Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Североамериканские колонии: социально–религиозные основания их республиканско–демократических учреждений и победа в борьбе за независимость (О. В. Головина, Ю. В. Павленко)

Североамериканские колонии: социально–религиозные основания их республиканско–демократических учреждений и победа в борьбе за независимость (О. В. Головина, Ю. В. Павленко)

В 1607 г. Англия высадила своих первых поселенцев в составе 120 колонистов на Атлантическом побережье Североамериканского континента. Поселение назвали Вирджинией, что означает «неосвоенные, пустующие земли». В ноябре 1620 г. на северо–восток (штат Массачусетс) прибыла вторая партия переселенцев–пилигримов. Земли северо–востока континента были объявлены собственностью британской короны. Постепенно Северная Америка становилась зоной распространения англосакской культуры и менталитета. С этого момента начался сложный процесс становления американской государственности, нации и культуры. По мере адаптации европейского населения к местным условиям шло формирование нового национального образования, отличного от народов Европы.

На протяжении XVII–XVIII вв. Англия соперничала сначала с Нидерландами, а потом с Францией за господство в Северной Америке. В 1609 г. на территории между Вирджинией и Массачусетсом поселились голландцы. В 1613 г. они основали поселение, названное Новыми Нидерландами. На расположенном по речке Гудзон небольшом острове Манхеттен, купленном у индейиев–ирокезов за символическую цену, в 1626 г. они основали город Новый Амстердам. В 1607 г. Франция основала поселение Квебек (Новая Франция). Потом французы продвинулись дальше за озеро Мичиган к рекам Миссури и Миссисипи, основав в низовьях последней колонию Луизиана.

Между этими тремя государствами, а также владевшей Центральной Америкой и побережьем Мексиканского залива с Флоридой Испанией, шла неутихающая борьба за передел территорий, в ходе которой все более ощутимых успехов добивалась Англия. С 1664 г., после поражения в войне с Англией, Нидерланды начали терять свои колонии. В 1674 г. к англичанам окончательно перешел Новый Амстердам, переименованный затем в Нью–Йорк, в результате чего под властью британской короны оказалась сплошная полоса североамериканского побережья между французским Квебеком и испанской Флоридой, от Массачусетса до Джорджии, основанной английскими переселенцами в 1733 г.

Английская колонизация существенным образом отличалась от французской, испанской и голландской. Сперва, при двух первых Стюартах, Якове 1 и Карле 1, основу переселенцев составляли религиозные диссиденты — пуритане (британская ветвь кальвинистов). При этом процесс обезземеливания крестьян, начавшийся еще в XVI в., интенсифицировался после буржуазной революции 40?х гг. XVII в. Социально–экономическая дифференциация, бывшая следствием ускоренного развития капиталистических отношений, увеличила число бедных, безземельных и безработных. Это вызвало массовый отток англичан, а затем шотландцев и ирландцев в североамериканские колонии.

Численность голландцев на восточном побережье Северной Америки была незначительной вследствие торгового характера колониальной политики Нидерландов. Население Квебека увеличивалось также медленно из–за сохранения во Франции при последних Бурбонах сильных пережитков феодальных отношений, препятствовавших крестьянам переселяться за океан. Ограниченный характер в XVII–XVIII вв., в отличие от предыдущего столетия, носило и переселение испанцев во Флориду и Мексику (в состав которой входили Техас и весь нынешний юго–запад США с Калифорнией). Господство метрополии здесь укреплялось с помощью смешанных браков колонистов с индейским населением.

Немногочисленность европейских переселенцев в голландских и французских колониях при все нароставшем их притоке с Британских островов стало одной из главных причин побед Англии над своими соперниками. Другой была аграрная природа британской колонизации, при ориентации голландцев и французов прежде всего на торговлю с местным населением. Третьей — сила английского флота, установившего доминирование в Северной Атлантике уже во второй половине XVII в. в ходе трех войн с Нидерландами и обеспечившего захват Лондоном французских владений по реке Св. Лаврентия в начале 60?х гг. XVIII в.

