Книга: Зоология и моя жизнь в ней

Часть 3. «На острие социальной эволюции: “Я” – “Мы” – “Они”»

Часть 3. «На острие социальной эволюции: “Я” – “Мы” – “Они”»

Так называется последняя глава книги. Одним из эпиграфов к ней я взял следующие слова философа и социолога Эриха Фромма: «Человек отделился от природы; став “индивидом”, он сделал первый шаг к тому, чтобы стать человеком». Это оказалось возможным лишь с появлением у людей такого качества субъекта, как самосознание. Или, иными словами, – с формированием в сознании понятий «эго» (я) и «альтер» (другой). Речь идет о том, чтобы мыслить себя не только как телесную отдельность от других, но и как психологическую. Это значит, что субъект способен думать о себе как о других, и о других как о себе. Социологи и этнографы считают, что осознание себя в качестве уникального субъекта появилось на сравнительно поздних стадиях становления человечества. Явление отсутствует во многих традиционных («примитивных») культурах, где индивид как бы растворен в своем коллективе, преимущественно – в родовой его ячейке, примерно таким же образом, как первобытный человек не отделял себя четко от природы.

Категории «Я» и «Другой» стали важнейшими элементами представлений человека о себе и об окружающем мире. По словам классика социологии Питирима Сорокина[242], «…человеческое общество, вся культура и вся цивилизация есть в конечном счете не что иное, как мир понятий, застывших в определенной форме и определенных видах…». Или, говоря иначе, «…социальный мир есть мир идей, а человек есть животное, созидающее царство логического бытия – новую и высшую форму мировой энергии».

Историк и философ Р. Дж. Коллингвуд, который, естественно, никогда не занимался изучением поведения животных, писал: «Убеждение, что человек – единственное мыслящее животное, несомненно, ошибочно; но убеждение, что человек мыслит больше, более постоянно и эффективно, чем любое животное, и что человек является единственным животным, поведение которого в значительной мере определяется мыслью, а не простыми импульсами и влечениями, по-видимому, достаточно хорошо обосновано» (курсив мой. – Е.П.).

Совсем не значит, однако, что эти слова следует рассматривать как некий гимн разуму. То, что люди живут в мире понятий, не равнозначно идее, согласно которой их поведение по необходимости рационально и неизменно направлено на благо их самих, их близких и общества в целом. Прошлое человечества знало немало идеологических схем, выстроенных в полном согласии с формальной логикой, но очевидным образом преступных в своей основе. Как пишет тот же Фромм, «История цивилизации от разрушений Карфагена и Иерусалима до разрушения Дрездена, Хиросимы и уничтожения людей, земли и деревьев Вьетнама – это трагический документ садизма и жажды разрушения». Разница в причинах иррационального поведения животных (какое мы видели, к примеру, у императорских пингвинов) и человека в том, что у первых оно диктуется врожденными генетическими программами, которые безраздельно и непреодолимо довлеют над всеми особями данного вида, а у людей зиждется на созданных ими самими ложных убеждениях, которым приходится слепо следовать в силу самых разных причин.

Так, напоминая нам о длительном господстве тоталитарных деспотических режимов в «странах народной демократии» во главе с бывшим СССР, в нацистской Германии и в других государствах, Питирим Сорокин замечает: «Народы, познавшие и чтившие свободу, отрекались от нее, не сожалея, и напрочь забывали о ней…»

Впрочем, справедливо и то, что в сознании людей не умирает надежда на появление сильного и мудрого правителя, который установит, наконец, «разумный» порядок, ликвидирует преступность, сделает всех богатыми и счастливыми. Неискоренимая вера в возможность такого прихода мессии только на протяжении ХХ века ввергала многие народы в бесконечные беды и страдания. Эпопея «построения коммунизма» в России дает внушительный пример подобного хода событий. «Буквально на наших глазах, – продолжает Питирим Сорокин, – группа “искателей приключений” поработила и лишила собственности миллионы населения России в период с 1918 по 1920 год. Они уничтожили сотни тысяч людей, замучили других и навязали миллионам обязательный тяжелый труд, который не легче труда рабов в Египте во время возведения пирамид. Короче говоря, они лишили жителей России всех прав и свобод и создали в течение четырех лет настоящее государственное рабство в его наихудшей форме». Пообещав людям всеобщее равенство, большевики на деле создали поистине колоссальную бюрократическую пирамиду, не имевшую, возможно, аналогов за всю историю человечества.

