Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Полицивилизационная природа современной «Большой Европы»

Полицивилизационная природа современной «Большой Европы»

Подвергая цивилизационному анализу современные институты европейской и евроатлантической интеграции, С. Хантингтон видит успех НАТО в значительной мере в том, что эта организация является «главной организацией по безопасности западных стран, разделяющих общие ценности и философские допущения». Также и Западноевропейский Союз является, по С. Хантингтону, «продуктом общей европейской культуры». Что касается ОБСЕ, то именно «вхождение в ее состав стран по крайней мере из трех цивилизаций с совершенно разными ценностями и интересами» представляет, по мнению С. Хантингтона, «главные препятствия на пути развития ею значительной институциональной идентичности и широкого диапазона важных видов деятельности»141.

Применяя подход С. Хантингтона, такой же вывод можно сделать и относительно Совета Европы, хотя, как свидетельствует практический опыт последних лет, эта организация достигла немалых успехов в реализации важных и масштабных проектов в политико–правовой сфере в тех странах, которые, по классификации американского профессора, принадлежат к разным цивилизациям. Так, и Турция, и Россия уже в течение ряда лет придерживаются взятого перед Советом Европы обязательства относительно неприменения смертной казни, признают юрисдикцию Европейского суда по правам человека, обеспечивают функционирование многопартийных парламентских демократий (хотя и не без известных конфликтов).

Турция по требованию Совета Европы в августе 2002 г. приняла новый закон, обеспечивающий определенные культурно–образовательные права курдов, и законодательно упразднила смертную казнь, а 15 января 2003 г. подписала Протокол № 6 к Конвенции о защите прав и основных свобод человека относительно отмены смертной казни в мирное время и, как утверждают официальные представители этого государства, готовится к его ратификации. В том же месяце парламент Турции принял закон, предоставляющий возможность пересмотра национальных судебных решений на основании решений Европейского суда по правам человека.

Выступая 27 января 2003 г. перед Парламентской ассамблеей Совета Европы, премьер–министр Турции Абдулла Гюль высоко оценил роль СЕ как школы демократии, верховенства права, уважения к правам и свободам человека, признал большую пользу сотрудничества с этой крупнейшей континентальной организацией для его страны. «Нашей фундаментальной целью является превращение Турции в полнокровно функционирующую европейскую демократию. В свете продолжающихся международных дебатов относительно так называемого столкновения цивилизаций, которые приобрели популярность после событий 11 сентября (2001 г. — И. П.), совершенствование турецкой демократии будет иметь значение далеко за пределами моей страны», — отметил в своем выступлении А. Гюль. При этом Турция, по его мнению, могла бы стать не «грузом, а козырем для Европейского Союза, дала бы ему возможность усилиться»142.

Показательным представляется и тот факт, что такие страны православной цивилизации, как Болгария и Румыния, являются официальными кандидатами на членство в НАТО и Европейском Союзе, а Греция успешно на полноправной основе интегрирована в эти структуры уже несколько десятилетий. То же касается и преимущественно православных Украины и России, которые уже свыше десяти лет (хотя и с разной степенью решительности) избрали стратегическим приоритетом внешней политики интеграцию именно в европейском направлении. Более того, определение С. Хантингтоном православной культуры как незападной имеет оппонентов и среди американских политологов. Например, Патрик Бучанан считает, что «в отличие от враждебной большевистской России православная Россия является частью Запада»143.

Вне сомнения, религиозная и культурная традиции являются мощными факторами современной политики и развития международного права, тем более если имеют цивилизационную окраску. К примеру, до сих пор ни одна из исламских стран не ратифицировала Гаагскую конвенцию от 25 октября 1980 г. относительно гражданских аспектов международного похищения детей144.

