Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Стратегия регионального развития как «воспоминание о будущем» (Р. Н. Джангужин)

Стратегия регионального развития как «воспоминание о будущем» (Р. Н. Джангужин)

20 декабря 1991 г. по приглашению Президента Казахстана Н. Назарбаева в столице Казахстана Алматы собрались лидеры одиннадцати суверенных государств, которые подписали окончательный, де–юре, приговор уже фактически распавшемуся СССР. Родившийся на его месте конгломерат государств, провозгласивших свою независимость (как подтвердил в дальнейшем противоречивый характер их взаимодействий и крайне низкая эффективность многочисленных соглашений и документов), явился неким временным, переходным заменителем исчезнувшего СССР с «прозрачными», по выражению Б. Ельцина, границами. В отличие от Маастрихта, где речь шла о браке, пусть по расчету, но все же и по любви, в Алматы стороны оговаривали условия, так сказать, цивилизованного и как можно менее болезненного для всех, но все же развода.

В этот же период состоялась еше одна знаменательная встреча. На происшедшей в Дакаре Исламской конференции в число ее постоянных членов вошел Азербайджан, первым из республик бывшего СССР самостоятельно вступивший в международную организацию, не связанную с «социалистическим интернационалом» какого-либо призыва. Дакарская конференция недвусмысленно намекнула остальным мусульманским республикам Центральной Азии, что «будет приветствовать и всячески поощрять их желание вступить в ОИК». Тогдашнее руководство Пакистана обратилось к новообразованным центральноазиатским государствам с предложением о создании своей, независимой ни от кого, «системе коллективной безопасности», которая может в ближайшей перспективе перерасти в военно–оборонительный блок...

Все эти события стали концом одной и началом другой исторической эпохи, радикально изменившей геополитические контуры Евразийского субконтинента, внутри которого (правда, пока еще не столь отчетливо, однако все же довольно ощутимо) стали проступать очертания нового межгосударственного образования — Туркестана. Попытки создания Туркестанской Федерации, предпринимавшиеся в 1920?е гг., были жестоко подавлены на корню большевистским руководством Кремля. Однако идея внутрирегионального содружества никогда не умирала окончательно. Она, что называется, «витала в воздухе», питая романтические грезы национальной, по преимуществу гуманитарной интеллигенции тюркоязычных народов.

Сегодня идея о создании Туркестанской Федерации (при всей своей внешней привлекательности) представляется мало осуществимой. В советское время в центральноазиатских республиках сформировались достаточно влиятельные политические структуры и правящие группы, существенно повлиявшие на формировавшиеся автономно от соседей поведенческие стереотипы своих народов и их национальную самоидентификацию, в прошлом не столь дифференциированную. Нельзя не учитывать и личных амбиций лидеров возникших государств, которые, ощутив вкус единоличной власти, не хотят ею делиться ни с кем. Если, к тому же, принять в расчет разноскоростные для каждой из стран региона характер и динамику демографического воспроизводства населения, а также относительную условность и небесспорность межгосударственных границ, очерченных в советские времена без учета реального соотношения этнических групп, то можно предполагать здесь усиление межгосударственной напряженности, подогреваемой извне.

И все же нельзя забывать, что некоторые усилия в направлении внутрирегиональной интеграции были в те годы осуществлены. Первые обнадеживающие шаги в этом направлении были предприняты Н. Назарбаевым в 1990 г., когда в Алматы собрались лидеры пяти республик Средней Азии и Казахстана. Кстати, буквально в эти же дни в казахской столице состоялась трехсторонняя встреча руководителей народных движений Казахстана, Узбекистана и Кыргызстана, на которой велись поиски путей примирения между киргизами и узбеками в связи с «ошским конфликтом» (июнь 1990 г.). На второй встрече глав центральноазиатского региона в Ташкенте летом 1991 г. в качестве наблюдателя присутствовал и представитель Азербайджана.

На обеих этих встречах идея создания Туркестанской Федерации (либо конфедерации) не затрагивалась. Стороны ограничились лишь подписанием ряда важных межгосударственных соглашений экономического и культурного характера. Однако остается фактом и то, что тезис о создании межгосударственного объединения тюркоязычных народов Центральной Азии, прозвучавший в призыве Ассоциации тюркских народов, которая провела в Алматы (декабрь 1991 г.) свою конференцию, встретил в кругах национальных интеллигенций региона горячую поддержку.