В приведенных цитатах отражены в концентрированной форме те взгляды на природу социального поведения человека, на которые я опирался, приступая к работе над этой главой. Я намеревался показать в ней всю глубину принципиальных различий между социальностью у животных и в человеческом обществе.

Суть замысла. Чтобы выполнить эту задачу, я должен был досконально ознакомиться со всем тем, к чему при изучении человеческих обществ пришли многочисленные исследователи, работавшие в традициях науки, именуемой социальной антропологией. Это междисциплинарная область знаний, предмет которой – культурное многообразие способов социального устройства у людей и закономерности их исторического развития.

Углубившись в соответствующую литературу, я был поражен поистине необозримым спектром культур – от самых архаических до сугубо технократических, где уже немыслимо существование без телевизора и компьютера. Беглый обзор этого многообразия я привожу в первом разделе главы под заголовком «Галактика этносов, галактика культур». Здесь я попытался показать, сколь бесконечны варианты сочетаний между неограниченностью полета человеческой мысли, с одной стороны, и ее способностью застывать на века в форме самых причудливых верований и заблуждений, с другой.

К счастью, в 1990-х годах, когда я приступал к работе над этой главой, запрет на социальные науки о человеке[243] был снят полностью благодаря Перестройке, так что появилась возможность читать работы классиков социологии и со циальной антропологии в переводах на русский язык[244]. Оказавшись лицом к лицу с этим морем новой для меня информации, я осознал, насколько непростая работа ожидает меня впереди. Если я намерен основательно разобраться в том, как устроено общество людей и затем донести полученные знания до читателя в доходчивой и увлекательной форме, то нельзя будет при подготовке рукописи скользить по поверхности явлений, но придется вникать в достаточно тонкие детали. Далее я старался особенно тщательно анализировать литературные источники, которые соответствовали главному принципу, сформулированному нашим выдающимся соотечественником Н. Н. Миклухо-Маклаем: «Единственный путь – видеть все собственными глазами, а затем, отдавая себе отчет (при записывании) виденного, надо быть настороже, чтобы не воображение, а действительное наблюдение дало бы полную картину обычая или церемонии» (курсив автора цитаты).

О ложной трактовке социального поведения людей с позиций инстинктивизма. Помимо всего прочего, очень важным для меня было категорически противопоставить этот подход иному, весьма популярному среди читающей публики, далекой от науки. Я имею в виду направление, именуемое инстинктивизмом. Суть его в том, что поведение людей позволительно объяснять, вопреки сказанному в приведенной выше цитате из Коллингвуда, как раз преобладанием в мотивациях субъекта «простых импульсов и влечений», таких как агрессия и секс. Упоминавшийся уже Э. Фромм считает основателями направления З. Фрейда и К. Лоренца. По мнению Фромма, «то, как нормальное человеческое поведение описывает Лоренц, совершенно обескураживает».

В качестве примера воистину абсурдных аналогий между происходящим в мире людей и поведением животных автор приводит следующую выдержку из книги Лоренца «Так называемое зло»: «Дискриминационная агрессивность по отношению к чужим и союз с членами своей группы возрастают параллельно. Противопоставление «мы» и «они» выливается в резко отличающиеся друг от друга, разнополярные общности. Перед лицом современного Китая даже США и СССР временно объединяются в одну категорию «мы»[245]. Аналогичный феномен (впрочем, с некоторыми элементами борьбы) можно наблюдать у серых гусей во время церемонии победного гоготания» (курсив мой. – Е.П.).

Фромм объясняет, почему сразу же после публикации этой книги она стала одним из бестселлеров, как доступный пониманию всех и каждого суррогат социальной психологии. Он пишет, что идеи Лоренца «… привлекают многих людей, которые предпочитают верить, что наша страсть к насилию обусловле на биологическими факторами, не подлежащими нашему контролю, и отказываются открыть глаза и осознать, что виною всему мы сами, вернее, созданные нами социальные, политические и экономические обстоятельства».

