Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Цивилизационные проблемы западноевропейской интеграции и вопросы национально–государственной идентичности (А. Ю. Полтораков)

Цивилизационные проблемы западноевропейской интеграции и вопросы национально–государственной идентичности (А. Ю. Полтораков)

Историко–культурный анализ формирования и развития Новоевропейской цивилизации и дальнейшего ее трансформирования в Западноевропейско–Североамериканскую показывает, что «красной нитью» через эти процессы проходит идея европейской интеграции. Почти каждый проект объединения Западной Европы брал за основу идею априорно присутствующего единства, которое базировалось на тех компонентах, которые являлись основополагающими для ее цивилизации (в частности религиозных — на основах западного христианства). Даже расширение Новоевропейской цивилизации и включение в нее американской составляющей имеет определенную христианскую нагрузку — миссионеры из Европы несли «слово Божье» язычникам.

Создание современного единого европейского пространства (в рамках ЕС) также тесно связано с его цивилизационной составляющей, которая является базисом объединения разных национально–культурных единиц. В условиях прекращения блокового противостояния и перенесения угроз безопасности и стабильности с глобального на региональные уровни цивилизационные проблемы в Западной Европе существенно заострились. «Установление новой мировой постбиполярной реальности в начале 1990?х гг. предоставило возможности современным европейским лидерам для использования интеграционного опыта на качественно другом — политическом уровне развития, — отмечает украинский политолог О. Митрофанова. — Но прежде всего европейским нациям необходимо было самоопределиться по отношению к новой геополитической ситуации и попробовать соединить национальную идентичность с идентичностью общеевропейской, то есть, с идентичностью цивилизационной, чтобы получить возможность сделать шаг к пониманию необходимости или опасности европейской интеграции»347.

Западноевропейская составляющая Новоевропейско–Североамериканской цивилизации представляет собой динамическую модель взаимодействия наций, государств и структур общеевропейского гражданского общества. Эта модель, будучи уникальной и неповторимой, включает также очень важные универсальные элементы общецивилизационного значения.

Как известно, Европа долго и тяжело шла к интеграции. Лишь после Второй мировой войны национальные государства Европы окончательно выработали принципиально новые механизмы взаимодействия этносов и наций. Специфика этих механизмов, выработанных западноевропейской цивилизацией в процессе ее многовекового развития, состоит в функционировании таких социальных институтов, как право, рынок, разделение ветвей власти и т. п. Эти институты в наибольшей мере оказывают содействие общению в рамках Западной Европы.

По этому поводу европейский ученый У. Бек, анализируя природу и характер Европейского Союза, отмечает: «Многозначность глобализаций в большинстве случаев приводит к тому, что в результате эффекта “маятника” возникают наднациональные и субнациональные регионализмы. Хорошим примером этому служит Европейский Союз. Возникнув как ответ на конкуренцию на мировом рынке с Соединенными Штатами и Японией, самоформируюшаяся институциональная структура Европы обнаруживает уже не просто внутренний рынок. С введением евро не только открывается общее валютное пространство, результатом этого становится также политико–административная необходимость решать проблемы согласования всего, что с этим связано, политическим путем. Таким образом, все еще отгороженные друг от друга страны и культуры — Франция, Германия, Испания и прочие — как бы изнутри раскрываются и принудительно объединяются. Становится зримым то, что когда-то было скрыто: существует не одна Европа, а много европ: Европа держав, Европа регионов, Европа цивилизаций, Европа христианств и т. п.»348.

Важно подчеркнуть, что наци и-государства в рамках Европейского Союза совсем не исчезают и не «растворяются»: меняются и корректируются их функции, но сами они продолжают существовать и развиваться. Несмотря на возникновение великого множества новых наднациональных структур Европейского Союза, наиболее важные вопросы внутренней и внешней политики, как и раньше, остаются в компетенции национальных государств. Соответственно возникает не один, а несколько видов универсализма (европейская экономическая политика, европейские экологические стандарты, нормы европейского права и т. п.) в соединении с многообразием и национально–цивилизационной спецификой («Европа держав», «Европа регионов», «Европа цивилизаций», «Европа христианств»).

