Книга: Всеобщая история чувств

О каннибализме и священных коровах

Даже если похлебку под названием «баланда», которой кормили в русском ГУЛАГе, варили (как утверждал Солженицын в книге «Один день Ивана Денисовича») в основном из травы, люди не склонны питаться древесиной, или листьями, или травой: целлюлоза у нас просто не переваривается. Мы также не можем обойтись ни экскрементами (хотя для некоторых животных это лучшее лакомство), ни мелом, ни нефтью. С другой стороны, культурные табу заставляют нас отказываться от многих видов вкусной и здоровой пищи. Евреи не едят свинину, индусы не едят говядину, а подавляющее большинство американцев ни за что не станут есть собачатину, крысятину, конину, кузнечиков, личинки и многие другие виды пищи, ценимые жителями различных других частей света. Антрополог Клод Леви-Стросс установил, что у племен с примитивной культурой пищевые продукты делятся на «хорошие для еды» и «хорошие для размышлений». Необходимость – мать изобретательности и отец многих управляющих кодов. Взять хотя бы «священную корову» – это понятие настолько потрясающее, что прочно вошло в словарь в значении чего-то воистину священного. В Индии живут 700 миллионов человек, которым хронически не хватает пищевого белка, и все же рядом с голодающими людьми преспокойно гуляют около 200 миллионов обожествляемых коров. Коровы играют важную роль в индуизме. Марвин Харрис в книге «Священная корова и нечистая свинья» (The Sacred Cow and the Abominable Pig) отметил:

В Индии священны не только коровы, но даже пыль из-под их копыт. По традиции, корова отождествляется с кастой брахманов и ассоциируется со многими богами из индуистского пантеона. Для столь сурового самоограничения целой многочисленной нации можно придумать много причин – и одна из них будет состоять в том, что на перенаселенном полуострове Индостан просто невозможно развивать животноводство. Эта отрасль чрезвычайно неэффективна. Когда люди едят мясо скота, выкормленного зерном, «девять из каждых десяти калорий и четыре из каждых пяти граммов белка теряются впустую». Животные эффективно используют значительно большую часть своей пищи. Поэтому вегетарианство могло развиваться как лечебная методика и получить ритуальное подкрепление через религию. «Я уверен, что развитие буддизма было связано со страданиями населения и истощением природы, – писал Харрис, – потому что в Индии одновременно возникло несколько религий, отрицающих убийство». Среди них джайнизм, священнослужители которого не только ухаживают за бездомными кошками и собаками, но отводят в своих обителях отдельные помещения даже для насекомых. Когда священник этой религии шествует по улице, прикрыв лицо маской из тонкой марли, чтобы случайно не вдохнуть мошку, впереди идет слуга с мягкой метелочкой и сметает с дороги букашек и муравьев, норовящих подвернуться под ногу священнику.

Существует еще один запрет, преодоление которого мы считаем совсем немыслимым делом. «Что тебя гложет?» – спрашивает человек своего расстроенного знакомого. Даже если он подозревает, что друга только что хамски выгнал с работы безмозглый тиран-начальник, ему все равно не придет в голову спросить: «Кто тебя гложет?» Идея каннибализма настолько далека от нашей обыденной жизни, что мы свободно можем использовать слово «съесть» как эвфемизм сексуального характера – ведь никто не подумает, что речь идет на самом деле о том, чтобы употребить партнера в качестве пищи. Но всеядные способны есть очень многое, в том числе себе подобных[49], а человеческая плоть очень богата белками. Во всех концах мира примитивные народности легко находят оправдания для каннибализма; здесь всегда имеется ритуальная составляющая, но зачастую таким образом добывается основная часть белков, которых не хватает в обычном рационе племени. Для многих каннибализм сопровождает охоту за головами – головы убитых врагов демонстрируют для повышения престижа в обществе и призывания магических сил, – а тела съедают, чтобы не пропадали зря. В железном веке британские кельты массово употребляли в пищу человеческое мясо. В некоторых племенах американских индейцев пленных долго мучили, а потом съедали, а от описания подробностей этих ритуалов (оставленных христианскими миссионерами, которым довелось наблюдать за ними) волосы встают дыбом. В 1487 году ацтеки во время четырехсуточного торжества принесли в жертву около 80 тысяч врагов, большую часть мяса убитых съели страдавшие от недостатка белка победители, а остатки бросили собакам. Мудрый исследователь верований и традиций многих народов Джозеф Кэмпбелл в книге «Сила мифа» (The Power of Myth) рассказал о практикуемом на Новой Гвинее каннибальском обряде, в котором «обыгрывается основополагающий миф о смерти, возрождении и каннибальском поедании». Племя выходит на священное поле, там участники обряда четыре-пять дней поют, бьют в барабаны и, нарушая все обыденные правила, устраивают сексуальные оргии. На этом «поле зрелости» отроки впервые посвящаются в сексуальную практику.

Посреди поля устраивают навес из огромных бревен, поддерживаемых двумя столбами. Молодая женщина, раскрашенная как богиня, заходит туда и укладывается навзничь. Человек шесть отроков с барабанами ходят, распевая, вокруг, по одному входят под навес и овладевают женщиной, получая первый опыт полового контакта. В разгар соития с женщиной последнего из посвящаемых опоры внезапно выбивают, и крыша падает, убивая молодую чету. <…> Таков союз мужчины и женщины… в изначальном виде!

Затем убитых извлекают, жарят и съедают тем же вечером. Ритуал является репетицией священного акта убийства бога, за которым следует обретение пищи от убитого покровителя.

Когда известный исследователь Африки доктор Ливингстон умер во время путешествия, часть его внутренних органов, по-видимому, съели его спутники из числа местных жителей, рассчитывая обрести силу и храбрость покойного. В этом видится общность с основным обрядом христианской церкви, в ходе которого вкушают еду и питье, символизирующие плоть и кровь Христа. Среди форм каннибализма есть менее и более кровавые. Филиппа Пуллар писала, что жрецы-друиды «гадали, вспарывая живот живому человеку, и пытались предсказывать будущее по конвульсиям и истечению крови умирающего. <…> Потом… жрецы съедали его». Каннибализм ужасает нас не потому, что мы считаем человеческую жизнь священной, а лишь из-за общественных запретов, которые не допускают его. Или, как сказал Харрис, «истинная загадка состоит в том, почему наше общество, постоянно совершенствующее искусство массового производства трупов на поле боя, считает допустимым убийство людей, но не допускает их поедания»[50].