Очевидной для С. Хантингтона является цивилизационная обусловленность беспрецедентного интеграционного развития ЕС от первичных форм координации экономической политики к общему рынку и экономическому союзу145. В отличие от предшественников он отрицает абсолютную ценность своего цивилизационного подхода для анализа и понимания закономерности и перспектив развития мировой политики. «Ни одна парадигма, — подчеркивает он, — не является вечно действительной. В то время как цивилизационный подход может быть полезным для понимания политических отношений в мире в конце XX — начале XXI веков, это не означает, что он был бы таким же полезным в середине XX века или он будет полезным в середине XXI века»146.

Таким образом, С. Хантингтон в духе характерных для американских интеллектуалов рационализма и функционализма фактически признает исторический релятивизм своего цивилизационного подхода, его временную и функциональную ограниченность. Определяющим признаком именно этой современной системы он считает конфликт — «холодное (а в региональном масштабе и «горячее») столкновение» цивилизаций, которое базируется на религии и традиционной для них культуре, вместо прежнего конфликта политических идеологий, который затушевывал цивилизационные различия. По нашему мнению, это и есть, по сути, квинтэссенция хантингтоновской концепции современного миропорядка.

Среди выдающихся ученых — сторонников цивилизационного подхода к современной политике, следует назвать французского историка Фернана Броделя, который, вслед за А. Тойнби, в контексте современных историко–политологических исследований указал на необходимость понимания цивилизационного плюрализма и наличия в мире фундаментальных культурных конфликтов, что, в свою очередь, является чрезвычайно важным для принятия ответственных политических решений в эпоху ядерной и других глобальных угроз существованию человечества147. На примере Италии Ф. Бродель предложил подход, который может быть полезен для понимания цивилизационной самобытности Европы и определения европейской идентичности. В рамках такого исторического цивилизационного образования «события имели сходные отклики и последствия и в определенном смысле были “заключены” в его границах»148.

Современный французский географ и геополитолог Жак Леви выдвинул концепцию Европы как открытого цивилизационного пространства с устойчивым западноевропейским (латино–протестантским по исторической генетике) ядром и тремя «расширениями»: Центральная Европа (преимущественно католические страны) — Балканы (преимущественно православные страны) — Турция и географически расположенные в Европе постсоветские страны, уровень «европейскости» которых различается разной степенью цивилизационных воздействий Золотой Орды, Турецкой и Российской империй149.

Несмотря на присущий данной концепции определенный западноевропейский эгоцентризм, она, однако, позволяет включить в цивилизационные границы Европы все без исключения страны континента и обосновать таким образом, с цивилизационной, геоисторической и политико–географической точек зрения, общеконтинентальный масштаб и, в то же время, регионально «разноскоростной» характер европейской интеграции.

Выдающиеся представители украинской исторической и политической науки М. Грушевский, И. Лысяк–Рудницкий, В. Липинский, С. Рудницкий отстаивали цивилизационный подход, считая украинцев европейским народом, подпавшим под мощные восточные влияния150. По определению И. Лысяка–Рудницкого, «Европа — это нечто большее, чем огромное пространство евразийской суши; она — семья народов, которые, невзирая на политическую разобщенность и частые жестокие антагонизмы в прошлом, разделяют общую культуру и общественное наследие»151.

Существенный вклад в цивилизационную теорию на основе междисциплинарного подхода внесли современные украинские ученые Ю. Н. Пахомов, С. Б. Крымский, Ю. В. Павленко, А. А. Шморгун и другие, которые в ряде фундаментальных трудов разработали и представили целостную картину исторического процесса, раскрыли природу глобализации и регионализации посредством применения (в органическом взаимодополнении) методов стадиального видения мировой истории, полилинейного и дискретно–цивилизационного моделирования152. В. М. Якушик успешно применил цивилизационный подход в прикладной политологии, в частности, для типологизации культурно–исторических ценностей, которых придерживаются украинские политические партии и общественно–политические объединения153.

Для адекватного понимания тенденций и перспектив общеевропейского интеграционного процесса важно осознавать, что Западная Европа и Россия сегодня являются цивилизационными центрами соответственно Западнохристианского и Восточнохристианского миров, которые на протяжении полутора тысячелетий тесно взаимодействовали и попеременно находились как бы в тени друг у друга. Их органичная взаимосвязь, генетическое родство культур подчеркивает и современная цивилизационная теория, причисляя оба эти мегарегиона к Макрохристианскому миру, в рамках которого действуют своего рода гегелевские борьба и единство противоположностей. В частности, Ю. В. Павленко относит евразийское пространство распространения преимущественно русскоязычного образования к сфере культурного влияния Западной Европы.

