Книга: Хозяйство и общество. Очерки понимающей социологии. Tом II Общности

§ 8. Проблема теодицеи

§ 8. Проблема теодицеи

По существу, строго монотеистичны только иудаизм и ислам, хотя и в исламе в результате проникшего в него культа святых возникли некоторые отклонения от монотеизма. Христианская Троица монотеистична в отличие от триединства в индуизме, позднем буддизме и даосизме, тогда как мессы и культ святых в католицизме фактически очень близки к политеизму. Также необязательно каждый этический Бог должен быть совершенно неизменным, всемогущим и всеведущим, короче говоря, абсолютно надмирным Богом. Боги наделяются этими качествами благодаря спекуляции и этическому пафосу вдохновенных пророков, и обрел их из всех богов без оглядки на последствия только Бог иудейских пророков, ставший также Богом христиан и мусульман. Не все этические концепции Бога вели к таким результатам и, вообще, к этическому монотеизму, и не всегда приближение к монотеизму связано с усилением этического содержания концепции Бога, а уж тем более не всякая религиозная этика ведет к концепции надмирного Бога, создавшего из небытия мир, которым он лично правит. Однако каждое специфически этическое пророчество, для легитимации которого необходим возвышающийся над миром и обладающий атрибутами высшей власти Бог, обычно связано с рационализацией идеи Бога в данном направлении. Эта возвышенность может быть разной по смыслу и характеру, что определяется частью твердо укоренившимися метафизическими представлениями, частью конкретными этическими интересами пророка. Однако чем более она приближается к концепции единого надмирного Бога, тем острее встает вопрос, как согласовать безмерную власть такого Бога с фактическим несовершенством мира, который он создал и которым правит. Возникающая в результате проблема теодицеи ставится в древнеегипетской литературе, в Книге Иова и у Эсхила, хотя каждый раз в особом аспекте. Она же сказывается во всей индийской религии, преломляясь в соответствии с особыми предпосылками последней: ведь и наполненный смыслом, безличный, возвышающийся над богами миропорядок тоже сталкивается с проблемой несовершенства. В том или ином варианте данная проблема всегда принадлежит к числу основ, определяющих развитие религии и потребность в спасении. В ходе недавнего опроса тысячи немецких рабочих объясняли неприемлемость для них идеи Бога не естественнонаучными доводами, а несовместимостью божественного провидения с несправедливостью и несовершенством социального порядка209.

Проблема теодицеи решается по-разному, и эти решения тесно связаны с характером концепции Бога и идеи греха и спасения. Попробуем выделить возможно более рациональные чистые типы.

В случае мессианских эсхатологий справедливое воздаяние может быть обещано в будущем уже в этом, посюстороннем, мире. Тогда эсхатологический процесс сводится к политическому и социальному преобразованию в этом мире: скоро, или позднее, или когда?нибудь явится могучий герой или Бог и даст своим сторонникам такое положение в мире, которое они заслуживают. Страдания нынешнего поколения — следствие грехов их предков, за которые Бог заставляет отвечать потомков, подобно тому как в случае кровной мести мститель преследует весь род или как папа Григорий VII отлучал от церкви род виновного до седьмого колена. И наоборот, быть может, только потомки благочестивого человека — как раз по причине его благочестия — увидят царство Мессии. Возможный вынужденный отказ от собственного спасения не казался чем?то неприемлемым. Забота о детях — органически присущее человеку стремление, ведущее его за пределы личных интересов, в мир, лежащий «по ту сторону», по крайней мере, его собственной смерти. Ныне живущим положено быть примером в исполнении Божьих заповедей, чтобы, во-первых, благодаря Божьему благоволению обрести оптимум жизненных шансов для самих себя, во-вторых, заручиться правом на царство благодати для своих потомков. Грех — это нарушение верности Богу, мятежный отказ от божественных обетований. Желание и самому войти в царство мессии усугубляет положение. Сильнейшее религиозное возбуждение охватывает народ, когда кажется, что близко осуществление Царства Божьего здесь, на земле. Вновь и вновь выступают пророки, возвещающие его приход. Но если он надолго откладывается, неминуем возврат к поиску утешения в надеждах на потустороннее блаженство.