А. де Токвиль, считающийся в англосаксонских странах одним из крупнейших политических мыслителей449, на классическое исследование которого с полным правом можно опираться при анализе устройства США первых десятилетий их существования, подчеркивает, что к началу колонизации Северной Америки общинное (коммунальное) устройство, прообраз демократического устройства, прочно вошло в обычаи жителей Альбиона. Местное самоуправление «занимало уже прочное место в английских законах и нравах, а английские эмигранты не только считали его необходимым, но и видели в нем благо, ценность которого они хорошо знали». Они «с самого начала были разделены на множество небольших обществ, существовавших раздельно и не имевших единого центра. Каждое из них было вынуждено самостоятельно заниматься своими делами, поскольку не существовало никакой центральной власти, обязанной и способной заботиться о них»450.

Поэтому основывавшиеся британцами в Новом свете колонии если и не являли собой пример развитой демократии, то по крайней мере имели ее зачатки. Они, «казалось, были созданы для того, чтобы явить собой пример торжества свободы, но не аристократической свободы их матери–родины, а буржуазно–демократической свободы, полного воплощения которой еще не встречалось в истории человечества». Однако, продолжает цитируемый автор, «ни единого благородного помысла, ни одной возвышенной цели не лежало в основе создаваемых ими поселений»451 и сразу же после возникновения первой английской колонии в Северной Америке, Виргинии, там было введено рабство.

Уже в первой половине XVII в. были заложены основания дальнейшего, вплоть до окончания Гражданской войны 1861–1864 гг., расхождения путей развития Севера и Юга. Если в южных колониях основой производства стало плантационное рабовладельческое землевладение, то в северных штатах, известных как Новая Англия, изначально возникла иная социальная система, органически связанная с религиозным духом первопоселенцев–пуритан. Его носителям были свойственны чувство порядка и прочная религиозно мотивированная нравственность, а также относительно высокая образованность.

В то время, пишет А. де Токвиль, как другие колонии были основаны безродными авантюристами, пилигримы на своей родине принадлежали к достаточно обеспеченной категории людей. Они переселялись в Новый свет вовсе не с целью улучшения своего материального положения, но во имя утверждения своей религиозно–социальной идеи. Терпя преследования со стороны властей и отвергая распушенные, с их точки зрения, нравы Европы, пуритане искали «для себя такую дикую отдаленную землю, где можно было бы жить сообразно собственным принципам и свободно молиться Богу»452. Подобные черты в духе и образе жизни первопоселенцев Новой Англии отмечает и М. Лернер. Британцы явились в Новый свет под знаменем высоких моральных принципов, религиозной свободы и всевластия закона, усмотрев здесь идеальное место для реализации своих идей о религиозно–нравственной жизни, свободе и преуспевании453.

Важно не упускать из виду британские корни Североамериканской субцивилизации. В XVII–XVIII вв. англичане, исповедовавшие в большинстве своем протестантизм, считавший человека существом низменным, но ориентировавший его на упорный производительный труд, оказались на Восточном побережье Северной Америки в большинстве. Они сыграли решающую роль в эпоху бурного роста колоний и начальной истории республики в тот момент, когда закладывались основы американских государственных институтов и национального мировосприятия.

В результате основой языка складывавшейся североамериканской нации стал английский, а американские законы выросли из традиционного английского права. «Фундаментальные американские государственные институты и политические идеи, включая представительное правительство, ограниченные права государства, право на протест, традиционное уважение к гражданским свободам и неколебимый индивидуализм, — все это в основном было привнесено из Англии и стало органической частью американского сознания... В своем техническом развитии Америка заимствовала принципы и методы у британской промышленной революции до тех пор, пока американцы не превзошли своих учителей. Американцы без колебаний переняли у англичан пиетет перед силой договора и перед частной собственностью. Плюрализм протестантских религиозных сект в Америке, их уважение к индивидуальному пониманию Библии и к свободе веры также вдохновлялись британской традицией. То же можно сказать о структуре мелких городков, о сложном устройстве местного самоуправления, о частных школах, о коледжах, обычаях благотворительности, о густой сети добровольных ассоциаций, корпораций и профсоюзов. Письменная культура пришла в основном из Англии. Это же можно сказать и о печати... Вплоть до конца XIX века, когда набрало силу немецкое влияние, американские ученые поддерживали контакты почти исключительно с британскими коллегами... В живописи, скульптуре, архитектуре британское влияние оставалось преобладающим до тех пор, пока на рубеже XX века не начали ощущаться французские веяния»454.

