Книга: Макрохристианский мир в эпоху глобализации

Евроинтеграционный процесс в свете теории цивилизаций

Евроинтеграционный процесс в свете теории цивилизаций

После падения Берлинской стены, а в особенности в нынешних условиях расширения Евросоюза и развития стратегического партнерства ЕС — Россия перед народами и политическими элитами континента во всей исторической сложности и величии встала задача воплотить проект Большой (уже не только Западной, а подлинной Пан–Европы, включая ее евразийское измерение) в практическую политику.

В этом контексте снова особую актуальность обретают аргументы неофункционалистских идеологов евроинтеграции, а именно: Объединенная Европа должна основываться не столько на помпезных институтах и высокопарных речах политиков и международных чиновников, сколько на конкретных совместных экономических достижениях и проектах, определенном совпадении стратегических экономических интересов, на начальных, а далее все более глубоких, интегративных формах экономического, научно–технического, социального сотрудничества (например, совместные проекты энергетической безопасности, постепенное формирование зоны свободной торговли в рамках государств — членов Совета Европы, координация и разработка общих стратегий экономического роста и т. п.).

Между тем Совет Европы — старейший из институтов евроинтеграции и единственная на сегодня подлинно общеевропейская межгосударственная организация — до сих пор концентрировал свою деятельностьпреимущественно на сферах «высокой политики», идеологии, политической «лирики», в то время как развитие ЕС пошло путем прагматичных расчетов экономической выгоды, общих экономических эффектов, экономической интеграции и только посредством ее — интеграции политической, культурной, в области обороны и безопасности и т. п.

Таким образом, как справедливо отмечают современные исследователи этого вопроса, реальное развитие европейских институций не «обеспечивает единых контекстуальных предпосылок для разработки интеграционной теории»98, т. е. для понимания реальных процессов интеграции должен быть использован весь накопленный научный арсенал теорий интеграции, каждая из которых ставит существенные проблемы и предлагает важные способы их решения.

К сожалению, лишь подавляющее меньшинство существующих школ либо теорий интеграции (среди них, прежде всего, социологический институционализм, исторический институционализм и конструктивизм) акцентирует внимание на содержательном характере, идейно–ценностном наполнении отношений между государствами — участниками интеграционных процессов, а также между их гражданами и группами граждан.

В то же время очевидно, что успех, масштаб и направления интеграции, ее стабильность и длительность прямо зависят от идейного содержания, от содержательного наполнения политической программы (платформы) интеграции. Ведь это может быть не только воинственная, авторитарная, националистическая и даже нацистско–фашистская платформа, на которой, кстати, происходили определенные интеграционные процессы в центре Европы (ось Берлин — Будапешт — Рим) до и во время Второй мировой войны, но и идеология плюралистической демократии, верховенства права, уважения прав и свобод человека, на базе которой реализуются ныне процессы интеграции в рамках Европейского Союза и Совета Европы.

То есть, важными, на наш взгляд, являются не просто механизмы и интенсивность этих процессов, а духовное и идейно–культурное их содержание, их цивилизационная «окраска». Здесь мы подходим к необходимости применения цивилизационного подхода к анализу общеевропейского процесса в его интеграционном измерении. Такой подход является чрезвычайно важным для понимания природы, генезиса, целей и перспектив европейской интеграции.

Понятие «цивилизация» возникло в XVIII в. в эпоху Просвещения и рассматривалось в те времена в неразрывной связи с понятием культуры. Цивилизованным французские просветители считали общество, основанное на разуме и справедливости.

Но истоки цивилизационного подхода берут свое начало еще в философии Аристотеля с его понятием «энтелехия» (в переводе с древнегреческого — завершенность, осуществленность), что означает осуществление определенной возможности бытия, а также движущий фактор этого осуществления (например, душа как энтелехия тела), и выражает единство четырех основных принципов бытия: формы, материи, действующей причины, цели99. В Новое время это понятие было использовано виталистами XVII–XIX вв. Я. ван Гельмонтом, Г. Шталем, И. Мюллером100 и особенно немецким биологом и философом X. Дришем. Последний сформулировал целостную виталистическую концепцию, согласно которой энтелехия — непознаваемый фактор, который руководит всей жизнедеятельностью человека и общества.

