, что они примерно одного роста. Привлекла в этом белокуром с вьющимися волосами человеке с мужественными чертами лица какая-то внутренняя собранность и целеустремленность. «Наверное, все-таки мы по одной причине здесь», — решил Георгий.

Разговорились. «Владимир Шаталов», — представился новый знакомый. Вскоре выяснилось, что они даже служили некоторое время в одном округе. Причина пребывания в госпитале у них действительно была одна и та же. Присмотревшись, убедились, что здесь таких немного.

Пошли тревожные дни, когда каждый мог познать горечь несбывшейся мечты: малейшее отклонение в здоровье от нормы — и возникнет непреодолимая преграда.

Началось со сдачи анализов. Они в норме. Значит, первая ступенька в барьерном беге по медицинским лабораториям позади. Сколько еще препятствий?! Об этом знали только врачи, которые «наизнанку выворачивали» организм: осматривали, просвечивали, прослушивали. Когда осматривал хирург, обратил внимание на шрамы на запястьях рук.

— Что это? — спросил он.

— Следы из далекого детства, — грустно улыбнувшись, сказал Георгий.

Врач не допытывался, но потребовал, чтобы Жора повращал кистями, согнул и разогнул по очереди все пальцы, и, убедившись в отсутствии дефектов, медицинским неразборчивым почерком написал заключение. В конце можно было прочесть: здоров.

Подходя к дверям каждого нового кабинета, Жора чувствовал, как сердце начинает отсчитывать шаги. «Неужели за этой дверью находится стена, через которую не перепрыгнешь?» — каждый раздумал он.

Но вот пройдены все кабинеты. Врачи единогласно решили, что его организм здоров. Отмучился?! Нет. Теперь предстояли специальные исследования, после которых, можно сказать, лишь приоткрывалась дверь в отряд космонавтов. А ведь именно здесь вполне здоровые ребята срезались. Значит, кроме здоровья, нужны были еще какие-то качества.

Человеческий организм способен воспринимать огромное количество информации, поступающей к нему через органы чувств, перерабатывать ее, запоминать и при необходимости применять в определенных условиях. Но при этом он может по-разному реагировать на показания приборов и сигнализаторов. У одних людей скорость реагирования высокая, у других замедленная. Это и проверяется во время исследования на специальных тестах.

Одним из наиболее сложных экспериментов была проверка на черно-красной таблице Шульца. Сложность выполнения задания заключалась в том, что на таблице, разбитой на сорок девять квадратов с двадцатью пятью черными цифрами и двадцатью четырьмя красными, нужно было производить подсчет суммы, состоящей из черной и красной цифры, при этом сумма должна быть равна двадцати пяти. Черные цифры шли в возрастающем порядке, а красные в убывающем. Кроме всего, при проведении эксперимента вводились дополнительные световые и звуковые помехи в виде отсчета этих же цифр, но в ином порядке. Необходимо большое усилие воли испытуемого, чтобы отстраниться от всех помех и избирательно вести правильный отсчет. Сбившись однажды, нужно не растеряться и продолжать эксперимент.

Когда Добровольскому объясняли условия и поставили задачу, он мысленно настроил себя на то, что находится в полете и выполняет сложный всепогодный перехват, когда нужно отключиться от хаоса звуков и шумов, врывающихся в уши через шлемофон, все внимание сосредоточить на приборах. Правильный внутренний настрой позволил ему пройти и через это испытание. Правда, после него в глазах рябило. Георгий почувствовал испарину на лбу, неприятно прилипла майка к спине между лопатками.

Психологических проб было много. Одна из них — на проверку зрительной памяти. Испытуемому показывали более десятка приборов с разной ценой деления шкалы. Необходимо было быстро прочесть показания приборов, а потом выйти в другую комнату и нарисовать их, изобразив положение стрелок на шкалах. В кабине самолета при выполнении полета летчик успевает отслеживать показания многих приборов. Он как бы каждое мгновение мысленно фотографирует приборную доску. Зрительная память пилота помогла Добровольскому пройти и эту пробу. Но и это был еще не конец.

Еще и еще продолжались испытания. И на запоминание текста, и на запоминание пропущенных букв, слов при наличии острого дефицита времени. Тут не только смекалка нужна была, но и эрудиция, чтобы после вставленных букв не получилось вместо «орел слетел с высокой скалы из-за туч» — «осел лежал с высокой скалы куч». Иногда получались смешные словосочетания, но испытуемым в это время было не до смеха: терялись баллы, возможно, именно те, которых не хватит, чтобы пройти эту сверхпристрастную и очень строгую комиссию.

Была проверка и на вестибулярную устойчивость. Добровольский не укачивался ни на качелях, ни во вращающемся полосатом «барабане» даже при воздействии электрических раздражителей на вестибулярный аппарат.

«Он у меня по-моряцки загрублен и качку не воспринимает», — говорил Жора много лет спустя.

Но в этот день, то ли от волнения, то ли от перенапряжения экзаменационной обстановки, но «тошнотики» ощущались, хотя кроме него самого никто ничего не заметил. Последний медицинский экзамен, которого, впрочем, Георгий Добровольский не очень боялся, — центрифуга. С перегрузками он неоднократно сталкивался во время полетов на истребителе при выполнении фигур высшего пилотажа и при проведении учебных воздушных боев. Правда, поговаривали, что не так страшна центрифуга, как ее «шпионы» — датчики, наложенные на испытуемого и соединенные с записывающей аппаратурой. Они могли уловить сбой дыхания, кратковременную потерю сознания, которую не ощущает даже сам человек, перебои в сердечной деятельности под воздействием перегрузок.

Георгий влез в кабину центрифуги. Она чем-то напоминала кабину самолета. Затянута привязная система. Медики и инженеры покинули зал, где должна раскручиваться капсула. Оставшись наедине с необычным аппаратом, Георгий еще раз мысленно воспроизвел операции, которые ему необходимо выполнять, и приготовился к эксперименту. Было слышно, как включились механизмы, приводящие в движение центрифугу. Медленно, как бы нехотя, сдвинулась кабина и начала разбег по окружности зала. Скорость вращения нарастала. По мере ее увеличения Георгий чувствовал, как тело плотнее вдавливается в сидение, и, казалось, какая-то неведомая сила хочет расплющить его и подогнать под обводы кресла. Руки отяжелели, и с большим трудом ему удавалось оторвать их от подлокотников. Казалось, они прилипли и при поднимании за ними тянется густая клейкая масса. Серая пелена подступала к глазам. Потом она сменялась алой пеленой и снова серой. Чувствовалось, как кровь, будто в сосуде, то приливает к голове, то отливает к ногам. Но это не ново, все он уже не единожды прочувствовал в полете. Разница только в длительности ощущений. Ему казалось, что воздействие перегрузок на центрифуге гораздо более растянуто, чем в самолете. Вдруг скорость вращения начала падать. «Неужели медики досрочно прекратили эксперимент, потому что датчики уловили отклонения от нормы?» — мелькнула мысль. Ведь в самолете и при выведении из пикирования он чувствовал гораздо большие перегрузки…

— Все в порядке. Переносимость отличная, — успокоил врач, уловив тревожный взгляд Георгия.

Потом — дополнительные проверки окулиста и отоларинголога, невропатолога и хирурга. Однако чувствовалось, что все уже позади. Добровольский прошел все туры медицинской экспертизы. Врачи довольны. У медиков нет возражений. И вот Георгий снова на вокзале. Поезд мчит его к месту службы, а на душе все-таки тревожно: «А вдруг это еще не все?! Вдруг еще потребуются какие-то проверки?»

Мелькают полустанки и станции больших городов, где клокочет жизнь. Скорее домой. Там ждут жена, дочь, друзья; там кипит своей неуемной работой аэродром. После такого перерыва придется получать вывозные на спарке. Он уже мысленно чувствовал себя дома. А там все было действительно так, как он себе представлял: ждали все, кто ему близок и дорог.

Полеты, работа на время вытеснили томление ожидания. Миша, который был посвящен в события, происходившие в Москве, вспоминал, что Георгий как-то преобразился: ходил веселый, жизнерадостный; добрая открытая улыбка не сходила с его лица.

Незадолго до отъезда в Центр подготовки космонавтов пришел приказ о присвоении Добровольскому очередного воинского звания — майор.

А вскоре по приказу из Москвы семья начала готовиться к переезду. Перед отъездом Георгий предложил Мише сфотографироваться на память.

— Будешь знаменитостью — не забывай, — смеялся Миша, — а забудешь — у меня останется вещественное доказательство, и я тебе напомню.

Георгий знал цену дружбе. Со своими товарищами он постоянно поддерживал связь и добрые контакты, не ленился писать письма, которые были проникнуты таким вниманием, что друзьям, даже не любителям писать, совестно было не отвечать.

Полковые друзья тоже не забывали бывшего своего замполита. Ко дню рождения прислали сувенир: над планетой Земля мчится космический корабль. И написали: «Жми, Жора!». В ответном письме он писал: «Передай, пожалуйста, всему личному составу: «Служу Советскому Союзу!», а Борису Петровичу, что я очень тронут вниманием».

^{Отец и сын Добровольские}

Мише Георгий писал: «…У меня не всегда все идет гладко. Иногда лучше, а иногда и хуже других. Как всегда в таких случаях я внутренне очень переживаю, сам себя терзаю и подвергаю все страшному анализу…»

Новое место службы Добровольского называли Звездным. Учась в Военно-воздушной академии, Георгий не раз проезжал эти места.

Именно здесь всего в нескольких домах поселились космонавты с семьями и многие из тех, кто принимал активное участие в подготовки звездных стартов.

Жизнь в Звездном началась с занятий по общекосмическим дисциплинам, а потом по теории космического полета, конструкции космических систем, астронавигации и т. д.

На экзаменах и зачетах преподаватели порой удивлялись, как за такое короткое время слушатели успевали впитать в себя столько знаний. Вспоминая этот период в учебе, Добровольский говорил: «Наше желание слетать в космос было столь высоко, что все, что в нас впихивали преподаватели, умещалось, как в растягиваемую емкость, и не проливалось. Мозг насыщался, но не перенасыщался потоком знаний».

Не только теорией космонавтики были заняты слушатели. Здесь, в Центре подготовки космонавтов, из них готовили всесторонне грамотных и физически закаленных и тренированных людей, готовых к большим физическим и моральным перегрузкам. Физподготовка была целенаправленной — для развития выносливости, вестибулярной устойчивости, координации тела, быстроты реакции.

Космонавты бегали по пересеченной местности, ездили на велосипедах, играли в хоккей, футбол, волейбол, теннис. Для выработки вестибулярной устойчивости использовались специальные снаряды: батут, качели… И, что особенно радовало Георгия, наряду со специальными тренировками будущие космонавты много летали на самолетах разных типов и прыгали с парашютом.

Более всего полюбились Добровольскому спортивные тренировки в бассейне. С трамплинов различной высоты можно было выполнять прыжки в воду, делая при этом ласточку, спады, перевороты, причем движения его были красивые, отточенные. Здесь с ним соперничать мог только Герман Титов.

С нетерпением ждал Добровольский и парашютных прыжков. Прыгал он всегда спокойно, уверенно, без тени сомнения. Инструктору, руководившему прыжками, нравилась техничность Георгия. Задания на прыжки непрестанно усложнялись: с продолжительной задержкой, на точность приземления, прыжки в воду. Георгий выполнил норму парашютиста-спортсмена первого разряда.

Покидая госпиталь после комиссии, Добровольский думал, что еще не скоро вплотную опять столкнется с врачами.

Но дотошные врачи отсутствовали только при проведении специальной космической, чисто технической подготовки. В остальных случаях они были постоянно рядом, организм космонавтов находился под их неусыпным контролем. И это еще не все. Целый комплекс тренировок проводился врачами и при их участии. Если в госпитале Добровольский миновал такую «экзекуцию», как проверка на «жаропрочность», то в Центре подготовки космонавтов он попал в руки врача, руководившего тренировками в термокамере.

Предполагалось, что в случае отказа системы терморегулирования на борту космического корабля, космонавту в пределах примерно часа (до выполнения посадки) придется работать в исключительно тяжелых условиях, когда температура в кабине может подняться до шестидесяти — семидесяти градусов. При тщательном контроле за состоянием организма космонавта врач в термокамере знакомил будущих исследователей космоса с влиянием на него больших температур. При этом предлагал выполнять даже некоторые задания.

Георгий вышел из термокамеры похудевшим на несколько килограммов, а потом, за обеденным столом с удовольствием восполнял потери холодным квасом, заботливо приготовленным поварами летной столовой.