Но сложившаяся в те годы реальность не способствовала актуализации такого рода устремлений. Во?первых, вследствие уже упомянутого выше «субъективного фактора» — набиравшего ускорение расхождения интересов у правящих в центральноазиатских странах политических группировок. Во?вторых, наличием «объективных обстоятельств», состоявших в том, что за событиями в регионе пристально следили достаточно могущественные соседи: с севера — Россия, с востока — Китай, с юга — исламский мир. Они были преисполнены решимости всячески противоборствовать возможным тенденциям в направлении внутрирегиональной интеграции (Россия и Китай), или принять участие в этом процессе, навязывая при этом новообразованным государствам свои ценности и интересы (исламский мир, ведущие государства которого жестко конкурируют между собой за лидерство в нем).

Подтверждением сказанному может служить то, что три ближайших южных соседа — Турция, Иран и Пакистан — начали активное проникновение на чрезвычайно перспективные и емкие, хотя и не сложившиеся в стройную систему, рынки центральноазиатского региона. Каждая из этих стран понимала, что, предложив свою помощь «собратьям, вышедшим на свободу из советского плена», они смогут уже в самое ближайшее время рассчитывать на приоритетные позиции при разработке и последующем совместном владении значительными сырьевыми ресурсами, содержащимися в недрах региона, войти в качестве «законодателей мод» в перспективные рынки товаров и услуг, лоббируя при этом свои интересы на всех уровнях руководства новообразованных стран. Именно по этим причинам они приняли самое активное участие в реализации предложенного Н. Назарбаевым масштабного проекта о создании скоростной Трансазиатской железной дороги и автомагистралей, повторяющих древние трассы Великого шелкового пути.

«Если бы нам удалось объединить наши капиталы и технологии с вашими ресурсами, то к чему тогда нам Европа» — высказывались многие предприниматели из соседних региону динамично развивающихся южных стран. Но под первой частью этого утверждения охотно подписались бы не только ближайшие соседи, но также и представители деловых кругов из гораздо более состоятельных стран вне пределов региона, положивших глаз на «невест, хотя и с сомнительным прошлым, однако и с богатым приданным», каковыми предстали перед всем миром молодые центральноазиатские государства.

Не потому ли, спустя короткое время, регион посетили с официальными и просто дружескими визитами М. Тетчер, Дж. Бейкер, Т. Озал, Али Акбар Вилаети, а за ними и другие лидеры международного сообщества. Заметно активизировался и Китай. С одной стороны, он, и небезосновательно, опасался «дурного влияния» нового региона на тюркоязычное население Восточного Туркестана, с другой — остаться «в хвосте очереди» накануне распределения пакета выгодных экономических соглашений со странами «центральноазиатского кландайка», сулящих, к тому же, немалые политические дивиденды.

На всей этой «ярмарке спроса и предложений» нельзя было не заметить и все еще не утратившей былой внушительности фигуры России, которая, осознавая малую перспективность «славянского союза» и очевидную несостоятельность своих устремлений в Европу, не хотела терять контроль над своими бывшими колониями — могущими стать для нее к тому же и транзитной территорией в «хождении за три моря», или, в соответствии с гораздо более вульгарным, хотя и вполне соответствующим действительным интересам России, выражением «российского ястреба» В. Жириновского, «броском на Юг». Тем более, что в этом регионе она сохранила значительную долю своих людских ресурсов и развитую экономическую и коммуникационно–информационную инфраструктуру.

Для стран центральноазиатского региона фактор присутствия России может выступить противовесом потенциальной опасности экспансии как со стороны Китая, так и со стороны братьев–мусульман. Внутри же региона в союзе с Россией заинтересован, прежде всего, Таджикистан, не без основания опасающийся территориальных притязаний со стороны становящегося все более перенаселенным Узбекистана. Что же касается Казахстана, этнический состав которого почти наполовину состоит из русскоязычного населения, то он просто обязан строить с Россией компромисно–комплиментарную политику.

Словом, учитывая стяжение разнонаправленных политических и экономических сил и интересов самых разных участников «центральноазиатской интриги», можно утверждать то, что существующее на сегодня хрупкое динамическое равновесие почти наверняка нарушится и что версия Зб. Бжезинского, назвавшего регион «центральноазиатскими Балканами», может стать трагической реальностью уже в самое ближайшее время.

Однако, вопреки прогнозу Зб. Бжезинского, представляется все же, что события в регионе будут развиваться по другим сценариям. Либо регион войдет в пространство новых глобальных рынков с последующей реструктуризацией младогосударственных социально–экономических систем и с передачей не умеющими за себя постоять государствами реальной политической власти в руки крупных транснациональных финансово–промышленных групп, либо пойдет по пути изыскания собственных социально–политических ресурсов с целью создания (реконструкции) устойчивой геостратегической транснациональной целостности.

