Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Фрагментированностъ как основа единства «молодой американской нации» (Н. А. Татаренко)

<<< Назад
Вперед >>>

Фрагментированностъ как основа единства «молодой американской нации» (Н. А. Татаренко)

Черты характера нации, трактуемые как частично модифицированное англосакское наследие, уже в период борьбы за независимость и на раннем этапе истории США существенно трансформировались и приобретали новое выражение. Поэтому тезис о том, что власть в стране благодаря маргинальному индивидуализму распределялась (и как бы до сих пор распределяется) и демократично делегируется снизу вверх, должен быть уточнен: ведь речь на самом деле шла (и это справедливо для настоящего времени) о приоритетности индивидуальных интересов правящей верхушки, то есть тех, кто эту власть собственно и представлял. Именно эта верхушка определяла очертания политики приумножения земель за счет уничтожения коренного населения, именно она в Гражданскую войну принимала решения, направленные на истребление собственных соотечественников (известно, например, что армия Шермана руководствовалась приказом о тотальной «зачистке» отвоеванных территорий, уничтожении существующих на них хозяйств, превращении земель в пустыни).

«Демократичность взглядов» заключалась в их общности, которая сводилась к возможности безоговорочно создавать новые условия для наращивания богатства, а «готовность рисковать» подчинялась исключительно этой цели. Уже тогда основным мотивационным фактором существования общества была возможность обогащаться. Что же касается традиционно англосакской ментальности, то она воплощалась в сформированных поселениях и фермерских хозяйствах и тех принципах, что исповедовались и сохранялись в этой среде и весьма отличались от общепринятых в государственном масштабе и на уровне отдельных штатов. (Кстати, такие поселения в США существуют и до сих пор — это поселения эмишей, которые сумели сберечь не только ментальные ценности, но и уклад жизни первых американских колонистов.)

Еще один распространенный американский миф отражается в тезисе: «граждане США свободны в своих действиях». Этот тезис трудно отрицать, если не знать, что свобода граждан США на 90% регламентирована и описана правилами. Ограничительные нормы глубоко проникают в частную жизнь и превращаются в формализированные социальные нормы. Так, в этих правилах скрупулезно описываются нормы поведения в присутственных местах (нельзя курить на улице; нельзя распивать спиртные напитки в неприспособленном специально для этого месте; нельзя неблагоустраивать и оставлять неприбранным приусадебный участок; нельзя взращивать на этом участке недекоративные растения; нельзя держать в квартире животных, или курить в доме, если это не предусмотрено правилами; нельзя оставлять дома без присмотра детей до 18 лет и т. п.). Все эти нормы базируются на одном требовании: поведение индивидуума не должно создавать проблем другим — и предусматривают достаточно жесткие санкции за их невыполнение.

Следствием навязывания обществу универсализованных и кодифицируемых ценностей, равно как и ценностей вестернизации (здесь США могут рассматриваться в качестве особой модели), становится группирование населения страны по этнонациональным признакам, формирование этнонациональных общин, которые в настоящее время дифференцируются по территории, быту, языку, роду деятельности, и даже имущественному и социальному статусу, что приводит к его фрагментации на новой, этнонациональной основе. Это побуждает правительство к поиску путей объединения нации, но этот поиск традиционно завершается усилением экспансии. Успехи универсализации в американском обществе (заодно и реальность «плавильного котла») наблюдались до тех пор, пока страна создавала для всех равные возможности, пока не произошло выделение отдельных преуспевающих общин и их усиления за счет новых иммиграционных потоков.

Проблема обострялась еще и тем, что во второй половине 1960?х — начале 1970?х гг. в сфере политических отношений наметились существенные изменения: европейские страны, которые к тому времени отстроили свою экономику, постепенно начали интегрироваться и выталкивать США из Европы; начали налаживаться политический диалог и интеграционные связи с СССР, что привело к возникновению опасности реструктуризации мира. Энергетический же кризис 1970?х гг. стал для США первым сигналом, предупреждавшим о возможной в обозримом будущем потере их доминирующих экономических позиций в мире.