Взятые на другой день анализы подтвердили, что организм Добровольского стойко перенес температурные перегрузки. Начался тренаж и исследования на беговой дорожке, где, обклеенный медицинскими датчиками, с маской на лице для отбора выдыхаемого воздуха, космонавт приноравливался к меняющемуся ритму убегающей из-под ног резиновой черной площадки. Но все эти приборы и тренировки в термокамере, барокамере, на беговой дорожке и тренажерах по закалке вестибулярного аппарата не шли ни в какое сравнение с сурдокамерой, о которой Георгий много уже слышал. Это камера полной изоляции и тишины. Знатоки утверждали, что состояние одиночества, оторванности от внешнего мира позволяет заглянуть человеку поглубже в себя.

VIII

В терминологии врачей, занимающихся проблемами подготовки к космическому полету, существует понятие «сенсорный голод». Это состояние человека вызывается отсутствием или недостатком информации от раздражителей, поступающей в мозг из внешней среды. Как показали эксперименты, этот «голод» способен подвергнуть человека ничуть не меньшему испытанию, чем голод из-за отсутствия пищевых припасов.

Георгий раньше читал об американских экспериментах, в которых у людей из-за неподвижности или однообразия движений и поступающей информации начинался нервный психоз, появлялись галлюцинации, психические расстройства, терялось чувство времени. Испытуемые, участвовавшие в таком эксперименте, как правило, просили прекратить его досрочно. По-иному подошли к этому вопросу советские ученые. Они предложили испытуемым ритм жизни, приближенный к реальному космическому полету, когда человек, находясь один в замкнутом пространстве корабля, выполняет все присущие для сложившейся ситуации операции и действия. Важно, чтобы в непривычных условиях тишины и одиночества космонавт верил в необходимость того, что делает.

Ребята, ранее побывавшие в сурдокамере, делились с Георгием впечатлениями. Каждый человек реагировал по-своему. У одних неожиданно прорезался талант к рисованию, другие пробовали свой голос, чего никогда до «сурды», как окрестили сурдокамеру, не делали, третьи стали писать неплохие стихи, четвертые осваивали технику письма левой рукой. Но все это — в часы досуга. В остальное время они активно действовали, выполняя задания по программе.

Незадолго до посадки в сурдокамеру Добровольский заглянул в пультовую лабораторию, где инженеры и врачи подготавливали аппаратуру к работе. Он с любопытством осматривал новшества радио и электроники для проверки психофизического состояния испытуемых. Настроение у него было очень хорошее, и он шутил:

— Всю эту технику хотите направить против одного, и к тому же замурованного в тишине человека?! А скажите, доктор, вот я отсижу в этой камере и уже тогда полечу?

Врач засмущался. Добровольский прекрасно понимал, включение его в состав экипажа — не во власти врача, к которому он обратился.

И вот Георгий на пороге сурдокамеры. Последнее шутливое прощание с инженерами и техниками, обслуживающими эксперимент, напутствие врача-психолога, руководителя работ.

— Девушки, не забудьте традицию: я очень люблю цветы, — шутит Добровольский, обращаясь к лаборанткам.

Действительно, уже стало традицией — выходящего из эксперимента космонавта, как после полета, встречать с цветами.

Щелкнули замки двери, прочно отгородившей Георгия от окружающего мира. Он с некоторым любопытством осматривал свое новое местожительство. Здесь предстояло провести десять дней.

«Вот на гауптвахте я, кажется, не сидел. А «губа» подходящая!» — подумал Георгий.

В этом несколько вытянутом, прижатом с потолка помещении, напоминавшем барокамеру, в которой ему уже приходилось сидеть, были довольно комфортабельные условия, и оно совсем не напоминало камеру гауптвахты, а скорее — кабину большого транспортного самолета типа «Антей». Множество приборов, сигнальных лампочек, тумблеров и кнопок находилось на пульте, возле которого стояло удобное кресло. Взгляд Добровольского скользнул по приборам. Пока их стрелки спокойно застыли на нулевых отметках, но скоро приборы и лампочки оживут. Они будут единственными и беспристрастными свидетелями того, какую человек, ступивший сюда, проявит смекалку, быстроту реакции, выдержку, понимание. Проверяется его память, его чувствительность, его восприятие окружающей обстановки. А пока Георгий продолжал осматривать камеру.

Справа от входа, в углу, — холодильник. В нем хранится запас пищи на все десять суток. Недалеко от холодильника санузел. Во всю ширину камеры топчан, покрытый толстым поролоном. Но простора так мало, что все разом умещается в поле зрения. Рядом со столом удобное мягкое кресло с откидывающейся спинкой. Кресло из серии тех, что устанавливаются в салонах пассажирских самолетов. Справа, внизу у столика, смонтирована трехстепенная ручка управления для выполнения ряда операций, запланированных программой эксперимента. Слева от ручки закреплен телеграфный ключ. Георгий отстучал имя дочери — Марина — и задумался: как мир полон условностей! Такое родное имя можно, оказывается, превратить в точки и тире. Глаза почему-то время от времени останавливаются на вмонтированных в стену видеоокнах. Эти телеглаза уже начали следить за Георгием. Ему даже показалось, что где-то в глубине за телеобъективами — смеющиеся глаза лаборанток Лиды и Нины.

Георгий уселся в кресло. Время выполнять тесты по программе эксперимента подошло. Он разложил на столике принесенные с собой вещи: справочник по астрономии и математике, стопку белой бумаги, бортжурнал, карандаш и кусок дерева. Теперь можно и поразмышлять на досуге:

— Ну вот, товарищ Добровольский, мы и остались с тобой один на один. Про камеру эту мы с тобой наслышаны. Теперь предстоит все проверить на себе. Оказывается, для того, чтобы полететь в космос, нужно пройти и через это «чистилище». Надо — так надо. Может быть, действительно, в длительном полете придется встретиться с подобной ситуацией. Итак, начнем с бортжурнала.

Георгий от начала до конца пролистал жесткие странички, нумеруя их: во всем должен быть порядок. Сделал первую запись: «26 февраля 1964 года. Среда.

В 13 часов закрыли дверь сурдокамеры. Товарищи «со слезой во взоре» попрощались и пожелали доброго пути. Осмотрелся. Начал готовить для себя записи. В 13. 50 закончил накладывать датчики».

По условиям эксперимента с каждого испытуемого в начале работы снимался фон функционирования различных жизненно важных органов: сердца, легких, мозга. На энцефалограф записывается частота пульса, дыхания, биотоков мозга с тем, чтобы в процессе эксперимента и после его завершения можно было сравнить, как влияют на человека одиночество и тишина, и таким образом определить психическую устойчивость человека к факторам, которые вполне реальны в космическом полете. Накладка датчиков требует от испытуемого определенных навыков и усердия. В случае неправильной накладки датчиков в сурдокамере мгновенно зажигалась лампочка. Приходилось проверять.

Добровольский взял программу эксперимента. Ему достался перевернутый график работы. А это означало, что нужно перестраивать свой организм на новый ритм жизни, когда день превращен в ночь и наоборот. Вот как он сам записал об этом в бортжурнале.

«Проспал всю «ночь», на мой взгляд, вполне прилично. Во всяком случае, выжал не менее 6 часов чистого сна. Чувствую себя отдохнувшим и вполне способным для работы на свой «перевернутый» день.

В свободное время (а его оказалось мало) занимаюсь изучением обозначений, работал с куском дерева, проводил уборку».

Георгий очень строго старался придерживаться запланированного в программе распорядка дня. Чтобы не доставлять лишних хлопот экспериментаторам, он тщательно продумывал, как лучше выполнить тот или иной тест. Справочник по астрономии и математике неожиданно оказался хорошим подспорьем в проверке волевых качеств. Сначала с некоторым усилием он заставлял себя решать астронавигационные задачи, затем стал сам их составлять. Процесс творчества с применением точных математических выкладок увлек Георгия. Здесь, в сурдокамере, сломалось его представление о математике как о науке сухой и скучной, которой он раньше занимался лишь постольку, поскольку без нее не существует космонавтики. Анализируя математические формулы, выводы, он просто восторгался их стройностью и логичностью.

^{Завершилась комплексная тренировка}

Ритм работы, предусмотренный программой, был очень напряженным. И тем приятнее было в свободное время отключиться от всего серьезного, обязательного и расслабиться.

Как он это делал, Георгий описал в бортжурнале.

«В личное время занимаюсь уборкой, тренажем в передаче телеграфных сигналов, решением астрономических задач. Пытался из проволочек и кусочка дерева смастерить игрушку-космонавта, но получился… Мойдодыр. Мойдодыр, так Мойдодыр (а может быть, это только воображение). Во всяком случае, занимался эти два дня. Вчера, когда снимали физиологические параметры, благодаря этому занятию отвлекся от сна. На мой взгляд, нужно рекомендовать какую-нибудь работу руками, особенно в начальное время перевернутого графика (это, пожалуй, подойдет и для дробного графика)».

Работая в сурдокамере, Добровольский не мог спокойно относиться к недостаткам, замеченным им в организации эксперимента. Творчески осмыслив их, он записывал и сообщал по радио свои рекомендации по нормированию физической нагрузки и последовательности ее применения, по обеспечению испытателя тем минимумом необходимых бытовых средств, который должен быть с ним в космическом полете. Вот как это отразилось в бортжурнале:

«1 марта — воскресенье.

Прежде всего — трижды «ура!» первому дню весны. Больше всего люблю весну и лето (я, как тот дореволюционный цыган, три зимы отдаю за одно лето!!!).

Ежедневно вспоминаю немецкий язык. Очень многое забыл. Плохо с произношением. Для этого все, что приходит на память, высказываю вслух. Вот где благодать: ори хоть до седьмого пота на любом языке, никто тебе не помешает! Плохо вспоминать по памяти, если бы разрешили книгу, дело пошло бы куда веселей».

К слову сказать, вскоре после выхода из сурдокамеры Георгий очень серьезно взялся за учебники немецкого языка. И как-то решил проделать психологический эксперимент: подошел в электричке к преподавателю иностранного языка из Краснознаменной Военно-воздушной академии и заговорил с ним по-немецки. Разговор получился. А потом Георгий спросил, сможет ли он сдать экзамен по иностранному языку. Преподаватель не сомневался в успехе. Через несколько дней Добровольский действительно сдал кандидатский экзамен на «отлично»…

«4 марта. Сегодня выполняю указание, полученное до посадки в сурдокамеру: ложиться спать во всей датчиковой амуниции. В воздухе уже запахло концом эксперимента, и никаких там иллюзий, обострения слуха и «прочих разных шведов» так и не появилось. Впрочем, в этом не только я, но и все окружающие и помогающие нам в эксперименте люди, пожалуй, не сомневаются.

Труднее пришлось дежурным сменам, которые не жили по «перевернутому» графику (разве там так поживешь!), а жили нормальным трудовым днем и вместе с тем наблюдали и ночью за мной. Спасибо вам, дорогие друзья, за заботу и внимание!

День за днем проходит размеренно и спокойно. Я даже с уверенностью не могу сказать предельную цифру возможного периода нахождения в сурдокамере. Взгляд же у меня на такие вещи чисто солдатский: сколько нужно будет, с кем-то или одному, столько и буду находиться!

6 марта. Сегодня день рождения Вали Терешковой. Напомнил об этом и просил одновременно поздравить от моего имени…»

За весь цикл работы в сурдокамере Добровольский не имел обратной связи, то есть не знал, правильно ли он выполняет программные управления, психологические тесты. Вся его работа уходила в пустоту, без отдачи. И у него ни разу не зашевелился червячок сомнения. Об этом очень точно сказал летчик-космонавт СССР Евгений Хрунов:

«…Для людей, которые готовят космонавтов и формируют экипажи, не безразлично, как поведет себя человек, если окажется один. Здесь становится видно, кто может принимать самостоятельные решения, а кто, увы, нет. Бывает, что человек все сделает совершенно правильно, но ему обязательно нужно подтверждение, что это так. Если такой «обратной связи» нет, то он сбивается и начинает ошибаться. Другой же не нуждается в такой «подсказке». Это, наверное, и есть будущий командир космического корабля».

Последняя запись, сделанная Добровольским в бортжурнале:

«Пишу этот листок уже на свободе. В 8 часов совершенно неожиданно вдруг прогрохотало радио, и меня… поздравили с окончанием опыта. Женщины и на этот раз доказали, что они — пол гораздо сильнее мужского. Совершенно неощутимо для мужчин они смогли решительно пойти на слом моего «перевернутого графика» и доказать, что не только у меня все идет нормально, но и то, что дважды два все же «восемь», и эта цифра для них в марте знаменательная.

