Книга: Забытые опылители

ВСПОМИНАЕТ СТИВ:

Влажный тропический лес Малайзии в два часа ночи не был похож ни на что из виденного мною когда-либо. Я был окружен плотным древостоем из тонких деревьев с прямыми стволами и гладкой корой, известных как диптерокарпы – почти тысяча различных видов деревьев на один акр. Время от времени над ним поднималась крона пальмы или массивный шатёр дерева семейства бобовых – как это происходило во влажных тропических лесах неотропиков, с которыми я был больше знаком – но эти палеотропические гиганты были лишены множества характерных орхидей и бромелиевых, которые украшают полог влажного тропического леса в Центральной Америке, где я работал ранее за свою карьеру.

Однако именно в эту ночь в тропическом лесу оставалось ещё кое-что незнакомое: начался древний ритуал сбора урожая мёда, который будет сопровождаться потрясающим пиротехническим представлением. Я стоял неподалёку от огромного дерева туаланг вместе со старыми и новыми друзьями, ожидая того момента, когда я стану свидетелем удивительного дождя из раскалённых угольков, падающего с тлеющих факелов, которые держат в 90 футах над нами. Где-то высоко в кроне туаланга 70-летний малайский охотник за мёдом и его 16-летний внук готовили свои приспособления для сбора мёда в колониях гигантских азиатских медоносных пчёл. На земле под ними трое певцов пели древние молитвы, являющиеся частью ритуала охоты за мёдом на деревьях туаланг.

Я пришёл сюда вместе с дюжиной других учёных-специалистов по пчёлам, чтобы увидеть одно из немногих гигантских деревьев туаланг близ озера Педу в провинции Кедах северной части Малайского полуострова около границы с Таиландом. Конечно, я был достаточно хорошо осведомлён о многих особенностях, которые отличают аборигенную азиатскую медоносную пчелу Apis dorsata – гиганта, достигающего полудюйма в длину – от домашней европейской медоносной пчелы Apis mellifera. Однако ничто из прочитанного мною и преподанного моими малазийскими коллегами не могло подготовить меня к тому способу, при помощи которого эти охотники за мёдом по-прежнему устанавливали контакт с гигантскими пчёлами посредством анимистических ритуалов – упрашивая, заклиная и, в конце концов, успокаивая пчёл, чтобы получить доступ к их блестящим сотам.

Я ощущал, как люди здесь научились встречать свирепость общественных пчёл своим собственным волшебством, как они поступали на протяжении бессчётных тысячелетий. Здесь я мог видеть, как некоторые из самых стойких поверий об исцеляющей силе дикого мёда стали явью – чистой и по-прежнему живущей в древнем гигантском улье, полном историй, возможно, таких же древних, как сама способность нашего собственного вида сочинять сказки.

Моим гидом был профессор Махджир Мардан, специалист по охоте за мёдом из Аграрного университета Малайзии близ Куала-Лумпура. Мардан узнал многое из индуистского и исламского символизма, связанного с пчёлами, на протяжении целого десятилетия визитов ко многим охотникам за мёдом. Из целого роя историй, которые он хранил в памяти, он выбрал одну, чтобы рассказать её нам – тем, кто стал самыми новыми паломниками к гигантскому дереву туаланг в диптерокарповом лесу:

Профессор сделал паузу и предложил группе лечь на открытом земляном склоне, чтобы смотреть в крону дерева туаланг, ожидая того, что случится в этой истории дальше:

Профессор снова сделал паузу, на сей раз с иронией в голосе, потому что он говорил о «золотом дожде», который пчёлы испускают в процессе массовой дефекации сразу после захода солнца. Этот самый «золотой дождь» однажды спутали с ужасающим «жёлтым дождём», смертоносной формой реальной биохимической войны, которая отравила тысячи сельских жителей в ходе Вьетнамской войны. В настоящее время благодаря работе Чета Мирочи и других учёных стало ясно, что жёлтый дождь древности далёк от смертоносного: помёт гигантских азиатских пчёл обогащает тропические почвы огромными порциями азота – питательного вещества, которое в тропических лесах зачастую бывает в дефиците. В этой малайской истории «золотому дождю» приписывают скорее укрепляющие, чем разрушительные качества – восстановление тела человека, который оказался разрезанным на куски из-за того, что не смог оказать уважение Хитам Манис.

