Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Индивидуализм, политика и мораль Запада (Е. Э. Каминский)

Индивидуализм, политика и мораль Запада (Е. Э. Каминский)

Само понятие индивидуализма сформировалось только в Средневековье на этапе первичного капитализма и приобрело жесткое и однозначное определение: «индивидуум» — значит «неотделимый». То есть каждый человек начал рассматриваться как неотъемлемая часть и одновременно выражение определенной общественной группы. Если посмотреть на эту дефиницию с позиций условного современного евро–американца, то, по сути, трудно обнаружить идентичность с нынешними подходами и оценками.

Дело в том, что индивидуум в современном обобщенном евро–американском социальном представлении рассматривается преимущественно в контексте парадигм «богатый — бедный», «преуспевший — неудачник». Эволюция происходила в практически полном соответствии с ключевыми чертами классической капиталистической системы или, говоря другими словами, приближения к современной рыночной экономике. Важнейшим фактором здесь является то, что в меру развития капитализма принадлежность к сословию теряла свое первичное определяющее значение, сохраняя его разве что в отношении высших государственных чинов, могущих быть в восприятии одних преуспевшими, а других — неудачниками.

Еще раз подчеркнем практически прямую связь между формированием капитализма и новыми представлениями Запада о роли и значении индивидуума. Если конкретизировать данный вывод, то в эволюционном контексте получаем такую наиболее общую схему становления и изменений влияния человеческого фактора на особенности Евро–Американской цивилизации:

   •  стабильное разделение общества по принципу принадлежности к определенной общественной группе, в которой человек рождался, жил и умирал вплоть до начального периода Реформации, в качестве исходной позиции;

   •  дезинтеграция довольно стабильных обществ средневековой Европы в силу появления нового класса предпринимателей и торговцев;

   •  инициирование этим новым классом промышленной революции, ключевым результатом которой в контексте данного исследования стало создание возможности изменить общественный статус гражданина и целых групп, к которым он ранее устойчиво принадлежал;

   •  диверсификация возможностей применения человеком и целыми группами общества своих возможностей в связи с резким расширением производства и появлением радикально новых отраслей и условий для предпринимательства;

   •  преимущественное разделение граждан по принципу трудовой специализации в укрепляющемся промышленном обществе на фоне массового распространения печатной продукции, позволявшей получать определённое образование уже вне зависимости от принадлежности к средневековым сословиям;

   •  решающая роль права и факта собственности для определения общественной роли и значимости индивидуума, кардинальное снижение влияния фактора «неотделимости» индивидуума от общественной группы, к которой он изначально (скажем, с рождения) принадлежал.

Таким образом, до приобретения частной собственностью нынешних капиталистических форм практически в массовом порядке в евро–американских обществах отсутствовала возможность личной самоидентификации. Выйти из определенной общественной группы удавалось отдельным единицам. Реальная возможность получения образования выходцами из различных общественных групп, связанная с заинтересованностью в этом предпринимательского класса, стала главной причиной новой структуризации общества, лишенной феодальной заскорузлости и устойчивости. Печатная продукция способствовала диверсификации знаний: если ранее они были сходными у большинства населения, то книга и газета пробудили к жизни их разнообразие.

С определенной долей условности можно утверждать, что замена традиционного коллективного чтения рукописных изданий вслух чтением «про себя» и «для себя лично» диверсифицировала не только знания и представления о жизни, но и создала устойчивые предпосылки для самостоятельного выбора профессии и специальности. Ярким примером в этом смысле можно считать перевод Библии на немецкий язык, осуществленный Мартином Лютером. Библейские сюжеты стали доступными в массовом порядке, что способствовало диверсификации их понимания и трактовок. Это стало не только одним из побудительных мотивов и причин протестантской Реформации, но и ее поддержки народными массами.

В целом, вследствие отмеченного выше, члены не только одной общественной группы, но и одной семьи впервые в истории в массовом порядке избирали различные сферы жизнедеятельности по принципу свободы выбора. С этого, по большому счету, начался современный политический Запад. С указанного этапа Евро–Американская цивилизация приобрела доминирующие ныне черты индивидуализма. Самореализация личности, ставшая при зарождении капиталистических отношений возможной на относительно примитивной почве возможности вырваться из определенной сословной замкнутости, с развитием рынка приобретала новые масштабы, становясь привычной и неотъемлемой частью жизнедеятельности.

