Книга: Книга о самых невообразимых животных. Бестиарий XXI века

Плоские… и другие черви

Плоские… и другие черви

Тип: Acoelomorpha и Platyhelminthae (плоские черви)

Охранный статус: не присвоен

Уинстон Черчилль как-то сказал: «Мы все черви. Но я считаю, что я червячок-светлячок». На уроке биологии за эту шутку он бы наверняка схлопотал «двойку» (потому что светлячки – это вид мух или жуков). А вот за понимание психологии людей ему можно поставить «отлично». Мы знаем, что мы – малюсенькие точки в бескрайней Вселенной, но все-таки не можем не верить в свою особенность и уникальность. Или, если взглянуть на это с другой стороны, конечно, мы восхитительны… но никуда не денешься, по большому счету мы и черви – одно целое. Как сказал генетик Стив Джоунс, «любой из нас, даже самый выдающийся человек, представляет собой десятиметровый шланг, по которому перемещается пища, преимущественно в одном направлении».

Но, что ни говори, едва ли в обычной жизни кто-то из нас проводит много времени в размышлениях о червях. За пределами достаточно обособленных миров эволюционной биологии и паразитологии отношение людей к червям мало изменилось с тех пор, как семь веков назад были написаны бестиарии: да, есть много всяких червячков, те, что живут в земле, – хорошие, от остальных же лучше держаться подальше… вот, в принципе, и все, что мы знаем о червях. И очень жаль, как мне кажется, потому что таким образом мы упускаем возможность узнать о чем-то прекрасном и удивительном, а не только о противном и отталкивающем. Если преодолеть чувство брезгливости, то вам откроется целый мир, полный чудес и ужасов. Щетинкочелюстные, эхиуриды, сипункулиды, приапулиды – узнать побольше о разнообразном, богатом, ярком мире червей будет полезно каждому.

На протяжении значительной части XX в. большинство ученых считало, что сложные животные, то есть животные с такими органами, как сердце, кишечник, состоящими из миллиардов или даже триллионов (в случае человека) клеток, эволюционировали из одноклеточных организмов в течение нескольких миллионов лет, начиная примерно с 542 млн лет назад. Именно тогда произошел кембрийский взрыв – внезапное и резкое увеличение биологического разнообразия, которое эволюционный биолог Билл Гамильтон назвал «огромным психоделическим опытом природы». Но, как я уже писал в главе 2 «Бочкообразная губка», сейчас нам известно, что относительно простые многоклеточные организмы существовали уже за сотни миллионов лет или даже больше до начала кембрийского взрыва: так что у этого взрывного устройства был очень длинный запал, и жизнь уже давненько экспериментировала с различными возможностями роста и развития. Одной из таких возможностей было стать губкой – и как мы увидели, она не исчерпала себя и сегодня. Другой возможностью воспользовались существа эдиакарского времени – разнообразный комплекс организмов, среди которых в том числе чарния, напоминающая длинный лист дерева, похожая на ребристую подушку дикинсония и трибрахидия с тремя радиальными осями симметрии, напоминающая прикрепленный к пицце трискелион{15}. Организмы эдикария, достигающие метра и даже больше в диаметре, более чем психоделические. Как сказал герой писателя Итало Кальвино под ником Qfwfq, в «Космикомических историях»: «Пока вы молоды, вся эволюция простирается перед вами… Если соотнести себя с последовавшими ограничениями, если подумать о том, как одна форма исключает другие, о монотонной рутине, пленниками которой все мы в конце концов оказываемся, придется признать, что жизнь была прекрасна в те времена».

К сожалению, по мнению большинства палеобиологов, удивительные животные эдиакария почти не оставили потомков. По невыясненным пока до конца причинам им на смену пришли другие типы животных, в том числе мы, хордовые, и многие еще червеобразной природы. Кто был предком этих последних, тоже пока непонятно, но определенные предположения позволяет сделать загадочный окаменевший след, обнаруженный в породе, возраст которой оценивается в 600 млн лет. Некоторые ученые считают, что этот след был оставлен организмом, который назвали Vernanimalcula, или «весеннее животное»{16}. Это было, вероятно, похожее на червя существо, предположительно животное, размером не толще человеческого волоса. Потомки вернанималкулы (или другого не известного пока организма, от которого произошли сложные животные, обитающие на Земле сегодня) смогли свободно развиваться только после исчезновения эдиакарской биоты.