Профессор Мардан закончил историю, напомнив группе, как эта легенда продолжает в настоящее время определять способ сбора тонких восковых сот охотниками за мёдом: «И до наших дней никакого металла – на всех этапах используется только оборудование из древесины, шкур и коровьих костей из уважения к преждевременной и мучительной смерти Хитам Манис».

Несмотря на опасную и беспокойную жизнь, которую ведут охотники за мёдом, они всегда относятся к гигантской Apis dorsata с величайшей нежностью, называя пчёл Хитам Манис, любовью, достойной принца. Они также показывают своё уважение к гигантским пчёлам тем, что называют их лишь иносказательно, используя такие поэтические прозвища, как «Распустившиеся цветы» или «Прекрасные друзья». Они кротко именуют себя Даянг, служанками Хитам Манис.

Пока я безуспешно пытался разглядеть охотников за мёдом на их самодельных лестницах, поднимающихся «ёлочкой» в крону дерева, Даянг, работающие внизу, наполнили воздух множеством заклинаний. Охота за мёдом всегда происходит после захода луны или в безлунные ночи, когда пчёлы не вылетают из своих гнёзд. Даянг и всем остальным наблюдателям на земле запрещено носить факелы и даже зажигалки рядом с деревом. Иначе от 30 до 70 тысяч особей Apis dorsata из каждого гнезда наверху бросились бы к огням, жаля всех, кого увидят.

Однажды за несколько недель до нас, когда один из помощников профессора Мардана не внял предупреждениям, он был атакован пчёлами всего лишь из одной колонии на этом дереве. Он получил гораздо больше 200 ужалений, и его нужно было нести милю вниз по крутой тропе; затем его госпитализировали, и с нами он уже не вернулся. Мы, подобно Даянг, должны были сделать всё возможное, чтобы избежать гнева гигантских пчёл, считающихся самыми воинственными среди примерно семи видов аборигенных пчёл Старого Света. По сравнению с этими гигантскими пчёлами африканизированные «пчёлы-убийцы», которые теперь водятся повсеместно на большей части обеих Америк – это всего лишь слегка докучливые существа.

Группа стояла в напряжении под туалангом – деревом семейства бобовых высотой 120 футов, известным науке как Koompasia excelsa. Мы осознали, насколько сильно рисковали жизнью два малайца, поднимающихся на высоту 90 футов в полог леса по крепким, но выглядящим такими хрупкими ступеням лестниц, расположенным «ёлочкой». Старший среди них, Пак Тех, лазил на это самое дерево с 1965 года, но по-прежнему твёрдо придерживался всех предосторожностей и табу. Жилистый 70-летний мужчина совершил ритуальное омовение, помолился, а затем оставил медовые подношения у основания дерева перед началом своего ночного подъёма на него. Его внук до этого принимал участие в ритуале как Даянг-часовой на земле, но это был самый первый раз, когда мальчик совершит подъём, чтобы играть роль охотника за мёдом и носильщика гигантского факела, которым они должны будут воспользоваться.

В три часа ночи они сидели в кроне туаланга настолько высоко, что я не смог бы разглядеть их, даже если бы было светло. Они намеренно ожидали, пока последние лучи лунного света не пропадут за горизонтом, а затем подали сигнал Даянгам поднять огромный ковш из коровьей шкуры на подъёмнике из верёвки и шкива, который они сделали. Один из «служанок» Даянг вновь затянул монотонные заклинания, которые будут периодически возобновляться весь остаток ночи, почти до самого рассвета. Мы едва могли разглядеть плохо видимый силуэт гигантского дерева, троих верхолазов и разбросанные по кроне пчелиные соты на фоне сияющих точек зодиакальных огней – огня иного рода в небесах.

Я сумел, наконец, расслышать Пака Теха, который крикнул, что лезет по огромной ветке над первым пчелиным гнездом. Наконец, он был готов забрать мёд и расплод в одной из восьмидесяти с лишним колоний, свисающих с дерева, словно громадные рождественские украшения. Теперь все Даянг громко пели, надеясь успокоить пчёл и гарантировать безопасный сбор урожая. Пак Тех попросил, чтобы ему дали тлеющий факел, сделанный из туго связанного пучка плетей определённых лиан. Длинный факел был зажжён в основании дерева как часть подготовительного ритуала. Иногда мы могли разглядеть его вспыхивающий кончик, напоминающий красный огонёк сигареты в тёмной комнате, или замечали вспышку каскада искр, когда кто-то тыкал им в ствол дерева. Из своего ненадёжного местоположения Пак Тех, его внук и третий верхолаз начали направлять жар, искры и дым факела в сторону сот, пробуждая пчёл от дремоты.

