Книга: Всеобщая история чувств

Постскриптум

<<< Назад
Вперед >>>

Постскриптум

Чувства не способны привести нас далее определенной точки. Экстаз означает, что вы воспарили над своим привычным «я», но на самом деле это всего лишь ощущение внутреннего возбуждения. Мистика выходит за рамки «здесь и сейчас» ради более возвышенных необъяснимых истин в смирительной рубашке языка, но и такая трансцендентность тоже воспринимается чувствами как прилив огня в жилах, трепет в груди, как тихое оцепенение в костях. Внетелесные переживания (экстатические или медитативные) нацелены на освобождение от чувств, но это невозможно. Можно увидеть что-то с новой точки зрения, но все равно это будет зрительное восприятие. В последнее время компьютеры помогают истолкованию некоторых жизненных процессов, поиск, отслеживание и понимание которых ранее происходили исключительно на основе информации от наших органов чувств. Астрономы теперь предпочитают смотреть на мониторы своих телескопов, а не разглядывать звезды невооруженным глазом. Но мы все так же используем чувства для интерпретации работы компьютеров, для того, чтобы смотреть на мониторы, оценивать, анализировать и питать все новые мечты об искусственном интеллекте. Нам не дано выйти из чертогов нашего восприятия.

Все мы как будто едем по роскошной и изысканной колее. Наш дух, как пленник в клетке, трясет изнутри наши ребра, стучит в них и молит об освобождении. В Библии Бог приказывает Моисею жечь ладан благоуханный и приятный Ему. Есть ли у Бога ноздри? Как может Бог предпочитать какой-то из запахов этой земли другому? Элементы разложения необходимо дополняют цикл для роста и высвобождения. Мы находим запах падали отвратительным, но он приятен тем животным, которых приводит к пище. Их выделения сделают почву плодородной, а урожай – обильным. Не нужно быть избранником божества. Восприятие само по себе форма благодати.

В 1810 году Гёте в работе о теории цвета сказал: «Не нужно только ничего искать за феноменами. Они сами составляют учение»[118].

Люди очень разнообразны с физиологической точки зрения – у кого-то крепкое сердце, у кого-то слабый мочевой пузырь, у одних руки сильнее, чем у других, кто-то плохо видит – и вполне логично, что восприимчивость органов чувств различается. И все же у нас у всех в чувствах так много общего, что ученые могут, например, дать определение красного цвета, указав, что он имеет длину волны 660 нанометров и возбуждает сетчатку так, что мы видим красное. Столь же точно определяются музыкальные тона, как и градации температуры, которые мы делим на жару и холод. Чувства объединяют нас на общем поле временной славы, но могут и разделять. Порой – кратковременно, а порой, если дело касается художников, – то и на всю жизнь.

Этой зимой я проснулась однажды утром после сильного снегопада и увидела, что вечнозеленые растения перед домом низко согнулись под тяжестью снега и льда. Если их не освободить, они сломаются, поэтому я взяла лопату и принялась колотить по ветвям, чтобы стряхнуть снег. Неожиданно одна из самых больших веток резко распрямилась, и холодный и липкий снег обжег мне лицо, как солнечный свет, он продолжал сыпаться, а я стояла, застыв, как соляной столп, с раскрытым ртом, уставившись на прорванную плотину. Все мои чувства внезапно обострились. Соседский мальчик, отвлеченный от игры моим басовитым уханьем, был изрядно озадачен, увидев сумасшедшую, попавшую под устроенный ею самой обвал. Краем глаза я рассмотрела, как он сморщился, потом перехватил поудобнее веревку от санок и утопал прочь. Мое время кралось на цыпочках, мне казалось, будто прошли долгие минуты, и я успела подумать о мамонтах, гусином пухе, коварстве ледникового периода, нескончаемом белом ворчании движущегося глетчера, снежной лавине, срывающейся в трещину приполярного льда. Для него же этот миг пролетел как комар.