Среди источников британского влияния на североамериканские колонии и Соединенные Штаты исследователи особо выделяют пуританство. Пуританизм, будучи религиозным течением, в то же время нес политический дух гражданского равноправия, самоорганизации и общинного самоуправления, категорически отвергавший сословное неравенство. Основывая уже первые колонии на Атлантическом побережье Северной Америки, переселенцы, будучи равными в социальном и весьма близкими в имущественном отношении, утверждали в них принципы, частично унаследованные от староанглийских обычаев, но с новой силой развитые и законодательно закрепленные за океаном: участие народа в общественных делах, свободное голосование по вопросу о налогах, ответственности представителей власти перед народом, личная свобода и суд присяжных.

Прямым голосованием община выбирала всех должностных лиц, регулярно отчитывавшихся перед ней о своей деятельности. Если в Европе политическая жизнь большинства стран начиналась на верху официальной пирамиды и затем постепенно, да и то не в полной мере, охватывала все ячейки общества, то в Америке, «напротив, община была образована раньше, чем округ; округ появился прежде штата, а штат прежде, чем вся конфедерация... Внутри общины кипела истинная и активная политическая жизнь, вполне демократическая и республиканская по своей сути. Колонии пока еше продолжали признавать верховную власть метрополии, штаты по-прежнему управлялись по законам монархии, однако республика уже полнокровно развивалась в рамках общины»455.

Резюмируя свои наблюдения, А. де Токвиль подчеркивает, что «англосаксонская цивилизация» является результатом действия двух совершенно различных начал, которые часто находятся в противоборстве друг с другом, «но которые в Америке удалось каким-то образом соединить одно с другим и даже превосходно сочетать. Речь идет о приверженности религии и о духе свободы»456. Если в основывающейся на строгих религиозных принципах нравственной сфере все упорядочено, согласовано, предусмотрено и решено, то в мире политики все находится в постоянном движении, все оспаривается; «в одном — пассивное, хотя и добровольное подчинение, в другом — независимость... и горячее отрицание любого авторитета»457.

Подобные, хотя и выраженные в иной системе понятий, идеи развивает и современный американский ученый А. М. Шлезингер. Он подчеркивает, что с момента возникновения первых колоний в Новой Англии тесно взаимосвязанные традиционализм и контртрадиционализм ведут между собой непрерывную борьбу. При этом истоки обеих этих тем «лежат в нравственных установках кальвинизма»459, пропитанного убежденностью в коренной порочности человека и, в то же время, верой не только в божественную предрешеность истории, но и в то, что Бог изначально разделил людей на избранных, которым уготовано спасение, и всех остальных, людей второго сорта.

Естественно, пуритане–переселенцы верили в свою богоизбранность и особую, возложенную на них свыше миссию. Эта убежденность перешла от них в ментальные основания североамериканской нации. Выражая этот мессианский дух, уже в середине ХІХ в. писал юный Г. Мелвилл: «Мы, американцы, особые, избранные люди, мы — Израиль нашего времени; мы несем ковчег свободы миру. Бог предопределил, а человечество ожидает, что мы совершим нечто великое; и это великое мы ощущаем в наших душах. Остальные нации должны вскоре остаться позади нас...»460.

В пуританской, основанной на принципах социального равенства и демократизма Новой Англии «никогда не чувствовалось ни малейшего влияния аристократии», даже при том, что народ здесь привык почитать некоторых знаменитостей, приобретших над ним определенную власть, «как символы просвещения и добродетели»461. В противоположность этому в южных штатах утвердилась власть богатых землевладельцев, использовавших на своих обширных плантациях труд негров–рабов. Они образовали высшее сословие, представители которого, впрочем, в отличие от европейской аристократии, по своим вкусам и привычкам мало отличались от основной массы населения. «Именно этот класс и возглавил на Юге восстание: Американская революция обязана ему самыми великими людьми»462, такими, в частности, как Дж. Вашингтон и Т. Джефферсон.

Такое состояние дел, а главное — ментальность, утвердилось в англо–американских колониях, прежде всего в Новой Англии, к середине XVIII в., в 1756 г., когда в Европе и началась Семилетняя война, проявившаяся в Северной Америке в ожесточенной борьбе англичан и французов за территории. В ходе этой войны как британская, так и французская стороны активно использовали силы индейцев. Индейцы–алгонкини стали на сторону французов, а ирокезы — англичан. По Парижскому мирному договору 1763 г. Франция лишилась Канады. В то же время Англия отторгнула Флориду у Испании, которая была союзницей Франции.