Затем, устроив «дождь искр», мужчины поднесли горящий конец факела к массивным сотам параболической формы, подпаливая их и сгоняя с них толстый слой пчёл. Внезапно Пак Тех начал энергично стучать тлеющим концом факела по ветке прямо над гигантскими сотами. Тысячи пылающих оранжевых и красноватых угольков разного размера дождём полетели вниз, словно фантасмагорический метеоритный дождь. Ни один фейерверк на Четвёртое июля не казался мне таким запоминающимся или долгим, как этот образец туземной пиротехники в ту особую ночь в тропическом лесу близ озера Педу. Каскад искр, вычерчивая дрожащие траектории, лениво падал на поляну под гигантским туалангом. До того момента я вытягивал шею, заглядывая под дерево снизу, но теперь попятился под защиту диптерокарпового леса.

Когда некоторые из пылающих искр долетели до земли, я услышал угрожающий рёв, доносящийся вслед за ними с дерева. Он отличался от всего, что я когда-либо слышал. Десятки тысяч рассерженных пчёл роем слетали со своих сот, следуя за огненным дождём, падающим от гнёзд гигантских пчёл до земли. Пчёлы из соседних колоний также взлетали и включались в шумную свалку. Их гул был настолько громким и близким, что я инстинктивно пригнулся и задержал дыхание, поскольку двуокись углерода в вашем дыхании – это стимул, который заставляет пчёл жалить. Я почувствовал, что содрогнулся до глубины души от неотвратимой мысли о том, что тысячи пчёл, готовых защищаться, могли бы найти меня, а также Даянг, прижавшихся друг к другу в темноте далеко внизу.

Вместо этого гигантские пчелы разлетелись в стороны, собираясь группами вокруг тех мест, где исчезли тлеющие угольки. Не проявляя угрозы, они расселись на земле и окружающей листве, где и останутся до тех пор, пока первый свет утра не поманит их обратно наверх, к остаткам их разграбленных гнёзд. Однако к тому времени Пак Тех уже уйдёт от дерева, а мёд из некоторых колоний будет собран.

Пока все мы, ошеломлённые, ещё толпились внизу, Пак Тех уже начал извлекать мёд из гнезда высоко над нами. Пользуясь лопаткой коровы, костью из плеча, он начал срезать соты. Затем он свернул восковой кусок длиной 3 фута так, чтобы его сладкое золотое сокровище осталось внутри – долгожданный праздник. Затем он уложил этот кусок сот в люльку из коровьей шкуры, которую загружал до тех пор, пока та не переполнилась. Каждый раз, когда он спускал люльку с мёдом и сотами людям внизу, вверх поднималась другая люлька из коровьей шкуры и ротанговой пальмы.

В течение следующих четырёх или пяти часов Пак Тех переходил от одной колонии к другой. Наконец в шесть часов утра жилистый старик и двое его помощников, изнурённые, добрались до земли. Там Даянг помогли им вылечить несколько укусов, которые достались им в эту ночь. (Они лечили рубцы Пак Теха мёдом гигантской пчелы, поскольку считали это верным средством!)

Пока Пак Тех и его внук наполняли люльку за люлькой, Даянг внизу переносили куски сот к огромному валуну, нависающему над входом в пещеру, полную нектароядных летучих мышей. Там люди отжимали и фильтровали остатки мёда из красивых восковых сот. Голодные и уставшие, мы сгрудились вокруг пачкающегося урожая и вместе с Даянг приступили к восхитительно сладкой трапезе из пчелиного расплода и мёда. Некоторые из нас сражались за лучшие куски сот – с личинками и куколками – чтобы плюхнуть их в стоящие наготове контейнеры с жидким азотом и провести дома анализ ДНК. Это был разительный контраст: с одной стороны древний ритуал сбора мёда, а с другой – современная высокотехнологичная гонка за скрытыми генетическими тайнами этих внушающих страх гигантских опылителей. Тем временем под валуном малазийцы продолжали фильтровать мёд в 7-галлонные ёмкости, ожидающие, когда их перевезут обратно на ближайшие деревенские рынки.