Витализм признает наличие в организмах некоей нематериальной сверхъестественной силы («жизненная сила», «душа», «архей» и др.), которая управляет жизненными явлениями в целом и обществом в частности.

Творчески развив виталистические идеи в контексте мировой истории, Н. Я. Данилевский выдвинул теорию общей типологии культур, или цивилизаций («теория культурно–исторических типов»), которая наиболее полно была сформулирована в его книге «Россия и Европа» (1869 г.). Относительно обособленные, внутренне самобытные и не способные к эволюционной конвергенции локальные цивилизации («культурно–исторические типы»), по Н. Я. Данилевскому, подобно живым организмам пребывают в непрерывной борьбе, постоянном соперничестве друг с другом, сохраняя свою религиозную, культурную, политическую и социально–экономическую самобытность. Потеря такой самобытности означает упадок и конец цивилизации. Ход истории выражается в смене культурно–исторических типов, которые вытесняют друг друга. «Вся история, — писал Н. Я. Данилевский, — доказывает, что цивилизация не передается от одного культурно–исторического типа другому»101, но при этом они могут активно воздействовать друг на друга.

Цивилизацию Н. Я. Данилевский понимал как раскрытие фундаментальных начал, определяющих особенности духовной природы народов, которые под влиянием своеобразных внешних условий образуют культурноисторические типы; причем цивилизация тем разнообразнее и богаче, чем разнообразнее и самостоятельнее народности, генерирующие данный тип. Несмотря на свой панславизм, он указывал, между тем, что «самые богатые, самые полные цивилизации изо всех доселе на земле существовавших принадлежат... мирам греческому и европейскому»102. Однако в отличие от динамичной и наиболее перспективной, по его мнению, славянской цивилизации, европейская цивилизация уже вступила в период упадка. В то же время политическая раздробленность в среде одного и того же культурно–исторического типа, считал Н. Я. Данилевский, политически обессиливает его, а соответственно, и делает невозможным «успешное противодействие внешнему насилию»103.

Таким образом, в теории Н. Я. Данилевского тесное единение народов и государств одного культурно–исторического типа, т. е., по современной терминологии, интеграция выступает условием сохранения жизненной силы цивилизаций, динамики их социально–культурного и экономического роста, «богатства в разнообразии». Последнее является, по Н. Я. Данилевскому, предпосылкой совершенствования человеческого рода.

Для Н. Я. Данилевского смысл понятия «Европа» — культурно–исторический104. И в этом отношении она — «поприще германо–романской цивилизации... или, по употребительному метафорическому способу выражения, Европа есть сама германо–романская цивилизация»105. Таким образом, Н. Я. Данилевский фактически ограничивал перспективу евроинтеграционного процесса Западной Европой, не способной, по его убеждению, интегрироваться со славянским миром. В связи с Крымской войной он пришел к выводу о «глубокой розни» между этими мирами, которая проникает до самых оснований развития всемирной истории. За германо–романским типом Н. Я. Данилевский предлагал закрепить название «двуосновного политикокультурного типа», с преимущественно научным и промышленным характерами культуры106.

Теория Н. Я. Данилевского оказала огромное влияние на современную западную философию культуры и социологию. Нам видится плодотворным ее применение к политологическому анализу послевоенных евроинтеграционных процессов. Ведь именно цивилизационный подход, осознание европейской социокультурной идентичности преобладали, по нашему мнению, на Гаагском «конгрессе за Европу» 1948 г. и в первые годы существования Совета Европы107. Именно цивилизационный подход, основоположником которого в политологии можно считать Н. Я. Данилевского, определяет содержание горячих дебатов относительно природы, целей, направлений, перспектив и институтов европейской интеграции, которые особенно интенсивно ведутся с 80–90?х гг. XX в. вплоть до настоящего времени. В современной западной философии Н. Я. Данилевский считается пионером, который первым применил популярный в настоящее время на Западе подход к пространственно–временной локализации явлений культуры.