После Семилетней войны стремительно начинает наростать конфликт между Великобританией и ее владениями в Северной Америке. Английское правительство облагало североамериканских колонистов налогами и контролировало их торговлю. Тем не менее, капиталистические отношения в их среде интенсивно развивались. Именно здесь во второй половине XVIII в., еще до того, как Америку затронул промышленный переворот, реализовался «дух капитализма», основанный на непререкаемых постулатах трудовой протестантской этики.

Как отмечает М. Вебер в своем знаменитом исследовании «Протестантская этика и дух капитализма», в Новой Англии, где преобладали ориентировавшаися на пуританскую доктрину мелкая буржуазия, ремесленники и фермеры, капиталистический дух присутствовал еще до начала какого бы то ни было ощутимого капиталистического развития. При этом в соседних колониях, из которых впоследствии образовались южные штаты с их крупными, ориентированными на внешний рынок рабовладельческими плантациями, капиталистический дух был куда менее развит463.

Рост промышленного производства на северо–востоке, усиление рабовладельческого плантационного хозяйства на юге, стремление фермеров продвигаться на запад, с одной стороны, и политика ограничения производства и торговли путем увеличения налогообложения со стороны британской власти и запрет ею (1763 г.) занимать индейские земли западнее Аллеганских гор — с другой, вступали в открытое противоречие. По мере его обострения жители колоний–штатов все более осознавали себя американцами со своими собственными интересами, отличными от интересов метрополии.

Разрозненные волнения, иногда перероставшие в вооруженные столкновения между колонистами и колониальной администрацией, начались уже в 1767 г. В 1774 г. в Филадельфии собрался I Континентальный конгресс представителей колоний, выдвинувший ряд требований к метрополии (свободный доступ к западным землям, уравнение в политических правах жителей колонии и метрополии, свобода торговли и пр.), однако они были проигнорированы. Ответом стал бойкот английских товаров и стихийное формирование зимой 1774–1775 гг. первых вооруженных отрядов колонистов. В апреле 1775 г. произошли первые бои (у Конкорда и Лансинггона), а 10 мая открылся II Континентальный конгресс, на котором всем штатам было предложено создать взамен колониальных властей собственные выборные правительства и организовать регулярные вооруженные силы, главнокомандующим над которыми стал Дж. Вашингтон.

   4  июля 1776 г. конгресс в Филадельфии принял составленную Т. Джефферсоном Декларацию независимости 13-ти восставших североамериканских штатов–колоний (Нью–Хемпшир, Массачусетс, Род–Айленд, Коннектикут, Нью–Йорк, Нью–Джерси, Пенсильвания, Делавэр, Мэриленд, Виргиния, Северная Каролина, Южная Каролина и Джорджия). Она была первым в истории государственно–правовым документом, провозглашавшим суверенитет народа. В ней, в частности, говорилось: «Мы считаем самоочевидными истинами то, что все люди сотворены равными, что Создатель наделил их определенными неотъемлимыми правами, и в том числе правом на жизнь, свободу и стремлением к счастью; что для обеспечения этих прав среди людей учреждаются правительства, получающие законные полномочия с согласия управляемых; что когда какая-либо форма правления грозит этим целям гибелью, народ вправе изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основывая его на таких принципах и организуя его полномочия в такой форме, какие покажутся народу наиболее пригодными для обеспечения его безопасности и счастья»464.

Штаты представляли собой отдельные государства (английское слово state (штат) и означает государство), которые во время борьбы за независимость объединились в единое государство — конфедерацию Соединенных Штатов Америки. Все они имели подобные, преимущественно протестантского корня, религиозные представления, язык, обычаи и нравы, самостоятельные, но весьма подобные законодательства и выборные органы власти, делегируя общие вопросы федеральному правительству во главе с президентом и Конгрессу как общенациональному законодательному органу. Война за единые цели и идеалы сплотила их, но не нарушила принципов внутреннего суверенитета. Первая, принятая конгрессом в 1777 г. и ратифицированная штатами в 1780 г., конституция сохраняла суверенитет штатов в важнейших вопросах их внутреннего устройства, в том числе и относительно рабства.

Новая, более продуманная конституция, принятая в 1789 г. законодательной ассамблеей под председательством Дж. Вашингтона, мало отличалась от первой. В ней сначала со всей тщательностью были определены полномочия федерального правительства, а затем было заявлено, что все те полномочия, которые не вошли в этот перечень, передаются в компетенцию правительств штатов465. К исключительным правам центрального правительства относились право заключать мир и объявлять войну, заключать торговые соглашения, формировать армию, создавать и содержать военно–морской флот, а также право взимать федеральные налоги, чеканить монету, регулировать ее ценность и ценность иностранных валют, создавать почтовые службы, прокладывать основные пути сообщения, связующие различные территории страны (Конституция США, разделы VIII, IX, X). Все остальное, в том числе выборное формирование всех уровней (общинного, окружного и штата в целом) и ветвей власти, оставалось в компетенции граждан отдельных штатов.