Для удобства (и, наверно, из ненужного пафоса по поводу того, что просто быть живым – весьма трудоемкое дело) мы говорим о пяти чувствах. Но мы-то знаем, что их больше, и было бы неплохо изучить их и включить в привычный канон. Люди, практикующие лозоходство, при поисках источников воды, вероятно, пользуются электромагнитным чувством, которым все мы обладаем в большей или меньшей степени. Некоторые животные (например, бабочки и киты) в странствиях руководствуются, в частности, магнитным полем Земли. Я не удивлюсь, если выяснится, что и мы обладаем основами такой способности. Ведь большую часть своей истории люди были кочевниками. Мы фототропны, как и растения, мы выкованы солнечным светом, и эта особенность должна выражаться в чувстве, отдельном от зрения, с которым оно имеет мало общего. Восприятие боли очень сильно отличается от других типов осязания. Многие животные наделены инфракрасным, тепловым, электромагнитным и другими затейливыми способами восприятия. Богомолы общаются при помощи ультразвука. Аллигаторы и слоны используют инфразвук. Утконос под водой водит клювом во все стороны и, как антенной, улавливает им электрические импульсы, исходящие из мускулов рачков, лягушек и рыбок, которыми он питается. Нужно изучить у людей и чувствительность к вибрации, хорошо развитую у пауков, рыб, пчел и других животных. У нас есть мышечное чутье, руководящее нашими действиями, когда нужно что-то поднять – нам сразу ясно, что предмет тяжелый, легкий, монолитный, твердый или мягкий, и тело заранее прикидывает, какое усилие нужно приложить. Мы постоянно ощущаем силу притяжения, она подсказывает нам, где верх и где низ и как должно вести себя тело при падении, лазании, плавании или изгибе под неестественным углом. Существует и проприоцептивное чувство, сообщающее, какое положение занимает в любой момент тот или иной элемент тела. Если бы мозг не знал всегда, где пребывает колено или легкое, было бы невозможно ни ходить, ни дышать. Похоже, что у нас есть и сложное пространственное чувство; мы вступаем в эпоху космических станций и городов и длительных межпланетных путешествий, и нам, вероятно, потребуется детально изучить его. Долговременное удаление от Земли меняет и нашу психологию, и работу органов чувств, частично из-за трудностей пребывания в невесомости[119], а частично – из-за бескрайней протяженности самого космоса, в котором очень мало подпорок, ориентиров или указателей для чувств, и куда ни посмотри – увидишь не ландшафт или пейзаж, а лишь абстрактную картину.

Различные виды живых существ развили в себе повышенную чувствительность для разных программ выживания, и мы не в состоянии окунуться в сенсорные царства иных видов. Мы создали уникальные человеческие способы восприятия мира, соответствующие требованиям среды. Физика устанавливает ограничения, но биология и естественный отбор определят, где животному, со всеми его способностями, надлежит пасть. Философы и другие комментаторы, рассуждая о реальном мире, говорят о мифе, об удобном для всех вымысле. Мир – это макет, который мозг строит, опираясь на полученную сенсорную информацию, а это лишь малая часть того, что нам доступно. Мы можем совершенствовать органы чувств, используя детекторы присутствия летучих мышей, бинокли, телескопы и микроскопы, которые расширяют наш горизонт восприятия. Некоторые инструменты превращают нас в своего рода сенсорных хищников, каких естественный отбор вывести не в состоянии. Физики утверждают, что молекулы непрерывно движутся: лежащая перед вами книга на самом деле трепещет под вашими пальцами. Но движения на молекулярном уровне мы не видим, потому что этого нам не требовалось в ходе эволюции. Нам доступна лишь та информация, которая обеспечивала выживание.

Эволюция не перегружала нас излишними способностями. Например, мы можем оперировать миллионами и триллионами, но, как правило, не видим в этих числах смысла. Многое недоступно нам, потому что не было необходимо для формирования человечества как вида. Как ни странно, одноклеточные могут воспринимать мир более непосредственно, чем высшие животные, поскольку откликаются на любой стимул. Мы же реагируем очень выборочно. Организм редактирует и упрощает впечатление и лишь потом переправляет его в мозг для анализа или действия. Не каждое дуновение ветерка заставляет встать дыбом волосы на предплечье. Не каждая причуда солнечного света регистрируется сетчаткой. Не все ощущения оказываются достаточно сильными, чтобы сигнал о них был отправлен в мозг; большинство из них проходят мимо, ничего нам не говоря. Очень многое теряется при переводе на язык импульсов или цензурируется, и в любом случае нервы наши никогда не возбуждаются все одновременно. Когда одни реагируют, остальные молчат. Поэтому наша версия мира изрядно упрощена по сравнению с его реальной сложностью. Организм ищет не истину, а пути выживания.