Первым западным ученым, применившим цивилизационный подход как системный метод познания и определения перспектив развития исторических явлений, был немецкий философ О. Шпенглер. Исходя из ницшеанского понятия «жизни» как природно–органического начала и бергсоновского «жизненного порыва», О. Шпенглер истолковывает культуру как «организм», имеющий сквозное единство и отделенный от других, подобных ему «организмов». Культура возникает тогда, когда на «первобытном психическом материале человечества» просыпается и высвобождается могучая «душа». И наоборот, культура погибает тогда, когда эта душа полностью реализует все свои возможности в форме народов, языков, верований, искусств, государственных образований и наук и потом возвращается в первобытную бесформенную психическую материю, из которой она когда-то образовалась108.

Так же, как и для Н. Я. Данилевского, для О. Шпенглера не существует единой общечеловеческой истории, а имеется лишь история конкретных культур, каждой из которых отмерен свой срок (по О. Шпенглеру, около тысячелетия), зависящий от внутреннего жизненного цикла. Но если у Н. Я. Данилевского цивилизация — позитивный термин, фактически тождественен культурно–историческому типу, то в концепции О. Шпенглера — это заключительная стадия любой культуры, которая отрицает органическо–жизненное начало последней своей мертвой «протяженностью», бездушным «интеллектом», ведет к формированию «массового общества». Переход от культуры к цивилизации осмысливался как переход от творчества, становления и героических деяний к бесплодности, закостенелости, «механической работе»"109.

О. Шпенглер выделяет восемь автономных, изолированных, самобытных культур, каждую со своим собственным генезисом, среди которых «аполлоновская» (греко–римская), «магическая» (византийско–арабская) и «фаустовская» (западноевропейская)110. Все они проходят биологическое развитие от рождения до смерти. «Закат Европы», то есть, переход «фаустовской» культуры к цивилизации, происходил для западного мира в XIX веке. Как вывод О. Шпенглер предлагал Европе отречься от культурных претензий и отдаться голому техницизму, то есть, прежде всего развитию материальных сторон жизни (предпринимательство, коммерция, разнообразные технические проекты)111. Основными признаками цивилизации, по О. Шпенглеру, являются: развитие индустрии и техники, деградация искусства и литературы, скопление людей в больших городах, превращение народов в «массы», унификация и стандартизация жизни, упадок и распад моральных ценностей и ориентиров.

Идеи О. Шпенглера блестяще развил и применил для глубокого всестороннего социологического анализа западного общества Питирим Сорокин. Он также рассматривал исторический процесс как циклическую флуктуацию основных типов культуры, которые базируются на интегрированной сфере ценностей, «мире понятий, застывших в определенной форме и в определенных видах»112. Но в отличие от О. Шпенглера он предлагал противопоставить общему кризису современной западной культуры, связанному с развитием техники, науки, болезненной озабоченностью утилитарными ценностями, развитие духовной культуры, основанной на религиозных идеалах.

Таким образом, П. Сорокин гениально точно поставил диагноз западному обществу, которое в 1?й пол. XX в. столкнулось с жесточайшим в своей истории кризисом, пережило две мировые войны, инициаторами и враждующими сторонами в которых выступали европейские страны одной «фаустовской цивилизации». Именно поиски общих идей и ценностей, которые можно было бы противопоставить хаосу идейной и моральной деградации, культу грубой силы, насилия, воинственного соперничества и наживы, привели европейских лидеров к осознанию необходимости нового объединения Европы на цивилизационной основе. Это очень ярко проявилось на Гаагском конгрессе 1948 г. и нашло глубокое воплощение в Уставе Совета Европы, Конвенции о защите прав и основных свобод человека, Европейской культурной конвенции и многих других совместных документах, заложенных в политико–правовой фундамент европейской интеграции.

Британский исследователь Кристофер Доусон в качестве основополагающих черт западной цивилизационной идентичности определял «дух критического разума и методичного сомнения, которому так многим обязаны западная культура и современная наука»115.

Огромный вклад в цивилизационную теорию внес А. Дж. Тойнби. Под воздействием идей О. Шпенглера он выдвинул и на широком и разнообразном историческом материале обосновал концепцию развития человечества как круговорота локальных цивилизаций, так же, как у О. Шпенглера, своеобразных и автономных, которые проходят жизненный цикл возникновения, роста, надлома и распада, далее уступая место другим цивилизациям.