Угроза экономической безопасности этой диверсифицированной в Европу страны поставила перед ее правительством задачу пересмотреть свои позиции относительно возможностей формирования единой универсализованной на основе кодифицируемых культурных ценностей нации. К тому же усиление иммиграционных тенденций порождало перспективу смещения доминанты в межцивилизационных соревнованиях внутри страны — в сторону полиморфии (с учетом потерь и приобретений) и в сторону полиактивных (латиноамериканских) и реактивных (азиатских) культур (в противовес вестернизаторской моноактивности) внутри этой, к тому времени уже глубоко фрагментированной, нации. Такие тенденции создали угрозу перерождения ценностей и вытеснения на культурную периферию ценностей Западной цивилизации.

Индивидуализм (особенно маргинальный: обогащение ради обогащения, предусматривающее глубинную фрагментацию на уровне индивидуума) и свобода не смогли разрушить этнические общины, которые базируются на экспортированных институциях, главная из которых, как правило, — коммунитаризм. Особенно сейчас, когда иммигранты — это чаще всего выходцы из не только по ментальности, но и по социальному обустройству коммунитарных (а зачастую и тоталитарных) стран. Цивилизационное сближение происходило и происходит, но преимущественно лишь в одном — экономическом — направлении. При этом сформировался суррогат экономической ментальности, который вынужденно отображается в институции свободы: для «внутреннего» (относительно нации в целом) и «внешнего» употребления.

Этому способствовали и религиозные институции. Сравнение особенностей тех институций, которые существовали в мире, позволяют допустить, что исторически религия, как ее обосновал М. Вебер564, оказала критическое влияние на формулирование общественной цели (общественной мечты) и способов ее этически обоснованного достижения Тем более, что цивилизационные и религиозные принципы, оформляясь в социальные нормы, стали их почвой. Даже когда этнически–национальное государство еще не было создано (или — не перестроено, не реконструировано) — существование единой национальной церкви обеспечивало единство социума: она была (и могла быть) основой унификации общественных устремлений. Культивация этой памяти как более ограниченной политической эмоции могла сыграть свою роль.

Если брать в качестве примеров европейские народы, то их единство, базировавшееся, обычно, на единой религиозной основе, не формировало в них комплекса неполноценности, имеющего своим результатом, как правило, стремление утвердиться в глобальной среде. Их протест носит форму сопротивления притеснению (попытка избавиться от зависимости). Например, ирландцы и поляки, так же, как словаки и крестьяне Литвы или Латвии, имели единую национальную церковь как постоянный, непрерывно действующий, животворный механизм их социокультурной идентичности. Им не нужно было стремиться к отсутствующему компоненту лояльности. Религия помогала им демистифицировать объекты политических устремлений.

Американский конфессионализм приводит к несколько иным результатам: разнообразие религий служило опорой для возникновения аналогичных же иерархических структур, однако не регионов, а общин. Конфессиональные церкви никогда не способствовали формированию единства национальных устремлений. Поэтому американское общество прибегло к идеологии (как религиозной, так и общественной в целом), которая была призвана сформулировать основы этого единства. Такая идеология объективно должна была быть не способствующей формированию нации как олицетворения приближения к разнообразию ценностей мира, а демонстрирующей преимущества, превосходство этой нации в глобальном контексте, как носителя формы особенной (увы, несуществующей) транснациональной духовности.

Такая доктрина была сформулирована, и сегодня американцы рассматривают совокупность религий как единство, олицетворяющее протестантизм как базовый элемент модели единства фрагментированной нации, которую они фактически построили. Чем больше значил протестантизм для общества, тем меньше в нем оставалось стремления к фрагментации.

Американская культура все время отображала такую ментальность: она была насыщенной догмами, которые постоянно всплывали на поверхность: о единстве, об исключительности, об идентичности, об историчности, о свободе, силе духа, живых мирах и рациональности. Она противопоставлялась ментальности других, отображая общее, унифицированное и синтезированное, а потому единственно правильное стремление всех этносов и наций.

И она отражалась также в экономической догме о фрагментации на основе индивидуализма.

Американскую ментальность как формирующий элемент национальной политической культуры можно считать специфической. Но эта культура является продуктом долговременного сосуществования институций, и не только политических, но также религиозных и экономических. Вместе с тем, она бы не могла претендовать на уникальность, если бы не искусственность микса этносов и их ментальностей. Этот микс побуждал к поиску путей их взаимодействия и синтеза. В отличие от других наций, в США основной формой их выражения являются кодифицированные социальные нормы, которые играют здесь более значительную роль, чем в других странах. Они как бы оторваны от своей почвы, формализируются и становятся выражением общенациональной ментальности.