Как отмечал Макс Вебер, фактическая ориентация хозяйственной деятельности на сопоставление доходов и издержек с достаточным уровнем рационализации учета капитала существовала в истории Китая, Индии, Вавилона и Египта, однако только на Западе капитализм характеризуется такими разновидностями, формами и направлениями, которых ранее не знали нигде. Главным отличием европейского капитализма в Новое время стал свободный (с известными ограничениями) труд, а также отделение предприятия от домашнего хозяйства19.

При этом еще раз подчеркнем, что любой пример самореализации индивидуума в предыдущих общественных формациях (например, феодал замечал у отдельно взятого вассала творческие способности и давал ему «добро» на изменение социального статуса) ограничен его исключительностью. При капитализме индивидуальные возможности и личный потенциал становятся фундаментальным способом прорыва и самореализации.

Связанный с Ренессансом всплеск европейского гуманизма способствовал новой перспективе и новому отношению к индивидууму вне прямой зависимости от сословного происхождения. Однако решающая роль в те времена, как показал М. Вебер, принадлежала религиозной идее, под влиянием которой формировалась социально–экономическая и общественно–политическая практика. Акцентирование аскетического значения трудовой деятельности начало означать этическое оправдание профессиональной специализации. Стремление делового человека к наживе естественным образом вписывалось в якобы Божественное представление о человеке20.

Поставив под сомнение папские индульгенции, М. Лютер буквально вынудил католическую верхушку на общественное обсуждение ее общественных функций и роли. В определенном смысле был поставлен под сомнение и отпускающий грехи священник. Идея нашла свое радикальное развитие в трудах Жана Кальвина, разработавшего учение о предназначении. Индивидуум формально получал базовую свободу личного выбора церкви, что впервые нашло общественно–политическое воплощение в принятой Женевой в 1534 г. собственной конституции, в основу которой было положено Божественное право (в отличие от церковного). (Внедрялась система штрафов за его нарушение.) Кальвинизм исходил из Божественной предназначенности человеческого бытия, определяя личную ответственность индивидуума за свою судьбу Роль земного «посредника» между индивидуумом и Богом упразднялась.

Навязав Европе и европейцам кровавые экзекуции эпохи инквизиции, католическая церковь, в конечном итоге, вынуждена была смириться с новой ролью человеческого индивидуума эпохи капитализма. По крайней мере, если вести речь о реальной повседневной жизни, в которой возобладал цицероновский принцип о том, что при обсуждении следует больше придавать значения силе доказательств, чем авторитету21.

Внешнеполитическое морализаторство, реально являющееся еще одной из основ Евро–Американской цивилизации, получило серьезный толчок в связи с обретением независимости Соединенных Штатов, страны, отцы–основатели которой сразу же заявили о ее особенном предназначении. Более того, вместе с провозглашением государственной независимости в лексиконе американских политиков появился термин «миссия». Для такого подхода молодых государственников существовали достаточные основания. Уже в первых политико–правовых документах провозглашались и гарантировались консенсус правительства с гражданами и полный отказ от европейской традиции «унаследования аристократических званий и преимуществ». Сразу же был внедрен принцип разделения полномочия между ветвями власти, гарантировались индивидуальные права американцев. Билль о правах запрещал властям вмешиваться в личную жизнь граждан, нарушать равенство вероисповедания и религий, ограничивать свободу слова, прессы и собраний.

Главным мерилом политических нравоучений и права на миссионерство вот уже на протяжении 230 лет определенно считается преимущество в уровне демократии и обеспечении прав личности. При этом видимое противоречие между демократией и рабством довольно длительный период времени не мешало отцам–основателям страны говорить о ее уникальности и гуманности правления. Здесь буквально напрашивается условная параллель между испытанием инквизицией, которое прошла Европа, и использованием рабской силы в определенной части территорий США. Даже автор приоритетной гордости американской нации — Декларации независимости — Томас Джефферсон в бытность президентом в 1801 г. написал письмо будущему новому главе государства Дж. Монро, в котором предлагал запретить освобожденным от рабской повинности неграм юга поселяться в западной части Америки и в британской Северной Америке22.

Процесс создания единой Евро–Американской цивилизации в ее нынешних чертах был крайне сложным и длительным. Стоит вспомнить, что само создание независимого североамериканского государства связано не только с вооруженным восстанием против британской короны, но и с целым рядом последующих войн, в частности, двухлетней войной с Великобританией. Стать президентом Джеймсу Медисону, например, помогло лучшее знание военной стратегии в сравнении с его соперником Клинтоном де Виттом.