Из 21?й «высшей», по А. Тойнби, цивилизации он выделяет, в частности, западную, православно–византийскую и православно–русскую. Если у О. Шпенглера культуры (цивилизации) являются замкнутыми в своем цикле, то А. Тойнби устанавливает материнско–дочерние взаимоотношения между большинством своих обществ–цивилизаций. Таким образом, материнской для западной оказывается эллинская (греко–римская) цивилизация. Причем цивилизация развивается до тех пор, пока «творческое меньшинство» еще обладает бергсоновским «жизненным порывом».

В контексте цивилизационного подхода движущие силы истории, по мнению А. Тойнби, являются наднациональными. Любая национальная история, хотя и имеет свое неповторимое своеобразие, не может быть, по существу, выясненной, пока она не будет рассматриваться в сопоставлении с историями других национальных государств, которые составляют в своей совокупности более широкое сообщество. Таким сообществом, по А. Тойнби, является локальная цивилизация, которая и может быть в полном объеме рационально осмысленным полем исторического исследования. Именно она представляет собой в пространственном отношении общество более широкое по объему, чем национальное государство. Последнее же выступает как частичное проявление конкретных цивилизаций.

Своеобразие исторических вызовов и ответов на них «творческого меньшинства» как движущей силы каждой конкретной цивилизации определяет специфику этой цивилизации, иерархию ее социальных и духовных ценностей. В отличие от О. Шпенглера, А. Тойнби положительно относился к западной цивилизации, видел в ней большой потенциал для последующего развития. Более того, он пытался ввести элементы поступательного развития и в свою общую концепцию, считая, что прогресс человечества заключается в духовном совершенствовании, в религиозной эволюции от примитивных анимистических верований через универсальные религии к единой синкретической религии будущего.

Большое внимание А. Тойнби уделил исследованию сложных взаимоотношений Запада, прежде всего Западной Европы, с православным миром, особенно с Россией. «Политика Петра, — подчеркивал всемирно известный английский историк и социолог, — заключалась в превращении Российской империи из православной мировой державы в одну из локальных держав новейшего западного мира. Признав политику Петра, русские в конечном счете смирились с тем, что им нужно стать таким же народом, как и остальные, и молча отреклись от претензий Москвы на уникальность своей судьбы как твердыни православия — единственного, как полагают староверы, что дает надежду на будущее всему человечеству»116.

Как и П. Сорокин, А. Тойнби видел перспективу преодоления внутренних противоречий Запада, его конфликтов с внешним миром на пути духовного обновления, отказа от абсолютизации материальных ценностей.

Глубокую разработку цивилизационного подхода осуществили в 20–30?х гг. XX ст. представители российской эмигрантской школы евразийства (Н. С. Трубецкой, Н. Н. Алексеев, В. П. Никитин, В. Н. Ильин, Л. П. Карсавин и др.), хотя и делали из него выводы, противоположные либеральному европейству117.

Первоначальное увлечение монархическими и религиозно–фундаменталистскими идеями, которое позже они сами признавали «детской болезнью», привело евразийцев к идее свободы. Но к «свободе–равенству» в противовес «свободе–неравенству» Запада, с его глубоким социально–классовым расслоением. Это — свобода в коллективе, соборность. В основе такого подхода — идея общего дела (по П. Сорокину, «идея–правительница», или идеократия)118. Традиции евразийства продолжили во второй половине XX в. выдающийся русский энтополитолог Л. Гумилев119 и идеолог мистического (мессианского) направления российской геополитики А. Дугин120.

Идейное наследие евразийства приобретает сегодня особое значение в свете завершения процесса расширения Совета Европы и вхождения в него России, когда перед европейским сообществом встает проблема формирования гуманистического европейского сознания на основе многообразия и уважения к духовно–культурным традициям и достоянию различных цивилизационных составляющих Объединенной Европы.

Стержневой идеей евразийства, и сегодня сохраняющей актуальность и остроту, является противопоставление космополитического «атлантизма» либерального Запада, прежде всего США («Sea Power»), континентальному традиционализму Евразии («Heartland»), главной опорой которого выступает цивилизация «исторической России» как синтез самобытных национальных культур, которым присущ примат духовного героического начала, «идеи–правительницы» над «грубой материей» техники и финансов.