Вместе с тем, Европейский Союз, несмотря на универсальность модели, продолжает оставаться региональным проектом, созданным на цивилизационной почве. В цивилизационном плане он, объединяя страны, которые принадлежат к Западноевропейскому компоненту Новоевропейско–Североамериканской цивилизации, довольно однороден. В этой связи значительным испытанием для Европейского Союза безусловно становится вступление в него новых членов — стран Центрально–Восточной Европы, которые принадлежат к региону, в историческом и культурном плане во многом оторванному от Западной Европы. Таким образом, перед Европой стоит вопрос: является ли модель Европейского Союза действительно современной, способной соединить универсальность и цивилизационную особенность, или она представляет собой одну из многих региональных моделей, построенных почти без учета цивилизационных особенностей национальных государств.

Недостаточный учет цивилизационного фактора может привести к опасному расколу Запада, могущему затронуть военно–политическую сферу. Таким образом, несмотря на огромный пройденный Европой исторический путь, перспективы развития многообещающей и динамичной модели объединения универсализма и цивилизационной специфики в данное время оставляют простор для сомнений и дальнейших исследований. Эти исследования должны носить междисциплинарный характер. В первую очередь следует с политологической точки зрения проанализировать те социально–культурные факторы, которые выступают основами интеграционных процессов. Также следует проанализировать цивилизационные особенности (в частности вопрос европейской идентичности) в проектах политической интеграции. Особого внимания заслуживают вопросы военно–политического характера, ведь именно они таят в себе наиболее острую опасность потенциальных конфликтов по цивилизационным признакам.

Можно с определенной долей гипотетичности отметить, что существуют измерения идентичности, большие чем этнические и национальные, которые могут в отдельных случаях существовать рядом с национальными идентичностями. Так, в частности, российский культуролог Д. Бак указывает, что после разрушения непреодолимых барьеров между культурами Европы (Берлинской стены, советского «железного занавеса» и т. д.) набирает силу процесс формирования новой европейской личностной идентичности.

В качестве примера можно привести существования своего рода «советской идентичности» и формулы «новое историческое и интернациональное сообщество — советский народ». Современные исследователи указывают, что «советский народ» был не только мифом, присутствующим во многих материалах пропагандистского характера, типа «мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз». Сопоставление себя с «советским народом» (иногда презрительно — «совком») было одним из измерений внутренней идентичности многих граждан СССР, и это во многом осталось и до сих пор.

В Западной Европе тоже постепенно закреплялось в сознании — как коллективном, так и индивидуальном — новое понимание идентичности, более широкое, чем национальная. Оно несло нагрузку, которая объединяла территориальные и культурные (этнические, языковые) компоненты. (Можно указать на присутствие здесь цивилизационного компонента.)

В современной мировой литературе трансформация идентичности рассматривается в контексте процессов глобализации, постмодернизма и детрадиционализации общества349. Ведь в современном мире такого рода процессы, связанные с вопросами идентичности, следует рассматривать в контексте глобализации, одной из основных тенденций которой «есть необратимый процесс формирования сообществ, объединенных породнением, которые стремятся сохранить оригинальность культур и национальную или местную самобытность»350. При этом движение к транснационализации влияет на представление о формах организации сообщества351.

Вместе с тем речь идет не только о концептуальных сложностях, которые переживают социальные науки и, в частности, наука о международных отношениях как области политологии. Современные формы конституирования национальных, культурных или политических сообществ ставят под сомнение инструментальную ценность преимущественно пространственных параметров их определения, предполагая глубокие структурные трансформации352.

В связи с этим чрезвычайно трудно сказать, какая страна «более», а какая «менее» европейская. Можно лишь согласиться с британцем Д. Рейнольдсом в том, что «идея явным образом выраженной европейской идентичности проблематична»353. Континент никогда не был культурно однородным. Ла–Манш (даже с прорытым туннелем) все еще является значительным психологическим и географическим барьером. В подтверждение можно привести один известный, возможно, немного апокрифический заголовок в одной из лондонских газет: «Туман над Ла–Маншем, Европа отрезана».

Тем не менее, наличие «европейской идентичности» как одной из реалий настоящего признается многими исследователями, в частности такими европейскими специалистами, как Э. Смит354 или М. Фуше355, украинским ученым М. В. Поповичем356 и многими другими.