Действуя вместе, Пак Тех и его команда собрали с этого дерева почти тысячу фунтов мёда. Это было всего лишь одно из примерно десятка деревьев, за которыми они присматривают – деревьев, разбросанных далеко друг от друга в лесах, окружающих озеро Педу. Охота за мёдом туаланга позволяет каждому человеку из команды Даянг выручить за месяц на целых 150 долларов США больше, чем он смог бы заработать в качестве сборщика каучука или батрака на ферме. Сегодня охотники должны получить разрешение на сбор мёда с деревьев от султана провинции Кедах, потому что конкуренция сейчас стала такой же свирепой, как сами пчёлы – в настоящее время существует более 70 команд охотников за мёдом туаланга, которые из года в год конкурируют за те немногие гигантские медоносные деревья, что произрастают в местах их проживания. Все вместе они собрали целых 150000 фунтов мёда в течение лишь одного двух- или трёхмесячного сезона. Однако этот урожай может уменьшиться, поскольку дальнейшее сведение леса покушается на их деятельность и, конечно же, на жизнь гигантских пчёл в их тропическом лесном доме.

Профессор Мардан откровенно говорит о том, как заготовка древесины в окрестных лесах в настоящее время разрушает эту древнюю традицию: «Для многих сборщиков мёда собирательство мёда будет существовать всегда, пока есть пчёлы и лес. Но в настоящее время самой большой угрозой профессии сборщика мёда выглядит истощение запасов цветущих растений во влажном тропическом лесу, вызванное неразборчивыми лесозаготовками. Многие профессиональные сборщики мёда остро чувствуют, что деревья пчёл, которые дают хорошую древесину, должны быть защищены от лесорубов. Их мнению следует уделить первоочередное внимание».

Фактически, некоторые лесничие признают, что гигантские туаланги могут входить в число самых высоких деревьев, остающихся на Земле – они достигают высоты 150 футов или больше. Эти деревья хранят пережитки одних из самых древних отношений между пчёлами, запасами цветов и хозяйствующими людьми. Они также предоставляют охотникам за мёдом возможность получить существенную прибавку к их скудным доходам, избегая исчерпания лесных богатств – и не беспокоя гигантских пчёл настолько, что они навсегда покидают деревья. Пак Тех своими глазами наблюдал возвращение пчёл на одно и то же дерево, с которым он ежегодно работал начиная с середины 1960-х годов. Древние молитвы по-прежнему возносятся – и он по-прежнему использует коровью лопатку вместо металлического ножа и деревянную лестницу вместо алюминиевой – чтобы почтить Хитам Манис, тёмную сладкую богиню, для которой он сам и его семья являются служанками.

Далеко отсюда, на другом конце Евразийского континента, в восточной Испании, древние петроглифы в укрытии на склоне скалы изображают деятельность, подобную той, свидетелем которой я был возле озера Педу. В местечке Барранк Фондо близ Кастельона ваш взгляд поднимается по отвесной скальной стене туда, где пять человеческих фигур лезут по лестнице к гнезду, пока их семьи ждут внизу, охваченные жаждой попробовать мёд. Лестница тянется к гнезду, окружённому пчёлами – гнезду высоко на дереве. Духи пасущихся животных и других существ, ветвистых растений и округлые пятна – летучие мыши, птицы или другие пчёлы – кружатся у кроны дерева. Возраст петроглифов, изображающих диких медоносных пчёл в Барранк Фондо, оценивается, как минимум, в 6000 лет. Сходные изображения лестниц, ведущих к гнёздам гигантских азиатских пчёл, можно найти в убежище дикой природы Джамбудвип в Пахмархи, Индия – они датируются 500 г. до н.э.

Ева Крейн, основатель и бывший директор Международной Ассоциации по научному пчеловодству, документировала самые разнообразные доисторические наскальные изображения медоносных пчёл, возраст которых доходит до 10000 лет до н. э, а возможно, и больше. Крейн утверждает, что петроглифическое наследие – это одно из многих предположений в пользу того, что в ранних человеческих культурах «сформировались близкие отношения с пчёлами, у которых [они] забирали мёд – несмотря на жала – и пчёл часто почитали как волшебных, или даже божественных существ». Специалист по истории отношений с окружающей средой Кейт Томас напоминает нам о том, что эти близкие отношения людей с колониальными опылителями находили выражение примечательным образом:

Доисторические петроглифы, изображающие медоносных пчёл, и связанные с ними ритуалы не ограничиваются Европой. Тысячи африканских наскальных изображений показывают нам лестницы, ведущие к сотам и пещерам; многие из них окружены роями нападающих и мечущихся пчёл. Всё это, от кривых в петроглифической символике пчелиных гнёзд в Алжире до сцен охоты за мёдом в Зимбабве, является вполне достаточным свидетельством того, что сбор мёда маленькой Apis mellifera был окружён ритуалами подобно сбору мёда гигантской Apis dorsata в наши дни.