При естественном сходстве американцев со своими европейскими братьями по крови говорить о полном цивилизационном единстве и сегодня можно с определенной натяжкой. Пожалуй, главный элемент, определяющий расхождение, берет свои истоки в практически изначальной уверенности отцов–основателей США в том, что новое государство призвано выполнить некую всемирную миссию на ниве демократизации. Фактически завершив экспансионистский этап формирования Соединенных Штатов к середине 1840?х гг., высшие эшелоны власти этой страны с помощью ученых приступают к разработке устойчивой доктрины миссионерства в масштабах, выходящих за пределы Северной Америки. Во время президентства Джеймса Полка (1845–1849) доминирование доктрины Дж. Монро и изоляционистской стратегии сопровождается политическими разработками в духе американоцентризма. Впрочем, определенный намек содержится и в самом тексте указанной доктрины: «Политическая система союзных (европейских. — Е. К.) государств слишком отличается в этом плане (участие в войнах. — Е. К.) от существующей в Америке... мы обязаны провозгласить, что будем считать опасной для наших мира и безопасности любую попытку с их стороны распространить свою систему на какую-то часть этого полушария»23.

Соответствующая доктрина американской особенности получила название «Manifest destiny». Такие формулировки и комбинации слов «явное» или «Божественное» «предназначение» встречались и до президента Дж. Полка. Однако если во времена Джефферсона — Адамса существовала угроза ее отрицания изоляционистски настроенными массами, то к середине XIX в. уже существовал достаточный базис для создания определенной государственной доктрины, поддерживаемой обществом. Поставив в центр доктрины демократическую особенность США, американский исследователь Ф. Мерк в 1845 г. четко определил моральное различие между американцами и европейцами, внедрив в сферу политики такое представление: «Мы не отбираем у человека; совсем наоборот — мы даем человеку»24.

Таким образом, теоретически отрицался традиционный европейский экспансионизм, состоящий в завоевании новых земель для эксплуатации живущих там людей. Внедрялся принцип американского экспансионизма, на уровне теоретических представлений предполагавший положительные последствия для народов, которых касался. Едва ли не идеальным средством воздействия здесь, несомненно, можно рассматривать американский федерализм, предоставлявший завоеванным штатам максимальные полномочия в осуществлении внутренней политики. При этом на самом деле реально исключалась возможность превращения США в империю европейского образца. Большинство последующих войн, проводимых американцами за пределами Северной и Центральной Америки, в какой-то мере подтверждало такой подход на практике. В конечном итоге, американцы с самого начала внешнеполитической деятельности своего государства были уверены в том, что везде, где они вмешиваются, делается это с целью «наведения демократического порядка», а не для завоевания новых территорий.

Более того, изначально еще в эпоху Т. Джефферсона, когда, скажем, были поглощены Вирджиния и Кентукки, четко реализовывались соответствующие положения Конституции. По крайней мере, формально окончательное решение о присоединении предоставлялось населению тех или иных регионов. Касалось это не только первых тринадцати штатов, вошедших в Федерацию сразу после событий 1776 г., но и новых штатов, входивших в нее впоследствии.

Именно в таком измерении изначально представлялась и отстаивалась доктрина явного предназначения. Под таким лозунгом, кстати, проводил свою кампанию упомянутый Дж. Полк в 1844 г., главным заданием в которой было территориальное расширение. «Наше явное предназначение, — писал известный политический обозреватель того времени Джон О’Салливан, — состоит в том, чтобы расселиться и завладеть целым континентом, который само Провидение предоставило нам для проведения великого эксперимента свободы и самоуправления на основе доверия»25.

Впервые понятие «явной предназначенности» в его нынешнем представлении использовал тот же Дж. О’Салливан, имея в виду экспансию свободы и демократии. Все же при этом в те времена четко определялись территориальные рамки, ограничивавшиеся Северной Америкой. Важно учитывать и другой аспект: с появлением доктрины явного предназначения она умело и качественно отстаивалась ее адептами. Сам Дж. О’Салливан, скажем, после завершения американо–испанской войны категорически отрицал ее захватнический характер, указывая, что ни один штат не стал частью США без волеизъявления населения. То же самое делал и Ф. Мерк. В практической политике это нашло отражение в договоренностях с Лондоном о том, что обе стороны отказываются от претензий на исключительное владение и управление каналом, а также колонизации стран близлежащего региона.

Понять и осознать особенность американского мировосприятия и его влияния на поведение США в мире помогает почти детская откровенность ученых этой страны, когда речь идет об оценке качеств представителей своей нации (nation–state). Один из них прямо называет определяющей их поведение «не идею, состоящую в том, что народ сам имеет право определять собственную судьбу, а убежденность в особых положительных качествах американского народа, отличных от известных в Европе и, тем более, в мировой истории»26.