Скорее всего, быстрое развитие жизни в кембрийский период объясняется целым рядом факторов. Во-первых, важную роль, вероятно, сыграло увеличение уровня кислорода в водах океана, благодаря чему животные получили возможность стать крупнее. Эволюция глаз положила начало «гонке вооружений» хищников и их добычи. А появление новых, более эффективных способов хищничества и добывания пищи – «чудищ с зубами», со сквозной кишкой, ведущей к анусу (более ранней версией «шланга», который каждый из нас представляет собой по версии Стива Джоунса), и в этой кишке съеденное перерабатывалось более эффективно в сравнении с их предшественниками, – и это, вероятно, было еще важнее, чем эволюция глаз. Но каковы бы ни были причины, результатом стало удивительное разнообразие форм – практически все современные типы животных возникли именно тогда. Принято говорить, что вся философия представляет собой сноски к трудам Платона. Точно так же большую часть современной жизни можно считать примечанием к выдающимся достижениям организмов кембрия, научившихся есть, переваривать и выделять метаболиты в окружающем мире.

Некоторые из первых животных, получивших острые зубы, эффективно работающий кишечник и анус, напоминали червей. Первыми такими «чудищами с зубами», вероятно, были щетинкочелюстные (Chaetognatha). Мартин Бразье так описал одного из самых распространенных их представителей (по крайней мере если судить по частоте обнаруживаемых ископаемых остатков): презерватив с органом внутри. Параселкиркиа (Paraselkirkia) имела округлый передний конец, украшенный острыми шипами; само длинное морщинистое тело сидело внутри защитного чехла, по виду напоминающего эластичный мешочек. Это животное относится к типу приапулид, получивших имя от мифологического царя Приапа, известного своей неуемной сексуальностью. Приапулиды живут в донном иле и там же питаются. Еще один организм, судя по всему, довольно распространенный в ту эпоху, – галлюцигения (Hallucigenia). Он был обнаружен в 1977 г. и стал известен благодаря своему странному внешнему виду, которому животное и обязано названием. Первоначально принято было считать, что у галлюцигении вместо ног на нижней части туловища острые шипы, так что передвигалась она будто на многочисленных ходулях, а на спине покачивались короткие щупальца. Позже, однако, выяснилось, что галлюцигению представляли вверх тормашками: щупальца на самом деле были ногами, а шипы – защитой на спине, аналогично тому, что мы можем наблюдать у некоторых современных гусениц. Галлюцигения, скорее всего, представитель онихофор или бархатных червей. Другие члены этой удивительной группы, например микродиктион (Microdictyon), в ходе эволюции развили огромные образования из чешуек, наподобие ложных фасетчатых глаз – мимикрия для отпугивания потенциальных охотников.

Бархатные черви получили широкое распространение в кембрийский период – вероятно, это был их золотой век. Сейчас они обитают в основном под камнями или в гниющих деревьях в отдаленных уголках Южного полушария и до недавнего времени пользовались скорее дурной славой, не вызывая особого к себе интереса. В своей авторитетной работе «Жизнь: Несанкционированная биография» (Life: An Unauthorised Biography, 1997) Ричард Форти назвал их «примитивными». Сегодня, однако, многие ученые, включая самого Ричарда Форти, стали проявлять больший интерес к удивительным особенностям бархатных червей. Оказывается, это животные с высокоразвитой социальной жизнью, живущие в группах с четко установленной иерархией. Они охотятся коллективами и проявляют враждебность к другим группам. Их брачные ритуалы (у самца на голове находится напоминающий пенис половой орган) и виртуозность, с какой они «выплевывают» липкую слизь на своих врагов или добычу, сделали их популярными домашними питомцами. Еще удивительнее то, что современные особи практически ничем не отличаются от червей, обитавших целых 540 млн лет назад.