По графику я должен был сидеть еще одни сутки, но тогда бы очень много персонала и особенно женщины были бы заняты еще и 8 марта…»

Итак, позади перегрузки на центрифуге, проверки на вестибулярную устойчивость, одиночество. Осталось испробовать состояние невесомости и ударные перегрузки посадки. С невесомостью Георгий много раз встречался во время полетов на истребителе при выполнении фигур высшего пилотажа. Но там она почти не ощутима, потому что сидишь, притянутый привязной системой к креслу самолета. При прыжках с трамплина в воду и во время тренировок на батуте невесомость слишком мгновенна, чтобы ее прочувствовать.

В Центре подготовки космонавтов для ознакомления с невесомостью и отработки некоторых действий в ней приспособлен специальный самолет-лаборатория.

В его пассажирском салоне мягкими поролоновыми матрасами обклеены потолок, стены, пол. В общем, не ушибешься, даже если и захочешь. Это и есть «бассейн невесомости». В таком бассейне Добровольскому купаться еще не приходилось.

И вот серебристый ТУ-104 берет разгон и стремительно бежит по взлетной полосе. Мелькают квадраты бетонки. С одной стороны — самолеты, ангары, специальные аэродромные машины, с другой — елки и березы лесного массива.

Набрали высоту. Вышли в РИП — район испытательных полетов. Инструктор дал команду, чтобы космонавты приготовились к началу тренировки. Командир ТУ-104 разогнал самолет. Горка. Вот она — невесомость. Она прихлынула неожиданно. Потеряли вдруг вес руки, ноги, не чувствуется тело. Чуть оттолкнувшись от пола, сразу взлетаешь к потолку и прилипаешь к нему. Усилия одного указательного пальца достаточно, чтобы от одного борта долететь до другого. Можно делать кульбиты, перевороты. Невольно тебя одолевает ребяческое чувство неописуемого восторга от того, что тело так послушно малейшим твоим движениям и усилиям.

Но вот горка кончилась, и на смену невесомости пришла перегрузка, которая повисшего под потолком Георгия настолько чувствительно приложила к полу, что на поролоне остался отпечаток его тела. Снова разгон и снова горка. Но восторги в сторону — теперь за дело! Нужно освоить в невесомости умение работать с приборами, пить, одевать и снимать костюмы и многое другое.

Тренировки продолжаются. В каждом новом полете Добровольский все больше сживается с невесомостью. Она постепенно становится обычным состоянием, в котором придется, и может быть долго, работать. Но пока это только мечта и пройдут еще годы до ее свершения. Нужно учиться, тренироваться, готовить себя к тому, чтобы при первой необходимости он мог лететь.

IX

Ясным утром 17 февраля 1600 года в Риме на площади Цветов за свои бессмертные идеи о строении Вселенной в пламени костра инквизиторов был сожжен Джордано Бруно. Но идеи великого ученого остались жить и яркими искрами пролетели через столетия, зажигая умы людей стремлением познать тайны природы. Это великое стремление породило одержимость Константина Эдуардовича Циолковского, который создал стройную теорию проникновения человека во Вселенную. Идеи Циолковского были реализованы, развиты и воплощены в металл Главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым, а первым открывателем звездных трасс стал Юрий Гагарин…

Первые встречи с Гагариным оставили у Георгия неизгладимое впечатление. Вновь прибывшие летчики представлялись командиру отряда. Строгость и официальность армейских ритуалов в какой-то мере сковывают людей. К такой официальной встрече готовился Георгий Добровольский. Но Гагарин, не дослушав рапорта, протянул руку и открыто и добро улыбнулся присущей только ему улыбкой. Рукопожатие, сильное, дружеское, как-то сразу сняло официальность обстановки. Говорили о службе, о полетах на истребителях, о семьях, о житье-бытье. Георгию показалось, будто он давным-давно знает Юрия. Рядом жил, работал, играл в спортивные игры, ходил в кино и магазин обыкновенный человек, а не музейная редкость. Именно этой обычностью Юрий был необычен. Своим примером он показывал, что слава, которой окружено его имя, является не его личной, а славой всего нашего народа, нашей страны, так высоко поднявшей своего сына над планетой.

Запомнилось Георгию и посвящение в космонавты. Слушатели, среди которых были Добровольский, только что сдали экзамены. И вот кто-то из «стариков», как звали в Звездном ребят-космонавтов из первого гагаринского отряда, предложил пропустить «молодых» через купель. Идея эта, вероятнее всего, принадлежала Алексею Леонову — редактору юмористической газеты «Нептун». Через владения Нептуна — плавательный бассейн — как через последний шуточный экзамен должны были пройти вновь испеченные космонавты.

Веселым и очень человечным входил в жизнь Добровольского командир отряда космонавтов Юрий Гагарин.

…Итак, экзамены по общекосмическим, общеобразовательным дисциплинам сданы. Теперь Добровольский вплотную приступил к изучению принципиально нового космического корабля «Союз», который пришел на смену «Востокам» и «Восходам». Георгий несколько раз бывал на космодроме. Провожал в полет товарищей, поддерживал с ними радиосвязь. Корабль «Союз» постепенно переходил с чертежей в цеха, одевался в металл, обретал живой облик.

Георгий присутствовал при первых беспилотных его пусках. Корабль проходил летные испытания. Проверялись системы аварийного спасения и мягкой посадки. Пока что в пилотских креслах сидели манекены, но скоро их место займут космонавты.

Бывают встречи, которые остаются в памяти на всю жизнь. К таким Георгий относил и свои встречи с Главным конструктором. Сергей Павлович Королев очень любил общаться с космонавтами, делиться задумками, мечтами. Он любил этих отважных ребят, часто приглашал их на технические совещания. Во время одного из них, на котором присутствовал Добровольский, Королев долго сидел молча, подперев кулаками подбородок. Казалось, он задумался и не слушает доклады конструкторов. Но, к удивлению Георгия, когда выступил Королев, стало ясно, с каким вниманием слушал он выступающих, как быстро смог не только определить главное в высказываниях, но и, обобщив все, предложить свою идею.

Еще одна встреча, выросшая потом в многолетнюю теплую дружбу, оставила след в жизни Добровольского. В 1954 году в соседнюю квартиру въехала семья заслуженного летчика-испытателя СССР Героя Советского Союза Георгия Тимофеевича Берегового, тоже зачисленного в отряд космонавтов. Редкий тезка: и имя, и отчество совпадают.

Сосед не кичился своими заслугами, которых у него хватало: и вся война на «летающих танках — штурмовиках Ил-2, и шестнадцать лет работы по испытанию самых современных истребителей.

В отряд космонавтов он пришел на равных правах со всеми и на равных начал осваивать непростую и во многом новую для него профессию. Говорят, что плох тот сосед, который с соседом не ужился. Два Георгия Тимофеевича жили душа в душу. Добровольскому нравилась большая целеустремленность Берегового и неистовая жажда летать. Казалось бы, человеку уже полсотни лет, считай, сколько пройдено нелегких жизненных дорог, полных смертельной опасности, есть большие заслуги, материально вполне обеспечен. Чего еще надо? Но неудержимая жажда быть всю жизнь на переднем крае привела Берегового на самое острие человеческих изысканий — штурм космоса. Видимо, о таких Александр Блок писал: «И вечный бой! Покой нам только снится…».

С первых же дней пребывания в Центре подготовки космонавтов он начал усиленную подготовку. Нужно было во многом изменить свой обычный жизненный уклад, и Георгий Береговой без колебаний пошел на это.

^{Георгии Тимофеевичи}

Береговой был для Добровольского человеком, которому можно было во всем подражать.

Семьи Добровольского и Берегового сдружились. Часто вместе отмечали праздники. К пятидесятилетию своего друга Георгий Добровольский сочинил шуточную балладу. Читались стихи в семейном кругу. Все смеялись от души.

Именинник хранил эту балладу как реликвию.

Береговой был на семь лет старше Добровольского. Всеми своими делами он старался приблизить свой полет в космос. Но прошел год, другой, третий. Отсчитывая их, летчик отчетливо понимал, что скоро может прийти время, когда его возрастной ценз станет препятствием полету. Береговой волновался. Стараясь как-то поддержать друга, Добровольский говорил: «Жора, ведь ты прекрасно знаешь, что тебе, как опытному пилоту-испытателю, поручат самый трудный, самый ответственный полет». И вот день полета Берегового пришел. Но пришел он после нескольких трагических событий.

Первым из них была гибель от пожара в космическом корабле «Аполлон-8» трех американских астронавтов. Это событие потрясло весь мир.

Георгий вспомнил ранее прочитанные в журнале слова одного из погибших — Вирджила Гриссома: «…Профессия у нас опасная, и если с нами что-нибудь случится, это не должно помешать осуществлению программы. Ради освоения космоса стоит рисковать жизнью».

Нет, гибель товарищей не могла сломить волю штурмующих Вселенную.

Январь 1966 года оказался недобрым для нашей космонавтики. Прошел слух, что Сергей Павлович ложится в больницу. Вскоре слух подтвердился. Через врачей узнали, — предстоит очень тяжелая операция. Все верили в здоровье Главного конструктора, и никому даже не приходило в голову, что из больницы он не выйдет…

А тем временем одевался в металл новый космический корабль. Шли стендовые испытания отдельных его агрегатов и узлов. На полигонах проверялась работа отдельных его систем. Новому кораблю было дано название «Союз».

В создание этого современнейшего корабля был вложен талант многих людей во главе с Сергеем Павловичем. Это была перспективная машина, которая в комплексе со знающим, умным экипажем должна была начать планомерное исследование космоса с решением практических народнохозяйственных задач. Уже закончились беспилотные испытания корабля «Союз». Многие космонавты готовились к полетам на этих машинах. Но первый полет был доверен, конечно, самому опытному, самому подготовленному к такому полету. Выбор Главного конструктора и членов Государственной комиссии пал на полковника Комарова. Друзья по отряду космонавтов радовались за Володю и по-доброму завидовали ему.

Ясным апрельским днем «Союз-1» был выведен на орбиту. Радостный голос Комарова сообщал о том, что он начал работу в космосе. Добровольский с одного из пунктов поддерживал связь с ним. Володя провел испытания корабля и его систем. По радио передал свои замечания, рекомендации. Испытания закончены. Комаров сориентировал корабль, включил ТДУ — тормозную двигательную установку, — и «Союз-1» начал свой стремительный спуск к Земле.

Но вместо радостной встречи всех ждало большое горе. Во время посадки не раскрылся парашют, несший космический корабль после входа в плотные слои атмосферы.

Сообщение о гибели Володи Комарова застало Георгия и еще двух его товарищей-космонавтов в гостинице, куда они приехали после дежурства с пункта управления полетом.

Добровольский стоял на балконе и улыбался прекрасному разливу весны и синеве апрельского утра. В номере зазвенел телефон. Трубку поднял Валентин. По тому, как помертвело его лицо и затряслась трубка в руке, Георгий понял, что с Володей случилась беда.

— Володя погиб! — Валентин повернулся к дивану и спина его начала вздрагивать.

Добровольский окаменело молчал. Потом подошел к товарищу и несколько резковато сказал: «Прекрати, Валентин. Ведь мы летчики и должны быть готовы ко всему. А нюни распускать нечего. Я думаю, Володя не простил бы нам этой слабости. Для нас он всегда будет жить!»

…Георгий стоял в почетном карауле, а мимо нескончаемым потоком шли люди. Они пришли проститься с народным героем, несли цветы, рассыпали их у постамента, на котором стоял портрет Комарова.

Утрата была тяжелой. Но космонавты продолжали подготовку к полетам, конструкторы дорабатывали системы, по которым дал свои замечания Владимир Комаров. Работы было много…

При выборе кандидата на испытание нового корабля «Союз» генерал Каманин предложил полковника Берегового. Он знал его еще с военных лет и очень в него верил.

Узнав о том, что сосед готовится к полету, Добровольский обрадовался: «Наконец-то Жора успокоится. Он заслужил этот полет всей своей жизнью».

Вслед за полетом Берегового в космосе произвели сборку экспериментальной космической станции из кораблей «Союз-4» и «Союз-5» командиры экипажей Волынов и Шаталов, а Хрунов и Елисеев перешли через открытый космос в скафандрах из корабля в корабль.

Спустя некоторое время в космосе оказалась целая эскадра «Союзов». Они проверили возможность взаимного маневрирования. Шонин и Кубасов опробовали первую в мире сварку в невесомости.

Перед космонавтикой вплотную встала задача проверить возможность длительного пребывания человека в космосе. С этой задачей успешно справились Андриян Николаев и Виталий Севастьянов. Тем временем в цехах рождалась первая орбитальная научная станция «Салют». Долго ждал Георгий Добровольский своей очереди: девять лет. Но вот теперь он реально видел ту машину, в которой, он знал по программе, ему и его друзьям придется пробыть почти месяц.