Первый президент этой страны Дж. Вашингтон в прощальном обращении к народу в 1796 г. определил мирные формы реализации американской демократической предназначенности на мировой арене примером народа, который «всегда руководствовался великой справедливостью и доброй волей»27.

По большому счету очень трудно отрицать положительный эффект такого американского влияния. Оно проявлялось всегда и не требует особых доказательств хотя бы потому, что американцы действительно способствовали тому, что многие государства мира ускорили процесс перехода от тоталитаризма и авторитаризма к демократическим политическим системам. Важным представляется и многолетний опыт невмешательства этого великого государства в большие войны, вступления в альянсы с целью мирного разрешения конфликтов, умелого и эффективного отстаивания национальных экономических интересов.

Впрочем, любая предопределенность оценок американского поведения и влияний в мире не позволяет выработать адекватные выводы. Скажем, благодаря именно настойчивым действиям американцев убедить человечество в приоритете прав человека, народам других стран и регионов действительно удалось достичь заметных успехов. Здесь важно видеть стремление к сочетанию собственного интереса с его преломлением на другие страны и общества. В этом смысле прав был американский дипломат, утверждавший, что американское руководство, способствуя демократизации других стран и обществ, исходит из того, что от этого во многом зависят «наши собственные свободы, наш собственный образ жизни, наша собственная демократическая форма правления»28.

Однако такой прагматизм и такое верховенство национальных интересов часто объективно не позволяет Америке понимать и принимать во внимание особенности национального мировосприятия других наций и народов, вмешиваясь в их внутренние дела, диктуя свою волю, навязывая модели развития, не сочетающиеся с их традициями и желаниями. Всегда, к тому же, существует угроза того, что свое отношение к безопасности общества и человека они (американцы) предложат другим народам в такой форме, что «отказаться сложно, а применить невозможно». Показателен в этом отношении пример с попытками Соединенных Штатов способствовать модернизации советской политической системы.

Несмотря на большую популярность версии о том, что Советский Союз был развален Западом, прежде всего Соединенными Штатами (де–факто), администрация Дж. Буша–старшего, руководствуясь своим видением выгоды от распада этого государства для американских национальных интересов, не проявила ни малейшего желания способствовать распаду СССР. При этом Белый дом руководствовался идеей, состоящей в том, что такой распад нарушил бы статус–кво в международных отношениях. Таким образом была продемонстрирована декларативность тезиса о стратегической заинтересованности США в возвращении советскими республиками когда-то отобранной у них независимости.

Натолкнувшись на прогнозируемые большинством политологов непредсказуемые осложнения для США вследствие расчленения СССР, этот сценарий сразу же был отвергнут как опасный. На первое место выходит идея демократизации Советского Союза как целостной государственной структуры, лишенная, как показал последующий исторический опыт, оснований в силу заскорузлости коммунистической системы, которая не воспринимала и не выдерживала никаких политико–системных новшеств.

Система, построенная на иллюзии о коллективном начале человеческого мировосприятия, попросту не могла реформироваться. Ее, очевидно, необходимо было разрушить для того, чтобы начать этап адаптации к новым системным подходам. Это и пытался делать М. Горбачев при поддержке своего друга Дж. Буша–старшего. Но они не учли, что и само государство при этом не выдержит столкновения с реформой политической системы. Подтвердилась искусственность союза, созданного в 1922 г. на принципах т. наз. пролетарского интернационализма.

Как утверждал известный политолог И. Кристол, администрация Дж. Буша приняла взвешенное решение, строящееся на том, что национальным интересам США не соответствует кризис в отношениях с Москвой даже из–за притеснений советским руководством Прибалтийских республик, которые в Америке, безусловно, считались насильственно вовлеченными в состав СССР. Любая администрация США поступила бы таким же образом, уверен И. Кристол29. Более того, видя стратегический интерес США в обеспечении минимума вреда для американских интересов, администрация США ограничивалась риторическими обвинениями в адрес Москвы даже в случаях использования ею силовых методов подавления национально–освободительных движений.

Так что, декларируя готовность всячески поддерживать демократические процессы в других странах, американцы бывают крайне осторожны в случаях, когда могут быть нарушены их собственные благополучие и покой. Необходимо было нечто экстраординарное, чтобы Америка, условно говоря, «ощетинилась» надолго, фактически став на путь, ведущий к столкновению цивилизаций.