Книга: Наука о живом

Глава 23 Генетики и религия

Глава 23 Генетики и религия

Казалось, не так давно шли разговоры о «боге и физиках» — тут сразу на ум приходят имена Джеймса Джинса и Артура Эддингтона, — однако в наши дни на авансцену пробились генетики, и в отношениях между наукой и религией произошла великая перемена: физики в большинстве своем относились к богу снисходительно*, чего никак нельзя сказать о генетиках.

Свое обвинительное заключение против благодетельного или злокозненного божества, а также любой общей цели, любого общего плана, якобы существующего в природе, генетики строят на понятии случайности.

Случайность вторгается в генетический процесс на двух уровнях; во-первых, через абсолютно случайные процессы мутации, которые, как уже указывалось, играют важную роль в обеспечении кандидатур для эволюционного отбора, и, во-вторых, через случайное распределение хромосом по половым клеткам и через случайное соединение половых клеток, из слияния которых образуется оплодотворенное яйцо. Собственно говоря, простые соотношения, выражающие число потомков каждого генетического типа, ожидаемое согласно законам Менделя, постоянно используются для иллюстрации практического применения теории вероятности. Это напоминает гигантскую лотерею, в которой нелепые шуточные выигрыши мозолят глаза куда больше настоящих. Если оба родителя являются носителями того вредного рецессивного гена, который, будучи унаследован от обоих родителей, вызывает {187} фенилкетонурию, то можно с уверенностью сказать, что в среднем четверть их детей станет жертвой фенилкетонурии — «врожденной ошибки обмена веществ», которая может привести к тяжелой умственной отсталости.

Нельзя, однако, просто назвать злополучное сочетание вредных генов «невезением» в том смысле, в каком мы употребили бы это слово, если бы кто-то из молодых родителей был убит упавшей черепицей.

Различие заключается в том, что гибель одного из родителей, убитого сорвавшейся с крыши черепицей, является непредвиденным и, вообще говоря, не предопределенным заранее пересечением двух в остальном никак между собой не связанных цепей событий, тогда как случайность, заключенная в генетической мутации или в распределении генов, является неотъемлемой и существеннейшей частью генетического процесса и обеспечивается самим генетическим механизмом. Эту случайность и те беды, которые с ней сопряжены, скорее можно назвать «намеченными», чем непредвиденными.

Спорщик, доказывающий существование Единого Плана, может тут возразить, что вся система генетики явно подтверждает существование этого плана именно тем, что Природа обеспечивает элемент случайности в генетических процессах и использует его — довод весьма убогий и практически без изменений приложимый к владельцу казино.

Другие предпочитают усматривать доказательства существования Единого Плана в самой эволюции, и особенно в той ее части, которую мудрые люди задним числом именуют прогрессивностью. Именно это стало темой ликующей, но в целом довольно невнятной рапсодии Тейяра де Шардена «Феномен человека».

Нельзя отрицать, что в ходе эволюции проявляется общая прогрессивная тенденция — живые организмы, по-видимому, отыскивают все более сложные и совершенные решения проблемы, как выжить и победить враждебную среду обитания. С другой стороны, не следует забывать, что видимость прогрессивности несет в себе некоторые элементы оптической иллюзии. Говоря, что эволюция носит прогрессивный характер, мы судим ретроспективно и при этом склонны помнить только ее успехи и забывать о неудачах. {188}

Несмотря на эти оговорки, я считаю, что было бы неразумно вообще отмахнуться от прогрессивной тенденции эволюции как от явления, не требующего истолкования; было бы поистине неразумно предположить, будто наши преобладающие идеи касательно эволюции вполне удовлетворительны и не требуют никаких объяснений.

Однако эволюционное развитие и появление все более «высоких» продуктов эволюции до тех пор, пока это не завершится, по выражению Тейяра де Шардена, «пароксизмом гармонизированной сложности», никак нельзя считать исчерпывающим определением направления хода событий в природе и, следовательно, чем-то, что можно принять за «цель» всех трансмутаций природы. Возможно ли описать таким образом какую-либо из характеристик естественного процесса — разумеется, с учетом того нежелания, которое мы всегда испытываем, упоминая о «целях» в природе (см. гл. 1)?

По мнению Моно, единственной такой общей целью является рост и распространение, или экспансия, ДНК: концепция эта суммирована в афоризме одного школьника, объяснившего, что «цыпленок — это всего лишь способ, каким яйцо создает другое яйцо». Единственный реальный недостаток этого утверждения заключается в пренебрежительном «всего лишь», поскольку цыпленок представляет собой поразительный и потрясающе хитроумный способ создания другого яйца. В живой природе мы находим и другие способы создания яиц — все удивительно прекрасные и хитроумные. Именно в свидетельствах такого рода — в чуде всей симфонической гармонии естественных процессов — верующие и надеются обрести свидетельства бытия Великого Композитора.

Однако это доказательство существования Общего Плана убеждает лишь тех, кто уже тверд в своей вере и не нуждается ни в каких доказательствах. Оно и к лучшему, ибо распространение ДНК не несет в себе никакого теологического утешения, а обращаться за таким утешением к эволюции особого смысла не имеет: в «бухгалтерской книге» эволюции колонка дебета настолько разбухла от всей той крови и страданий, которые неотъемлемы от естественных процессов, что никакие бухгалтерские ухищрения не способны {189} придать этой сделке видимость нравственной платежеспособности, если принять те нормы нравственности, к каким привыкли люди.

Но мрачные отрицания генетиков могут потрясти веру верующих не более, чем ее могло утвердить снисходительное одобрение отдельных физиков-теоретиков, ибо вера покоится на совсем иных основаниях, столь же незыблемых для тех, кто их придерживается, как если бы она была доказана с помощью логических рассуждений*.