Книга: История леса. Взгляд из Германии

X. «Ужасные леса» Тацита

X. «Ужасные леса» Тацита

В промежуток времени от неолита до железного века в Центральной Европе росла плотность населения и развивались новые технологии. Подтверждений тому множество. Для изготовления инструментов люди использовали не только камень, кость и дерево, но также медь, бронзу, железо и другие металлы, по которым археологи назвали эпохи, следующие за каменным веком, медным, бронзовым и железным веками. Земледелие со временем распространилось и на области с более тяжелыми для обработки почвами. В медный век оно преобладало на обширных глинистых моренах послеледниковых ландшафтов, а с бронзового века, то есть примерно с конца третьего тысячелетия до н. э., распахивались и коллювиальные[36] почвы в известняковых горах. В железный век, то есть в первом тысячелетии до н. э., деревни и пашни появились на еще более каменистых почвах в горах, сложенных песчаниками и коренными породами, а также на тяжелых глинистых почвах заболоченных берегов рек и озер.

Все шире распространялось земледелие, все сильнее отступал лес. Модель оставалась прежней: люди расчищали от деревьев земли, возникали пашни и поселения, от них расходились во все стороны языки вырубок, в лесах пасся скот. Через несколько десятилетий люди покидали поля и жилье, а на брошенном месте восстанавливался лес, в котором большую, чем прежде, роль играл бук.

Своеобразная форма освоения ландшафта сложилась в высокогорьях Альп. Горные ледники создали там характерные долины корытообразной формы – с широким дном и крутыми вогнутыми боковыми склонами (так называемые троговые долины[37]). Земледелие было возможно на дне долин, на таких участках, где не было угрозы наводнений, а почвы были не слишком каменисты. Крутые склоны, напротив, для сельского хозяйства не годились. Зато можно было использовать более пологие, не обработанные ледниками, верхние части склонов. Леса вырубались по мере возможности и хозяйственной надобности, то есть в первую очередь в долинах, чтобы расчистить площади под поля. На склонах лес оставался, но до самых вершин он не доходил. Выше границы леса, сформированной лиственницей, европейской кедровой сосной и отчасти елью, цвели обширные пестрые луга. Альпийские крестьяне быстро нашли им применение – это были идеальные, созданные самой природой горные пастбища, которые не надо было «готовить», вырубая лес. Так что полезные земли для жителей Альп с самого начала делились на два пояса: пашни и постоянные жилые поселения в долинах и летние высокогорные пастбища. Так возникло характерное для высокогорий альмовое хозяйство (die Almwirtschaft)[38] – отгонное скотоводство. Существовало оно не только в Альпах, но и в иных высокогорных областях, например в Пиренеях, Карпатах, Татрах, а также в горах Скандинавии[39].

Между нижними частями долины и высокогорными пастбищами по-прежнему рос лес. Через него по узким крутым тропкам загоняли на пастбища скот, в некоторых местах так делается и сегодня. С течением времени люди расширяли площади полей, продвигая их вверх по склонам, а для этого рубили лес. Чтобы поля были более или менее ровными, склоны террасировали. Верхняя граница леса тоже не была постоянной, она спускалась вниз, ведь стада паслись не только на лугах, но заходили и ниже, в леса. Животные объедали верхушки молодых лиственниц и кедровых сосен, так что деревца, и без того растущие в тяжелых условиях высокогорья, не могли полноценно развиваться и постепенно погибали. Граница леса, до того казавшаяся четкой линией, теперь выглядела выщипанной: под ветром и снегом стояли отдельные крупные деревья, а между ними зияли просветы. Теперь здесь росли низкие древесные растения – ольховник зеленый и рододендрон. Они встречались в высокогорных лесах и ранее, их и сегодня можно видеть не только вне леса, но и под пологом лиственницы и европейского кедра. Но в отличие от лиственницы и кедровой сосны, эти кустарники животные не поедали, и они расселялись там, где деревья из-за выпаса отступали. Таким образом, отгонное скотоводство сдвинуло верхнюю границу леса на несколько сотен метров вниз. Повсюду где сегодня выше границы леса мы видим рододендрон, мог бы расти лес, и, вероятно, он там и был, пока в этой местности не появились пастухи со своими стадами.