Первый сценарий даст населению региона реальное (хотя и не столь сильное, как бы ему хотелось) ощущение благосостояния и социальную стабильность, хотя при этом оно превратится в достаточно пассивный объект, испытывающий на себе политическое и экономическое давление (а еще точнее — диктат), связанное с интересами крупных финансово–промышленных групп. К этому надо добавить, что при подобном развитии событий со стремлениями к возрождению национальных языков и культурного наследия в качестве неотъемлемых составляющих национальной самоидентификации этих народов необходимо будет расстаться. Конъюнктура глобального рынка, по определению, предполагает культурную и языковую унификацию как единственную форму коммуникационных связей и информационно–конвенционального взаимообеспечения его субъектов. Это же правило распространяется и на корпус рабочих, ИТР и иных производственных структур, обслуживающих производство и реализацию товарных потоков и услуг.

Таким образом, по мере вхождения стран центральноазиатского региона в глобальные рынки на условиях сырьевых и потребительско–обслуживающих зон, они будут попросту утрачивать перспективу собственного исторического и национально–культурного развития. И это — реальность, которая стоит перед новообразовавшимися государствами не как виртуальное, но как вполне реальное будущее.

Что же касается сценария, связанного с созданием новой геостратегической целостности, то его реализация означала бы выбор диаметрально противоположного вышеизложенному пути национально–государственного развития.

Провозглашение в бывших республиках Советского Востока национально–государственных суверенитетов и начавшийся процесс мучительного отмирания экономических связей и некогда общего для всех информационного пространства означает, на самом деле, не поляризацию межнациональных связей между новыми национально–государственными образованиями. Он скорее иллюстрирует крушение скомпрометировавшей себя в глазах истории большевистской идеи о «пролетариате, не имеющем ни родины, ни нации» и эксплицитно вытекающей из нее ленинской национальной политики.

В тюркоязычном мире бывшего СССР всегда и с пристрастием следили за малейшими изменениями, происходящими в ареале расселения единокровных тюркских народов. Испокон века проживающее на пространстве Пояса Великих Степей, протянувшегося от Саяно–Алтайского нагорья до Северного Кавказа и Крыма, среднего течения Днепра и Нижнего Дуная, тюркоязычное население скорее подсознательно, нежели актуально, ощущало свои интересы при разделе бывшего единого государства. Вот здесь и всплывает силуэт еще одного геополитического образования — Большого Турана.

Археология свидетельствует о сходстве на этих огромных территориях материальных останков эпохи бронзы, скифско–сарматского периода и конца евразийской политической системы Чингизидов. Общеизвестно обилие иранизмов в тюркских и тюркизмов в славянских языках, потому что в течение последних двух веков русский язык оказывал мощное влияние на тюркские и иранские этнические группы, проживающие в рамках бывшего СССР, и потому, что при помощи русского языка большинство коренных народов Центральной Азии (кроме находящихся в подданстве Китая уйгуров, дунган и тибетцев) широко воспринимало международную лексику. Глубокое родство фольклорного и этнографического наследия на территории Евразии также очевидно и показано в ряде непредвзятых исследований, к примеру в «Исторической поэтике» А. Н. Веселовского. Об этом убедительно свидетельствуют также работы кумыка М. Аджи, многообещающие разработки в области евроислама татарина Р. Хакимова, труды казахских авторов — поэта и культуролога О. Сулейменова, социолингвиста Е. Хасенова и историософа А. Акишева, историко–культурологические эссе узбека X. Исмаилова и пр. Наиболее последовательную проработку вопросы славянско–тюркской историко–культурной, а в определенные периоды, частично, политической и экономической общности получили у представителей российской школы евразийства, а также в трудах последнего ее представителя Л. Н. Гумилева.

Упомянутые историко–культурологические исследования объективно выполняют роль катализатора в процессе интеграции дискретных этнокультурных сегментов евразийского региона в возможное целостное социально–политическое образование. К слову, население Большого Турана в разные исторические периоды было, как правило, билингвами и трилингвами, и это обстоятельство не составляло для этнических групп, входящих в его состав, сколько-нибудь непреодолимых для взаимопонимания проблем, как не составляет проблемы и поликонфессиональность тюркоязычных народов всего Евразийского субконтинента. Если же учесть этническую историю последнего, то обращает на себя внимание то обстоятельство, что он сложился и существовал как процесс активного и взаимообусловленного взаимодействия внутри сложносоставного конгломерата племен и народов, проживающих в регионе, полностью или частично объединенного в рамках обширного государства имперского типа, каковыми были Тюркский каганат, держава Чингисхана или Золотая Орда, ее политический правопреемник Российская империя, а в последующем СССР. Что же касается выбора языка межэтнического общения, то он также не имел решающего значения.