Провозглашение национальной независимости и непризнания ее метрополией означало объявление войны Великобритании. Война против англичан началась как партизанская. Лишь единицы колонистов, в частности Дж. Вашингтон, были кадровыми офицерами британской армии. Но американская армия была сформирована за короткий срок с помощью военных инструкторов из Пруссии, во главе с бароном Ф. Штейбеном, а также при участии многих видных французов, в частности маркиза М. Ж. Лафайета и А. Сен–Симона, поляков, среди которых примечательна фигура Т. Костюшко. Одновременно был создан и военно–морской флот США, который активно препятствовал прибытию британских кораблей и помогал сухопутной армии.

Этнический состав американской армии, как и жителей колоний в целом, был весьма разношерстным. Большей частью это были колонисты английского, шотландского и ирландского происхождения. К ним присоединились потомки голландских и шведских переселенцев, которые остались в Америке после присоединения нидерландских территорий к английским владениям, а также немецкие и французские переселенцы. Были созданы даже негритянские военные формирования, что способствовало тому, что после победы в северных штатах (Новая Англия), где численность невольников была незначительной, началась постепенная отмена рабства.

Американские войска под командованием Дж. Вашингтона применяли индейские методы боя (т. наз. рассыпная тактика), что с того времени стало национальной особенностью ведения военных действий американской армией. Однако индейцы в своей массе были на стороне англичан, гарантировавших им владение территориями западнее Аллеганских гор. После победы колонистов их опасения подтвердились: по ордонансу 1787 г. земли до Миссисипи, ставшей согласно Версальскому договору 1783 г. западной границей США, были экспроприированы у индейцев в государственную собственность, после чего началось их беспрепятственное освоение переселенцами с Атлантического побережья. Купля–продажа земель для фермеров, скваттеров и других собственников за пределами 13-ти штатов поощрялась федеральным правительством.

После первых успехов, в частности занятия Бостона в марте 1776 г., военное счастье перешло на сторону англичан, которые в августе того же года разбили Дж. Вашингтона при Бруклине и вступили в Нью–Йорк. Реваншем стала победа Дж. Вашингтона в январе 1777 г. у Принстона, но в целом положение повстанческих сил было тяжелым и в сентябре того же года они сдали первую столицу США — Филадельфию.

Вместе с тем, из Европы, в частности через крупного польского банкира Хаема Соломона, поступала существенная финансовая поддержка. Франция, с которой благодаря усилиям направленного в Париж Б. Франклина в 1778 г. был заключен военный союз, снабжала повстанцев оружием и деньгами, а в 1778, 1780 и 1781 гг. направляла им на помощь свой флот. В 1779 г. в войну с Великобританией вступила Испания. Дипломатов североамериканских колоний гостеприимно встречали Нидерланды, Пруссия, Австрия и Россия, отстаивавшие право на свободу торговли нейтральных государств с восставшими штатами и, тем самым, вступая в конфронтацию с Великобританией. Все это, но прежде всего мужественная борьба овладевавших навыками военного дела повстанцев, в 1778 г. привело к победе армии США на севере, в Новой Англии, а затем и на юге. В октябре 1781 г. блокированные армией Дж. Вашингтона с суши и французским флотом с моря остатки английской армии капитулировали в Йорктауне.

По Версальскому мирному договору 1783 г. Великобритания признала независимость США. Значительная часть британских военнопленных, а также лиц из числа немецких и франко–канадских наемников после окончания войны осталась в США. Уцелевшие ирокезы, союзники англичан, бежали в Канаду, которая оставалась владением Великобритании. В Канаду перебирались и лоялисты — консервативно настроенные приверженцы англичан. По этому же договору Великобритания, утратившая свое прежнее влияние в Северной Америке, несмотря на сохранение владений в Канаде, получила ряд островов Вест–Индии (Ямайка, Гренада, Доминика и т. д.) и Южной Америки (Британская Гвиана), но возвратила Флориду Испании, а та, в свою очередь, вернула Франции Луизиану.