Так что столь характерное для Альп и других гор нашей планеты вертикальное распределение растительности сложилось под влиянием не только климатических различий, но и длительного использования человеком. Под скалами и вечными снегами цветут альпийские луга, в ложбинах встречается много рододендрона. Крутые склоны под ними заняты лесом, верхние части которого образуют лиственница и европейская кедровая сосна, а нижние – ель, бук, пихта и горный клен, причем в Альпах на западе чаще встречается пихта, а на востоке – ель. На дне долин сформировался интенсивно используемый аграрный ландшафт.

Длительное наступление бука и сдвиг вниз по склонам границы леса, начавшиеся примерно пять тысяч лет назад, не всегда связывают с деятельностью человека. Есть и другое, более давнее объяснение. Предполагается, что климат стал холоднее, а количество дождей увеличилось. Можно доказать несколько фаз наступления и таяния ледников в Альпах в этот период – лед то занимал новые пространства, то вновь отступал. Однако фазы продвижения ледника, сдвига вниз границы леса и расширения ареала бука не сходятся друг с другом во времени. Распространение по Европе бука продолжалось в течение нескольких тысячелетий, за это время было несколько ледниковых осцилляций, то есть климат становился то немного прохладнее, то вновь теплее. При увеличении ареала бука буковые леса появились как в понижениях холмистых местностей, благоприятных для них с климатической точки зрения, так и в расположенных выше горных регионах. Бук продвинулся вплоть до Балтийского моря и до границы леса в Вогезах[40] и Севеннах[41]. Он появился как в Средиземноморье, так и на юге Скандинавии. Климатические различия этих территорий гораздо сильнее, чем разница между периодами относительного потепления и похолодания. То, что кажется очевидным, хорошо бы сначала доказать, в данном случае – что существуют корреляции во времени между надрегиональными колебаниями климата в послеледниковье и колебаниями ареалов определенных видов деревьев. Поскольку изменения растительности происходили не везде в одно и то же время, то более убедительна гипотеза, что эволюция растений в последние тысячелетия связана в значительной степени с хозяйственной деятельностью человека.

Мы уже говорили об изменении Балтийского моря, которое привело к ухудшению климата, возможно, только в окрестностях Балтики. Поскольку массив суши Скандинавского полуострова, освободившись от ледникового панциря, все еще продолжал подниматься над уровнем моря, то проливы между Датскими островами и полуостровом Сконе постепенно мелели. Объем воды, приносимой теплым Гольфстримом из американских тропиков в Европу и проникавшей в Балтийское море, сокращался. Балтийское море становилось все более похожим на внутриконтинентальный водоем, но окончательно таковым не стало. Хотя летом его воды значительно прогревались, однако зимой охлаждались еще сильнее, и все большая часть его покрывалась льдом. На многочисленных пресных озерах внутренней части Скандинавии лед зимой лежал дольше, слишком долго для того, чтобы там мог расти водяной орех – растение, которое тысячелетиями сокращало ареал, исчезая в одном озере за другим. Сегодня северная граница его распространения проходит по Центральной Европе.

В окрестностях Балтийского моря лето стало короче, а зима – дольше. Для лиственных пород, таких как лещина и дуб, это было неблагоприятно, зато стала расселяться ель, продвигаясь из Финляндии к западу, до Скандинавских гор. Дубы встречаются сегодня только близ юго-западных побережий Финляндии и Скандинавии, где сохранился наиболее морской климат. А ель «дошла» на юге Швеции до северной границы ареала бука, образовав яркую разделительную черту, которую ботаники назвали «Лимес Норландикус» (предел Норланда[42]). Эта линия представляет собой естественную южную границу Скандинавии, отделяющую ее от полуострова Сконе, который в целом производит впечатление скорее среднеевропейского ландшафта.