У бархатных червей есть своего рода зубы. Глубоко в ротовой полости расположены острые полукруглые жвала, напоминающие когти, только значительно тверже. Жвала располагаются в два ряда, внешний и внутренний, каждый из которых покрыт мелкими зубками. Черви могут двигать жвалами вперед-назад, разрывая таким образом добычу на части.

При всей успешности эволюции бархатных червей в кембрийский период, другим животным удалось развить еще более устрашающие орудия нападения и защиты. Членистоногие, имеющие общего с бархатными червями предка, «вырастили» броню и членистые ноги, которые дали им огромное преимущество по сравнению с мягкотелыми «кузенами». Хордовые, имеющие общих предков с нереидами, развили достаточно сложный мозг, а со временем и череп для его защиты. В результате внешне они напоминали миксин – что-то среднее между червем и рыбой (или ланцетником). Еще через какое-то время у некоторых животных появился позвоночник, а затем и другие кости, позволившие им развивать более сильную мускулатуру. Первые позвоночные были рыбами: сначала в конце кембрийского и начале ордовикского периода – покрытые жестким панцирем, не имевшие челюстей остракодермы, а затем в начале девона{17} – плакодермы (крупные рыбы с огромной челюстью в покрытой тяжелым панцирем головой и передней частью тела). «Броня» плакодермов была из точно такого же материала, что и зубы.

Щетинкочелюстные

Но даже после появления более крупных животных: позвоночных (рыб), моллюсков (улиток и головоногих), членистоногих (ракообразных и насекомых) и иглокожих (морских звезд) – несколько типов червеподобных существ продолжали развиваться и распространяться. Многие на самом деле стали паразитировать на этих новых животных, выбрав их в качестве среды обитания, как их предки выбрали илистое дно водоемов в кембрийский период. Помимо тех, что уже были упомянуты выше, полухордовые (из группы кишечнодышащих), гнастомулиды, волосатики, немертины, форониды, сипункулиды процветали и прекрасно себя чувствуют до сих пор. Многие из них обитают на большой глубине. Есть микроскопические (и ведущие паразитический образ жизни) виды, а некоторые могут достигать огромных размеров. Некоторые представители вида немертин достигают 30 м в длину. С помощью «хоботка», который они могут выворачивать наружу – как вывернутый хобот слона, – они подбирают со дна отмершие остатки мелких медуз, актиний и рыб. Будучи одними из самых длинных животных на Земле, они могут показаться опасными хищниками, если не знать, что их тело не толще карандаша. Немертины тоже далеко не драконы: наткнувшись на дне на их типичного представителя, вы, скорее всего, решите, что это чья-то кишка.

Есть три типа червей, которые с точки зрения разнообразия и многочисленности ушли далеко вперед по сравнению с остальными: это круглые черви (нематоды), кольчатые и плоские черви. Прежде чем перейти к третьему типу, мне бы хотелось сказать несколько слов о первых двух.

Круглые черви, судя по всему, наиболее многочисленный и разнообразный тип червей. Многие из них являются паразитами, так что некоторые предпочтут с омерзением забыть о них, но это слишком простой выход. Кроме того, другие виды круглых червей способны на самые настоящие подвиги и выдающиеся деяния. Так, недавно был обнаружен вид – получивший прекрасное название дьявольский червь (Halicephalobus mephisto), – способный обитать там, где раньше многоклеточная жизнь вообще считалась невозможной: на глубине 3000 м под землей (этот вид был обнаружен в золотодобывающей шахте). Другой вид – элегантная нематода (Caenorharhabditis elegans) – трудится на благо человечества. Этот прозрачный червячок легко разводится в лаборатории: по достижении половой зрелости особи размножаются путем самооплодотворения; обычно особь созревает за 3,5 дня при длине около 1 мм и тогда производит на свет до 300 потомков, среди которых обычно есть несколько самцов. Так вот, этот вид нематод очень популярен как модельный организм для изучения экспрессии генов, развития и других процессов, наблюдаемых в животном мире. В 1998 г. он стал первым животным (одним из самых мелких), геном которого был полностью отсеквенирован. Именно его простую нервную систему впервые удалось откартировать: она прекрасно работает на основе всего около 300 нейронов. При таком малом числе нейронов C. elegans действительно элегантно справляется со своими задачами. С 2000 г. как минимум четыре Нобелевских премии в области биологии и медицины были вручены за исследования, так или иначе связанные с этим червем.