Именно поэтому, очевидно, формализированная ментальность играет в Соединенных Штатах гораздо большую роль, чем естественная ментальность этносов, которая остается «для внутреннего употребления» на уровне общин и является, собственно, содержательным наполнением этой особенной по характеру фрагментации. И именно из–за этого фрагментация перестает быть самоцелью развития, но не теряет своего значения для самоидентификации американской нации в глобальном пространстве, а также отражается на цивилизационных ее чертах.

Разнообразие этнических ментальностей и ставит общество перед необходимостью формирования синтетической, не имеющей ничего общего с реальностью, унифицированной формой проявления единства нации, что находит свое отражение в адекватной и основной институции общества — кодифицируемых социальных нормах. Если взять их конституирующие, то они сводятся к определенным унифицированным требованиям, которые характерны для всех стран: прежде всего, вынуждены учитывать общественно–значимые стимулы деятельности (которые выступают как цели, идеалы, ценности); описывать образцы и правила «нормального» для этого социума поведения, или отмечать его допустимые варианты; фиксировать санкции за уклонение от норм социального поведения. Несмотря на декларирование ориентации на общечеловеческие ценности и близости к мировым социальным нормам, американские социальные правила имеют особенные формы проявления, смещенные акценты, что отображено как в правовых, так и в морально–этических нормах.

Однако природа этих норм научно объясняется на основе представлений об обществе как целостной системе, которая развивается исторически: формирование, закрепление и передача из поколения в поколение — важная сторона его функционирования. В этом понимании первобытной основой формулировки норм есть либо установка на их рассмотрение под углом противопоставления индивиду (тогда они фиксируют некоторые внешние проявления процесса), либо, напротив, снятие этого противопоставления. Это зависит от степени единства общества, от того, является ли оно коммунитарным, или индивидуалистическим.

Уровень фрагментарности американского общества играет в этом смысле не последнюю роль. Такие ведущие институции, как коммунитаризм (подчинение общественных норм общественным интересам) и индивидуализм с его уточненной для отдельных обществ, в частности для американского, формой — гедонизмом (подчинение частным интересам и достижение максимальной степени удовлетворения потребностей), скорректированными «наживой ради наживы», также имеют историческую природу. И, существуя рядом, они «дозированы в разной степени по принципу преобладания» идеологии, в зависимости от того, насколько исторически иерархическим по строению было общество, а следовательно, — какой является «общая национальная ментальность».

Очевидно, что «молодая» американская нация, которая изначально образовывалась по смитианскому принципу — индивидуального обогащения как основы богатства всей нации, в этом понимании должна была стать крайним проявлением, моделью и образцом индивидуализма и гедонизма, которые, в свою очередь, создают фундамент для сохранения особой фрагментированности нации, а на этой основе — ее углубления, как бы имея своей целью диссимиляцию с целью ассимиляции. Поэтому, как это ни парадоксально, индивидуализм в «американском случае» играет противоположную роль — формирует основы общенационального коммунитаризма. Именно благодаря своей фрагментарности американское сообщество как нация может претендовать лишь на особенную форму коммунитаризма: организованного, то есть спущенного сверху, формализованного, кодифицированного, сведенного до идеологического штампа.

На формирование этой институции (социальных норм) имеют влияние и географическое положение, и внешние угрозы (экономические или политические), и ресурсный потенциал (его ограниченность — искусственно организуемая или объективно существующая — может также рассматриваться как угроза), которые способствуют превращению общества в более коммунитарное. Однако эти проблемы не особенно остро стоят перед американским обществом, а следовательно, казалось бы, не вынуждают к мобилизации общих усилий фрагментированной нации для их разрешения.

В качестве яркого примера такой мобилизации (и одновременно, искусственности кодифицированных норм) можно рассматривать официальное обоснование внешней экспансии США на сырьевые рынки, в частности — нефтерынки. Здесь поиск дополнительных источников нефти с целью удешевления энергоресурсов требует активизации этой экспансии. Поэтому в глазах общества агрессия США в отношении Ирака частично оправдана, хотя подобная агрессия со стороны других стран была бы жестко осуждена.