Большинство исследователей рассматривают феномен «европейской идентичности» в социально–философском, культурологическом и психологическом аспектах. В политическую плоскость «европейскую идентичность» выводят лишь политические деятели, которые не претендуют на научный анализ этого явления. У выступлениях и публикациях представителей политических элит разных стран часто встречается термин «европейская идентичность», однако подавляющее большинство их не уточняют, какое содержание они вкладывают в это понятие, и используют его лишь в сугубо политико–пропагандистских целях.

Так, в Римском (1957 г.) и Маахстрихтском (1997 г.) договорах — основополагающих документах ЕС — констатируется, что «любое европейское государство может стать членом» ЕС, однако официальное толкование термина «европейское государство» не приводится. Так, М. Фуше в связи с этим справедливо указывает, что «в понимании Комиссии... Европа определяется ее содержанием, начиная с географических, исторических, культурных элементов, которые делают вклад в “европейскую идентичность”, идентичность, которая касается большей частью наследства эпохи Просвещения и преимущества западной цивилизации»357.

Лишь немногие исследователи подвергают феномен «европейской идентичности» научному анализу. Так, в частности, в сборнике «Идентичность Европы: вопросы, позиции, перспективы» его издатель известный немецкий политолог В. Вайденфельд отмечает: «Чтобы существовать, каждое современное общество может очертить свою коллективную идентичность»358. В современных условиях, если секуляризация, индивидуализм, социальная мобильность, плюрализм и дифференциация разрушили бывшие возможности коллективной и индивидуальной идентификации, обостряется «ситуация безродности», «сиротства в ориентации», что вызывает человеческие страдания и общественные конфликты. Осознание современной принадлежности к Европе — европейская идентичность — это лишь один из пластов индивидуального и коллективного опыта, который находится между уровнями групповой, государственной и национальной идентичности, с одной стороны, и осознанием принадлежности к мировому сообществу — с другой359.

Относительно Европы, как считает В. Вайденфельд, три компонента идентичности, связанные с ее прошлым, настоящим и будущим, предусматривают рассмотрение общности происхождения, современной самолокализации европейцев и их общей цели: «Европа находится там, где европейцы ощущают себя европейцами»360. И хотя на сегодняшний день найти общую идентичность, которая бы определила четкие европейские географические и смысловые границы — невозможно, В. Вайденфельд, безусловно, имел основание говорить относительно общей цели. Именно она сможет с течением времени выкристаллизовать европейское сообщество в целиком определенное поле в пространственном и смысловом понимании.

Процессы глобализации и интеграции на европейском континенте в конце XX в. создали качественно новые условия существования отдельных индивидов и групп и их отношений с окружающим социумом. По мере приближения XX столетия к концу западный мир столкнулся с особым вызовом: может ли мультиэтническое сообщество, которое все больше расширяется, превратить себя в успешное и действительно мультикультурное общество? — спрашивает западный исследователь К. Коукер. И дальше отмечает: «Сталкиваясь с этим вызовом, западный мир теряет свою предшествующую идентичность»361.

Благодаря достижениям в сфере науки и техники, тесным экономическим, политическим и социальным связям перед европейцами — гражданами разных стран — по-новому встал вопрос самоидентификации. Условия конкурентной борьбы — и в первую очередь Западной Европы с США и Японией — требовали искать союзников, объединяться и общими усилиями реализовывать экономические и политические цели. Но интеграционные процессы ставили под угрозу размывания традиционных «демаркационных линий» в сознании европейцев. Это особенно ощутимо отразилось на самоидентификации граждан западноевропейских стран. Рассматривая эту проблему, А. Сушко отмечает, что в Западной Европе «постепенно формируется двойная идентичность, когда лишь культурная принадлежность остается за национальным компонентом, а региональный компонент принимает на себя гражданское и политическое сознание»362.

Процессы глобализации и региональной интеграции, захватывающие не только экономику, но также культуру и идеологию, оказывают содействие реализации политических проектов наднациональной идентичности, в частности европейской. Исследователи, в частности, указывают, что немецкому канцлеру К. Аденауэру удалось связать европейскую идею с идеей воссоединения двух немецких государств таким образом, что в сознании западных немцев успешное развитие европейской интеграции длительное время ассоциировалось с перспективой успешного решения «немецкого вопроса». Более того, по мнению С. Кондратюка, «предполагалось также, что и проблема национальной идентичности граждан западногерманского государства будет преодолена в процессе интеграции ФРГ в европейские структуры. Таким образом, европейское самосознание должно было изменить национальное»363.