Кольчатые черви, или аннелиды, – это тоже очень крупная и неоднородная группа. Сюда входят как общеизвестные дождевые черви и пескожилы, так и удивительные гигантские двухметровые рифтии (один из самых странных из обнаруженных на настоящий момент видов), менее крупные помпейские черви, обитающие вблизи гидротермальных подводных источников в воде невероятно высокой температуры, и колючие «рождественские елки» – спиробранхусы гигантские (Spirobranchus giganteus), получившие известность после того, как создатели фильма «Аватар» заселили планету Пандора их многократно увеличенными, но в целом достаточно правдоподобными копиями. Первыми червями, ставшими объектами серьезного научного интереса, оказались дождевые черви: Чарльз Дарвин изучал их поведение и образ жизни в саду своего дома в графстве Кент. Дарвин первым понял роль червей в образовании почвы. Также, к своему большому удивлению, он обнаружил, что дождевые черви проявляют черты разумного поведения: например, принимая решение при выборе листа подходящей формы, чтобы закрыть вход в свою норку.

Ну а теперь давайте обратимся к плоским червям. Интересен тот факт, что у плоских червей не развита полость тела, в которой могли бы размещаться органы: сердце, легкие или кишечник, – у них нет внутренностей как таковых. Именно поэтому они плоские: такая форма позволяет кислороду и питательным веществам распространяться по всему организму. Вообще, плоские черви – собирательное наименование для нескольких тысяч видов, которые можно разделить как минимум на три большие группы; причем различия между ними не менее очевидны, чем сходство. Такое многообразие стало одной из причин, почему я решил включить их в этот бестиарий. Плоские черви могут служить нам напоминанием о том, что невнимание к деталям и привычное использование названий часто мешают разглядеть важные различия и интересные особенности (так по крайней мере было со мной: до того, как я начал собирать материал для книги, я имел очень смутное представление о плоских червях и уж тем более о различиях между ними). Жизненные циклы некоторых плоских червей внушают ужас. Необычная окраска других делает их одними из самых ярких животных в мире. Третьи поражают невероятными сексуальными практиками. С учетом всех этих мрачных, веселых и необычных особенностей разнообразные организмы, объединенные обманчивым общим названием «плоские черви», предлагают отличную тему для размышлений о жизни и смерти.

Плоские черви объединяют животных двух разных типов. В зависимости от образа жизни их также можно разделить на три группы. Первая группа – паразиты; эта группа включает более половины видов одного из двух типов, типа платигельминтов. Две другие группы – свободноживущие формы. Одна из них, турбеллярии, или ресничные черви (Turbellaria), также принадлежит платигельминтам. А вот вторая, бескишечные турбеллярии (Acoelomorpha, или Acoela), имеет с платигельминтами не больше общего, чем, например, с нами. Размером с перчинку и плоские, как блинчики, бескишечные турбеллярии не имеют ни мозга, ни нервного центра, а только сеть нервных волокон, которые становятся чуть погуще к передней части. Специальный орган – статоцист, отдаленно напоминающий вестибулярную систему во внутреннем ухе человека – отвечает за их равновесие. У некоторых видов есть глазные пятна, дающие возможность различать свет. В отличие, скажем, от восьмиглазых кубомедуз, абсолютно симметричных, бескишечные турбеллярии прошли бы отбор по установленным Томасом Брауном критериям для немифических животных: у них есть передняя и задняя части, а также правая и левая. Но как минимум один вид во взрослом состоянии мало чем напоминает животное. В молодости червь конволюта (Convoluta roscoffensis){18}, как подросток, экспериментирующий с алкогольными коктейлями в банках, заглатывает огромное количество водорослей и потом на протяжении всей жизни получает энергию исключительно в результате фотосинтеза этих водорослей. У себя на родине конволюта проступает на влажном песке в момент отлива, и побережье покрывается пятнами зеленой «слизи», на самом деле представляющей собой тысячи червей, которые используют солнечный свет для фотосинтеза, пока волна не возвращается, а черви вновь не прячутся в песок. Даже в лабораторных условиях или аквариумах черви не меняют привычный образ жизни, дважды в день выползая на солнечный свет. Рейчел Карсон пишет: «Не имея ни мозга, ни того, что мы могли бы назвать памятью или хотя бы системой восприятия, конволюта продолжает жизнь в чуждой среде, каждой клеточкой своего зеленого тела помня ритм приливов находящегося в отдалении моря».