В XXI в. следует ожидать углубления цивилизационного взаимодействия по линии дихотомии Восток–Запад. И именно в рамках мега — и трансцивилизационного пространства Совета Европы (с его политико–правовым, социокультурным, геоэкономическим, духовным (межконфессиональным и надконфессиональным) измерениями) такие традиционные ценности Востока, как коллективизм, патернализм, духовность в противостоянии культу потребления и наживы, императив морального долга в его оппозиции частным интересам, серьезное отношение к слову в отличие от инфляции вербальной информации в Западном мире и многое другое, могут оказаться, как справедливо считает, например, профессор С. Б. Крымский, весомыми и в современном Западном мире154.

В этом контексте нельзя полностью согласиться с тезисом Ю. В. Павленко о том, что «сама проблема интеграции в общеевропейские, то есть западные структуры, постсоветских государств восточнохристианской традиции с цивилизационной точки зрения выглядит неверно сформулированной»155. Ведь, Во?первых, общеевропейские структуры безопасности, сотрудничества и интеграции, прежде всего Совет Европы и ОБСЕ, не только по своему членству, но и по характеру своей деятельности, механизмам принятия решений не являются сугубо западными структурами. Во?вторых, такие критерии западной идентичности, как «причастность к папскому престолу (даже при отпадении от него) и западноевропейской средневековой государственности»156, очевидно, в современных условиях развития политического и культурного плюрализма, «открытости», информатизации и секуляризации общества, размаха глобализации и чрезвычайно высокого влияния массовой культуры никоим образом не могут считаться определяющими для европейского и даже западноевропейского единства.

Тот же цивилизационный подход в новых исторических и геополитических условиях, сложившихся на нашем континенте с окончанием «холодной войны» и существования биполярного мира, развивают современные украинские политологи В. Кремень, Ф. Рудич, В. Ткаченко, А. Реент, С. Василенко, М. Кармазина и др.157, обосновывая приоритетность европейского вектора внешней политики нашего государства, его стремление быть органичной частью Большой Европы, объединенной на принципах демократии, верховенства права, либеральной рыночной экономики, уважения к правам и свободам человека.

Головокружительная смена фундаментальных идеологем и социальных укладов, произошедшая в Европе и мире в период новейшей истории, стремительная динамика процесса глобализации, усиливающая релятивизм в восприятии любых культурно–цивилизационных ценностей, традиций и парадигм, обусловили тенденцию среди современных западных исследователей к своего рода «функционально–цивилизационному подходу» к толкованиям Европы и европейской идентичности. В таком понимании цивилизационная самобытность и историческое значение Европы заключаются не в ее имманентных культурно–религиозных характеристиках, не в определенно сложившейся общей традиции, а в обеспечении на протяжении многих столетий «механизма трансмиссии» для передачи внешнему миру постоянно обновляемых идей, подходов и институтов, актуальных для конкретно–исторических потребностей своей эпохи.

Автор современной версии «Истории Европы» британский историк Дж. М. Робертс, изложив исторический путь континента от доисторических времен до 90?х гг. XX в., признает, что не в состоянии выявить хотя бы одну европейскую традицию, которая не испытала бы существенных изменений, и поэтому видит Европу скорее как «исторический тигель», где переплавлялись и переплавляются доныне различные культуры, языки, идеи, традиции158.

Именно в таком культурном разнообразии, способности к сплаву и «переплавке», в чрезвычайном динамизме, открытости межкультурному и межцивилизационному диалогу, в глобальном миссионерском значении Европы, оказавшейся способной интеллектуально «упорядочить» мир и создать материальные, понятийные и институциональные основы для осознания человечества единым целым, для глобального (хотя и преисполненного вызовов и противоречий) диалога народов, культур и цивилизаций, следует искать, в конечном счете, природу европейской идентичности, самобытность Европы и современных ее интеграционных образований.