Одновременно содержание американских социальных кодифицированных норм не представляет собой простой отпечаток реального положения вещей. Это отпечаток идеального — оптимальных, учитывая фрагментарность общества, стандартов, которые, если их не придерживаться, будут способствовать исчезновению государства, а поэтому предусматривают применение соответствующих санкций, базирующихся на принципах жесткости и неотвратимости.

В отношении фрагментированной нации кодифицированные стандарты не так многозначительны и вариативны, как в отношении внешней среды, иначе был бы подорван последний оплот, обеспечивающий мнимое единство нации. И применение этих принципов также обусловлено фрагментарностью, поскольку содержание действующей в этом обществе нормативной системы не исчерпывается совокупностью очевидных, зафиксированных в особых идеологических системах (правовых, религиозных, моральных, эстетических и т. п.) правил, официально или фактически признанных.

Особенностью идеологической базы американских нормативных требований, как уже отмечалось, является формулирование заведомо нереальных для отдельных этносов правил, в то время как условия требуют соблюдения общих установок, что находит полное соответствие в американской ментальности.

Одним из аспектов приобщения к социальным стандартам («социализации») является рациональное восприятие этих норм, а другим — интернационализация, то есть превращение «извне» заданных правил во «внутреннюю потребность», норму, привычку. Их освоение индивидуумами — продукт воспитания, и не только идеологического, но и посредством санкций. Примирение противоположных, часто радикальных представлений о природных социальных нормах требует воспитательного, «ломающего» вмешательства. Поэтому санкции за их нарушение и должны быть достаточно жесткими и неотвратимыми, а правовая система справедливой, в американской трактовке — прецедентной.

С другой стороны, часть требований, которые выдвигаются американским обществом к своим членам, у отдельных входящих в него этносов не находят своего признания в качестве естественных. Поэтому общество, идя навстречу этому обстоятельству, оставляет за отдельными штатами, где конфигурация природных социальных норм определяется этническим большинством, право на собственное законодательство, что существенно отличается по уровню жесткости наказания и коммунитарности идеологической базы. Так, в отдельных штатах с учетом существующих общечеловеческих норм применяются очень жесткие, неадекватные преступлению схемы наказания, вплоть до смертного приговора. Тогда как в других — за эти же самые преступления нарушители несут значительно меньшую ответственность.

Очевидно, что применение правовых санкций имеет воспитательную цель, тогда как этой цели будет тяжело достичь, если не ориентировать санкции на конкретные культуры: уровень жестокости наказания по-разному оценивается разными этносами — если для потомков пуритан, выходцев из Европы, в некоторых случаях излишне жестоким будет казаться даже общественное осуждение, то к латиноамериканцам за эту провинность необходимо применять более строгие меры.

«Справедливость» права, в общественном значении этого понятия, обеспечивается за счет его прецедентного характера, природу которого также можно частично объяснить фрагментированностью общества — общность и соразмерность этих правовых норм достигается за счет их конкретизации и персонификации («индивидуализации» — применение к частному, конкретному случаю, происшедшему с конкретным индивидуумом в конкретных обстоятельствах). В то же время такая персонификация права нуждается в разветвленной сети его обслуживания: именно поэтому на 5% мирового населения в США приходится 70% всех законодателей мира; и это также способствует превращению законодательной системы в повседневно необходимый атрибут и в арбитра, который олицетворяет и обеспечивает на деле верховенство этих норм относительно естественных для всех этносов; и именно благодаря этому данное общество, согласно высказыванию Л. Туроу565, превратилось в «общество взаимных исков», в котором на каждых 10 американцев приходится один иск в год.

Следовательно, в рамках североамериканского общества была сделана попытка унифицировать основные уникальные ценности мировых цивилизаций на основе их фрагментации и ассимиляции Это проявилось в навязывании другим, «не западным» культурам общепринятых социальных норм, которые по этой причине были вынужденно упрощенными, и, естественно, обусловили необходимость существования прецедентного права (дополнялись и уточнялись им), в котором кодифицирован каждый случай их нарушения и определена мера ответственности; причем уровень этой ответственности, как уже было отмечено, отличается в каждом штате, поскольку разные культуры по-разному реагируют на санкции (в отдельных случаях достаточно морального осуждения, тогда как в других — даже излишне жестокие наказания не оказывают воспитательного влияния).