Представление о потустороннем мире в зародыше появляется в магии при возникновении веры в существование души. Однако существование душ умерших необязательно требует существования особого царства мертвых. Скорее, были распространены представления о том, что души умерших воплощаются в определенных животных и растениях в соответствии со стилем жизни и смерти, родом и статусом умершего. Эти представления — источник веры в переселение душ. Вера в царство мертвых, местонахождение которого мыслится сначала в каком?то географически определенном отдаленном месте, потом — под землей или в небесах, никоим образом не означает, что души там обязательно живут вечно. Души могут или быть насильственно уничтожены, или погибнуть из?за того, что не приносятся жертвы богам, или просто умереть (по-видимому, древнекитайское представление). Озабоченность своей посмертной судьбой возникает — согласно закону предельной полезности — обычно там, где важнейшие земные потребности удовлетворены, и поэтому ограничивается сначала кругом имущих и знати. Только они — а иногда, вообще, лишь вожди и священнослужители, но никак не бедняки, и редко женщины — могут обеспечить свое потустороннее существование, часто идя при этом на неимоверные траты. Главным образом их пример способствует общей озабоченности потусторонней жизнью. О «воздаянии» в мире ином речь не идет. Там, где идея воздаяния появляется, она сводится к представлению о том, что нарушение правил ритуала влечет за собой неблагоприятные последствия. Так, например, еще в священном праве Индии нарушителя кастового табу ждут муки ада. Только когда представление о Боге наделяется этическим содержанием, Бог начинает распоряжаться судьбами в потустороннем мире, исходя из моральных предпосылок. Деление на рай и ад необязательно появляется одновременно с идеей потустороннего мира, оно есть продукт относительно поздней стадии развития. Чем сильнее становится надежда на потустороннюю жизнь, тем больше проблема принципиального отношения Бога к миру и его несовершенству выдвигается на передний план. Тогда посюсторонняя жизнь начинает рассматриваться как временная форма существования по отношению к потусторонней, и укореняется мысль о том, что если Бог создал мир из ничего и этот мир преходящ, а сам Творец привержен потусторонним целям и ценностям, то посюсторонние действия человека определяют его судьбу в мире ином. Иногда надежда на потусторонний мир переворачивает — согласно формуле «последние станут первыми» — исконное представление, будто загробное существование — забота только богатых и знатных. Эта мысль редко проводится последовательно и однозначно даже в религиозных представлениях народов-париев. Однако, например, в древней иудейской этике она играла важную роль. Вообще, воззрение, согласно которому страдание, прежде всего страдание добровольное, смягчает божество и улучшает шансы в потусторонней жизни, обнаруживается в самых разных религиозных контекстах, например, в испытаниях мужества в героической аскезе или в магической практике самоумерщвления, и включается в разные концепции ожиданий в мире ином. Но, как правило, особенно в религиях, пользующихся влиянием в господствующих слоях, бытует представление, согласно которому в потустороннем мире сословные различия не останутся без внимания, поскольку все сословия — вплоть до «блаженных» христианских монархов — угодны Господу. Однако специфически этическим представлением является идея «воздаяния» за вполне конкретные праведные и неправедные дела, которое происходит путем суда над мертвыми, в результате чего эсхатологический процесс превращается в универсальный Судный день. Тогда грех мыслится как crimen, т. е. преступление, которое может быть подведено под пункты рациональной казуистики и подлежит искуплению в этом или ином мире, чтобы человек в конечном счете мог предстать оправданным перед Судьей мертвых. Награды и кары должны быть проградуированы в соответствии с масштабом заслуг и прегрешений (как это сделано у Данте210), они, следовательно, не могут быть вечными. Однако по причине неясности и неопределенности шансов человека в потустороннем существовании по сравнению с реальностью земной жизни пророки и священнослужители почти всегда считали невозможным отказ от идеи вечных мук; к тому же только таковые удовлетворяли потребность в мщении неверующим, мятежникам, безбожным грешникам, избежавшим кары на земле. Небо, ад и Страшный суд приобрели едва ли не универсальную значимость, в том числе и в таких религиях, сущности которых они первоначально были совершенно чужды, например в раннем буддизме. Но даже при введении «промежуточного царства» (Заратустра) или «чистилища», которые смягчают муки, превращая их из вечных во временные, все равно трудно согласовать идею «наказания» людей за их поступки с представлением об этическом и вместе с тем всемогущем, а следовательно, в конечном счете и ответственном за эти поступки Творце мира. И чем больше люди бились над неразрешимой проблемой всемогущества Бога и несовершенства созданного им мира, тем неизбежнее казался вывод о неизмеримой этической дистанции между потусторонним Богом и постоянно пребывающим в грехе человеком. В конечном счете осталось только одно решение, к которому приблизился в безграничности своей веры во всемогущего Творца уже автор Книги Иова: мыслить Бога по ту сторону этических притязаний его креатур, его решения считать настолько непостижимыми для человека, а его могущество настолько безграничным, что применение критериев человеческой справедливости к его делам станет невозможным. Тогда проблема теодицеи исчезает сама собой как таковая. Именно так мыслили Аллаха его пылкие сторонники, таков же deus absconditus211 в понимании виртуозов христианского благочестия. Суверенное, полностью непостижимое и — как следствие всеведения — от века существующее, свободное решение Бога определило судьбу людей как на земле, так и после смерти. Детерминированность земной и предопределенность потусторонней судьбы установлены извечно. Пр?клятые могут сетовать на то, что их судьба предопределена в ее греховности, с тем же основанием, с каким животные могли бы жаловаться на то, что Бог не создал их людьми (именно так формулируется в кальвинизме). Смысл этического поведения, следовательно, не в том, что оно улучшает шансы человека в этом или ином мире, смысл — в его практическо-психологических последствиях, которые иногда даже более важны: оно есть симптом персонального уровня благодати, установленного божественным решением. Именно абсолютная суверенность Бога вызывает обусловленное практическим религиозным интересом желание хоть разок заглянуть в его карты, ведь узнать свою судьбу в потустороннем мире — элементарная потребность каждого человека. Поэтому наряду со склонностью видеть в Боге всемогущего господина своих творений существует желание видеть и интерпретировать повсюду божественное провидение, личное вмешательство Бога в дела мира. Вера в провидение есть последовательная рационализация магической дивинации, с которой она связана и которую именно поэтому принципиально стремится по возможности обесценить. Невозможно найти другую идею религиозного отношения, которая 1) как в теории, так и на практике столь радикально противостояла бы магии, как эта вера, господствующая в великих теистических религиях Передней Азии и Запада, в которой 2) сущность божественного столь ярко проявлялась бы в активном «деянии», в личном, провиденциальном управлении миром, и в которой 3) свободный дар божественной благодати и потребность Божьих творений в этой благодати, а также 4) невероятная отдаленность всего рукотворного от Бога и поэтому предосудительность всякого «обожествления рукотворного» как святотатства утвердились бы столь прочно. Именно потому, что в этой вере нет практического решения проблемы теодицеи, в ней сокрыто величайшее напряжение между миром и Богом, долженствованием и бытием.