«Лоренц изучал животных…, – продолжает Фромм, – и в этой области был, без сомнения, в высшей степени компетентен. Однако его понимание человека не выходит за рамки знаний среднего буржуа. Он не расширял свой кругозор в этой области ни систематическими наблюдениями, ни изучением серьезной литературы. Он наивно полагал, что наблюдения за самим собой или за своими близкими и знакомыми можно перенести на всех остальных людей. Но самый главный его метод – это отнюдь не самонаблюдение, а метод заключения по аналогии на материале сравнения поведения тех или иных животных и человека. С научной точки зрения подобные аналогии вообще не являются доказательством; они впечатляют и нравятся людям, которые любят животных. Многоплановый антропоморфизм Лоренца идет рука об руку с этими аналогиями. Однако они создают приятную иллюзию, будто человек понимает то, что чувствует животное, – и в этой иллюзии состоит главный секрет их популярности» (курсив мой – Е.П.).

Наивность построений того типа, к которым принадлежит книга «Так называемое зло» в те годы, о которых идет речь, приводила меня в состояние, близкое к негодованию. В 1989 г. я написал большую статью с критикой еще более яркого образчика инстинктивизма – книги Д. Морриса «Голая обезьяна». Ее автор считал, что науки, намеревающиеся раскрыть пути эволюционного становления и сущность человека, шли по ложному пути, когда пытались решить эти проблемы путем досконального изучения современных этносов, находящихся на ранней стадии охотников-собирателей. Это боковые, тупиковые тропинки человеческого бытия, не отражающие истинного существа «голой обезьяны». Не так много для понимания исконно человеческого могли дать, с точки зрения Морриса и работы психиатров, исследующих психику и поведение тех индивидов, которые принадлежат цивилизованному обществу, но резко уклоняются от принятых социальных и культурных норм. В действительности, как утверждает Моррис, истинное ядро человеческого существа может быть выявлено лишь путем простых этологических наблюдений за средним, типичным, преуспевающим представителем ведущих культурных общностей (major cultures), круг которых автор, судя по многим его рассуждениям, ограничивает странами с европейским типом цивилизации, основанной на христианской морали. «Как мало, как ничтожно мало, – пишет Морррис, – голая обезьяна[246] изменилась со своих ранних дней примитивного состояния». Комментируя эти пассажи, я констатировал, что их автор «с самого начала надел на себя шоры европоцентристски ориентированного обывателя».

По пути, намеченому Лоренцем и Моррисом, пошел и наш соотечественник В. Р. Дольник. В Википедии его опус «Непослушное дитя биосферы» охарактеризован так: «Научно-популярная книга по этологии человека. Она в популярной форме раскрывает биологические основы поведения человека – инстинк ты». В период с 1994 по 2007 г. ее переиздавали 5 раз». В отзыве на другую публикацию того же автора я писал: «Это попытка популяризации науки, попытка доходчивого объяснения сути этологического подхода к поведению человека на примере сравнения его образа действий с тем, что мы видим у обезьян, и не только человекообразных. Однако такого рода тексты своим появлением формируют даже не околонаучный, а лженаучный миф, который уже успешно прижился, ибо обладает всеми необходимыми для этого свойствами: ясностью и простотой схемы, а также и возможностью найти ей подтверждения на бытовом уровне и в рамках бытового мышления. Это яркий пример успешной популяризации ложных представлений».

Инстинктивизм – не единственная разновидность позиции, отрицающей реальность принципиальной грани между психикой и поведением, в том числе и социальным, у людей и животных, даже тех, что стоят наиболее близко к нам на эволюционной лестнице. Вот, например, что пишет по этому поводу доктор биологических наук А. В. Марков в своей книге «Эволюция человека». По его мнению, интерес людей к самим себе имеет «…досадные побочные следствия, такие как склонность к завышенной самооценке и чрезмерной серьезности. А еще – к проведению четкой разграничительной линии между «людьми» (нашими, своими, такими как я) и «животными» (неразумными, примитивными и волосатыми)». И далее: «Я должен честно предупредить тех читателей, которые еще не избавились от подобных предрассудков: эта книга не собирается щадить ваши чувства».

«У человека, конечно, – продолжает автор, – есть кое-что особенное, чего нет у других животных. Например, у нас самый умный (в некоторых отношениях) мозг и самая сложная система общения (речь). Правда, у любого другого вида живых существ тоже есть хотя бы одно уникальное свойство или сочетание свойств (иначе его просто не считали бы особым видом). Например, гепард бегает быстрее всех зверей и гораздо быстрее нас. Докажите ему, что думать и говорить важнее, чем быстро бегать. Он так не считает» (курсив всюду мой – Е.П.).