Для современной Европы, которая объединяется на основе либеральных ценностей, в целом характерной является тенденция к дальнейшей рационализации и секуляризации общественного сознания и политической жизни, правовых норм и идеологем, в частности тех, которые используются или предлагаются в сфере евроинтеграции159. Так, в представленном в феврале 2003 г. Председателем Европейского конвента Валери Жискар д’Эстеном проекте первых 15 основополагающих статей будущей Конституции ЕС не оказалось ни единого упоминания о Боге или религии, на что обратили внимание представители некоторых государств ЕС, в частности Испании и Польши. Они указывали, что в тексте документа, ставшего результатом длительной работы 105 уполномоченных представителей правительств, законодательных и общественных структур 15 стран — членов ЕС, содержатся положения относительно необходимости уважения национального сознания других народов и защиты прав человека, обязательств поддерживать справедливость и беречь природу, но ни в одной из глав нет ссылки на религиозные, в частности христианские, идеалы. Причем на упоминании религии и Бога настаивали не только католики, но и представители иудейских, мусульманских и протестантских конфессий160. Тем не менее, в подписанном в октябре 2004 г. в Риме представителями уже 25 государств — членов расширенного Союза тексте Конституции ЕС такое упоминание отсутствует.

Характерным является и такой пример. По сообщению итальянской газеты «La Stampa», Ватикан намеревается канонизировать отцов — основателей Совета Европы и Европейских Сообществ первого федерального канцлера Германии Конрада Аденауэра, тогдашних министра иностранных дел Франции Роберта Шумана и премьер–министра Италии Альенде де Гаспери за их выдающуюся роль в послевоенной реконструкции Европы161. На наш взгляд, сама постановка этого вопроса и ретрансляция его в европейское общественное мнение имеет знаковый характер, указывая на растущую потребность в создании европейского духовного пантеона, своего рода экуменического панъевропейского храма для новейшего геополитического, экономического и культурного феномена — Единой Европы, объединенной не мечом, а идеалами демократии и гуманизма, ощущением общей, исполненной драматизма судьбы и общего будущего.

Цивилизационный парадокс заключается и в том, что, с одной стороны, Россия противопоставляется западному миру своей авторитарно–государственнической традицией, источником которой является западный цезаре–папизм. С другой стороны, не зная римского папства, борьбы за инвеституру, средневековых вольностей городов (кроме Пскова и Новгорода), Возрождения, Промышленной революции, не принимая участия в эпохе Великих географических открытий, не испытав непосредственного влияния Великой Французской революции, она сама была в течение длительного исторического периода «передатчиком европейской цивилизации» в Азию, а после 1917 г. — и на весь мир: ведь она действовала в рамках идеологии, импортированной в существенных чертах из Западной Европы, передавая Третьему миру вместе с марксизмом множество европейских артефактов, и сама уже в XX в. осуществила индустриализацию, опираясь на западные достижения, опыт и технологии162.

«Марксизм (в его русском варианте марксизма–ленинизма), — указывает Ю. В. Павленко, — одно из порожденных Западом учений, стал (в советской России. — И. П.) основой официальной идеологии, а западнически настроенная интеллигенция и в XIX, и в XX вв. считала себя сторонницей либерализма и демократии»163. Все это дает основания «включать евразийское пространство распространения по преимуществу русскоязычной образованности в сферу культурного влияния Запада»164, не говоря уже о весьма мощном влиянии западной культуры на исторических землях Украины и Беларуси.