Систематически продуманное решение проблемы несовершенства мира дают, кроме учения о предопределении, еще два вида религиозных представлений. Это прежде всего дуализм, характерный для зороастризма на поздней стадии его развития, а также — более или менее последовательно — для верований народов Передней Азии, находившихся большей частью под влиянием зороастризма, в частности в поздних формах вавилонской религии (под воздействием также иудейской и христианской религий), в мандеизме, в гностицизме и великих концепциях манихейства, которое к концу III тысячелетия и в античном Средиземноморье, казалось, было близко к борьбе за мировое господство. Согласно дуализму, Бог не всемогущ и мир не есть его творение из ничего. Несправедливость, нечестивость, грех, т. е. все то, из чего сложилась проблема теодицеи, являются следствием замутнения ясности и чистоты великих и добрых богов в результате воздействия независимой от них власти тьмы и (что с нею отождествляется) нечистой материи, давшей сатанинской силе власть над миром и возникшей либо в силу первородного греха людей или ангелов, либо (как у ряда гностиков) из?за неполноценности младшего творца мира (Иеговы или «демиурга»). Конечная победа богов света в происходящей борьбе обычно — и в нарушение последовательного дуализма — считается несомненной. Наполненный страданиями, но неотвратимый мировой процесс представляет собой постепенное высвобождение света из нечистой материи. Представление о последней битве содержит мощный эсхатологический пафос. Естественным следствием таких концепций должно быть аристократическое чувство превосходства чистых и избранных. Концепция зла, которая при наличии всемогущего Бога всегда предполагает тенденцию чисто этического поворота, может принять здесь прямо спиритуалистский характер, ибо человек не противостоит как тварь абсолютному всемогуществу, а причастен к царству света, последний же почти неизбежно отождествляется с самым чистым в природе человека — с духовным, тогда как тьма — с тем, что подвержено искушениям, — с физическим, плотским. Таким образом, эта концепция легко связывается с идеей «нечистого» в табуистической этике. Зло выступает как загрязнение, а грех толкуется на манер магических злоупотреблений как достойное презрения, грязное и постыдное падение из царства чистоты и ясности в царство мрака и смешения. Почти во всех этических религиях есть, хотя и не признаваемые открыто, ограничения божественного могущества в духе дуалистического мышления.