Если в предшествующих полетах космонавты в совершенстве знали корабль «Союз», то экипажу Добровольского нужно было к тому же знать и станцию «Салют», ее оснастку, правила пользования научно-исследовательской и испытательной аппаратурой, а также управление системами жизнеобеспечения. Ведь «Союз» при осуществлении данной программы являлся всего лишь транспортным кораблем, доставлявшим космонавтов на научную станцию «Салют».

Для работы на станции «Салют» был сформирован экипаж в составе командира подполковника Георгия Добровольского, бортинженера Владислава Волкова, инженера-исследователя Виктора Пацаева. До старта было еще далеко, и экипаж сживался здесь, на земле, стараясь присмотреться, понять достоинства и недостатки друг друга с тем, чтобы там, в космическом полете, не столкнуться с чем-то неожиданным. В работе, в спортивных баталиях притирались характеры, по возможности вместе проводили досуг.

Они прекрасно понимали, что их совместимость не может исчерпываться только слаженностью в работе. Она должна выражаться и в общности взглядов, и во взаимной симпатии, и в общности интересов. Тогда и труд будет спориться, и отдыхать будет легко и приятно.

Были и совместные командировки — летали в Среднюю Азию. Там должны были проводиться занятия по астронавигации. Под плоскостью самолета, сменяя друг друга, бежали степь, полупустыня, пустыня.

— Не хотел бы приземлиться здесь среди песков, — сказал один из космонавтов.

— Да, радости мало, — согласился Коля Рукавишников, — если подмога не придет, не скоро отсюда выкарабкаешься.

^{Шутка понравилась}

К разговору подключился инструктор, проводивший с космонавтами занятия по действиям в случае вынужденной посадки:

— Если понимать пустыню, знать ее особенности, то можно к ней приспособиться и прожить даже в самом пекле довольно долго, особенно имея НАЗ — носимый аварийный запас — и кое-что из подсобных средств.

— А, по-моему, это пустое дело. Этому учиться не надо, — вставил один из космонавтов Олег, — меня в любую пустыню выброси, я, думаю, и без НАЗа, в чем есть уж сутки-то проживу, а то и больше.

— И верблюд проживет, — сострил кто-то.

— А я считаю, что тренировка такая не помешает. Никогда еще опыт не мешал людям, — заключил Добровольский.

Полемика прекратилась. Каждый занялся делом: кто работал со штурманским оборудованием кабины, кто — с секстантом, кто — с кино— и фотоаппаратурой, которую предстояло взять в космический полет. К вечеру самолет совершил посадку на аэродроме небольшого азиатского городка. Солнце скрылось, начало темнеть, но температура была плюс тридцать четыре градуса — дышать совершенно нечем. Обдав всех пылью, у самолета остановился автобус.

Ехали быстро. Окна в автобусе были открыты, но даже тугой поток воздуха, врывавшийся в них, не приносил прохлады, а, пожалуй, наоборот, сушил губы и неприятно щекотал ноздри.

Расположились в гостинице. Было уже темно, и на бархатно-черном фоне неба проступали звезды, а вокруг на разные голоса в арыках квакали лягушки, трелями рассыпались цикады.

Невольно вспомнилось Подмосковье, где вечерами свежо и так приятно вдыхать запах окружавших Звездный сосен и елей; вспомнилась прохлада очень вкусной воды из домашнего крана. По последнему глотку ее хлебнули из канистры, покидая самолет.

Луна должна появиться где-то около полуночи. Нужно было готовиться к работе.

Инструктор по штурманской подготовке и астронавигации разделил космонавтов на группы. Прихватив таблицы и приборы, каждая группа направилась на отведенную ей площадку, с которой можно было хорошо наблюдать небо. По звездным картам находили созвездия, а потом определяли их местонахождение на небосклоне, проводили астроизмерения восхождения звезд. Эти измерения позволят в полете точно определять положение корабля, ориентировать его, проводить ряд экспериментов.

Работы было много, и требовала она высокой точности, ибо сверка с существующими таблицами могла сразу выявить ошибки в измерениях, а следовательно, определить и уровень знаний каждого. Но не страх получить плохую оценку за свою работу, а сознание ее необходимости и полезности руководило космонавтами. Добровольский работал в паре с Виктором Пацаевым. Георгию нравилось исключительное спокойствие напарника, его уверенность и четкость. Несмотря на кажущуюся со стороны медлительность Виктора, движения его были размеренны и точны.

«С таким не пропадешь. Знает дело и умеет к нему приложить руки. Светлая голова», — думал Добровольский, глядя, как работает его будущий инженер-исследователь.

Через три часа небо начало светлеть. В серой пелене рассвета стали таять звезды, поблекла луна. Космонавты собирали оборудование, производили последние подсчеты и заполняли таблицы замеров… Прогноз погоды обещал очень жаркий день. Надо было успеть хоть немного отдохнуть, пользуясь утренней прохладой.

Днем единственным спасением была река, протекавшая неподалеку. И хотя вода в ней была теплой, все-таки приносила некоторую прохладу.

Вечером организовали рыбалку на канале. Много купались, пока поспевала уха. И вдруг инструктор, взглянув на пески, окружающие канал, предложил:

— Посмотрите, сколько верблюжьей колючки и пустынной акации вокруг! Попробуйте их, пожуйте. Это один из немногих источников утоления жажды в песках.

— Ты нас, наверное, в верблюдов превратить хочешь, — сказал Жора, отгрызая кусочки зеленых колючек.

Космонавты, подсмеиваясь друг над другом, грызли корм двугорбых кораблей пустыни, удивлялись как верблюд может поедать эти колючки, не исколов язык и рот.

Сварилась уха. С удовольствием ели ее, слушая рассказы рыбака, старожила этих мест. Утром следующего дня встали рано. После полудня — возвращение домой. С утра пришел автобус, и вся братия устремилась на рынок за подарками для домашних. От обилия фруктов и овощей разбегались глаза. Коля Рукавишников присмотрел себе узкогорлый глиняный кувшин.

Нельзя сказать, что Жора Добровольский любил позировать перед фотообъективом, но он обожал уникальные снимки. А такие на рынке можно было сделать, например, у горы дынь, в компании с двумя старыми «бабаями» — в надвинутых на самые глаза лохматых шапках. Как тут устоять от соблазна?

Автобус привез всех на аэродром, где уже ждал готовый к вылету самолет. Теперь летели обратно, на запад.

В Центре подготовки космонавтов заканчивалась доработка учебного корабля-тренажера, представляющего собой кабину реального корабля, оснащенную действующим оборудованием. Комплексом имитаторов создаются различные условия космического полета, обеспечивается работа устройств и систем корабля. Все этапы полета моделируются на электронно-вычислительных машинах. Здесь можно увидеть и звездное небо, и красочные картины родной планеты, просматриваемые как бы с космических высот, и работу всех систем сигнализации и индикации, которые действуют в полете. Слаженный коллектив инженеров и техников готовит аппаратуру для тренировок. Сколько изобретательности, таланта, а порой и фантазии требуется от этих людей, чтобы создать «космос» в условиях земли.

…Гул ракетных двигателей врывается в уши. Он нарастает. Космический корабль начал свой «разбег» к звездам.

— Включилась вторая ступень, — доложил на Землю командир корабля Георгий Добровольский. Через некоторое время раскрылся головной обтекатель, защищавший корабль от температурных и динамических нагрузок, в иллюминаторы и на экраны визиров хлынул яркий солнечный свет. Сработала третья ступень ракеты-носителя, и в корабле наступила тишина. Закончилось выведение. Теперь по экрану визира навстречу кораблю стремительно мчалась Камчатка, за ней сине-голубой бескрайней равниной расстилался океан. На синей его глади, как след инверсии на небосклоне, оставляет белую полосу большой океанский лайнер. Несколько минут полета — и вот уже видны берега Америки. В разрывы облаков видны зеленые массивы. Густая пелена окутала громады гор, вершины, на которых белизной сверкают снежные шапки. Потом снова вода. Ночь неожиданно нахлынула на корабль, и теперь он как бы повис в океане звезд. Если до входа в ночную зону планеты движение ощущалось по мельканию земных ориентиров, то теперь создавалась иллюзия неподвижности. Мерно отсчитывали секунды бортовые часы космонавта, разворачивался глобус на приборной доске, фиксируя положение корабля над земной поверхностью, цифровой индикатор показывал параметры орбиты корабля.

В кабине рабочая обстановка. Командир Георгий Добровольский ведет связь с Землей, с пунктами слежения. Бортинженер Владислав Волков считывает показания приборов, заносит в бортжурнал, производит подсчеты. Инженер-исследователь Виктор Пацаев работает с научной аппаратурой. Время от времени он просит командира доворачивать корабль, чтобы удержать в поле зрения звезду. Георгий мягкими точными движениями ручки ориентации выполняет развороты корабля. Виктор доволен: эксперимент идет нормально.

С Земли передали, что произведена коррекция орбиты и корабль «Союз» будет вводиться в зону полета станции «Салют». Слышно было, как сработали двигатели сближения. Добровольский включил радиолокационную станцию, которая должна обнаружить «Салют» и, работая в автоматическом режиме, выдавать команды на двигатели, изменяющие положение станции и корабля относительно друг друга. Вздрогнули и поползли стрелки прибора, показывающего расстояние и скорость сближения космических аппаратов.

Теперь все внимание экипажа сосредоточено на выполнении задачи стыковки. Добровольский и Волков наблюдают за телевизионными и оптическими визирами. Пацаев смотрит в иллюминатор. Где-то там, среди россыпи звезд, должна показаться сверкающая звезда, вознесенная к небу руками людей. Именно ее сейчас и хотят увидеть члены экипажа космического корабля «Союз». Первым различил на звездном фоне станцию «Салют» Волков. Картина эта ему очень знакома: ведь он наблюдал подобную в том полете, когда эскадра «Союзов» в составе трех кораблей осуществляла сближение и взаимное маневрирование. Он указал точку с переменной светимостью товарищам. Они подтвердили, что видят «Салют», и Добровольский доложил на Землю, что станция находится в зоне прямой видимости корабля «Союз».

Продолжается автоматическое сближение. Сокращается дальность, уменьшается скорость. Вот уже четко видны контуры станции: множество антенн, выдвинутый над верхней плоскостью защитный колпак обсерватории, раскинуты, как крылья, солнечные батареи. Зрелище величественное.

Еще несколько минут сближения, и космические аппараты оказались на расстоянии, когда командиру надлежит перейти на ручное управление и произвести стыковку. Добровольский находит на пульте управления клавишу «ручное причаливание» и нажимает ее. Теперь управление корабля сосредоточено на двух ручках, укрепленных на подлокотниках кресла космонавта. Четкими, точными движениями ручек Добровольский устраняет взаимный крен и тангаж между станцией и кораблем. Ярко светятся сигнальные огни на станции «Салют», по которым заметно малейшее отклонение от нормы в положении корабля относительно станции. Несколько сотен метров осталось до станции, когда вздрогнули и упали на ноль стрелки индикатора расстояния и скорости. Волков продублировал включение автоматики, но стрелки остались неподвижными. Радиолокатор отказал. Теперь успех стыковки целиком зависел от умения и знаний экипажа. Волков и Пацаев по изменениям размеров станции на экранах телевизионного и оптического визиров по специальной таблице определяли дальность и скорость сближения. Это помогало Добровольскому осуществлять маневрирование и управление кораблем.

Приближался самый ответственный момент стыковки — контактирование. Нельзя допустить просчета в скорости. Незначительная ошибка может привести к поломке стыковочного узла, то есть к аварии, а, следовательно, к невыполнению задания. Добровольский снижает скорость сближения почти до нуля, еще раз проверяет точность взаимного расположения и тумблером скорости дает импульс на сближение. Масса станции надвигается на корабль, закрывая собой звездное небо и фон Земли. Еще мгновение, и штырь стыковочного узла корабля лязгнул по приемному узлу станции. На приборной доске загорелся транспарант «причаливание», а через некоторое время — «стыковка окончена». Вошли в контактирование штепсельные узлы, соединившие в единую систему станцию «Салют» и транспортный корабль «Союз».

Непродолжительным разбором (ошибок было допущено мало) закончилась очередная тренировка экипажа Добровольского. Еще не один раз инструкторы будут ставить экипаж в затруднительное положение, вводя сложные отказы, устранение которых возможно только при совершенном знании техники и быстрой реакции на сложившуюся аварийную ситуацию. Так, в каждодневной работе сплачивался коллектив первой пилотируемой научной орбитальной станции «Салют».

Предстояло еще провести тренировку по завершающему этапу полета — встрече с Землей. Такая встреча таит в себе тоже определенные опасности. Так, при возникновении аварийной ситуации в космосе экипаж должен выполнить немедленный сход с орбиты. В этом случае приземление произойдет в любой незапланированной заранее точке земли, и очень велика вероятность того, что ею окажется поверхность моря или океана. Это тоже предусмотрено конструкцией корабля: он плавуч и устойчив. Но не исключено, что корабль может дать течь или, израсходовав электроэнергию, перестанут работать его системы жизнеобеспечения. Тогда необходимо покинуть аварийный аппарат.