Петроглиф, или наскальная роспись, из пещеры Аранья (Паучьей) в Бикорпе близ Валенсии в Испании. Одинокий охотник за мёдом лезет по верёвочной лестнице, чтобы собрать мёд, воск и, вероятно, расплод из сот медоносных пчёл, висящих высоко на поверхности утёса.

Трудно точно установить, когда на самом деле началось пчеловодство как противоположность охоте за мёдом. Ева Крейн думает, что самое раннее однозначное свидетельство существования пчеловодства – содержания пчёл на пасеке в ёмкостях, сделанных руками – изображено на четырёх сценах в храмах, расположенных вдоль Нила в Египте. Возраст этих расписных панелей составляет от 2400 до 600 года до н.э. Сцены явно изображают сбор, обработку и хранение мёда в больших глиняных сосудах. В могиле Пабесы красочные резные рельефы, датируемые временем между 660 и 600 гг. до н. э., демонстрируют активные связи между пчеловодами и летающими медоносными пчёлами: их ульи и сосуды для хранения мёда.

Начало пчеловодства, однако, может датироваться ещё более древними временами, задолго до того, как появились ульи, сделанные из тыквы-горлянки, керамики или деревянных ящиков. Возможно, самыми ранними ульями, о которых заботились люди, были просто куски уже заселённых пчёлами стволов деревьев, отпиленные и перенесённые к человеческим поселениям, где охочие до мёда медведи, барсуки или скунсы не могли добраться до них. Спустя века египтяне стали первыми кочевыми пчеловодами – они сплавляли нагруженные ульями баржи вверх и вниз по Нилу, предоставляя услуги по опылению фермерам в пойме и накапливая урожай мёда.

К 3500 году до н.э. египтяне уже были опытными пчеловодами, сплавляющими свои гружёные ульями баржи вверх и вниз по Нилу – первыми кочевыми пчеловодами. Иероглиф пчелы, показанный здесь, использовался для обозначения царя Нижнего Египта.

Пчеловодство можно датировать через связанные с ним артефакты, но когда же люди начали понимать, что пчёлы и другие существа были ответственны за опыление растений? И когда люди сами начали опылять культурные растения, чтобы те давали более высокие урожаи плодов? Археологи вновь обращаются к иероглифам египетских храмов как к документации ручного опыления фиников, интерпретируя сцены, датируемые 800 г. до н.э. Замечая, что женские растения финиковой пальмы, оказывающиеся в изоляции от производителей пыльцы, завязывали меньше плодов, земледельцы, выращивающие финики, возможно, догадались, что нужно приносить мужские соцветия и обметать ими соцветия на финиковых пальмах, дающих плоды. Эта практика, возможно, появилась у шумеров и ассирийцев, распространившись впоследствии среди других средиземноморских культур.

Хотя не все культуры в мире занялись ручным опылением своих самых ценных культурных растений, во многих из них есть собственные понятия и символы для естественного перекрёстного опыления. У индейских земледельцев, выращивающих кукурузу в пойме верхнего течения Миссури на Великих равнинах, есть древняя притча, напоминающая детям о том, что «кукуруза может путешествовать». Знаменитая садовница племени хидатса, известная как Женщина-Буйволова птица, знала, что различные разновидности кукурузы, посаженные в пределах «расстояния путешествия» друг от друга, переопылятся и потому утратят чистоту сорта или станут разноцветными. Поскольку разные разновидности кукурузы «приносят нам разную пользу», её люди пытались содержать каждую из них в чистоте, сажая её на значительном расстоянии от других.