Все эти изменения ландшафтов Северной Европы можно связать и с начавшимся аграрным освоением этой территории. В последние тысячелетия земледелие продвигалось по Скандинавии и Финляндии с юга на север, захватывая даже те регионы, где сегодня говорят не на индоевропейских, а на финно-угорских языках. В любом случае, очень нелегко определить, какие изменения в ландшафте можно объяснить колебаниями климата в Балтийском регионе, а какие – деятельностью человека. Для понимания эволюции средне- и североевропейских экосистем было бы важно разобраться с вопросом, насколько далеко распространялось влияние Балтийского моря и изменений его характеристик.

Со временем формы землепользования в Центральной Европе изменились. На значительной части площади крестьяне пасли скот уже не только в лесах. В эпоху железа люди в первую очередь селились в просторных низинах и долинах рек, а также по берегам морей. В таких местах леса не везде были густые, имелись участки с редкой древесной растительностью и даже вовсе безлесные. На низких берегах шельфовых морей росту деревьев мешала соленая вода, периодически заливающая берег. В речных долинах языки льда, идущие от воды, пробивали в лесу окна, особенно при сильном весеннем ледоходе или при вертикальном движении льда, вызванном колебаниями уровня воды. Следующим летом в таких местах возникали световые пятна, здесь поднимались пышные травы, разрастались злаки, давая начало будущему пастбищу. Если же люди вдобавок расчищали берега от зарослей ивы, березы или ольхи, то размеры пастбищ значительно увеличивались. Это было очень важно, потому что с течением времени все большее значение приобретали лошади. Эти домашние животные, которые во все эпохи ценились чрезвычайно высоко, по своей биологической конституции – жители открытых пространств, о чем можно судить по строению их зубной системы. Питание лошадей должно хотя бы частично включать злаки и другие травы. Но и других домашних животных, прежде всего крупный рогатый скот, гораздо лучше выпасать на открытых пастбищах с небольшим количеством деревьев, чем в густом лесу. Поэтому люди, разводившие скот, предпочитали низины. В первом тысячелетии до н. э. в них возникли крупные поселения. В горных регионах их располагали как высоко над долинами, так и на более или менее плоских холмах или островах, то есть с одной стороны на Богенберге и Хойнебурге в верхнем течении Дуная или на Кайзерштуле прямо над Рейнской низменностью, а с другой – на дунайском острове Оберау под Штраубингом и под Манхингом. К северу от горных регионов, в низинах, над уровнем пойменных земель выдавались лишь отдельные возвышенности и острова – в Бискупине в Польше, в Одербрухе, в Шпреевальде, по Эльбе, Эльстеру и Хафелю[43]. Лес, росший в долинах, люди использовали для строительства крупных городищ. Часть поселений обносили, вдобавок, мощными укреплениями, также деревянными (Бискупин, Манхинг). В некоторых подобных поселениях люди, вероятно, задерживались дольше, чем это было принято ранее, ведь строительство таких укреплений требовало очень больших затрат. В окрестностях городища природопользование было гораздо более интенсивным, чем в прежние времена, на некоторых участках леса у всех деревьев периодически обрубали вершины, причем делалось это довольно часто. Бук переносит такое насилие очень плохо, гораздо терпимее относится к этому граб, который и начал распространяться с территории Польши на Запад.

Ветви буков рубили в первую очередь там, где добывали и обрабатывали металл. Медь была обнаружена в Альпах, олово – на Британских островах, откуда оно поступало на континент и использовалось для производства бронзы – сплава из меди и олова. Железо, основной материал новой эпохи, можно было во многих регионах добывать из почвы, горных пород, а также из болотной или дерновой железной руды в болотах и торфяниках. Чтобы выплавить руду, требовались очень высокие температуры. Максимальный жар в те времена получали при сжигании древесного угля, полученного из бука. Там, где не было бука, применяли дуб или сосну, но затраты на плавку руды при этом существенно возрастали. Объем древесины, сжигаемой для плавки руды, в некоторых регионах был уже в доримское время настолько велик, что это меняло видовой состав лесов. По окраинам Альп бука стало меньше, его местообитания заняли пихта и ель. В некоторых среднегорных районах вместо буков расселились дубы, березы и грабы. В Верхнем Лаузице[44] для выплавки железа из болотной железной руды использовали сосновые дрова, и там, где на бедных песчаных почвах тысячелетиями произрастали сосны, не сменяясь до того ни дубом, ни буком, теперь выросла береза.