Можно видеть, что А. В. Марков присоединяется к убогой обывательской идейке, согласно которой представления об уникальности человека основываются на нашем «высокомерии» в отношении других видов животных[247]. Серьезные исследователи проблемы места человека в мироздании (в первую очередь философы, а также представители множества самых разных гуманитарных дисциплин) давно перестали думать о «примитивных и волосатых», когда пытаются получить объективное представление о сущности поистине поразительного «феномена человека». На этом фоне упражнения А. В. Маркова, основанные на желании затушевать грань между животными и человеком, выглядят просто напросто как рецидив наивного, плоского эволюционизма.

Что самое поразительное – так это отсутствие у названных авторов малейшего интереса к огромной, серьезной научной литературе по социологии, этнологии и социальной антропологии и, соответственно, полнейшее их невежество в этих сферах[248]. Позиция состоит в следующем: «Ведь я сам – человек, следовательно, и сам знаю все про людей и человечество». Приходится еще раз повторить сказанное по этому поводу Фроммом в отношении Лоренца: «..его понимание человека не выходит за рамки знаний среднего буржуа».

«Инстинкт, – пишет Фром, – это чисто биологическая категория, в то время как страсти и влечения, коренящиеся в характере людей, – это биосоциальные, исторические категории. И хотя они не служат физическому выживанию, они обладают такой же (а иногда и большей властью), как и инстинкты. Они составляют основу человеческой заинтересованности жизнью (способности к радости и восхищению); они являются в то же время материалом, из которого возникают не только мечты и сновидения, но и искусство и религия, мифы и сказания, литература и театр – короче, все, ради чего стоит жить…» (курсив мой – Е.П.).

Классификация способов общественного устройства у людей

Все то, что было сказано выше в главах 4 и 7, ясно свидетельствует о стерильности и бесперспективности подхода, при котором мы попытались бы обсуждать сущность социальных систем у «животных вообще». Столь же бессмысленны попытки противников идеи об уникальности человека рассуждать о социальном поведении людей, рассматривая человека просто как еще один вид животных, обладающий «кое-чем особенным». При таком подходе исчезает необходимость копаться в деталях и изучать неоднородность социального поведения разных этносов и искать ее причины. Но давайте зададимся вопросом, стоит ли ставить знак равенства между стратегиями существования номадных групп охотников-собирателей у бушменов пустыни Калахари или у индейцев намбиквара в Амазонии, с одной стороны, и, с другой, в обществах, подразделенных на касты, что характерно для многих народов Южной Азии, исповедующих индуизм?

В науках о человеке понятием «общество» обозначают некий тип социальной организации, который сложился на почве определенной культуры и, однажды сформировавшись, сам поддерживает существование последней и ее развитие.

Бесспорно, что способ социальной организации, практикуемый в том или ином человеческом обществе, в огромной степени определен экологическими условиями конкретной природной среды, которую людям приходится осваивать в своих жизненных интересах. Однако в одних и тех же природных условиях могут существовать общества с принципиально разным социальным устройством, как, например, такие, которые живут за счет скотоводства либо земледелия в Африке. Это обстоятельство указывает на громадную роль традиций, т. е. духовного начала, в качестве причин своеобразия данной системы социальных отношений. Поскольку мир традиций каждого этноса неповторим, ибо формирование его в истории народа в принципе неподвластно закономерностям логики, было бы по меньшей мере наивным само предположение о возможности существования некоего универсального типа человеческого общества. Все, что известно сейчас об истории человеческих взаимоотношений на нашей планете, свидетельствует о поразительной неравномерности эволюции человеческих обществ – происходило ли дело в Евразии, в Новом Свете или на Африканском континенте.

При всем колоссальном разнообразии этнических культур и соответствующих им способов социальной организации многие варианты общественного устройства различаются лишь в частных деталях, что позволяет объединять принципиально сходные варианты социальных структур в некие сборные группы (или классы) и уже эти последние сравнивать между собой. Подобная процедура классификации обществ – дело далеко не простое, так что неудивительно, что разные исследователи зачастую руководствуются в этой работе разными принципами и подходами.