Лупоглазый ресничный червь (Dugesia)

Несколько видов среди турбеллярий (или планарий, как называют свободноживущих платигельминтов) имеют пару глуповатых маленьких глаз, что делает их, пожалуй, самыми симпатичными из всех червей. Как и у всех других платигельминтов (то есть всех плоских червей за исключением бескишечных турбеллярий), у них нет внутренней полости, или, по-другому, цел?ма, но это вторично «приобретенное» свойство. Иными словами, они произошли от организмов, которые первоначально имели цел?м, но в ходе эволюции отказались от него как от лишней детали – подобно тому, как люди отказались от хвоста и большей части шерсти. Яркой и многоцветной окраской некоторые турбеллярии напоминают голожаберных моллюсков, быстрых и причудливых созданий, с которыми они не состоят в родстве. Многие голожаберные ядовиты, так что мимикрия здесь имеет очевидные преимущества. Ну а что касается двух самых популярных увлечений человечества – секса и войны, то здесь турбелляриям равных нет. Турбеллярии, являющиеся гермафродитами, устраивают впечатляющие бои: фехтуют своими пенисами, пытаясь проткнуть и оплодотворить друг друга.

Два плоских червя пытаются пронзить друг друга своими сдвоенными пенисами, располагающимся в передней части тела.

Вторая большая группа платигельминтов (объединяющая более половины нескольких тысяч известных видов, относящихся к этому типу) – паразиты. Среди них трематоды, ленточные черви и другие милейшие создания. Некоторые из них наносят огромный урон людям и животным. Так, трематоды вызывают шистосомоз – самую опасную паразитарную болезнь после малярии (которую вызывают простейшие рода Plasmodium). Когда личинки Taenia solium, свиного цепня, проникают в центральную нервную систему человека, они вызывают нейроцистицеркоз, особенно опасную разновидность эпилепсии. Паразитирующие в кишечнике человека ленточные черви, пусть и выглядят страшновато, ерунда в сравнении с этим.

Вряд ли можно представить что-то более жуткое, чем ленточные черви. Они поселяются в нашем кишечнике, печени, даже мозге и питаются нашей кровью. (Когда несколько лет назад главный редактор The Wall Street Journal пытался найти особенно нелицеприятный эпитет для Google, он назвал компанию «ленточным червем», следуя классической практике отождествлять самые ненавистные и неприятные для нас вещи с паразитами.)

Наш страх паразитов и чувство отвращения, конечно, являются адаптационными механизмами. Но такой страх может превратиться в психопатологию – этот феномен многократно описывался в разное время и в разных странах. В частности, дерматозойный бред – форма психоза, при которой больному кажется, что он заражен паразитами. Страхи перед паразитами иногда могут использоваться в корыстных целях. Так, распространяя антисемитизм, нацисты сравнивали евреев и другие преследуемые группы с паразитами.

Получается, что рассчитывать на энтузиазм по отношению к паразитическим видам плоских червей (как и к любым другим паразитам) вряд ли приходится. Но если энтузиазма добиться не удастся, возможно, мы научимся хотя бы отдавать им должное, то есть понимать, что у них тоже есть свое место и роль в мире. Во-первых, ленточные черви – наши постоянные спутники. Человек работающий (Homo ergaster) – один из самых ранних представителей рода людей – был заражен паразитами{19}. Некоторые болезнетворные бактерии в нашем кишечнике, возможно, имеют очень древнее происхождение – доказательством тому служит тот факт, что те же самые паразиты поражают и глубоководных морских животных.