Исходя из этого, возникает вопрос, на каких основаниях создается такая «европейская идентичность», которая заменяет национальную в ее политическом измерении.

Большой вклад в поиск ответа на этот вопрос — идентичности — в рамках теории международных отношений внес представитель «английской школы» международных исследований Хедли Булл. Появление сообщества держав в Европе нашло свое проявление в возникновении новой для того времени концепции международного права. При этом, как считал X. Булл, для появления глобальных гражданских прав необходимо существование транс — и кросспограничной солидарности. Транснациональные идентичности могут формироваться как в рамках общественных групп, так и между государствами. Для их формирования требуется несколько предпосылок.

Во?первых, необходима общая характеристика, которая может стать основанием для создания транснациональной общественной группы. К примерам такой характеристики можно отнести этничность, религию, форму государства, политическую или экономическую систему, относительный уровень развития.

Во?вторых, должно существовать исключительное отношение к другим государствам (или общественным группам), которое разделяют общественные группы или государства. Исключительность является важным элементом групповой сплоченности и подчеркивает расхождение между теми, кто разделяет общие характеристики, и теми, кто их не поддерживает.

В?третьих, должен быть высокий уровень положительной взаимозависимости. Позитивность состоит в том, что взаимозависимость должна быть взаимовыгодной. В противном случае она может привести к конфликту.

Эти факторы являются материальными предпосылками для формирования общей идентичности. Однако сами по себе при отсутствии политического сознания они ее не формируют.

Анализируя концепцию транснациональной идентичности X. Булла, отдельные исследователи указывают, что перечисленные им условия и до сих пор в полной мере не присутствуют в мировой системе364. Соглашаясь с этим, следует, однако, признать, что транснационализация как таковая представляет собой одну из ведущих тенденций развития современных обществ. В процессе транснационализации формируются социальные сети и стили жизни, которые пересекают национальные (государственные) границы и объединяют разные общества в транснациональные социальные и культурные поля разных уровней. С социологической точки зрения, формирование новых транснациональных пространств, в процессе которого происходит «связывание структур, культур и институтов», направленное на открытие и поддержку новых транснациональных идентичностей в рамках соответствующих экономических пространств365.

В связи с этим Европейский Союз демонстрирует пример т. наз. транснационального правительства366, устанавливающего правила, которые действуют на международном уровне. И если налоговая политика пока что проводится независимо от каждой из стран–членов, расхождения в правовой системе понемногу стираются. По мере развития «транснационального правительства» наблюдается сокращение влияния правительств отдельных стран, но в то же время укрепляется положение регионов. Европейский Союз представляет собой скорее объединение не стран, а именно регионов, в котором национальная идентичность становится менее значимой в сравнении с региональной.

Используя этот подход для анализа политических процессов западноевропейской интеграции, можно утверждать, что в рамках Западной Европы присутствуют все необходимые элементы для формирования европейской транснациональной идентичности.

Прежде всего следует указать на близость политических (на основах демократии) и экономических (на основах капитализма) систем западноевропейских стран. Центральноевропейские страны, ставшие недавно членами ЕС и НАТО, также идут к этому. Дополнительным элементом, который усиливает эту предпосылку (по X. Буллу), является относительно одинаковый уровень развития социально–экономических систем западноевропейских стран. Важнейшим фактором влияния на этот уровень являются надгосударственные учреждения, которые регулируют основные ключевые элементы — уровень инфляции и т. п.

Одновременно в Западной Европе (по меньшей мере, в рамках стран–членов ЕС и, частично, НАТО) существует (в отдельных случаях даже занесено в официальные документы) исключительное отношение к другим государствам или общественным группам (в частности организациям, которые считаются террористическими), которое разделяют европейские государства и которое опирается на поддержку многих общественных групп.