Наиболее распространен принцип классификации, в основу которого кладут такое свойство общества, как степень развития власти одних его членов над другими. При таком подходе на одном полюсе сосредоточиваются общества, в которых властные структуры и функции сведены до минимума или вообще отсутствуют. Это так называемые анархические, или эгалитарные общества (от французского слова egalite – «равенство»). На другом полюсе мы обнаруживаем всевозможные варианты тоталитарных обществ с деспотической системой управления авторитарной личности (диктатора) и бюрократического меньшинства над основной массой населения. В последнем случае перед нами доведенный до логического конца принцип государственного устройства как аппарата насилия правящей верхушки над ущемленным в своих правах большинством. Между этими двумя полюсами располагаются всевозможные варианты обществ догосударственного типа – с незрелыми механизмами централизованной власти и с умеренно выраженным социальным неравенством, а также государства, основанные на принципах демократии и парламентаризма.

Другой способ классификации обществ подчеркивает различия в их основных структурных особенностях. При таком подходе можно выделить три типа обществ: сегментарные, стратификационные и синтетические.

Калейдоскоп способов коллективного существования

Сегментарное общество по своему строению может быть уподоблено модулярным организмам, построенным как бы на многократном «повторении» подобных друг другу частей (модулей), выполняющих аналогичные жизненные функции. Так, у индейцев яноама, населяющих дождевые тропические леса Венесуэлы и северной Бразилии, таким автономным сегментом общества оказывается благоустроенная деревня (шапуно), состоящая из нескольких основательно выстроенных «домов» с висящими в них гамаками. Деревня от деревни отстоит на 20–30 км, а то и больше. Основу хозяйства яноама составляет подсечно-огневое земледелие. И хотя они значительную часть пропитания добывают средствами охоты и собирательства, основной способ их производства диктует необходимость в оседлом образе жизни. Относительная стабильность ресурсов питания в тропическом лесу позволяет увеличить численность социальной ячейки по сравнению с максимально допустимой для охотников и собирателей. Население отдельных деревень у яноама достигает иногда 250 человек, хотя в большинстве случаев оно приближается к 80–100 душам, считая взрослых и детей.

Совершенно аналогичную картину мы обнаруживаем в тысячах километров от бразильской сельвы – например, у лесных земледельцев кисси в джунглях экваториальной Африки или у папуасов Берега Маклая в Новой Гвинее. Таким образом, этот тип социальной организации сохранился до наших дней у множества этносов с самыми различными формами примитивной экономики – охоты и собирательства, подсечно-огневого земледелия и отгонного скотоводства. В некоторых случаях люди полностью полагаются на какую-либо одну из этих трех стратегий жизнеобеспечения, тогда как другие практикуют разные их сочетания. Именно эти различия между этносами в сфере их экономики определяют характерные особенности социальной организации каждого из них, при том, что все наблюдаемые нами вариации так или иначе укладываются в рамки единого типа сегментарного анархического общества. Общий принцип организации этих сегментарных обществ состоит в том, что здесь полностью отсутствуют какие-либо институты централизованной власти и управления.

При этом некоторые этносы полностью полагаются на какую-либо одну из этих трех стратегий жизнеобеспечения, тогда как другие практикуют разные их сочетания – как, к примеру, амазонские индейцы намбиквара, переходящие со сменой сухого сезона на дождливый от охоты и собирательства к возделыванию сельскохозяйственных культур. Такого рода различия между этносами в сфере их экономики определяют характерные особенности социальной организации каждого из них, при том, что все наблюдаемые нами вариации так или иначе укладываются в рамки единого типа сегментарного анархического общества.

Стратификационные общества получили свое название от латинского stratum (буквально – «слой»). Общество этого типа проще всего представить себе в виде слоеного пирога, а всевозможные взаимодействия между слоями (стратами) организованы скорее по горизонтали, чем по вертикали. Пожалуй, самыми своеобразными из них, где принцип «слоеного пирога» выражен наиболее ярко, оказываются общества, подразделенные на касты. Браки между мужчиной и женщиной из разных каст запрещены как традициями, так и законом, если, разумеется, в стране существует юридическое право. Они возможны только внутри данной касты, поэтому потомок той или иной супружеской пары неизбежно появится на свет, уже будучи членом касты, к которой принадлежат его родители. Один из вариантов кастовой системы породил индуизм. В верованиях индуистов до логического конца доведено противопоставление понятий «чистота» – «нечистота», которые испокон веков были основополагающими практически во всех архаических культурах. Мощным источником нечистоты индуисты считают всякое насилие – и не только над людьми, но также над животными, растениями и над матерью-землей. Именно поэтому люди духовного звания ни под каким видом не должны заниматься землепашеством (при котором наносятся раны земле), а профессии мясника, забивающего скот, и маслобоя, отнимающего жизнь у семян растений, относятся к числу «нечистых». Все это создает в среде народов, исповедующих индуизм, совершенно особую психологическую обстановку страха перед неверным шагом, грозящим соприкосновением со скверной.