В 1783 г. США и Великобритания заключили мирный договор, соответственно которому британское правительство признало независимость Америки. Тем не менее, британские войска не спешили эвакуироваться, всеми силами препятствуя торговле американцев с Вест–Индией и другими колониями. В 1793 г., после победы французской революции 1789 г., началась война между Великобританией и Францией. США заняли нейтральную позицию. Каждая из противоборствующих сторон считала, что США изменяют мирным договорам 1778 г. (с Францией) и 1783 г. (с Великобританией). Американские торговые судна обыскивались на Атлантике как британскими, так и французскими патрулями. Американцы теснили французские торгово–экономические позиции на североамериканском континенте, что было причиной недовольства Франции, чьи позиции в Новом свете были подорваны после потери Гаити. В 1803 г. Наполеон продал Луизиану Соединенным Штатам, в результате чего их территория увеличилась вдвое. Это, кроме всего прочего, открывало американцам путь на запад и в 1804–1807 гг. ими была проведена экспедиция к берегам Тихого океана. В это время отношения США с Великобританией и Францией оставались напряженными, главным образом ввиду проводимой американским правительством политики торгового протекционизма. Однако политическим прорывом стало установление дипломатических отношений с Россией в 1808 г.

В 1810–1813 гг. американские плантаторы с помощью солдат регулярной армии захватили западную часть испанской Флориды, а в 1818 г. этот полуостров был присоединен к США. Испанцы фактически без боя покидали свои позиции, поскольку их куда более беспокоили латиноамериканские колонии, в которых разворачивалась борьба за независимость. Параллельно Великобритания укрепляла свои канадские владения, опасаясь продвижения влияния США на север.

Развитие США на начальных этапах их истории прочно базировалось на принципах демократии, верховенства закона и федеративности. А. де Токвиль полагал, что устойчивость республиканско–демократического строя в этой стране определяется тремя главными обстоятельствами: федеральной структурой, «благодаря которой Союз обладает силой крупной республики и долговечностью малой»; существованием «общинных учреждений, которые, с одной стороны, умеряют деспотизм большинства, а с другой — прививают народу вкус к свободе и учат его жить в условиях свободы; судебная власть, способствующая исправлению ошибок, допускаемых большинством в ходе реализации его демократических прав»466.

Философские основания североамериканской демократии были разработаны Т. Джефферсоном. Он считал, что равноправие и суверенитет во внутренних делах составляющих союз штатов служат гарантией свободы граждан: «Правительства штатов — бастионы нашей свободы». Но тот же Т. Джефферсон законодательно провел принцип, согласно которому субъекты федерации должны делегировать общие полномочия и решение важных для Союза в целом проблем федеральному правительству.

Опасаясь президентского деспотизма, Т. Джефферсон и другие отцы–основатели юридически сделали все возможное, чтобы избранный народом глава федеральной исполнительной власти, как и правительства штатов, их федеральные судебные органы были подконтрольными обществу. Для того чтобы создать честное и независимое правосудие, Т. Джефферсон рекомендовал самому народу избрание судей с присяжными заседателями и осуществление контроля над ними, так как судейская узурпация обернется деспотизмом.

Этой устойчивости способствовал и специфически американский тип христианства. Основная часть англоязычной Америки была заселена людьми, вышедшими из–под власти Папы, которые ни за кем не признавали права на религиозное верховенство. Поэтому они принесли в Новый свет христианство, которое, по мнению цитируемого французского мыслителя, можно определить как демократическое и республиканское, определяющее то обстоятельство, что в США политика и религия находятся в согласии. Этот дух проник и в североамериканский католицизм, принесенный ирландцами.

«Таким образом, — резюмирует А. де Токвиль, — можно сказать, что в Соединенных Штатах ни одно религиозное учреждение не занимает враждебной позиции по отношению к демократическим и республиканским учреждениям. Духовенство всех церквей придерживается по этому поводу одного мнения, убеждения не противоречат законам, в умах царит согласие»467 Более того, «если закон позволяет американскому народу делать все, что ему заблагорассудится, то религия ставит заслон многим его замыслам и дерзаниям. Поэтому религию, которая в Соединенных Штатах никогда не вмешивается непосредственно в управление обществом, следует считать первым политическим институтом этой страны»468.