В этом контексте Европа рассматривается идеологами евразийства как своего рода «поле битвы» не только между цивилизациями, но и между разными укладами и факторами одной цивилизации. Так, современный российский философ и политолог А. С. Панарин считает, что «идейное и культурное противостояние между Америкой и Европой — это в значительной степени «противостояние буржуазного авантюристического типа той системе сдержек и противовесов, которая угрожала ему политическим и моральным остракизмом»121.

Перед лицом набирающей силы глобализации и углубления интеграционных процессов в Европе и мире, которые сопровождаются делегированием определенной части национально–государственных полномочий наднациональным органам и институтам, современные неоевразийцы подчеркивают основополагающее значение национального суверенитета для прогрессивного развития России и других посткоммунистических стран, ставших членами Совета Европы. «Лишь на основе прочного национального суверенитета, — утверждает А. Панарин, — сегодня может развиваться продуктивная экономика, основанная на нормальной предпринимательской прибыли»122.

Соглашаясь с известным современным украинским философом и историком Ю. В. Павленко, что коренными недостатками евразийства были антиперсонализм (примат народа как «соборной личности» над конкретным человеком) и этноцентризм (в понимании этноса как сакральной онтологической категории)123, заметим, однако, что именно в нем, по нашему мнению, содержится модернизированная идейно–культурная квинтэссенция восточнохристианского цивилизационного мира, другими словами, то «послание», тот потенциальный культурно–цивилизационный взнос, с которым (конечно, через фильтр основополагающих общеевропейских ценностей) страны постсоветского пространства, прежде всего Россия, могут войти в будущую мегацивилизацию Объединенной Европы.

В то же время мощное течение современных российских «цивилизационников» (Л. И. Глухарев, Ю. А. Борко, М. В. Кулаков, Ф. И. Минюшев, В. Г. Соколенко и др.), не отбрасывая творческого наследия евразийства, признавая острые внутренние конфликты и противоречия западной цивилизации (включая существование двух ее самостоятельных «крыльев» — европейского и атлантического), склонность западных либералов к «двойным стандартам», одновременно истолковывает общеевропейский процесс как конфликтно–компромиссное взаимодействие цивилизаций, а идеологию новой Европы понимает «как альтернативу, как вызов социальному и национал–социалистскому тоталитаризму, как контрдоктрину коммунизму и фашизму»124.

Как отмечает профессор Л. И. Глухарев, «гуманитарная Европа и новая ее архитектура в будущем должны содействовать развитию всей гаммы и богатства разнообразных индивидуальных и неповторимых культур не на базе «поединка», а на основе солидарности и взаимообогащения»125. Отсюда исходит потребность познания особенностей тех культурно–исторических типов общества, которые охватывает общеевропейский процесс126.

Заслуга последовательного применения цивилизационного подхода к системе международных отношений и современного мирового порядка в целях предвидения на этой основе будущего мировой политики принадлежит профессору Гарвардского университета Самюэлю Хантингтону. Его статья, опубликованная летом 1993 г. в журнале «Форин эфэерз» («Foreign Affairs») под названием «Столкновение цивилизаций?», и книга «Столкновение цивилизаций и переустройство мирового порядка»127 вызвали огромный резонанс среди политиков, политологов и дипломатов во всем мире.

С. Хантингтон, вслед за О. Шпенглером и А. Тойнби, призвал к замене моноцивилизационного «европоцентризма», как и центризма какой бы то ни было другой цивилизации, пониманием мультицивилизационной природы мира. Он решительно выступил за внедрение «коперниковского» в противовес «птолемеевскому» подходу к истории128. Для С. Хантингтона очевидны фальшь и близорукость преобладающего на Западе линейного деления истории на древнюю, средневековую и современную, ведь такое деление отражает лишь развитие западной цивилизации. В действительности же, утверждает С. Хантингтон, не только история проявляет себя как «драма ряда могущественных культур»129, но и система международных отношений стала мультицивилизационной130.