И коммунитаризм в таком обществе может держаться (и держится) лишь на специфической, диктуемой и тоталитарной, по своей природе, идеологии, достаточно универсальной и объединяющей, которая базируется: на специфической фрагментации — фактически универсализации («рынковизации») мирового пространства на основе индивидуализма, противостояния и маргинализации частных интересов — это также способ фрагментировать нацию (и мир), и, превратив ее (и его) в однородную, поляризовать по другим признакам — «богатый–бедный»; и на всегда удобной и никогда не оспариваемой (до тех пор, пока имеются доказательства в ее пользу) доктрине исключительности, которая большинством американцев воспринимается, естественно, на веру, ибо другой им не предлагается.

Рядовой американец свято верит в то, что его образ жизни является наилучшим и единственно верным, таким, который обязательно должен быть предложен другим странам и ими безоговорочно воспринят. И эта идеология, которая для американской нации является единым объединяющим началом, в стране навязывается постоянно, закрепляется у нации на уровне идеологического штампа, формализованной ментальности.

Как в связи с этим пишет М. Лернер, путешествующий за границей американец бывает озадачен, что другие не разделяют его привычек, вкусов и убеждений. Это кажется ему тем более странным потому, что Америка сама является «нацией наций» и включает в себя великое множество культурных традиций. Однако такое положение вещей «лишь усугубляет недоумение американца за границей: поскольку у себя на родине он видел, как люди иностранного происхождения отказываются от своих обычаев и «американизируются», ему непонятно, почему не поступают так же люди в других странах»566. И он считает своим долгом способствовать распространению во всем мире вестернизации американского образца, всячески поддерживая в этом плане соответствующие громогласно декларируемые его правительством намерения.

С другой стороны, особенности формирования этой нации (добровольная иммиграция) также способствуют навязыванию ценностей унификации другим странам: народы, которые населяют США, пытаясь сберечь свою культуру, стремятся экспортировать унифицированные формы на свои этнические территории, считая, что именно они обеспечивают высокий жизненный уровень стране, между тем как этот уровень поддерживается благодаря экспансии и доминированию Соединенных Штатов в мировом экономическом пространстве.

Тем более нация болезненно переживает, когда такая идеология (кстати, очень уязвимая, как всякая тоталитарная, которая держится лишь на вере и не имеет ни коммунитарного, ни объективного наполнения) наталкивается на неприятие другими. Это становится для нации настоящей катастрофой, причем по разным причинам: и как доказательство уязвимости самой идеологии; и как реальная угроза благополучию нации; и как разочарование по поводу того, что усилия носителей истины напрасно потрачены и не нашли признания и т. п. Кризис идеологии, связанный со слабостью аргументов в пользу идеологии «национального превосходства», сопровождается настоящими общественными потрясениями, которые проявляются в общественном радикализме и беспорядках, что было продемонстрировано во время войн в Корее или Вьетнаме.

Те же последствия — крах навязываемых догм, которые себя изжили, можно было наблюдать и в преддверии развала СССР, с той лишь разницей, что там идеология строилась на основе противопоставления богатства бедности, в ее основу клалось социальное равенство. Поэтому проблема фрагментарности нации долгое время не осознавалась в качестве существенной. Кстати, идея национального самоопределения на просторах бывшего СССР до сих пор в огромной мере имеет политические корни, и на смену устаревшей модели конфронтации в отношениях наций все еще не предложена более конструктивная, продуктивная — примиряющая, интегративная модель. При этом конфронтация по признаку «богатый–бедный», «общественное–частное» оказалась более живучей и объединяющей, то есть коммунитаристской по своей природе.

Задание «заидеологизирования» (зомбирования) общества упрощено тем, что нация фрагментирована, но такая идеология и уязвима по той же причине.

Особая, кодифицированная форма коммунитаризма не означает, что этносы отказались от природных форм. В сложно организованных, таких как американская, общественных системах развивается и становится нормой дифференциация социальных норм (интересов, способов самосознания и т. п.) и в разных общин формируется иерархическая структура управления поведением через ряд самостоятельных, внутренне организованных подсистем. Как верно подмечал К. Маркс567, выделение индивидуумов происходит лишь на основе высокого уровня развития общественных связей и предусматривает не только соответствующую интернационализацию общественных норм, но и определенную их «индивидуализацию».

<<< Назад
Вперед >>>
Оглавление статьи/книги

Генерация: 6.316. Запросов К БД/Cache: 3 / 1
Вверх Вниз