«В мире все живое свято, радость жизнь черпает в жизни», – писал Уильям Блейк. Но на самом деле жизнь зачастую «черпает радость» в смерти другой жизни, и, что пугает еще больше, поедание живых существ, пока они еще живы, весьма популярно на Земле. Практически все многоклеточные животные заражены паразитами. С точки зрения биомассы – чистый вес паразитов на самом деле превосходит вес крупных хищников, таких как акулы или львы, причем в некоторых экосистемах иногда в 20 раз. Этот факт может на первый взгляд показаться пугающим, особенно если вспомнить, почему паразиты так опасны: выеденные изнутри деформированные туловища, химическая кастрация, влияние на деятельность мозга, которая приводит к странному поведению и делает жертву беззащитной перед другими животными. Весь мир начинает казаться больным – подобно тому, как у Кольриджа образ смерти преследовал старого моряка. Рей Ланкестер, влиятельный зоолог следующего после Дарвина поколения, считал паразитов отвратительным результатом эволюционной дегенерации (при которой один организм становится зависимым от другого), причем он боялся, что та же участь ждет и западную цивилизацию.

Однако эволюция предлагает нам совсем другую трактовку. Паразиты часто бывают безвредными и нередко даже приносят пользу некоторым видам или всей экосистеме в целом. Их наличие может быть признаком хорошего здоровья. А некоторые паразиты, вопреки мнению Ланкестера, очень сложные организмы. Паразит, вызывающий токсоплазмоз, имеющийся у трети людей на планете, знает, как получить доступ к конкретной части мозжечковой миндалины своего хозяина, чаще всего – крысы, так что она теряет чувство страха перед запахом своего хищника. В каком-то смысле этот паразит лучше понимает принципы работы мозга млекопитающих, чем современные ученые. Что еще важнее, паразиты, возможно, сыграли роль в процессе становления и преобладания секса в мире животных: сопротивляться постоянному натиску паразитов могут только те виды, которые производят генетически разнообразных потомков, способных испытать новые пути защиты.

Несмотря на сказанное, для людей паразиты часто означают приближение смерти, а ведь окончание существования считается самой большой загадкой человечества. Но, если мы можем преодолеть отвращение к ленточным червям и взглянуть на них под другим углом зрения, точно так же мы, вероятно, в состоянии иначе взглянуть и на смерть.

Стремление побороть смерть управляло нашим поведением на протяжении всего человеческого существования. Другие животные, как и мы сами, могут распознавать опасности, но, судя по всему, никто из них не представляет себе так ярко и в таких мрачных красках противоположное жизни состояние. «Трагедия познания», как назвал это свойство человека антрополог Скотт Атран, вероятно, присуща человечеству уже около 500 000 лет, с тех пор как возникновение языка заставило нас отчетливее осознать факт отсутствия умерших. Мы всегда ощущали мрачное присутствие смерти, всегда знали, что за самыми разнообразными масками скрывается этот тихий и страшный собеседник, с которым мы ведем прерывистый, но никогда не прекращающийся диалог.

Возможно, нам необходимо рассматривать разные представления о смерти, как если бы мы воспроизводили эволюцию наиболее ярких плоских червей и по мере движения вперед приглядывались к разным цветам. Кто знает, какой цвет нам покажется наиболее подходящим? И какой цвет мы будем носить, когда, наконец, уйдем в небытие? Нужно ли жить, все время помня о смерти или, наоборот, как будто ее вовсе не существует? Можем ли мы выбрать свое отношение (или несколько разных), которое было бы адекватно реальности? Или даже самая лучшая наша догадка будет своего рода анозогносией – многослойной формой отрицания? Вот что пишет Эсхил в дошедшем до нас фрагменте «Ниобы»:

Даже для тех, кто считает себя абсолютно рациональным и для кого смерть не таит никаких тайн, в ней остается многое, что не поддается контролю. Например, принять собственную смерть некоторым относительно легко, но смерть любимого человека (или самой большой мечты) оказывается непереносимой. После смерти дочери Туллии Цицерон надеялся, что ему поможет философия стоицизма, которая предлагает равнодушно относиться к событиям, которые мы не можем изменить. Но вскоре он понял, что эта доктрина не отражает человеческие чувства и эмоции. «Не в наших силах забыть или смириться с обстоятельствами, которые мы считаем злом, – пишет он. – Они разрывают нас на части, сражают нас, пронзают нас, обжигают, душат – и вы, стоики, призываете нас забыть о них?» Личная близкая встреча со смертью относительно не затронула Мишеля Монтеня, но смерть близкого друга Этьена де ла Боэси опустошила его.