В идентификации конкретных цивилизаций С. Хантингтон опирается на деление, предложенное американским историком и социологом Мэтью Мелко, который выделяет из 12 основных цивилизаций семь мертвых (Месопотамская, Египетская, Критская, Классическая, Византийская, Центральноамериканская, Андская) и пять существующих доныне (Китайская, Японская, Индийская, Исламская и Западная цивилизации)131. С. Хантингтон добавляет к ним важные, по его мнению, для понимания современного мира еще три цивилизации: Православную, Латиноамериканскую и, с определенными оговорками, Африканскую.

Возникновение Западной цивилизационной идентичности С. Хантингтон датирует приблизительно 700–800 годами нашей эры. К ней он безусловно относит Европу (кроме православных стран), Северную Америку (без Мексики), Австралию и Новую Зеландию. Ее синонимом, согласно С. Хантингтону, является западнохристианский мир, объединяющий католицизм и протестантизм.

Что касается Православной цивилизации, центром которой выступает Россия, то она возникла, считает С. Хантингтон, в результате восприятия византийского наследия и отличается своей особой религией, веками татарского правления, бюрократическим деспотизмом и ограниченной открытостью влияниям Возрождения, Реформации, Просвещения и других характерных для Запада эпох, сформировавших его современные сознание и идентичность132.

Политической формой современной Западной цивилизации С. Хантингтон определяет демократию. При этом «Запад, — подчеркивает он, — никогда не порождал великой религии»133. Западному обществу и западному сознанию органично присущи социальный плюрализм, рационализм, техницизм, основанное на примате частной собственности, индивидуального начала над коллективным римское право134. Примат рационального над иррационализмом других религий характерен и для западного христианства как религиозной основы западного мира.

С. Хантингтон датирует ренессанс европейской культуры приблизительно 1500 годом, то есть началом эпохи Великих открытий, когда она начала приобретать глобальный характер135.

При этом успех западной цивилизации в колониальной экспансии, достижение господствующего положения в мире, доминирование над другими цивилизациями Хантингтон, как и английский историк Джеффри Паркер, связывает с «преимуществом в организации, дисциплине, подготовке своих войск и соответственно более высоким уровнем вооружений, транспорта, систем снабжения, медицинского обслуживания, которые стали результатом Промышленной революции», то есть, с «преимуществом в применении организованного насилия»136. В этом, по С. Хантингтону, истоки современного конфликта западной цивилизации с другими, которых она в прошлом покоряла или пыталась покорить.

Перед Первой мировой войной Запад достиг мирового господства. «Цивилизация, — пишет С. Хантингтон, — означала западную цивилизацию. Международное право было западным международным правом... Международная система была западной Вестфальской системой суверенных, но «цивилизованных» национальных государств и колониальных территорий, которые находились под их контролем»137.

Конфликт национальных государств после революции 1917 г. в России был дополнен конфликтом идеологий, который продолжался до коллапса советской системы в 1991 г. В то же время, указывает С. Хантингтон, крах коммунистической идеологии отнюдь не означает, что Россия, Китай или Вьетнам обязательно импортируют современные западные ценности. Люди западного мира часто недооценивают, подчеркивает он, «творческий потенциал, гибкость и самобытность незападных культур»138.

Таким образом, современная международная система, указывает С. Хантингтон, стала многоцивилизационной. В то же время конфликт между западными государствами постепенно уступил место их сотрудничеству. При этом западные страны объединены ныне в две «полумировые державы» — Европу, политической сердцевиной которой выступает ЕС, и Северную Америку. Эти два образования тесно связаны сложной сетью формальных и неформальных институциональных отношений. И если мировые государства предыдущих цивилизаций были империями, то «мировым государством западной цивилизации, которое возникает в настоящее время, выступает не империя, а скорее смесь федераций, конфедераций, международных режимов и организаций»139.

Вместе с тем С. Хантингтон признает ведущую роль западной цивилизации в международных отношениях и определяет современную эпоху как переход от противостояния политических идеологий, которые все имели западное происхождение (либерализм, социализм, анархизм, корпоратизм, марксизм, коммунизм, социал–демократическая идеология, консерватизм, национализм, фашизм, христианско–демократическая идеология), к противостоянию цивилизаций140.