Скажем, «Слово о полку Игореве» изобилует тюркизмами904, а по своему содержанию и поэтике является неким славяно–тюркским историко–культурным феноменом. В этом контексте версия О. Сулейменова, высказанная им в скандально известной «книге доброжелательного читателя» — «АЗ и Я» о совместных тюрко–славянских корнях «Слова...», звучит гораздо более убедительно, нежели контраргументы его оппонентов. К этому же ряду примеров можно отнести и тот, никем из литовских национал–радикалов не отрицаемый факт, что государственным языком Великого княжества Литовского был древнерусский язык. Это обстоятельство подтверждает высказанное Л. Н. Гумилевым предположение об определенной, хотя и отнюдь не всегда, но часто наблюдаемой нейтральности языка по отношению как к этнопсихологическому стереотипу отдельного человека, так и к идее национальногосударственного единства определенного полиэтнического государственного образования.

В контексте сказанного по-иному видится и содержание категории «нация» в применении ее ко всем национальным образованиям, проживающим в евразийском ареале, в том числе (и прежде всего), к русским. Что бы ни говорили на этот счет нынешние национал–радикалы, факты свидетельствуют в пользу того, что доминантой русского народа всегда выступали не этнопсихологические признаки, а, прежде всего, державная идеология. Это подтверждается хотя бы тем, что в периоды ослабления власти Кремля в провинциях тут же усиливались сепаратистские настроения. Возникновение (хотя бы и эфемерно, в голове) идей о Дальневосточной или Сибирской Республиках с атрибутами собственной идеологии, а еще в большей степени — с этно– и историко–культурными концепциями (Потанин, Ядринцев, периодика Дальнего Востока и Южной Сибири в период конца XIX — начала XX вв.) — неопровержимое тому свидетельство А вот факт из области курьезов. Как свидетельствуют социологи, последний «демографический взрыв» у народов Крайнего Севера произошел на излете СССР по причине добровольной (!!!) замены записи о своей национальной принадлежности в документах некоторой частью русских из–за незначительных социальных благ, направленных правительством страны в помощь представителям малочисленных народов региона...

Таким образом, можно с полным на то основанием утверждать, что характер и направление центробежных сил в бывшем СССР был во многом спровоцирован малопривлекательной в их глазах большевистской идеологией, ведущей к культурной энтропии буквально всех этнических образований страны. Именно это обстоятельство инициировало республики Балтии, Южного Кавказа, Беларусь, Украину и Молдову на «побег» из некогда единого для всех пространства социалистического сообщества. Это же обстоятельство создало объективные предпосылки для выхода из СССР и республик Центральной Азии (хотя, если уж быть до конца точным, их оттуда вытолкнули прозападно ориентированные российские политики и экономисты). В последующие годы энергия распада по «закону домино» распространилась на национальные окраины России: Чечня, отчасти Дагестан, Татарстан и Башкортостан. Подобные настроения ощущаются в Бурятии, Саха–Якутии, Калмыкии, Туве, а также в некоторых крупных, богатых ценными на мировом рынке природными ресурсами административно–хозяйственных регионах некогда «единой и неделимой».

Значит ли это, что начавшийся на просторах СССР на рубеже 1980–1990 гг. центробежный процесс стал необратимым?..

Этого варианта развития событий нельзя отрицать. Однако не следует исключать и возможности того, что огромная биосоциальная масса проживающих в этом суперрегионе этнически не самоидентифицированных народов (включая и тех, кто называет себя именем прилагательным «русский»), находится сегодня в состоянии временной растерянности перед альтернативой: либо консолидироваться в единую политическую нацию, либо стать объектом финансово–экономических интересов между участниками глобальных рынков, либо все же найти в себе силы для межэтнического объединения. Объективные предпосылки и интеллектуальные ресурсы для развития процессов в направлении создания единой политической нации, могущей выстоять перед натиском глобальных рынков, несущих неизбежную этническую унификацию, пока еще далеко не исчерпаны. Выходит, что выбор исторического пути развития для народов, населяющих евразийский субконтинент, расположен в диапазоне, который можно определить как иллюзию реальности или же — как реальность иллюзии, выступающей в качестве превращенной формы качественно нового контекста будущего.