Однако все это еще не влекло за собой принципиально новых тенденций в развитии лесов к северу от Альп. По-прежнему преобладал не вполне оседлый образ жизни (рубки – поселение и хозяйство – уход людей – лесовосстановление), благодаря которому по Европе в целом продолжал расселяться бук.

Когда римский историк Публий Корнелий Тацит[45] писал первые подробные сообщения о германцах – людях, населявших земли к северу от Альп, он заметил почти в самом начале, в одной из первых глав, что эта страна с ее ужасающими лесами производит отвратительное впечатление[46]. Такие обширные леса, какие еще росли в Центральной Европе в то время, были для Тацита, жителя Средиземноморья, чем-то невообразимым. Его Родина уже тогда имела совершенно иной облик, о чем будет рассказано в следующей главе. Знаменитая фраза Тацита представляет собой древнейшее подлинно историческое свидетельство о лесах к северу от Альп, иначе говоря – о лесах германцев (или немцев). В XVIII веке «Германия» стала общепризнанным историческим источником для осознавших свою национальную идентичность немцев. Ссылались на него и авторы первых трудов по истории лесов, и с тех пор работы на эту тему просто не имели права обходить молчанием былые «ужасающие», а потому, конечно, обладавшие гигантскими масштабами леса Германии. Фраза Тацита послужила существенным стимулом для создания искусственных лесов, которое началось в Германии в том же XVIII веке под эгидой возвращения к исконному состоянию «природы». При этом считалось, что руководствуются ученые историческими данными.

В XX веке развитие науки, прежде всего метода пыльцевого анализа, позволило понять, что люди вырубали леса уже за тысячи лет до прихода римлян. Однако убеждение, что состояние лесов Центральной Европы до «начала более активного вмешательства человека», то есть то самое, что коротко и выразительно упомянул Тацит, является «естественным», по-прежнему живо. В среднеевропейских лесах той эпохи преобладал бук, его ареал приближался к максимуму. Во многих среднегорных регионах и на побережье Балтийского моря он формировал почти чистые насаждения, в низинной северо-западной Германии к нему примешивался дуб, в Альпах и некоторых южных среднегорьях были распространены смешанные леса из бука, пихты и ели. Считать это состояние среднеевропейских лесов «естественным» неоправданно по нескольким причинам. В первую очередь вспомним: естественные леса не статичны, картина леса постоянно меняется и без вмешательства извне, вплоть до смены лесообразующего вида. То есть на каждом конкретном участке возможно не одно «потенциально естественное» состояние растительности, а целый спектр. Но особенное сомнение вызывает тезис о том, что Центральная Европа представляет собой «естественное» местообитание лесного бука. Ведь во многих регионах он появился лишь после того, как лес начали рубить люди, чтобы, пожив какое-то время в новом месте, бросить его и предоставить лесу возможность возобновления. Да, может быть, бук занял бы свой европейский ареал и без вмешательства человека, но уверенно говорить об этом мы не можем. С точки зрения лесного хозяйства можно считать правильным поддерживать присутствие бука в лесах или, наоборот, тормозить его, возражений против этого здесь не приводится. Принципиальные возражения вызывает только тезис о том, что вид этот для Центральной Европы «естествен» и что это есть исторически обоснованный факт.

Итак, к моменту появления древнейшего исторического источника о лесах Центральной Европы их состав давно уже не был «естественным», они давно находились под воздействием человека. Начинать рассказ об истории леса с древнейшего исторического упоминания о нем – неверно. Как и во многих других сферах истории, процесс здесь начался задолго до возникновения первого исторического свидетельства, и переоценивать это свидетельство нельзя. Замечание Тацита возникло как случайное, в известной степени «между прочим» и под определенным углом зрения автора, привыкшего к средиземноморскому ландшафту. Современные данные, полученные методом пыльцевого анализа, отчетливо свидетельствуют о том, что во времена Тацита состояние леса уже в течение более пяти тысячелетий сильно отличалось от того, которое можно было называть «естественным»; на значительной части Европы уже тогда сформировалась «природа из вторых рук».