Формально самое полное решение проблемы теодицеи дает индийское учение о карме, так называемая вера в переселение душ. Мир — это беспробельный космос этического воздаяния. Вина и заслуга в этой жизни получают непременное воздаяние в будущих жизнях, бесконечное число которых неизменно возрождающаяся душа переживет, воплощаясь в животных, людей или даже богов. Этические заслуги в этой жизни могут привести к возрождению на небесах, но всегда только на время, пока не исчерпан счет заслуг. Конечность земной жизни — также следствие конечности добрых и злых дел в предыдущей жизни души, а страдания, представляющиеся с точки зрения воздаяния несправедливыми, — это наказание за грехи в прежней жизни. Человек в полном смысле слова сам создает свою судьбу. Вера в переселение душ во многом близка анимистическим представлениям о переходе духов умерших в объекты природы. Она рационализирует эти представления и вместе с ними весь космос в свете чисто этических принципов. Естественная каузальность нашего привычного мышления заменяется универсальным механизмом воздаяния, в котором никогда не теряется ни одно этически значимое действие. Догматическая последовательность данной доктрины состоит в том, что здесь совершенно отсутствует и немыслим всемогущий Бог, вмешивающийся в действия этого механизма: непреходящий мировой процесс автоматически решает поставленные перед ним этические задачи. Это законное следствие учения о вечном мировом порядке, которому подчиняются также и боги, в отличие от учения о лично правящем надмирном Боге, которое порождает идею предопределения. При наиболее последовательном развитии этой идеи, как это было в древнем буддизме, полностью устраняется и «душа». Существуют лишь единичные, связанные с иллюзорным «я», добрые и злые поступки, значимые для механизма кармы. В свою очередь, все поступки суть продукт вечной безнадежной борьбы имеющей форму и уже в силу этого преходящей жизни за собственное существование; они суть продукт «жажды жизни», которая порождает как надежды на потустороннее существование, так и страсть к наслаждениям в этом мире и, будучи неистребимой основой индивидуации, все время, пока длится, создает жизнь и новые рождения. Греха, строго говоря, не существует, есть только проступки в отношении собственного интереса, который, будучи правильно понятым, состоит в том, чтобы вырваться из этого бесконечного «колеса» или, по крайней мере, избежать нового рождения в еще более тягостную жизнь. Смысл этического поведения может состоять либо — при скромных притязаниях — в улучшении шансов в новых рождениях в будущем, либо — если задаться целью завершить бессмысленную борьбу за существование — в выходе из колеса рождений вообще. Раскол мира на два принципа здесь не в противопоставлении священного всемогущего величественного Бога его этически неполноценным творениям, как в этической дуалистической религии провидения, и не в разделении всего существующего на свет и тьму, светлый чистый дух и темную марающую материю, как в спиритуалистическом дуализме, но в онтологическом дуализме преходящих явлений и деяний мира и покоящегося бытия вечного порядка с тождественным ему неподвижным божественным, пребывающем во сне без сновидений. Это следствие из учения о переселении душ полностью извлек только буддизм. Это самое радикальное решение проблемы теодицеи, но именно поэтому оно, как и вера в предопределение, не удовлетворяет этическим требованиям к Богу.