Было бы неправильно думать, что туземные земледельцы, которых иноземцы научили приёмам опыления вручную, до того момента пребывали в неведении относительно управления перекрёстным опылением культурных растений. Такой вывод лежит в основе истории о том, как европейцы обучили индейцев-майя из племени тотонаков опылять ваниль – туземный вид орхидей на родине майя, в штате Веракрус в Мексике, который требует перекрёстного опыления. Некоторые утверждают, что мексиканские индейцы не представляли себе того, что их местные цветки тликсухитль нуждаются в перекрёстном опылении, чтобы в изобилии завязать стручки ванили. Лишь в 1836 году бельгийский ботаник по имени Моррен успешно опылил вручную цветки ванили, выращенной в ботаническом саду в Льеже. Известие об этом приёме быстро распространилось среди любителей ванили в Европе, и многие из них применили эту методику на своих оранжерейных посадках орхидей. Не прошло и десяти лет, как французские иммигранты в Мексике начали использовать такие методы опыления вручную и получили пятикратное увеличение урожая стручков ванили в долине реки Наутлы в южной Мексике. Молва говорила, что французские колонисты вскоре собирали намного больше стручков ванили со своих ограниченных посадок, чем их соседи-индейцы получают с больших посадок. Тотонаки обвиняли их в краже с их собственных плантаций. В надежде ослабить культурный конфликт (и, возможно, ради самозащиты), французские колонисты решили научить тотонаков новому приёму. И вскоре в результате применения этого новшества урожаи ванили у майя действительно увеличились.

Однако не стоит принимать эту историю как знак того, что в доисторическую и историческую эпохи майя не обращали внимания на выгоды от опыления культурных растений – они скорее просто способствовали оказанию этой услуги животными, нежели делали всю работу самостоятельно. Забота индейцев майя о безжалых пчёлах, и символизм, связанный с этой традицией животноводства, являются замечательным свидетельством их экологических догадок, касающихся отношений между культурными растениями и опылителями, зачастую скрытых или забытых. Майя с полуострова Юкатан и из соседних штатов долго охотились за мёдом не менее 17 различных видов туземных безжалых пчёл. Но важнее всего то, что четыре вида местных пчёл также содержались в их придомовых садах как полуодомашненные. Эти четыре безжалых пчелы, известные под общим названием «шунан каа» на языке майя, опыляют более 200 видов растений вокруг деревень аборигенов в мексиканских штатах Юкатан, Кампече, Кинтана-Роо, Табаско и Веракрус. Также они являются успешными опылителями не менее чем 16 сельскохозяйственных культур, которые произрастают в этой местности, в том числе кофе, кардамона, авокадо, лайма, манго, нансе и ещё нескольких тропических плодов и орехов.

Садовники без сомнения получают более высокие урожаи плодов, когда содержат сотни безжалых пчёл в виде искусственных колоний. Большинство искусственных колоний этих пчёл содержится в пустотелых стволах деревьев диаметром 10 дюймов в придомовых садах индейцев майя. Эти сады – богатый генетический запас разновидностей культурных растений народной селекции: как минимум, трёх дюжин плодов и клубней, четырёх дюжин трав, шести видов растений, дающих волокно и пригодных для изготовления утвари, десяти деревьев, из которых делают колья и сваи, и двадцати декоративных видов.

Традиция индейцев майя, связанная с заботой о местных пчёлах, явно сложилась в доисторические времена, о чём свидетельствуют священные тексты майя, известные как «Чилам Балам». Судьбы людей и пчёл часто переплетаются в историях и ритуалах майя. Например, когда пчеловод умирает, наследник его ульев должен немедленно пойти к пчёлам и сообщить им о смерти, уверяя их, что о них по-прежнему будут заботиться. Новый пчеловод не должен посещать кладбище или помогать готовить труп к похоронам из опасения, что он принесёт печаль в улей. Любой непредвиденный контакт со смертью должен сопровождаться ритуальным мытьём рук пчеловода, прежде чем он посмеет коснуться ульев. А если пчела случайно убита, её нежно заворачивают в листья, а затем хоронят. Из всех природных ресурсов, бывших в распоряжении индейцев майя, лишь маис был удостоен более сложных ритуальных излияний привязанности и уважения в сравнении с безжалыми пчёлами.

Пусть даже Колумб восхищался воском, полученным от этих безжалых пчёл, другие европейские колонисты чувствовали, что коренные американцы упустили нечто жизненно важное, не имея домашних медоносных пчёл. К 1620-м годам медоносные пчёлы много раз целенаправленно завозились в разные места Западного полушария. Вскоре завезённые пчёлы превратились в экологических конкурентов аборигенных пчёл родов Melipona и Trigona, но на полуострове Юкатан они не станут основным экономическим ресурсом вплоть до двадцатого века. Несмотря на конкуренцию со стороны апикультуры, мелипоникультура, или разведение безжалых пчёл, сохранилась среди индейцев майя, в том числе у тотонаков, культивирующих ваниль на территории штата Веракрус.