…Группа космонавтов с инструкторами приехала на одно из подмосковных озер для отработки действий после посадки на воду. Среди космонавтов и экипаж «Салюта». В спускаемом аппарате космического корабля, который находится на плаву, неуютно. Инструкторы создали аварийную ситуацию — не работает вентиляция и освещение. Добровольский из-под кресла бортинженера извлек гидрокостюмы. В слабом свете, пробивающемся через закопченые иллюминаторы, трудно разобраться, где чей. По специальным меткам каждый определил свое снаряжение.

Сначала Пацаев и Волков помогли облачиться в гидрокостюм Добровольскому, сидящему в центральном кресле, а затем он пришел на помощь товарищам. В кабине и до этого было не холодно, а после надевания теплой одежды и гидрокомбинезонов стало совсем невмоготу. Вентиляторы не работают. Душно. Пот выступает на лицах, струйками неприятно бежит по телу. Скорей бы на свежий воздух, на простор этого уютного, окруженного березами и елками озера. Но торопиться нельзя. Нужно занять в корабле такое положение, чтобы каждый из космонавтов после открывания крышки люка, даже в случае заливания корабля водой, мог немедленно покинуть его. Вытащили блок НАЗа с лагерным снаряжением. В нем есть и радиостанция, и сигнальные ракеты, и бачок с водой, и пища, и медикаменты. Его тоже нужно успеть выбросить из аварийного корабля.

Космонавты заняли изготовочную позу. Волков откручивает крышку люка-лаза. Первым выпрыгивает Добровольский, за ним Пацаев. Волков выбрасывает им блок НАЗа и сам покидает корабль. Космонавты сплываются. Чтобы их не разбросало в случае шторма и ветра на море, они скрепляются друг с другом фалом, образуют «плот». Настало время выйти на связь с поисковым вертолетом. Добровольский за фал подтягивает блок НАЗа, извлекает из него малогабаритную радиостанцию и выходит на связь. С вертолета ответили, что космонавтов запеленговали и скоро прилетят к ним. А пока можно перекусить. В специальной герметичной упаковке находятся продукты питания. Съели кекс, сублимированный творог, закусили шоколадом и галетами, а потом из питьевого бачка утолили жажду.

Вдалеке послышался рокот вертолета. Пацаев берет ракету, отплывает на несколько метров от товарищей и пускает ее. Через мгновение ярко-красный шар повис на большой высоте под куполом парашюта. С вертолета заметили сигнал. Теперь нужно показать летчикам направление ветра над озером, чтобы облегчить заход для подбора плавающих космонавтов. Добровольский вытаскивает специальный сигнальный патрон. Рывок за кольцо — и над озером начал стелиться оранжевый шлейф дыма. Пилот вертолета начал снижение для подхода к космонавтам.

Добровольский руководит эвакуацией своего экипажа. Первым поднимается Виктор Пацаев. Струя воздуха, гонимая лопастями вертолета, поднимает на глади озера целый вихрь брызг. Через него нужно проскочить. Пацаев делает несколько энергичных движений — и стена пены и брызг позади. Ловит спущенный с вертолета крюк, цепляет его за специальные петли на гидрокомбинезоне и взмахом руки показывает, что можно поднимать. Через несколько минут он на борту вертолета. Ту же операцию проделывают Волков и Добровольский.

Тренировка окончена. Можно сбросить с себя жаркие резиновые доспехи, в плавках броситься в отраженное в озере небо и наслаждаться свежестью родниковой воды, узкими струйками стреляющей со дня озера в грудь и ноги. Добровольский поплыл в дальний угол озера, где он присмотрел распустившиеся лилии. Это для Людмилы и дочерей.

XI

Апрель 1971 года выдался на космодроме на редкость напряженным. К старту одновременно готовились орбитальная станция «Салют» и пилотируемый космический корабль «Союз-10». Это был бывалый экипаж. Командир корабля дважды Герой Советского Союза полковник Владимир Шаталов и бортинженер дважды Герой Советского Союза Алексей Елисеев имели за плечами большой «космический опыт». Инженером-испытателем был назначен Николай Рукавишников.

ТАСС сообщает: «В соответствии с программой исследований космического пространства 19 апреля 1971 года в Советском Союза произведен запуск орбитальной научной станции «Салют». Станция выведена на орбиту, близкую к расчетной…».

Первый этап грандиозного космического эксперимента состоялся. Впервые в мире на орбиту Земли запущен громадный научно-исследовательский комплекс.

Теперь очередь за космонавтами.

ТАСС сообщает: «23 апреля 1971 года в 2 часа 54 минуты по московскому времени в Советском Союзе стартовал ракетоноситель с космическим кораблем «Союз-10». В 3 часа 03 минуты корабль «Союз-10» выведен на расчетную орбиту спутника Земли, Космический корабль пилотирует экипаж в составе: командира корабля, дважды Героя Советского Союза летчика-космонавта СССР полковника Шаталова Владимира Александровича; бортинженера, дважды Героя Советского Союза летчика-космонавта СССР кандидата технических наук Елисеева Алексея Станиславовича и инженера-испытателя Рукавишникова Николая Николаевича. Корабль «Союз-10» выведен в околоземное космическое пространство».

Как ни старался, не смог удержаться от восторга Николай Рукавишников, когда сошел головной обтекатель, и ни с чем не сравнимая картина открылась перед его глазами. Шаталов и Елисеев переглянулись и понимающе улыбнулись. Им знакомо было это чувство. Они не торопили товарища с началом эксперимента. Ждали, когда он немного придет в себя. Конечно же, то, что предстало наяву, ни в коей мере не было сопоставимо с рассказами летавших товарищей. После первых двух витков Рукавишников свыкся с условиями полета, с необычностью виденного в иллюминаторы и приступил к выполнению программы. Вместе с Алексеем они начали проверку оборудования. Но основная задача была впереди. Им предстояло найти станцию «Салют», состыковаться с ней и проверить готовность станции к приему экипажа, которому предстояло пробыть в ней почти месяц.

Радиолокационный комплекс «Союз» — «Салют» произвел «захват», и от автоматики пошли команды на сближение кораблей. Вскоре космонавты на фоне освещенной Земли увидели «Салют». Расстояние сокращалось. Когда индикатор расстояния и скорости показал расстояние между космическими аппаратами 180 метров, Шаталов отбил автоматику и перешел на ручное управление. Рукавишников и Елисеев помогали ему: делали контрольные промеры дальности и скорости. И вот уже станцию в непосредственной близости. Еще мгновение и лязгнули стыковочные узлы. После полета космонавты с восторгом рассказывали:

Алексей Елисеев: «…Станция все время была в нашем поле зрения. Вначале довольно медленно, потом быстрее стали расти ее размеры. Она и на Земле очень красиво выглядит, а в космосе — значительное красивее. Там очень ярко светит солнце, и все краски становятся более сочными, насыщенными. Белый цвет прямо-таки сверкает. А такие более или менее нейтральные цвета, как коричневый, желтый, зеленый, в космосе дополняются ярким отраженным солнечным светом…».

Николай Рукавишников: «…Рядом ничего нет земного. И вдруг на расстоянии нескольких десятков метров видишь внушительное сооружение с огромным количеством приборов, всевозможных антенн, стыковочных узлов. И огромными буквами на станции написано «СССР»… Картина такая, что никогда не изгладится из памяти. Зрелище совершенно необыкновенное…».

Пять с половиной часов экипаж космического корабля «Союз-10» проводил исследования и эксперименты по маневрированию, ориентации, стабилизации комплекса. Проверялась работа систем жизнеобеспечения.

После этого дана была команда на расстыковку. «Союз-10» отчалил от станции, и экипаж приступил к ее детальному внешнему осмотру и фотографированию. Осмотр показал, что стыковочный узел не поврежден, нормально функционирует и готов к приемке другого транспортного корабля.

Космическая «ревизия» закончена. Она подтвердила работоспособность всех систем станции и возможность ее служить космическим причалом для другого корабля. Закончив программу второго этапа, космический корабль «Союз-10» совершил посадку в расчетном районе.

А потом была радостная встреча в Москве, прием в Кремле. С нетерпением ждали космонавты, которым предстояло выполнять следующий этап, возможности с «пристрастием» допросить своих товарищей.

В Звездном произошла такая встреча. Шаталова, Елисеева, Рукавишникова забросали множеством вопросов по работе систем корабля, по использованию специальной испытательной и исследовательской аппаратуры.

Вернувшиеся из полета по свежей памяти, в деталях, в тонкостях рассказывали о тех неожиданностях, с которыми пришлось столкнуться, о характере многих явлений, которые пришлось изучать впервые. Задавали вопросы и инженеры, имитирующие условия космического полета на тренажере. В меру своих возможностей они, не считаясь со временем, вносили изменения и делали доработки с тем, чтобы комплексные тренировки, которые предстояло пройти экипажу Добровольского и дублерам перед полетом, были проведены уже с учетом замечаний экипажа Шаталова.

Тем временем на космодроме шла сборка и подготовка к старту «Союз-11». А станция «Салют» продолжала бороздить космос, выдавая на Землю новую информацию.

XII

Как уже говорилось, незадолго до отлета на космодром экипажа автор встретился с Георгием Тимофеевичем в Звездном городке и показал ему написанный очерк. Добровольский прочитал его, сделал ряд поправок, кое-что зачеркнул; произошла непродолжительная беседа. Георгий был против публикации эпизода из его жизни, связанного со спасением девушки: «Брось ты из обычных человеческих отношений делать подвиги. Один человек сделал глупость и попал в беду, другой помог ему в силу своих возможностей выпутаться из нее. А ты — страху какого нагнал! Другие люди, если бы могли, сделали бы то же. Ведь не это самое главное в жизни».

— Ну а что же главное?

— Главное — это полет. Полет вообще и предел, конечно, — космический полет. Впрочем, это тоже не предел желаний и стремлений, но для меня полет в космос — это исполнение самой сокровенной мечты. Мне кажется, если я лишусь этой возможности — это будет самой большой утратой в моей жизни. Меня волнует только одно: вдруг пошлют не нас, а других ребят. Ведь они подготовлены не хуже и тоже достойны доверия выполнить задание. Поэтому я, если хочешь, с некоторым предубеждением смотрю на фоторепортеров и корреспондентов. Впрочем, конечно же, это чепуха. Ну, вот мы и потолковали, пора на тренажер, — закончил разговор Добровольский. — Лучше я на все твои вопросы, и притом с удовольствием, отвечу после полета. Да и впечатлений будет больше. Не обижайся, если что не так сказал…

Перед тем как отправиться на космодром, космонавты держат в Центре подготовки космонавтов последний экзамен. Это трудное испытание, в которое входит комплексная проверка как отличного знания корабля и программы полета, так и общей готовности и слаженности экипажа.

Во время этой проверки изощряются инструкторы: они строят свои «козни», вводя в работу корабля и систем множество аварийных ситуаций. Дело в том, что во время комплексной тренировки в сокращенном объеме и в сжатый отрезок времени проигрывается почти весь месячный полет. Вот когда проверяется слаженность, взаимопонимание экипажа, когда оттачивается сообразительность, память, быстрота реакции на сложившуюся ситуацию.

И хотя сравнение с часами уже давно стало банальным, но во время комплексной тренировки экипаж в составе Добровольского, Волкова и Пацаева работал, как хорошо отлаженный часовой механизм. Сбоев и остановок не было.

После завершения комплексной тренировки экипаж встречали, как после полета, — с цветами.

…Долгожданный день приближался. Георгий собрал дорожный чемодан. Вечер перед отлетом на космодром он провел в кругу семьи. Устроили возню. Дочери оседлали отца. Смеялись, шутили. Младшая, Наташа, боится щекотки и верещит, когда отец показывает, как ее забодает коза. Перед сном Наташа попросила сказку. Устроившись у постели дочери, Георгий рассказывал о чудищах морских, о русалках и смелом Иване-царевиче. Наташа, подложив руки под голову, слушала и незаметно уснула. Он поцеловал ее, поправил одеяло и вышел в кухню, где Людмила и Мариша готовили ужин. Когда старшая дочь ушла спать, Людмила спросила:

— Жора, в этот раз — ты?

Он не хотел волновать ее и, как в былые времена, когда улетал на космодром дублером, ответил словами песни:

— …Полетите в следующий раз…

Утром автобус ждал космонавтов на площадке рядом с домом. Вот и все в сборе. Вперед. Открылись ворота Звездного, отсюда начинается дорога в космос. На аэродроме к Георгию подошел тезка — генерал Береговой. Уже все, кажется, сказано и о деталях полета, и обо всем остальном. Деловые разговоры позади. Сейчас шутят: юмор — стихия обоих.