Наши чувства также ценят новизну. Любое изменение настораживает их, и они оповещают мозг. Если ничего не обновляется, они впадают в дрему и мало что регистрируют. Наивысшее удовольствие перестает радовать, если слишком затягивается. Стабильное состояние – пусть даже возбуждение – со временем прискучивает и отходит на задний план, поскольку наши чувства развивались с упором на отслеживание изменений, появление нового, необычного, что нужно оценить, – чего-то съедобного или внезапной опасности. Организм рассматривает мир, как опытный внимательный полководец, видящий в хаосе поля битвы закономерности и стратегические замыслы. Поэтому человек не только неизбежно привыкает к городскому шуму и суматошной смене визуальных раздражителей и далеко не всегда замечает их. С другой стороны, новизна сама по себе обязательно привлекает внимание. Каждый миг, когда человек сталкивается с чем-то новым и возникает удивление, неповторим. Новое, чем бы оно ни было, бывает броским, с четко очерченными контурами, с отлично просматривающимися в сильном ясном свете подробностями; сразу после обнаружения оно является откровением, новой одой для органов чувств. Но когда видишь то же самое во второй раз, разум говорит: «Ох, опять эта прогулка по крылу самолета, опять эта высадка на Луну». Вскоре, когда явление становится привычным, мозг начинает отбрасывать подробности, опознает его чересчур быстро, всего по нескольким чертам, и не тратит силы на тщательное исследование. А потом перестает восхищаться; это уже не необычайный экземпляр, а обобщенная часть пейзажа. Мы стремимся к мастерству, но с его обретением утрачивается наивное всезнайство любителя. «Старая шляпа», – говорим мы о чем-то устаревшем, как будто старый потрепанный предмет одежды не может быть источником ценной информации о его владельце и эпохе, когда он был создан и измят. «Устаревшие новости», – говорим мы, не замечая оксюморона. Новости – новы и должны отзываться в сознании сигналом тревоги. Что происходит с истиной новости, когда она устаревает? «Он уже история», – говорим мы, имея в виду, что кто-то уже не представляет для нас новизны, утратил свежесть, не стимулирует интереса, и мы мысленно отправляем его в мир руин и окаменелостей. Немалая часть жизни проходит мимо нас в успокоительной туманной дымке. Чтобы жить чувствами, нужно уметь легко приходить в восхищение и находить в себе много энергии, поэтому большинство людей воспринимают жизнь с ленцой. Жизнь – это нечто такое, что происходит с ними, пока они ждут смерти. Много ли еще тысяч лет потребуется нам, чтобы эволюционировать в людей, которые будут ощущать мир иначе, по-иному использовать чувства и, возможно, глубже понимать Вселенную? Или же эти люди будущего, напротив, будут испытывать сенсорный голод и завидовать нам – пассионарным любителям острых ощущений, неустанно объедающимся жизнью – чувством за чувством, мечтой за мечтой?

Задержите взгляд немного дольше, чем обычно, пусть глаза горят, пусть губы изгибаются в улыбке, а сердце в груди словно катится на санках с горы. Новизна играет большую роль в сексуальном возбуждении, как предполагает в поэме «96» Э. Э. Каммингс, мастер чувственности и пресыщенности:

Мне нравится мое тело, когда оно с твоим телом.Это нечто новенькое.Мышцы крепче, и нервов больше.Мне нравится твое тело, мне нравится то, что оно делает,Мне нравятся его «как».Мне нравится чувствовать позвоночник твоего телаИ его кости, и трепетно-упруго-гладкость,И которое я буду снова и снова и снова целовать,Мне нравится целовать тебя тут и там,Мне нравится медленно гладить потрясающий пухТвоего электрического меха, и что там происходитС раздвоенной плотью…И глаза большие, любовью запорошенные,И возможно, мне нравится дрожьОт того, что подо мною ты совсем новенькая.