В смысле политики и безопасности это нашло свое отображение в формировании Европейской идентичности в сфере безопасности и обороны НАТО, а также Общей внешней политики и политики безопасности ЕС. На геополитическом уровне она проявляется в общей позиции относительно принципиальных международных проблем (борьбы с терроризмом, нелегальной миграции, торговли наркотиками, оружием и людьми), в отношении к «третьим странам» (ассоциированным членам, странам–кандидатам, «специальным соседям»). В качестве примера также можно привести общие стратегии ЕС относительно России и Украины.

Высокий уровень положительной взаимозависимости в Западной Европе проявился с введением сначала единой денежной единицы экю, а затем единой валюты евро, ставшей фактором унификации валютно–финансовых отношений в Западной Европе.

Таким образом, в Западной Европе существуют все базовые предпосылки для формирования транснациональной идентичности.

В 1990?е гг. перед Европой особенно остро стал вопрос не только о ее будущем, но и о ее корнях и основах. С одной стороны, радикальная политкорректность несла с собой угрозу уничтожения достояний «классической» евроцентристской культуры. С другой, политические процессы объединения Европы (в особенности европейское братство) встретили довольно вялую поддержку населения больших стран. В публикациях политиков и журналистов закрепились строки «наднациональная Европа», «Европа регионов», но параллельно историки, культурологи и политологи серьезно задумались над вопросом, существуют ли соответствия этим понятиям в жизнеощущении, в духовной практике европейцев. Ведущей проблемой стал поиск ответа на вопрос, есть ли у европейского единства другие основания, кроме экономических (в широком понимании — от политико–экономических к социально–экономическим).

Поэтому на первую половину 1990?х гг. приходится массовый всплеск публикаций разного рода, которые стараются определить, что стоит в современном культурном сознании за концептами «Европа» и «европейская идентичность», как они соотносятся с понятиями «прошлое», «национальное» и «постмодернизм»367. Те, кто отрицает за европейской идентичностью само право на существование, апеллировали к силе национально–политического элемента, полиэтничности, что плохо связывается с единством, и к постмодернистскому умонастроению, которое небезуспешно стремится покончить со всеми метафизическими идеями «европейскости». Европеисты, в свою очередь, апеллировали к историческим аргументам и к футурологическим концепциям. Отдельные исследователи указывали на постепенное возникновение постнационального европейского пространства.

Так, швейцарский исследователь У. Альтерматт считает, что «современные государства могут существовать только в том случае, если они освобождают политическое гражданство от культурной и языковой идентичности»368. Философы, историки и политологи уделяли в связи с этим наибольшее внимание европейским источникам. А Г. Кнабе обращается к законам, атмосфере, принципам организации жизни Римской империи: «В живом подсознании истории, у генетической памяти культуры, которое мерцает из ее глубины, самоидентификация Европы есть самоидентификацией с ее антично–римским источником и с традицией, которая из него вышла»369.

Французский профессор Р. Браг также сводит европейское пространство к римскому, но римское для него означает ощущение своей культуры как заимствованной, которая подлежит освоению и передаче. Европа отличается от других культурных миров особым типом отношений к собственному: она присваивает то, что изначально воспринимается как чужое. Быть римлянином — означает подвергнуть испытанию старое как новое, как то, что обновляется, будучи перенесенным на новую почву370. Концепция Р. Брага перекликается с концепциями диалога и плюрализма, авторы которых видят в европейском этническом, географическом и интеллектуальном многообразии источник положительного развития.

Дискуссии продолжаются и поныне, но уже в 1995 г. голландец Р. Седжерс написал очень показательную статью «Европа: когнитивный или эмоциональный концепт?»371, в которой указал на явный недостаток эмоционального содержания понятия «Европа», на неумение работать с культурной идентичностью и на отсутствие перспектив в сугубо логической конструкции, что не находит душевного отклика у рядовых европейцев, если единым основанием экономического гиганта по имени Европа останется когнитивная интерпретация этого имени, он превратится в слепого великана и закончит свои дни в болоте.

Учитывая изложенное, можно в качестве вывода указать, что в Западной Европе существует несколько политических уровней идентичности (общеевропейский, национальный и региональный). Осознание этого многообразия составляет одну из основ европейской политической культуры. Абсолютизация одного из пластов идентичности нередко приводила Европу на грань катастрофы. Совместимость же этих разных пластов в условиях мультикультурализма во многом будет определять будущее Западной Европы.