Второй закон термодинамики гласит, что любая физическая система стремится к хаосу. Жизнь – это тоже система, так что и она должна когда-то закончиться. Вечности не существует. В конце концов все станет очень темным и очень холодным – почти как Англия зимой. Некоторые из наиболее проницательных умов конца XIX в. с трудом смогли смириться с этим жестоким физическим законом. (С этой точки зрения физика оказалась чем-то противоположным религии: как ее охарактеризовал Маркс – «сердце бессердечного мира».)

В начале XX в. Бертран Рассел – вот уж классический пример упорного англичанина – проповедовал героическое неповиновение:

Все труды веков, вся преданность, все вдохновение, вся полуденная яркость человеческого гения обречены на гибель в гигантском пожаре Солнечной системы; и сам храм достижений человека неизбежно будет погребен под развалинами Вселенной – если этот факт и нельзя назвать бесспорным, он уже практически не вызывает сомнений, так что всякая философия, отрицающая это, несостоятельна. Только на этом фундаменте правды, только на твердом основании несгибаемого отчаяния можно построить обиталище для души.

Рассел считал, что этого основания достаточно, чтобы достойно прожить жизнь. Пятьюдесятью годами позже это мнение все еще поддерживало его неукротимую деятельность: в частности, при создании документа, ставшего известным как манифест Рассела – Эйнштейна, в котором оспаривались направленные на всеобщее уничтожение политики сверхдержав в период холодной войны. Это образец гуманистической позиции, отличный пример понимания ценности «маленькой Земли», на которой мы живем, – бледно-голубой точки, как позже назвал ее Карл Саган – вместо поиска некоего невидимого трансцендентного.

Развитие науки, свидетелем которому стал Бертран Рассел, пролило новый свет на природу реальности, смягчив суровость второго закона. Во-первых, сегодня мы считаем, что Вселенная будет продолжать существовать намного дольше, чем это представлялось в конце XIX в.: по крайней мере еще несколько миллиардов, а не несколько миллионов лет. Во-вторых, все новые открытия биологии и смежных наук позволяют нам полнее оценить жизнь и не в последнюю очередь ее поразительную способность упорядочивать царящий в мире хаос. И это дает основания полагать, что жизнь располагает если не безграничной, то недооцениваемой способностью к продолжению. По словам самого Рассела (а для него это утверждение было почти мистическим), «мир полон магических вещей, которые терпеливо ждут, пока ум человека станет острее».

После неожиданного столкновения со смертью в самой середине своей жизни Тайлер Волк, эколог, занимающийся крупномасштабными земными процессами, попытался осознать собственную смертность и конечность мира. Его ответ на эти вопросы оказался довольно простым. На материальном уровне жизнь не может существовать без смерти: переработка органического вещества в биосфере позволяет ей быть в двести раз продуктивнее. И наши тела тоже должны стать почвой. На эмоциональном и духовном уровне главное – научиться принимать этот факт. По словам Уильяма Блейка: «Тот, кто целует радость, пока она летит, живет на восходе вечности».

Прежде чем вернуться к материальной стороне «одного длинного доказательства» Дарвина, стоит заметить, что процесс умирания может быть гениальным, как продемонстрировал Дэвид Юм, который сохранял юмор и проницательность до конца жизни. И даже на саму смерть, если верить писателю и фанатичному садоводу Карелу Чапеку, можно смотреть с определенным удовольствием: «После смерти садовод становится не бабочкой, опьяненной запахами цветов, а дождевым червяком, пробующим все прекрасные темные, азотистые и пикантные вкусы земли».

Можно верить в жизнь после смерти или не верить, но мы знаем точно: целая живая планария может вырасти всего из одной клетки, взятой из тела взрослого червя. Вот вам подтверждение того, что чудеса в жизни есть!