Сочиняя свой очаровательный любовный сонет, Каммингс наверняка не знал (или нужды в этом не было), что будущие исследования покажут, как сильно подскакивает уровень тестостерона у мужчин, когда в комнату входит незнакомая женщина. Их физически возбуждает сам простой факт новизны. Но то же самое происходит с женщинами и их гормонами, когда в комнату входит незнакомый мужчина. По социальным, моральным, эстетическим, родительским, религиозным и даже мистическим причинам мы можем выбрать для себя жизнь с одним-единственным партнером, но инстинкты пытаются возражать. Возможность быть для кого-то новым вызывает ни с чем не сравнимое ощущение нервного трепета. И хотя все, что связано с любовью (взлеты и падения флирта, атаки и оборона ухаживания, азарт самозабвенного занятия сексом), вероятно, развивалось таким образом, чтобы два человека, имеющие хороший шанс зачать и вырастить здоровое потомство, могли найти друг друга и создать пару с сильным биологическим ощущением предназначения, мы далеко не всегда считаем нужным играть по правилам природы. Проблема любви заключается в том, чтобы изыскать способы превращать каждый день с одним и тем же партнером в новое приключение. Но в этом же состоит и величайшее, острое наслаждение.

Жизнь учит нас быть настороже. Такие слова, как «ранимая», мы употребляем, если считаем, что прокладываем мост через ров самозащиты и, доверяя другому, впускаем его в цитадель своей жизни. Любовники объединяют свои чувства, сливают свои электрические импульсы, помогают чувствовать друг друга. Когда они соприкасаются, их тела увеличиваются вдвое. Они и в буквальном, и в эмоциональном смысле попадают под кожу друг к другу. Во время полового акта мужчина скрывает часть себя в женщине, а женщина открывает свое тело и добавляет к нему еще один орган, как будто тот должен был находиться там все время. Вся эта беззащитная открытость невероятно рискованна в нашем чопорном, суровом и опасном мире.

Но что, если вы сможете чувствовать любой мир, какой пожелаете? Ученые из подведомственного НАСА Научно-исследовательского центра Эймса, расположенного на Маунтин-Вью, Калифорния, создали и совершенствуют костюм «виртуальной реальности» – маску и перчатки, расширяющие область ощущений человека и напоминающие внешним видом и эффектом волшебные регалии героев, порой упоминаемые в эпических сагах. Облачившись в оборудованные сенсорами перчатки, вы сможете проникнуть в созданный компьютером пейзаж и передвигать там объекты. Наденьте маску – и увидите недоступный или воображаемый мир, как будто он находится прямо перед глазами во всей своей глубине и красочности, – хоть движущиеся песчаные барханы марсианских пустынь, хоть заход на посадку в аэропорту О’Хара в тумане или, допустим, неисправный генератор на космической станции. Зачем, сидя перед экраном у дальней стены комнаты, смотреть, как кто-то разгадывает тайну убийства, если можно надеть маску и перчатки, прийти прямо на место происшествия и искать улики? Но каким же образом удается достичь виртуозного взаимодействия рук, сознания, маски и чувств?

Один из глубочайших парадоксов человеческого бытия состоит в том, что мозг не воспринимает напрямую то обилие ощущений, которыми мы наслаждаемся. Мозг глух, мозг незряч, мозг не ощущает вкуса, мозг ничего не слышит. Он воспринимает лишь электрические импульсы – не медленное таяние шоколада, не соло гобоя, похожее на птичий скандал, не чуть щекотное ласковое прикосновение, не пастельные персиковый и лавандовый цвета заката над коралловым рифом, – только импульсы. Тело – это преобразователь, устройство, превращающее энергию одного рода в энергию другого рода, и в этом его гениальность. Наши тела получают механическую энергию и преобразуют ее в электрическую. Я прикасаюсь к нежному лепестку розы «Мистер Линкольн», и мои рецепторы превращают механическое прикосновение в электрические импульсы, в которых мозг читает: мягкое, гибкое, тонкое, изогнутое, увлажненное, бархатное – похоже на розовый лепесток. Когда Уолт Уитмен заявил: «О теле электрическом я пою»[120], он не знал, насколько точны эти слова. Тело и впрямь поет от электричества, которое мозг искусно анализирует и осмысливает. Так что, в некотором роде, реальность – это устраивающий всех вымысел. А если так, то грызня философов о видимости и реальности просто смешна. Иные существа будут познавать Вселенную иными путями.