Подчеркивая в этом контексте культурное родство Большой Европы, Генеральный секретарь СЕ в 2001–2004 гг. Вальтер Швиммер заявил: «Я твердо убежден, что 800 миллионов европейцев имеют много общего в культуре. Толстой является таким же европейцем, как и Шекспир, Шостакович является таким же европейцем, как и Моцарт или Шопен»165. А вот как охарактеризовал принадлежность своей страны к Европе, выступая перед Парламентской ассамблеей Совета Европы 28 июня 2000 г., Председатель Национального собрания Азербайджана Муртуз Алескеров: «Азербайджан имел тесное отношение и развивался в рамках одной системы ценностей с культурами Древних Греции, Рима, Византии, Возрождения, Просвещения и Романтизма. В течение почти двухсот лет Азербайджан был домом для большой немецкоязычной общины. Один из самых выдающихся физиков XX века Л. Ландау и великий музыкант современности М. Ростропович родились в Азербайджане и всю жизнь поддерживали тесные связи с их родным городом Баку. Я мог бы продолжать, но я думаю, что факт органичной принадлежности Азербайджана к Европе не требует дальнейших доказательств»166.

Таким образом, Европа всегда пребывает в процессе созидания и реформирования, и поэтому роль таких ее институтов, как Совет Европы, заключается не столько в организационном закреплении цивилизационного единства или сохранении общей идентичности или общих культурно–исторических характеристик, сколько в перестройке, формировании и развитии последних, в активном влиянии (посредством этого институционного «тигеля») на процесс строительства Большой Европы общих ценностей, перспектив, военной, экономической и демократической безопасности.

В заключение заметим, что Европа как цивилизационная категория родилась в первую очередь из определенного круга убеждений, которые «дозревали» в течение длительного исторического времени, но весьма стремительно обрели установившиеся формы на протяжении последнего полстолетия. Фундаментальными среди них являются:

   •  признание человеческого достоинства, основополагающих прав и свобод человека, неприкосновенности человеческой жизни как высшей ценности167;

   •  уникальность и равноценность жизненного опыта и мнений каждого конкретного индивида, что исключает любую иную форму правления, кроме плюралистической демократии;

   •  потребность в институте политической власти при одновременном осознании присущих ему опасностей — дилемма, которая может быть решена лишь посредством разделения власти и верховенства права;

   •  потребность в примирении как внутри европейских стран, так и между ними, в основанных на принципах гуманизма, терпимости, межкультурного, межрегионального и межцивилизационного диалога стратегиях преодоления этнических конфликтов и распрей168;

   •  потребность в адаптации к процессу растущей взаимозависимости на региональном, континентальном и глобальном уровнях, отвергающей изоляцию от судьбы и проблем соседей как близких, так и дальних.

С этих позиций мы не видим принципиального противоречия между цивилизационным и функционально–прагматичным взглядами на единство Европы, характерными прежде всего для федералистов, с одной стороны, и функционалистов, неофункционалистов и трансакционалистов (последние убеждены в решающей роли контактов и коммуникаций среди факторов интеграции) — с другой169. Ведь акцентирование на важности денег и личных интересов не означает пренебрежения к моральным, духовным и политическим ценностям, к мыслителям, стремившимся объединить Европу на основе греко–римского античного наследия170, христианского мировоззрения, гуманистических идей Возрождения, Реформации и Просвещения.

Наоборот, стержневая для Совета Европы доктрина о правах человека вполне органично согласовывается с собственническо–рационалистическими мотивами и либерально–рыночными основами интеграции. «Отцы — основатели» единой Европы, такие, как Жан Моне или Роберт Шуман, действительно считали духовные и интеллектуальные идеалы главной побудительной причиной объединения Европы: как раз с целью защитить это величайшее наследие. Но, как справедливо указывает британский политолог, почетный профессор Лидского университета Филипп Тоди, «их действия, как и многих других, им подобных, основывались на предположении, что именно деньги — или, если кто-то отдает преимущество более красноречивым терминам, экономическое процветание — служат фундаментом европейского интеллектуального и культурного наследия»171.

Таким образом, Европа предстает как исполненный динамического формирования и развития цивилизационный порядок, основывающийся на определенной совокупности общих европейских ценностей, которые постепенно обретают нормативный характер в качестве общепризнанных европейским сообществом политико–правовых норм, стандартов, духовно–моральных обычаев и традиций.