В настоящее время в мексиканских штатах Юкатан и Кинтана-Роо современные индейцы майя практикуют мелипоникультуру – содержание безжалых пчёл (Melipona beechei, Trigona spp.) – как они это делали уже сотни лет. Здесь пчеловод содержит своих пчёл-мелипон в пустотелых брёвнах, подвешивая блюдце с мёдом в качестве подношения им.

Существует множество культурных причин, объясняющих, почему майя не отказывались от своих местных пчел, даже при том, что домашние медоносные пчёлы производят больше мёда. Например, мёд местных пчёл, как считалось, успешнее лечил катаракту, конъюнктивит, простуды, лихорадки, изжогу, ларингит и осложнения при родах. Смеси пыльцы и мёда безжалых пчёл обладают отчётливо сладким, хотя и кисловатым ароматом, который приятнее, чем у мёда пчёл рода Apis. Мёд местных пчёл обычно добавляется к кашам атоле и приправам из тыквенных семян; мёд завезённых пчёл так не используется. Мёд местных пчёл не бродит и не кристаллизуется в обычных условиях хранения, поэтому он может сохранять свой аромат при хранении в течение двух или трёх лет без специальных мер предосторожности.

Возможно, самым важным было церемониальное использование мёда безжалых пчёл – в церемониях, для которых мёд от европейских пчёл просто не подошёл бы. Невин и Элизабет Вивер были, возможно, последними из сторонних наблюдателей, которые стали свидетелями обряда духовного возрождения у индейцев майя, связанного с безжалыми пчёлами – церемонии, называемой «Ханли Кол». Её празднование, которое ранее предписывалось проводить каждые четыре года на деньги разных пчеловодов деревни поочерёдно, в последние десятилетия стало очень редким. Чтобы возродить эту традицию, Виверам пришлось заплатить шаману из другой деревни, чтобы он прибыл и исполнил обряд, длящийся сутки. Однако, едва он прибыл, сотни местных жителей из числа юкатекских майя изъявили желание принять в нём участие. Чтобы обряд Ханли Кол был исполнен должным образом, потребовались более ста часов предварительной работы и пожертвования множества продуктов от местных растений и животных.

Эта церемония, предназначенная для того, чтобы позволить местной семье пчеловодов удвоить количество содержащихся у неё колоний, чередовала ритуальные приготовления, раздачу традиционной пищи и пение древних молитв семь раз. Молитвы обряда были обращены к Ноюм Каа, Великому богу пчёл, который пришёл из традиционного дома местных пчёл – Ял Коба, храма классических майя. По иронии судьбы, когда за несколько десятилетий до этого в деревню были впервые завезены европейские медоносные пчёлы, они вызвали большое волнение, потому что многие из местных майя принимали их за посланников Великого бога пчёл, упомянутого в церемонии. Однако они постепенно поняли, что мёд европейских пчёл не обладал ни одним из лечебных свойств, приписываемых местному мёду. С тех пор содержание ульев европейских медоносных пчёл считается занятием, преследующим сугубо экономические цели и лишённым какой бы то ни было искупительной культурной ценности. Традиционные церемонии майя не имеют никакой власти над пасеками завезённых европейских пчёл или над вездесущей африканизированной расой, ныне господствующей в этих местах.

В недавнем прошлом имело место косвенное подавление пчеловодства индейцев майя из-за недоверия испанцев к «колдовству», которым оно сопровождалось. Мексиканско-американский поэт Франсиско Аларкон напоминает нам об этом: «“Пчёлы – благочестивые служители цветов/ которые хранят для себя./ Они делают воск, который мы жжём во славу Господа/ За это мы их любим и уважаем их”/– сказал Мигель, искатель пчёл, когда его обманом заставили исполнить/ заклинания ульев, которые он знал лучше, чем “Ave Maria”».

К сожалению, количество колоний безжалых пчёл, о которых заботились майя, снизилось, поскольку всё большее число людей преследует исключительно экономические выгоды от содержания европейских медоносных пчёл, уделяя меньше времени аборигенным пчёлам. Число содержащихся индейцами колоний безжалых пчёл в настоящее время составляет лишь половину от того, что было в 1980 году. На сегодняшний день на полуострове Юкатан осталось лишь 530 семей, содержащих безжалых пчёл, и все эти майя содержат менее 5000 колоний, главным образом легче всего «приручаемого» вида Melipona beecheii. Сведение лесов позволило заложить в соседних областях плантации сахарного тростника и хенекена – плантации, где используются инсектициды, которые фактически истребили безжалых пчёл в некоторых местах прибрежных равнин. Генные пулы этих пчёл стремительно беднеют, и то же самое происходит с массивом культурных знаний о них.