Мозг дельфина столь же сложен, как и наш; у дельфинов есть язык, культура и эмоции. У них есть свое общество с кодексами поведения, семейными группами и цивилизацией, но они живут в мире (на «нашей» планете, как мы любим говорить с шовинистической бравадой), невообразимо отличающемся от нашего. Возможно, это должно служить для нас серьезным уроком. В глубине души мы знаем, что наша преданность реальности – всего лишь брак по расчету. Поэтому мы оставляем пророкам, шаманам, подвижникам, религиозным наставникам и художникам возможность достигать высшего знания, в котором они выходят за рамки наших скрупулезных, но ограниченных однообразностью анализа чувств. Они приближаются к неоформленному восприятию природы, которая вливается в бессознательное, в мир снов, в источник мифов. «Вам не изведать радость птиц, несущихся в полете, – / Ведь вы в тюрьме своих пяти убогих чувств живете»[121], писал Уильям Блейк. Мы должны многому научиться у животных в плане чувств и как можно больше узнать о них. В ином случае как мы сможем надеяться стать хорошими попечителями планеты, если все-таки окажется, что это именно наша роль? Как мы будем оценивать свой скромный вклад в хрупкую паутину жизни на Земле? Как будем понимать мышление инопланетян, если удастся вступить с ними в контакт? Как нам глубоко, сочувственно, деятельно понимать друг друга, если мы не будем знать больше о том, как работают ум и чувства? Мы ощущаем наши чувства исключительно личными и спонтанными, порой нам кажется, что они разделяют нас с другими людьми. Но они простираются далеко за пределы личности. Они – продолжение генетической цепи, звенья которой – все, кто когда-либо жил на свете, и все их свойства; они связывают нас с другими людьми и животными сквозь время, расстояния и случайности. Они соединяют личное и безличное, уникальную персону – с ее многочисленными родственниками, индивидуума – с множеством, со всей жизнью на Земле. В фазе расслабления мозговые волны имеют диапазон 8–13 Гц; свет, мигающий с такой частотой, может вызывать эпилептические припадки. Земля нежно трепещет с частотой около 10 Гц. Итак, в глубоком сне мы достигаем синхронизации с трепетом Земли. Во сне мы становимся сном Земли.

Все началось с тайны и закончится тайной. И как бы много из крупных увлекательных первопричин и маленьких увлекательных деталей жизни мы ни исследовали, ни разгадывали и ни заучивали наизусть, нас все равно будут манить колоссальные сферы непознанного. Если неопределенность – суть романтики, то ее всегда будет хватать для того, чтобы будоражить нас и вызывать чувство удивления. Некоторых людей весьма тревожит то, что, с какой бы страстью они ни углублялись в познание, Вселенная остается непознаваемой. «Что касается меня, – написал как-то Роберт Льюис Стивенсон, – то я путешествую не чтобы ехать куда-то, а чтобы ехать. Я путешествую ради путешествия. Самое прекрасное в путешествии – это движение». Самое прекрасное в жизни, настоящие любовные отношения с жизнью заключаются в том, чтобы жить как можно разнообразнее, лелеять свою любознательность, как горячего чистокровного скакуна, каждый день забираться на палубу или мчаться галопом по обожженным солнцем холмам. Без риска эмоциональный пейзаж становится унылым, плоским и лишенным какого-либо движения. И, невзирая на все ее измерения, долины, вершины и окольные тропы, жизнь утратит свою величественную географию, сохранив лишь протяженность. Она началась с тайны и закончится тайной, но до чего же дикая и прекрасная страна лежит между этими крайностями!

<<< Назад
Вперед >>>

Генерация: 4.786. Запросов К БД/Cache: 3 / 1
Вверх Вниз