Синтетическим я назвал нынешнее индустриальное общество, в котором все функциональные подсистемы, выполняющие его нужды (политика, хозяйство, наука, религия, воспитание и т. д.), сливаются в единый сложнейший механизм, порабощающий по существу своей неумолимой мощью обслуживающие его человеческие массы. На наших глазах происходит и следующий шаг – слияние подобных индустриальных обществ в единое, глобальное, мировое общество, которое при соприкосновении с обществами сегментарного и стратификационного типов быстро разрушает их, походя вовлекая все новые и новые этносы в безумный бег «современного массового общества».

Два варианта классификации обществ, о которых речь шла выше, хотя и ставят во главу угла разные критерии, отнюдь не исключают друг друга. Можно, таким образом, комбинировать предлагаемые ими категории. Так, общества сегментарного типа чаще всего оказываются одновременно и анархическими, а государственное устройство в его наиболее развитых формах свойственно синтетическим индустриальным обществам.

Впрочем, комбинации признаков, которые ставятся во главу угла в каждой из двух схем классификации, могут быть самыми различными и подчас весьма причудливыми. Так, в королевстве Непал с централизованной государственной властью господствует кастовая система (типичный вариант стратификационного общества), но в нее вовлечены в качестве краевых элементов этносы охотников-собирателей, чья социальная организация сохраняет все черты анархического сегментарного общества.

Согласие и конфликт

На многочисленных примерах того, как организовано социальное поведение людей при самых разных условиях их существования, я старался показать, что социальная гармония – состояние весьма трудно достижимое и крайне неустойчивое. В этом прекрасно отдавали себе отчет многие великие мыслители прошлого. Английский философ Томас Гоббс еще в XVII веке писал, что естественное состояние общества – это «война всех против всех». Ибо равенство людей от природы порождает у них и равные надежды на жизненный успех. «Вот почему, если два человека желают одной и той же вещи, которой, однако, они не могут обладать вдвоем, они становятся врагами».

Ту же идею великий немецкий мыслитель Иммануил Кант сформулировал в конце XVIII века несколько по-иному. По его мнению, человек «…обязательно злоупотребляет своей свободой в отношении своих ближних; и хотя он, как разумное существо, желает иметь закон, который определил бы границы свободы для всех, но его корыстолюбивая животная склонность побуждает его, где ему нужно, делать для самого себя исключение». Поэтому, считает Кант, «средство, которым природа пользуется для того, чтобы осуществить развитие всех задатков людей, – это антагонизм их в обществе, поскольку он в конце концов становится причиной законосообразного порядка».

Эти идеи в дальнейшем были развиты целым рядом социологов и политологов и послужили основой новой ветви обществоведения – конфликтологии. Обобщая все сделанное учеными в этой области, А. Г. Здравомыслов резюмирует: «Не надо вводить людей в заблуждение с помощью мифа о всеобщей гармонии интересов… Конфликт – неизбежный результат всякой системы управления, любой иерархически организованной системы. Идеал полного социального равенства – несомненная утопия, вредное заблуждение, которое приводит лишь к разрушению эффективности всякой совместной деятельности…» Более того, по мнению автора, «суть любого политического режима заключается именно в том, что он определяет формы политического конфликта в борьбе за властные полномочия».

Завершая эту главу, я адресовал читателей к главному тезису, высказанному в ее начале. «Суть его в том, – писал я, – что в основе каждого из многочисленных вариантов социальности человека лежит, в конечном итоге, сплав бытующих в том или ином обществе представлений о мире, трудового опыта народа и традиций, передаваемых от поколения к поколению. Все это вместе взятое создает культуру – то есть нечто, отсутствующее в сколько-нибудь развитой и законченной форме даже у наших ближайших родичей в животном мире, у человекообразных обезьян».