— Будь здоров, Жора! — прощается Береговой и обнимает Друга.

— Все будет в порядке, шеф, — шутит Добровольский.

…Самолет вырулил. Взлет. Курс на Байконур. Гостиница «Космонавт» радушно принимает прилетевших — она как бы предстартовый мост между землей и ракетой. Отсюда уезжают на стартовую площадку обживать корабль, сюда возвращаются отдыхать после полета. Время летит неумолимо.

Первого июня в комнате Добровольского многолюдно. Друзья — космонавты, инженеры, стартовики — пришли поздравить Георгия с днем рождения. Цветы, цветы… На глазах растет стопка книг с дарственными надписями. Кто-то предлагает Георгию оставить автограф на двери своей комнаты.

…И вот этот день пришел. Автобус подошел к гостинице. Все, кто знал о предстоящем старте, вышли проводить космонавтов. Если экипаж Шаталова ехал по зеленой цветущей степи, то теперь в июне она уже желтая, опаленная солнцем, и только жаворонки, как весной, зависают в безоблачной синеве. Там, вдали, зажатая в тиски монтажных ферм, стоит светлая огромная заостренная башня. Чем-то отдаленно все это сооружение напоминает телевизионную вышку. Именно к этому сверкающему в лучах солнца сооружению уже не однажды подъезжал Добровольский со своими товарищами. Не один день обживали они космический корабль, который спрятан в изголовье ракеты. Сегодня Георгий смотрит на это сооружение с особым чувством. Ведь теперь предстоит не обживание, сегодня — старт. Исполинская ракета как будто глубоко дышит, окутанная белыми клубами — это через дренажные клапаны просачиваются пары жидкого кислорода. Автобус сбавляет ход и подъезжает к стартовым сооружениям. Здесь много народа: пришли проводить космонавтов.

Заявление перед стартом делает командир корабля «Союз-11». Голос его чуть приглушен. Он взволнованно говорит:

— Дорогие товарищи и друзья!

Сегодня в просторы космоса стартует пилотируемый корабль «Союз-11». Совместно с орбитальной научной станцией «Салют» нам предстоит продолжить комплекс научно-технических исследований и экспериментов по использованию космического пространства в мирных целях. Нам поручено выполнить следующий этап работ, начатых полетом корабля «Союз-10».

От имени экипажа космического корабля «Союз-11» выражаю глубокую благодарность Центральному Комитету Коммунистической партии Советского Союза за оказанное нам высокое доверие.

Мы заверяем, что успешно выполним новое почетное задание Родины.

До встречи на родной земле!

Последние напутствия, последние пожелания.

Космический корабль «Союз-11», как и предшествующие корабли этой серии, состоит из двух жилых помещений: орбитального отсека и спускаемого аппарата, который и является рабочим местом во время старта и посадки. Пройти в спускаемый аппарат можно через орбитальный отсек. Пока Добровольский и Пацаев проходят его, Волков успевает создать в кабине уют и комфорт: включено бортовое освещение и вентиляторы.

Последние добрые пожелания инженеров и техников, закрывающих крышку люка.

Теперь экипаж поддерживает связь с Землей при помощи радиотелефонной линии.

Космонавты включают различные системы корабля и проводят их проверку, а тем временем Земля начинает передавать время готовности. До старта остался час. Волков с любопытством смотрит на товарищей. Ему знакомо это предстартовое ожидание. Лица Добровольского и Пацаева невозмутимы. Они внимательно следят за прохождением команд. Взгляды Волкова и Добровольского встретились. Георгий улыбнулся такой счастливой улыбкой, какой Волков никогда у него не видел. Виктор, чтобы скрыть свои чувства, к товарищам не поворачивается, но и со спины можно догадаться, что его почти всегда серьезное лицо сейчас озаряет улыбка. Владислав заметил это и показал Георгию. Виктор почувствовал, повернулся лицом к товарищам, и все они дружно рассмеялись над одним и тем же, что было понятно в данный момент только им.

На земле шли самые последние приготовления к запуску. Проверялась готовность систем ракеты-носителя, заработали механизмы, которые в точно назначенное время подадут команды на включение различной аппаратуры и агрегатов, будут производить отсечку блоков первой ступени, отстрелят головной обтекатель, подадут команду на раскрытие солнечных батарей.

С земли на борт космического корабля стали поступать предстартовые команды. Космонавты поудобней устраиваются в ложементах, стараются, чтобы тело слилось с ними. По опыту товарищей-космонавтов знают, что в такой позе легче и безболезненнее переносятся перегрузки. Слышно, как отошла кабель-мачта.

— Ну, сейчас махнем! — улыбаясь, говорит Волков. Он наизусть помнит команды, которые сейчас пойдут с центрального поста управления.

^{Здравствуй, космодром}

«Ключ на старт!» — тихо, почти про себя, произносит Владислав предстартовую команду, и тотчас, вторя ему, это же звучит из уст наземного оператора. Георгий повернулся к бортинженеру и понимающе улыбнулся: «А ведь и тебе, Владислав, хочется ускорить эти секунды!».

— Есть ключ на старт! — подтвердил голос другого оператора, исполнившего команду.

— Протяжка один!

— Есть протяжка один!

А вот и последние команды Земли:

— Зажигание!. Главная! Подъем!

Где-то внизу мощные двигатели, набирая силу, извергают водопад белого огня. Еще несколько мгновений ракету удерживают захваты монтажных ферм. Но вот они, как лепестки, раскрываются. Клубы дыма, пыли и огня окутали основание ракеты, поднялись выше. Еще мгновение — и она появляется из облака, стелющегося над землей. За ней тянется хвост из сверкающего белого пламени. Скорость нарастает. Перегрузки наваливаются на экипаж «Союза-11», вдавливают космонавтов в ложементы. Добровольский пошевелил руками, напрягся. Все тело хотя и потяжелело, но управляемо. На центрифуге им давали перегрузки и побольше. Экипаж ведет репортаж о своем самочувствии на этапе выведения, о поведении корабля, о работе систем. Отработала и отделилась первая ступень ракеты-носителя. Слышно было, как включились двигатели второй ступени. Выстилая след инверсии, ракета проскочила атмосферу. В стратосфере след потерялся. И только ярко-белая точка от работающих ракетных двигателей долго еще была видна в синеве неба, но и она, наконец, растворилась.

Теперь, когда сопротивление воздуха настолько мало, что не опасно для корабля, произошел сброс головного обтекателя. И тотчас в кабину через один из иллюминаторов устремился солнечный свет, а в другом видно черное, такое необычное в солнечный день небо, усыпанное мириадами звезд.

После отсечки двигателей третьей ступени ракеты-носителя наступила тишина, в которой особенно четко было слышно, как работают механизмы, разворачивающие бортовой навигационной прибор, напоминающий глобус, и отстукивают секунды бортовые часы космонавта. Одновременно нахлынуло волной ощущение невесомости. Космический корабль «Союз-11» вышел на орбиту и начал свой стремительный полет над планетой. А в официальном сообщении ТАСС об этих событиях говорится строгим, лаконичным языком:

«…В соответствии с программой исследования околоземного космического пространства 6 июня 1971 года в 7 часов 55 минут по московскому времени в Советском Союзе стартовала ракета-носитель с космическим кораблем «Союз-11». В 8 часов 04 минуты корабль «Союз-11» выведен на расчетную орбиту спутника Земли.

Космический корабль пилотирует экипаж в составе командира корабля подполковника Добровольского Георгия Тимофеевича, бортинженера Героя Советского Союза летчика-космонавта СССР Волкова Владислава Николаевича и инженера-испытателя Пацаева Виктора Ивановича. Целью полета корабля «Союз-11» является продолжение комплексных научно-технических исследований в совместном полете с орбитальной научной станцией «Салют».

С экипажем корабля «Союз-11» поддерживается устойчивая радио— и телевизионная связь.

Самочувствие космонавтов хорошее, бортовые системы корабля «Союз-11» работают нормально, в жилых отсеках корабля поддерживаются заданные условия.

Космонавты товарищи Г. Т. Добровольский, В. Н. Волков, В. И. Пацаев приступили к выполнению намеченной программы полета».

Да, они уже приступили к выполнению первых пунктов программы, исполнению огромной работы, к которой они готовились все последние годы.

Прежде всего, предстояло прижиться, адаптироваться к состоянию невесомости, к необычным, ошеломляющим по красоте и величию картинам, которые, словно в гигантском калейдоскопе, в стремительном движении проплывали в иллюминаторах и визире. Первым отвязался Волков. Проверив из спускаемого аппарата состояние орбитального блока — температуру, атмосферу в нем, — он открыл крышку люка-лаза и, как рыба, нырнул в более просторный резервуар. После довольно тесного спускаемого аппарата орбитальный блок космического корабля казался просторным холлом.

Следом за Волковым туда нырнули Добровольский и Пацаев. Не скрывая своего восторга, они плавали в этом аквариуме невесомости: зависали в пространстве между полом и потолком. Впрочем, теперь эти понятия были весьма относительны, ибо на потолке они чувствовали себя не менее уютно, чем на полу, орбитальный отсек открыл новый мир. Четыре больших иллюминатора настолько расширили обзор, что, перемещаясь от одного к другому, можно было видеть разнообразнейшие картины, от которых дух захватывает. Кажется, звезды приблизились и прилипли к иллюминатору. Когда-то далекие, а теперь кажущиеся совсем рядом, на этом глубоком черном фоне проплывают знакомые созвездия.

Переместившись к другому иллюминатору, они видят Землю во всей ее красоте. Родная планета с этих высот расцвечена такими красками, такими узорами, что все, виденное доселе, не идет ни в какое сравнение…

Зеленые с синим отливом массивы лесов рассекаются тонкими жилками рек и дорог. Степные просторы расчерчены, как линейкой, на поля. На смену степи появляются желто-серые выжженные зноем пустыни. Горы предстают в сочетании зелени, синевы, серо-черного и белоснежного цветов — это вершины, окутанные покрывалом облаков.

И вот, наконец, то, чего так ждал Георгий. На первом витке он не успел к нему присмотреться: не до того было. Сейчас Тихий океан предстал перед ним всей своей необъятной многокрасочной громадой. Куда ни глянь — слева и справа расстилается сине-голубая водная ширь. И кажется, нет ей конца. Под кораблем океан был аквамаринового цвета. Дальше к горизонту он постепенно темнел и из синего превращался в серо-черный, а на самой линии горизонта, там, где надвигалась ночь, океан был совсем черным, сливаясь с небосклоном. Солнечные блики играли на его поверхности, как на огромном зеркале.

— И все-таки море останется морем, и нам никогда не прожить без морей… — пропел Георгий и обернулся к товарищам. Они понимающе улыбались. Каждый знал, что детство и юность командира прошли у Черного моря.

Оторвавшись от иллюминатора, Георгий проплыл в люк спускаемого аппарата, пробежал глазами по приборной доске. Все показания приборов в пределах нормы. На комбинированном электронном индикаторе вспыхивали засветки цифр и наименования параметров, измеряемых на борту: состав атмосферы корабля, температура, устойчивость работы агрегатов; на электролюминесцентном сигнализаторе, на который выведены наиболее ответственные и важные сигналы от систем, приятно светились зеленые и синие табло. Добровольский закрепился с помощью привязной системы и взялся за органы управления. Ему предстояло развернуть и сориентировать космический корабль на солнце, а потом дать закрутку. В таком положении солнечная энергия через солнечные батареи пойдет в аккумуляторы и электропотребители корабля.

Отточенными движениями с минимальным расходом горючего Георгий выполнил эту операцию. Космический корабль начал медленно вращаться.

Приближался сеанс связи. Добровольский включил нужный канал и, когда корабль вошел в зону радиовидимости, «Янтарь-1» (позывной командира «Союз-11») вышел в эфир и доложил о проделанных экипажем операциях на борту корабля.

Первый рабочий день в основном был посвящен адаптации к условиям космического полета, наблюдениям и фотографированию.

Настало время отдыха. Георгий достал свой дневник и начал первые записи своих ощущений и впечатлений о полете: «Участок выведения прошли нормально. Движение устойчивое. Отлично ощущаются все колебания и вибрации. Колебания небольшие. Перед отделением последней ступени нарастают перегрузки. Затем — хлопок и сразу — тишина, светло в кабине. Часы и «Глобус» включаются спустя несколько секунд.

Сразу после отделения — много пыли. Собирать ее лучше при работающем вентиляторе влажной салфеткой. Сетка вентилятора временами прогибается внутрь, и крыльчатка задевает за сетку. Выключали вентилятор и нажатием пальцев отгибали сетку. Слышны щелчки коммутатора оперативной телеметрии… Дважды входили в связь с Землей.