Оказавшись в окружении участков вырубленного леса, некоторые земледельцы-майя, которым всё же пришлось отказаться от этой древней традиции пчеловодства, понимают, что их сборы мёда и урожая культурных растений в настоящее время стали необычно низкими. Некоторые винят в снижении количества мёда недостаточное количество цветов в вырубаемых ради древесины лесах, соседствующих с их придомовыми садами. Другие обвиняют в снижении урожая и сбора мёда локальную засуху, которая сопровождает вырубку леса. Любопытно, что некоторые земледельцы-майя винят в этом отсутствии дождей свой собственный отказ продолжать проводить приносящие дождь церемонии, которые всегда проводили их предки – церемонии, которые требуют оставлять на их полях мёд «шунан каа», безжалой пчелы. Без соблюдения этого ритуала урожаи будут страдать.

Потому садоводы майя должны поддерживать существование местных безжалых пчёл – медоносных пчёл недостаточно – чтобы и далее продолжать исполнять ритуалы, гарантирующие хорошие урожаи. По крайней мере метафорически майя осознали критически важную связь между местными опылителями и обильными урожаями. Когда сведение лесов уничтожает нектароносные растения и те немногие отдельные деревья, обладающие стволами, подходящими для содержания пчёл, петля обратной связи рвётся. Этому также мешают культурные перемены, не дающие молодым майя становиться садоводами и земледельцами, которые поддерживают существование древних обрядов благодарения, связанных с мёдом безжалых пчёл.

Сегодня, как никогда ранее, мелипоникультура майя стоит на распутье. С появлением на Юкатане африканизированных медоносных пчёл хорошо развитая индустрия, в основе которой находится европейская медоносная пчела, оказалась в опасности. В последние десятилетия Юкатан стал самым большим производителем мёда в Мексике. Сегодня, однако, продовольственные культуры, опыление которых зависит от европейских медоносных пчёл, находятся в рискованном положении. Если у аборигенных безжалых пчёл когда-либо и появлялась возможность для возрождения, то это именно сейчас. Однако лишь немногие молодые майя находят традицию привлекательной, даже если инновационные технологии делают её менее трудоёмкой. В их глазах она слишком сильно напоминает о «старом пути», которого они пытаются избежать.

Даже сталкиваясь с такими жёсткими разногласиями, традиции пчеловодства индейцев майя входят в эру оживления. Благодаря настоянию замечательного молодого этнобиолога Серхио Медельина Моралеса Фонд Макартуров недавно финансировал создание новой некоммерческой организации – “Asociaci?n Civil Yik’el Kab”, названной в честь «аборигенных насекомых, которые производят мёд». В феврале 1991 года Медельин созвал эту активную коалицию пчеловодов майя и учёных для выработки стратегического плана, преследующего несколько целей: сохранение и распространение продукции безжалых пчёл, открытие новых рынков среди магазинов здоровой еды и фитотерапии, финансирование посадок ещё большего количества придомовых садов и организации участков восстановления тропического леса, на которых произрастают нектароносные растения, а также защита старых деревьев, пригодных для жизни диких пчёл и для изготовления ёмкостей для поселения их колоний.

Этот проект получил техническую поддержку со стороны некоторых из лучших экспертов Мексики по устойчивому развитию, в числе которых Артуро Гомес-Помпа, Энрике Кампос-Лопес и Хорхе Гонсалес-Асерето. И что, возможно, ещё важнее – в ходе обучения и планирования симпозиумов не менее 20 пчеловодов майя работали консультантами, и ещё сотни других приняли участие в опросе, озвучив проблемы и пути их решения. Если какая-то древняя экологическая практика и имеет шанс выстоять перед лицом трудностей нашего времени, то это может быть мелипоникультура индейцев майя.

Однако, как поняли Виверы, пожив среди своих соседей-майя, «сама по себе работа с [аборигенными безжалыми] пчёлами не может быть отделена от ритуалов, которые её сопровождают». Это не просто какая-то новая биотехнология; это живая культура. Если кто-то будет не в состоянии чтить ритуалы, к которым привыкли пчёлы, те могут вернуться в непродуктивное состояние. Именно поэтому разговор с пчёлами в своих придомовых садах – это работа пчеловодов-майя, которая отнимает больше всего времени: сохранение контакта, поддержание древнего огня – диалога между различными видами – ярко горящим и освещающим будущее.