Отмеченное положение дел имеет глубокие исторические основания, поскольку «Основатели Новой Англии были ревностными сектантами и одновременно восторженными новаторами. С одной стороны, их сдерживали оковы определенных религиозных верований, а с другой — они были совершенно свободны от каких-либо политических предрассудков»469. И далее: в США «религия видит в гражданской свободе благородное выражение человеческих способностей, а в политическом мире — поле деятельности, предоставленное человеческому разуму Создателем», тогда как свобода «видит в религии свою союзницу в борьбе и в победах, колыбель своего собственного детства, божественный источник своих прав»470.

Нарисованная картина разительно отличалась от ситуации в Европе, в частности в современной А. де Токвилю Франции первой половины XIX в., где «религиозность и свободолюбие всегда отделяются друг от друга»471. Христианство Старого света позволило втянуть себя в тесный союз с земными властителями и потому, когда их власть начала рушиться, оно «оказалось как бы погребенным под их обломками». «Европейские атеисты рассматривают верующих скорее как политических врагов, нежели как религиозных противников. Религия ненавистна им в значительно большей степени как мировоззрение партии, нежели как неправедная вера. Священника они отвергают скорее не как представителя Бога, а как сторонника власти»472. Кардинальное отличие от такого состояния объясняется французским мыслителем тем, что в США изначально и строго, на конституционном уровне, церковь полностью отделена от государства и все конфессии находятся в равном положении.

Особое значение для объяснения специфического общественного устройства Соединенных Штатов А. де Токвиль придает специфическим нравам англо–американцев, во многом связанных с обычаями старой Англии. Он убедительно показывает, что прежде всего благодаря нравам, а не благоприятным природным условиям или даже способствующему их процветанию законодательству и политической организации, жители США, в отличие, скажем, от латиноамериканцев (обитающих в не менее одаренных природными богатствами регионах и часто имеющих не худшую, чем в Северной Америке, законодательную базу), способны жить и процветать в условиях демократии. По его убеждению, географическое положение менее важно, чем законы, а законы менее существенны, чем нравы473.

Нравы, включающие модифицированные традиции первопоселенцев, практический опыт, привычки и мировоззрение, имеют для жизни общества первостепенное значение. Это положение французский мыслитель убедительно демонстрирует, сопоставляя положение дел в США и Латинской Америке, прежде всего — в Мексике, которая, находясь в столь же благоприятных природных условиях, что и англоамериканские Штаты, заимствовала принципы их политического устройства, однако не смогла утвердить у себя демократию. Мексиканцы, задекларировав в своей конституции 1824 г. принципы федеративного устройства своих северных соседей, практически полностью скопировали его. «Однако перенеся к себе букву закона, они не сумели одновременно перенести и тот дух, который оживлял ее», в результате чего их страна «постоянно переходит от анархии к военному деспотизму и от военного деспотизма к анархии»474.

Североамериканское законодательство, подчеркивает французский интеллектуал, прекрасно отражает дух народа, которым оно призвано управлять. Природные условия латиноамериканских государств не менее хороши, чем в США, однако их нравы и законы не соответствуют друг другу, из чего вытекает бедственное положение большинства их населения. Ибо «до тех пор пока законы не опираются на нравы, они ненадежны, поскольку нравы — это единственная долговечная и крепкая сила, которой обладает какой-либо народ»475.

Иначе данное наблюдение можно было бы сформулировать следующим образом: в англоамериканских колониях и США неформальные, но глубоко укорененные в дух народа, прочно базирующиеся на его фундаментальных идейно–ценностно–мотивационных основаниях, институции породили институции формальные, политико–правовые, законодательно оформившие их суть. Поэтому в Северной Америке не наблюдалось противоречий между институциями формальными и неформальными: первые были естественным продолжением вторых.

В противоположность этому добившиеся в начале XIX в. независимости от Испании и Португалии латиномериканские государства с их к тому времени уже устоявшимися ментальностью, нравами и обычаями при конструировании своего политико–правового устройства исходили не из последних, а пытались на собственную почву перенести не отвечающие ее природе принципы североамериканской демократии. Успех не сопутствовал этому эксперименту, поскольку неформальные, базирующиеся на латиноамериканских нравах, институции вступили с формальными, заимствованными извне, в непримиримое противоречие, в котором пребывают с ними до сегодняшнего дня. Подобное явление, причем четырежды (с переходом под власть Польши, России и большевиков, а также после обретения независимости), имело место в Украине; трижды (в Петровские времена, во время установления власти коммунистов и при Б. Ельцине) наблюдалось и в России и т. д.