Приняли сообщение ТАСС о выведении. На борту все в порядке. Все чувствуют себя нормально. После отделения ощущение дискомфорта заключалось в том, что твою голову как бы кто-то хочет вытянуть из шеи. Чувствуется напряжение мышц под подбородком, утяжеление головы в верхней части и затылочной, кажется, что за головой тянутся вверх и внутренности. При фиксации тела в кресле это явление уменьшается, но не пропадает. В этом случае тяжелеет лобная и затылочная части головы. Живот как бы подсасывает вверх.

К движению руками, ощущение всего, с чем приходится работать, к динамике всего тела… привыкаешь сразу.

7 июня 1971 г. Вадим и я спали вниз головой в спальных мешках в орбитальном отсеке. Виктор — в спускаемом аппарате, поперек сидений, также в спальном мешке. Спали меньше, чем обычно (с 18. 30 до 24. 00), но впечатление, что выспались. После перевернутого положения голова снова начала «наливаться».

Посмотрели с Вадимом в зеркало, а затем друг на друга и посмеялись: «морды как у бульдогов». Подняли Виктора, провели сеанс связи. На борту — порядок. Вадим предложил растереться влажными салфетками. «Умывшись», приступили к работе».

…Волков дежурил. Первые минуты Георгий не мог уснуть и лежал с закрытыми глазами — сказывалось состояние возбуждения. Он сделал усилие над собой и, как в былые времена, когда хотел быстро уснуть, представил себе море. Темно-синие валы успокаивающе перекатывались по испещренной белыми барашками равнине. И под эти мерные накаты он быстро уснул.

Спал крепко, но проснулся легко и непринужденно, чувствуя прилив новых сил. Товарищи тоже уже бодрствовали. Гигиенической салфеткой, смоченной специальным ароматным составом, быстро умылся и проделал первый комплекс физических упражнений, предусмотренный программой. После зарядки пришло ощущение голода. Космонавты собрались в орбитальном отсеке. Завтрак съели быстро и с аппетитом. Кофе в тубах, подогретый в специальной печке, придал бодрости.

Экипаж занял свои места в спускаемом аппарате. Земля сообщила, чтобы они приготовились к выполнению коррекции орбиты и сближению со станцией «Салют». Это была наиболее ответственная операция, предусмотренная программой второго дня полета.

Слышно, как сработали двигатели коррекции и причаливания. Прошло немного времени. И вот колыхнулись и застыли, давая показания, стрелки прибора дальности и скорости. Затем дальность стала уменьшаться. Автоматика по мере сближения гасила и скорость. Начался этап сближения.

Точно в центре экрана визира космонавты увидели светящуюся точку. Все происходило, как на недавней тренировке на Земле, с той лишь разницей, что не приходилось ожидать подвоха от инструкторов. Добровольский был предельно внимателен: на тренировке можно было ошибиться и повторить. Здесь, в космосе, ошибка может привести к срыву грандиозной, впервые осуществляемой человечеством программы.

Контур станции приближается и вырастает. Сейчас, пока она еще достаточно далека, «Салют» напоминает альбатроса, распластавшего крылья — солнечные батареи — и парящего в звездном океане на фоне освещенной лучами Солнца Земли. По мере сближения станция как бы обрастала выступающими иглами и чашами антенн, приборов, сверкающих на солнце элементов. И от этого она становилась похожа на какого-то доисторического летающего рыбоящера. Но когда до нее осталось менее двухсот метров, станция потеряла сходство с чем-либо земным. Это — грандиозное космическое сооружение, ощетинившееся в неведомый мир огромным количеством ясно видимых датчиков, антенн, целым комплексом аппаратуры, предназначенной для специальных, ранее не проводившихся исследований. И от этого величия захватывало дыхание. Вот и сто метров до стыковочного узла, который очень четко виден в оптический и телевизионный визиры. Добровольский уверенно нажимает клавишу «ручное причаливание». Автоматика отключена. Точными движениями ручек управления Георгий завершает этап причаливания стыковкой. На семьсот девяносто пятом витке первого в мире орбитального причала — станции «Салют» — пришвартовался уже второй космический корабль — «Союз-11» с экипажем на борту!

Сигнализаторы на приборной доске сообщили экипажу, что произошло стягивание, соединились электрические и гидравлические каналы станции и транспортного корабля, и образовался единый комплекс «Союз-11» — «Салют». На семьсот девяносто шестом витке космонавты дали команду на выравнивание давления воздуха в бытовом отсеке корабля и рабочем отсеке станции. Теперь крышки люков спускаемого аппарата, орбитального отсека и станции отделяли космонавтов от жилых и рабочих помещений огромного космического дома-лаборатории.

Открыли первый люк. Перешли в орбитальный, «бытовой» отсек. Первым в люк-лаз «Салюта» нырнул Виктор Пацаев. Проверив готовность станции принять экипаж, он сообщил об этом командиру. Волков и Добровольский последовали за ним.

С этого момента на орбите вокруг Земли начала функционировать теперь уже пилотируемая орбитальная научная станция «Салют». Экипаж произвел расконсервацию и монтаж отдельных узлов и блоков научного оборудования. Обживали новый дом. Это действительно дом диаметром около четырех метров и длиной в двадцать пять метров. Каждый космонавт четко знал свои обязанности. Виктор приступил к «землепашеству». Ему как инженеру-исследователю пришлось выполнять роль ботаника и первого космического агронома — вырастить русский лен, который, по предположению ученых, чувствителен к гравитационному полю Земли; хибинскую капусту, которая в будущем может стать в оранжереях космических кораблей и станций, совершающих длительный полет, основным поставщиком зелени, богатой витаминами; крепис-травку из семейства сложноцветных, на которой предстояло провести генетические исследования — влияние космоса на процесс деления клеток. Вместе с Добровольским Виктор осмотрел свой огород и право первому пустить воду в специальные вегетационные мешки, где находились семена, окруженные питательными веществами, предоставил командиру.

В дальнейшем каждый вечер Пацаев перед «прогулкой» по «бегущей дорожке», которая находилась неподалеку от космического огорода, делал двадцать качков грушей, подавая воду из основного бака к растениям.

В процессе полета за развитием растений следила и автоматическая кинокамера. Каждые десять минут она снимала кадр. Через несколько дней труды Виктора Пацаева увенчались успехом: проклюнулись и дали ростки семена. Среди царства самых современных устройств, электронных и механических систем, рядом с современными телескопами в неведомом мире космоса пробились первые ростки жизни. В жарких и безводных пустынях трудолюбивые руки человека создают оазисы жизни. Теперь такой оазис подняли руки советских людей к звездам.

Вскоре после доклада Добровольского о начале работы первой пилотируемой станции на борт «Салюта» пришла приветственная телеграмма от руководителей партии и правительства.

Одним из самых важных пунктов программы была проверка приспособляемости организма человека к длительному воздействию факторов космического полета. Космонавты должны были поддерживать состояние тренированности своего организма на очень высоком уровне.

Добровольский время от времени надевал костюм под названием «пингвин», и казавшееся до этого невесомым тело вдруг сразу напрягалось. Если ослабить мышцы, то вмонтированные в ткань амортизаторы тут же подтягивали руки и ноги. Создавалось ощущение неприятной стянутости, хотелось противиться этому состоянию и потянуться так, как это делает человек, находившийся длительное время в неподвижности. Назначение костюма состояло в том, чтобы создать для костей и мышц космонавта такую привычную землянам нагрузку, какую создает тяжесть человеческого тела в условиях земной гравитации. После того, как космонавты привыкли к этим костюмам, они даже спали в них. Кроме того, для поддержания состояния тренированности на борту станции был предусмотрен набор различных амортизаторов, с помощью которых можно тренировать руки, ноги и даже сердце. Приходилось только сожалеть, что в этом космическом «спортзале» не было гантелей и штанги. Впрочем, если бы они были, то любой из космонавтов смог побить здесь, на корабле, самый фантастический рекорд по подъему тяжестей, причем сделал бы это играючи, слабым движением руки.

Для проведения медицинских исследований был выбран пятый день полета. В этот день космонавты проходили полное медицинское обследование. С помощью аппаратуры и датчиков, наложенных на различные участки тела, по каналам телеметрии передали они на Землю интересующие врачей данные. Врачи довольны: никаких отклонений от нормы не обнаружено.

Пришлось космонавтам в этот день побывать и в руках «автоматической медицинской сестры-лаборантки», которая взяла у них на анализ кровь и законсервировала ее с тем, чтобы потом на Земле проверить.

Медицинский контроль и медицинские эксперименты, пожалуй, были самыми неприятными в программе полета. Но космонавты с особой тщательностью выполняли их, ибо знали, что все это очень и очень пригодится для грядущих полетов.

Программа каждого была насыщена до предела. Но прежде чем вникнуть в суть предстоящих космонавтам экспериментов, необходимо хоть в общих чертах представить внутреннюю компоновку станции «Салют». Состоит она из трех как бы состыкованных цилиндров с плавно увеличивающимся до четырех метров диаметром. Между станцией и транспортным кораблем находится небольшой переходной отсек, в котором расположены несколько пультов и блоки астрофизической аппаратуры. В основном отсеке станции расположена приборная доска и командно-сигнальные устройства, позволяющие нажатием клавиш выбирать те или иные режимы работы узлов и систем станции. Здесь же — органы управления системами регенерации, газоанализатора и аппаратуры жизнедеятельности. Если продвинуться вглубь станции от люка транспортного корабля, то можно попасть в астрофизическую лабораторию, в которой проверяются приборы ручной астронавигации.

В переходнике между трех— и четырехметровым цилиндром станции расположена аппаратура для медико-биологических экспериментов и исследований. А дальше, в самом емком четырехметровом отсеке, находятся аппаратура и системы, обеспечивающие работу станции. Кроме того, по обоим бортам разместились в различных контейнерах так называемое бытовое оборудование. Это — и холодильник, и нагревательные приборы для разогрева пищи, и спальные мешки, и специальные гамаки, и шланги для питья воды. Есть здесь оборудование и для личной гигиены. В общем, все для нормальной жизни небольшого дружного коллектива исследователей, начавших небывалый по продолжительности и сложности испытательный космический полет.

Программа космических исследований на станции «Салют» построена таким образом, чтобы проводимые эксперименты и испытания продолжали друг друга и помогали как космонавтам, так и ученым на Земле создать единую цепь ответов на все нужные запросы.

Но есть среди них и особенные эксперименты, с которых как бы начиналась новая область знаний.

11 июня экипаж станции положил начало новой науке — гамма-астрономии, «астрономии невидимого». В обычном представлении людей под астрономией понимает возможность с помощью громадных оптических телескопов видеть звезды далеких галактик. Гамма-излучение несет в себе колоссальную информацию о строении Вселенной, о преобразованиях, происходящих в ней, о громадных океанах энергии.

Однако вести эти исследования с Земли невозможно, потому что наша атмосфера в своей толще проглатывает и не пропускает не только большую часть рентгеновского и ультрафиолетового излучения, но и гамма-излучения. И вот теперь «НИИ в космосе», как с полным правом можно назвать станцию «Салют», ведет такие исследования. В соответствии с программой бортинженер сориентировал станцию и застабилизировал. Инженер-исследователь и командир подготовили к работе, а затем включили гамма-телескоп.

12 июня появились признаки неисправности одного из вентиляторов. Пришлось на время отложить некоторые работы и произвести ремонт. С этим успешно справился Виктор Пацаев. С самого начала полета Георгий Добровольский и Владислав Волков решили обрести вид «морских волков» времен Кортеса и отпустили бороды. Виктор с улыбкой наблюдал за чудачеством товарищей и продолжал регулярно бриться, хотя, казалось, ни на минуту не покидал «персонального» рабочего места, где была установлена аппаратура обсерватории «Орион».

Вот где, наконец, Виктор дорвался до своего любимого занятия! 18 июня весь рабочий день он провел за органами управления астрофизической обсерватории «Орион». Вся система обсерватории укреплена снаружи, а управление ведется из переходного отсека «Салюта». Через специальный шлюз в станции соскальзывают кассеты с отснятой пленкой.

Вся аппаратура обсерватории длительное время подвергалась жестокому испытанию глубоким вакуумом, космическими лучами и температурой, близкой к абсолютному нулю. Сегодня предстояло проверить, как она перенесла воздействие этих факторов.

^{Редкое фото. В минуты раздумий Георгий бывал и таким}

Добровольский сел за органы управления станцией и по указанию Пацаева сориентировал «Салют» так, чтобы система «Орион» была направлена на созвездие Центавра. Очень точно командир выполнил эту операцию, и, когда станция из света без плавного перехода ринулась в ночную часть Земли, Виктор прильнул к окулярам телескопа. Среди алмазных россыпей звезд он быстро нашел бету Центавра и зафиксировал ее. Теперь можно было смело сказать, что обсерватория стойко перенесла воздействие космических факторов и готова к продолжению экспериментов.

В свободное от специальных астрономических наблюдений и измерений время Виктор Пацаев созерцал открывшийся звездный океан. Здесь, в космосе, небо кажется сплошь усыпанным звездами различной величины. И нет провалов, полной черноты, которые наблюдаются с Земли… Виктор просматривал звездное небо и в своих мечтах уносился к той, неведомой ему звезде, вокруг которой, возможно, вращается планета, где разумные существа тоже с трепетом просматривают и прослушивают Вселенную в надежде принять сигнал братьев по разуму…

Если Пацаева занимали иногда такие далекие проблемы, то Волкова и Добровольского больше волновали задачи насущные. Перемещаясь от иллюминатора к иллюминатору, они проводили фотографирование облачного покрова Земли, фиксируя зарождение циклонов и тайфунов, лесные пожары, распады ледников и горные кряжи. К ним часто подключался и Виктор Пацаев. О наблюдениях, проводимых в течение суток, они сообщали на Землю.

ТАСС в эти дни сообщало: «Выполняя программу шестнадцатого космического полета, командир орбитальной станции Георгий Добровольский продолжал исследование физических свойств земной атмосферы с помощью ручного спектрографа. В этом эксперименте космонавт выполнял спектрометрирование сумеречного горизонта Земли при восходе и заходе Солнца…

…Проводимые на борту станции «Салют» исследования световой гаммы космической зари позволяют уточнить данные о распределении оптически активных компонентов земной атмосферы, определяющих распределение солнечного излучения в атмосфере…

…Экипаж станции продолжал также наблюдение за развитием облачности над поверхностью Земли, движением циклонов и другими метеорологическими явлениями. В частности, космонавты обнаружили и провели фотосъемку циклона в районе Гавайских островов. Через несколько часов развитие циклона наблюдалось вблизи берегов Австралии…»

Полет продолжался… Один трудовой день сменял другой. Были и часы досуга. Пели песни, читали, слушали концерты по заявкам, болели за свои футбольные клубы, интересовались погодой.

19 июня на борту станции «Салют» было необычным. Настроение у всех приподнятое. Еще бы, в их космическом доме — именинник! Сегодня исполняется 38 лет Виктору Пацаеву. Георгий и Владислав едва опередили Землю с поздравлением. Приготовили праздничный стол.

После дня отдыха в начале третьей недели полета космонавты провели очередную работу с орбитальной астрофизической обсерваторией. С помощью визира была «захвачена» в поле зрения одна из звезд созвездия Змееносец. Следящие системы «Ориона» работали отлично.

Владиславу Волкову немало работ приходится выполнять, сидя на «потолке» станции, но от этого его работоспособность ничуть не страдает. Здесь он проводит навигационные измерения. На станции около двух десятков иллюминаторов. У тех, которые свободны от стационарной аппаратуры, можно расположиться с фотоаппаратом и «ловить» наиболее интересные явления. Кроме того, можно, перемещаясь вдоль этих «окон», наблюдать звездное небо, Луну, Солнце, Землю.

В начале третьей недели полета о жизни и быте экипажа на борту станции «Салют» передал свой репортаж Владислав Волков:

«Началась третья неделя нашей работы на орбите, но сама станция «Салют» — в космосе два месяца. Счет ее витков превысил внушительную цифру — 1000. Мне повезло, счетчик показал, так сказать, юбилейное число во время моего дежурства. Как это было?

Командир экипажа Георгий Добровольский и инженер-испытатель Виктор Пацаев отдыхают — спят. Из спальных мешков торчат одни головы. Удобно в этих постелях — иной раз и вставать неохота.

До тысячного остается еще один виток. Вот он начался — девятьсот девяносто девятый. Через несколько минут «Заря» будет вызывать нас на связь. Вслушиваюсь в шумы и треск радиопомех. Наконец сквозь них скорее угадываю, чем различаю слова: — «Янтарь!» Я — «Заря», на связь!

Выжидаю с минуту. Теперь вызов слышен отчетливо и ясно.

— «Заря»! Я — «Янтарь-2», слышу вас отлично! — выхожу в эфир.

— «Янтарь-2»! Как у вас дела? — спрашивает Земля.

— Как у нас дела? Нормально. Только вот когда друзья спят и не с кем перекинуться словом, чувствуешь себя не совсем уютно в этом огромном космическом доме. Впрочем, подобное ощущение, наверное, знакомо каждому, кто хоть раз дежурил в одиночку или стоял вахту, как скажут моряки.

Но сейчас я разговариваю с Землей и чувствую себя почти как дома. Узнаю, что погода «внизу» стоит неважная — пасмурно, ветер, дождь. А здесь, на орбите, в иллюминаторах — слепящее солнце, а Земля плотно укутана облаками.

— Дождя у вас нет? — шутит «Заря».

— Нет у нас дождя. Нет ничего земного вокруг — одна космическая красота.

— Вам готовят передачу «С добрым утром», — сообщают на борт.

— Вот это — приятная новость. Магнитофонная музыка, которую «крутят» для нас, уже порядком надоела. Почему-то она не очень пришлась нам по душе. Так что обещанной передачи мы ждем с нетерпением. Тем более, что рассчитываем услышать исполнение наших заявок. Интересно, как мы с командиром выглядим в новом для нас бородатом виде на телевизионном экране. По-моему, у меня отрастает довольно-таки странная борода, какого-то татаро-монгольского типа. Правда, я мало ей уделяю внимания.

— Как прослушивается коротковолновый радиодиапазон? — интересуется «Заря».

— Хорошо прослушивается, особенно в западном полушарии, на экваторе. До чего же приятно становится на душе, когда где-нибудь над Южной Америкой слышишь в эфире родную речь.

— За растениями наблюдаете?

— Еще бы! Даже чаще, чем предусмотрено программой. К этим зеленым росточкам у нас на «Салюте» отношение особое. Они как бы связывают нас с далеким и невыразимо близким земным миром. Ухаживаем за своим «космическим огородом» заботливо и старательно. Растут наши овощи хорошо.

— Поливаете аккуратно? — с притворной серьезностью допытывается «Заря».

Шутники. Попробовали бы поливать в невесомости. Гораздо легче воду в решете носить.

Сеанс связи подходит к концу. Следующий состоится уже на тысячном витке. Сколько еще спать моим друзьям? Неужели один я и встречу тот момент, когда на счетчике глобуса появится единица с тремя нулями?

Смотрю график распорядка: нет, не один, ко мне присоединится командир экипажа. Ему заступать на дежурство, вести связь с «Зарей». Через полчаса «поплыву» его будить.

Мы знаем: тысячный виток начнется в 00 часов 44 минуты 44 секунды 20 июня. Последние минуты неотрывно следим за показаниями бортовых часов. Есть! Потекли секунды юбилейного витка.

— «Янтарь!» Я — «Заря»! На связь!

Георгий отвечает, и я вижу, как он улыбается.

Командир экипажа принимает поздравления из Центра управления полетом.

^{На новогоднем балу}

Мы прекрасно понимаем, что с юбилейным витком надо поздравлять не одних нас — всех советских исследователей космоса, десятки, сотни, тысячи людей, тех, кто вложил свой труд, свое умение, свои знания в создание совершенной космической техники, тех, кто днем и ночью дежурит на Земле у пультов и установок, обеспечивает полет. Нам выпало на долю принять участие в завершении этого огромного труда успешной работой на орбите. Мы стараемся выполнить все как можно тщательнее, полнее, получить как можно больше новых данных, необходимых нашей науке, технике, народному хозяйству…»

Программа проводимых работ приближалась к завершению, экипаж готовил станцию к консервации. Накануне Георгий Добровольский провел телерепортаж. Он говорил: «Проделана очень большая работа, исключительно важная по своему научному содержанию работа. У нас заканчивается более чем трехнедельный полет. Сейчас экипаж проводит подготовительные работы для спуска. Проходит укладка оборудования, документации, части научной аппаратуры в транспортный корабль. На Землю пойдет очень много интересного материала, который с нетерпением ждут ученые, инженеры, техники, рабочие».

И вот пришел день, когда космонавтам предстояло покинуть первый звездный причал, созданный на орбите Земли, перейти в транспортный корабль и, расстыковавшись, отойти от такой гостеприимной и родной станции, которая на протяжении почти месяца была им домом и рабочим местом.

Космонавты еще раз проверили, все ли взято со станции, перевели системы и аппаратуру в автоматический режим: ведь станция и после их посадки еще долго будет передавать на Землю информацию.

Перед тем как покинуть станцию, Добровольский, Волков, Пацаев по старому русскому обычаю присели… Поднялись, выключили внутреннее освещение отсеков и, мягко оттолкнувшись, через проходной отсек пронырнули в бытовой блок транспортного корабля. Здесь космонавты сняли сослуживший свою службу тренировочный костюм «пингвин», переоделись в полетные костюмы. Вошли в спускаемый аппарат. Бортинженеру предстояло закрыть крышку люка-лаза. Волков вращал штурвал закрытия крышки до тех пор, пока не сработал сигнализатор, подтвердивший, что крышка зафиксировалась.

Космонавты подгоняли привязную систему, затягивались. Сообщили на Землю о готовности к расстыковке. Земля дала «добро». На командно-сигнальном устройстве Добровольский выбрал программу «расстыковки» и нажал кнопку исполнительной команды. Было слышно, как заработали моторы, расслабляя механическую связку станции и транспортного корабля. И когда механические захваты отпустили стыковочный штырь, Добровольский включил двигатели на отстыковку от станции. Конструкции «Салюта» начали постепенно удаляться. Ощущение сравнимо, пожалуй, с тем, когда большой океанский лайнер отходит от причальной стенки.

^{После проведения тренировок в пустыне на крыльце заставы у пограничников. Слева направо: Олег Макаров, Николай Романтеев, Лев Воробьев, Иван Фадеевич Одинцов, Георгий Добровольский, Виктор Пацаев, Николай Рукавишников, Петр Климук, Юрий Шутов, Иосиф Давыдов — во втором ряду}

Все больше и больше от «Салюта» уходил «Союз-11». Вот уже станция яркой точкой растворилась в океане звезд.

Георгий Добровольский ориентировал корабль для включения ТДУ — тормозной двигательной установки, которая уменьшит скорость и позволит кораблю опуститься на Землю. Приближались к южной оконечности Африки. Командир вместе с бортинженером еще раз проверил правильность ориентации. Бортовой навигационный прибор показал, что пора идти на спуск. Добровольский включил ТДУ. Было слышно, как проработала положенные ей секунды двигательная установка, и через некоторое время начали расти перегрузки. Корабль входил в плотные слои атмосферы. По командам автоматики должен произойти отстрел приборно-агрегатного и бытового отсеков. Автоматика сработала четко. Пироболты отбросили от спускаемого аппарата ненужные теперь отсеки космического корабля.

И вдруг… Что это?! Со свистом и шумом из спускаемого аппарата стремительно выходила атмосфера корабля. Вакуум, как вихрь, обрушился на космонавтов…

…В тяжелые дни прощания с погибшими героями — Добровольским, Волковым, Пацаевым — в советской печати было опубликовано письмо, подписанное верными друзьями и соратниками погибших. Они писали:

«Покорение и освоение космоса — этого нового неизведанного мира — было бы немыслимым без подвигов. И мы знаем, что путь покорителей звездных далей усыпан не только лаврами. Это прежде всего дело, требующее огромного напряжения человеческих сил, глубоких знаний, мужества, воли.

…Георгий Добровольский, Владислав Волков и Виктор Пацаев отдали свои жизни, беззаветно выполняя почетное и ответственное задание. Но не только скорбь владеет нашими сердцами. Гордость за то, что они сделали для нашей Родины на космической орбите. Решимость продолжать их дело, столь нужное человечеству.

…Каждый из них был для нас дорог и близок как товарищ, как человек, с которым мы вместе служили одному общему делу. И потому сегодня каждый из нас чувствует как бы двойную ответственность за претворение в жизнь наших общих планов. За себя и за них.

Центральный комитет нашей партии, Советское правительство, наш народ могут быть уверены в том, что каждый из нас — и те, кто уже летал в космос, и те, кому еще предстоит впервые подняться на высокую орбиту, сделают все для того, чтобы еще более упрочить и возвеличить немеркнущую космическую славу нашей социалистической Родины.

Впереди — новые старты и бескрайний звездный мир! Мы готовы к полету».

<<< Назад Жизнь на нитке троса

Вперед >>> Заказное убийство в космосе