Книга: Зоология и моя жизнь в ней

Часть 2. Социальные отношения в мире унитарных организмов

<<< Назад
Вперед >>>

Часть 2. Социальные отношения в мире унитарных организмов

Этой теме я посвятил семь глав, из которых в одной, самой объемистой, разбираются отношения в общинах социальных насекомых – термитов, муравьев и пчел. По сути дела, в этом разделе книги были использованы материалы, изложенные мной ранее в другой («Поведение животных и этологическая структура популяций»), но адаптированные в популярной форме для самого широкого читателя.

Здесь я видел свою задачу не только и не столько в том, чтобы познакомить непосвященного читателя с множеством фактов, интересных уже самой своей неожиданностью. Всюду, где это было возможно, я старался акцентировать те общие закономерности, о которых шла речь на предыдущих страницах этой главы и которые работают не только в мирах «одноклеточных», но с таким же постоянством в общине пчел и, скажем, в сплоченных группировках высших позвоночных – птиц и млекопитающих.

Я стремился показать, насколько истинный характер взаимоотношений между особями в группировках животных отличается от идиллических картинок, которые рисовали в своих трудах натуралисты и философы прошлого. Вот что писал, к примеру, Адольф Эспинас во введении к своему труду «Социальная жизнь животных»: «Мы могли бы только восторгаться, если бы кто-нибудь, после прочтения этой книги, сказал нечто вроде следующего: “Как! В обществах животных помогают слабым, старательно воспитывают детенышей, и даже иногда заботятся о престарелых; члены одной и той же общины или семьи готовы жертвовать собой друг за друга без малейшей надежды на какое-либо вознаграждение. Не мешало бы некоторым людям относительно нравственности иногда оглядываться в эту сторону”». Хотелось развеять веру читателя и в новомодные теории, появляющиеся сегодня из-под пера кабинетных теоретиков и говорящие о высокой целесообразности в организации социальных отношений у братьев наших меньших.

Такого рода построения основываются на совершенно нереалистичных, замысловатых гипотезах об «эгоистических» или «альтруистических» мотивах поведения, на его «экономических» моделях, внушающих нам небылицы о способности животных оценивать свой будущий родительский вклад, «риски» от тех или иных своих действий в отношении сородичей и т. д. Всему этому я противопоставил принципиально иной взгляд, созвучный со следующим заключением английского орнитолога Н. Б. Девиса, высказанным в 1990 г.: «Всесторонние исследования поведения индивидов в популяциях животных свидетельствуют о преобладании здесь конфликта интересов. В самом деле, подчас приходится удивляться, каким образом особям вообще удается вступить в отношения успешной кооперации ради того, чтобы принести потомство и вырастить его!»

Врожденные программы социального поведения

В начале ХХ столетия, когда еще ничего не было известно о генетической предопределенности форм активности организмов, ее именовали попросту инстинктом. В то время великий французский натуралист Жан Анри Фабр[237] писал: «Странное противоречие, характерное для инстинкта: с мудростью совмещается не менее глубокое невежество. Для инстинкта нет ничего трудного, пока действие не выходит из круга шаблонных поступков животного, но для него же нет также и ничего легкого, как только действие должно отклониться от обычного пути. Инстинкт непогрешим в той неизменной области действий, которая ему отведена. Вне этой области он бессилен. Его участь – быть одновременно и высочайшим знанием, и изумительной глупостью, в зависимости от того, в каких условиях действует насекомое: в нормальных или в случайных».

Можно согласиться с Фабром, но лишь с одним «но». «Изумительную глупость», или, по-другому, иррациональность поведения, как она видится с точки зрения человеческой логики, зачастую приходится наблюдать не только в случайных, но и в нормальных обстоятельствах. В качестве яркого примера я описываю в книге систему размножения у императорских пингвинов. Вот что по этому поводу сказано в главе 9 моей книги. Приведу этот отрывок с небольшими сокращениями.

«Не будет преувеличением сказать, что этим не способным к полету птицам, расхаживающим в вертикальном положении и не уступающим размерами и ростом хорошо упитанному пятилетнему ребенку, принадлежит пальма первенства в почти необъяснимой приверженности производить потомство в ус ловиях, казалось бы полностью исключающих такую возможность. Хотя многие из существующих ныне 16 видов пингвинов гнездятся в Антарктиде и на островах в районе южного полярного круга, ни один из них, кроме императорского пингвина, не выбирает для размножения антарктическую зиму, когда отметка термометра может неделями держаться ниже –35 °С при скорости ветра до 50 м в секунду.

Гнездовые колонии этих мощных птиц, словно бы одетых в голубовато-серый атласный кафтан с белой манишкой и в черную маску, оставляющую открытыми ярко-желтые щеки, располагаются на ровных ледяных полях, которые сковывают прибрежные участки моря вскоре после наступления осеннего похолодания. В Антарктиде осень начинается в марте, и именно в это время императорские пингвины начинают собираться в местах своих традиционных гнездовий.

Колонию, состоящую из нескольких тысяч птиц весом до 30–40 кг каждая, выдержит не всякий лед, так что пингвины стараются уйти как можно дальше от незамерзших еще участков воды – поближе к материку, где мощная толща ледового поля надежно гарантирует пернатых от неприятных неожиданностей. Удаляясь от открытых водных пространств, пингвины тем самым, вольно или невольно, обрекают себя на многомесячное голодание, ибо никакой пищи во льдах им не суждено найти ни при каких условиях. Вот так и движутся через негостеприимные торосистые льды, под косыми негреющими лучами осеннего солнца, вереницы странных двуногих существ, оставляя за собой десятки километров пройденного пути и столь привычную морскую стихию, где при желании всегда можно полакомиться рыбой, рачками или вкусными головоногими моллюсками.

После того, как пингвины обосновались в выбранном ими месте, около двух месяцев уходит на поиски подходящего партнера, установление брачных связей, и на подготовку самок к яйцекладке. В мае, когда страшная полярная зима уже на пороге, каждая самка откладывает единственное яйцо белого цвета весом около полукилограмма. Разумеется, гладкий лед не самое подходящее место для высиживания яиц, поэтому супруг разрешившейся от бремени мамаши сразу же принимает сокровенный дар самки на свои лапы и прикрывает его сверху особой оперенной складкой-фартуком, выступающей внизу брюшка и обладающей подвижностью благодаря действию специальных мышц.

Отныне яйцо будет оставаться в этой «сумке» на лапах самца на протяжении 64 дней. Пристроив свои яйца столь оригинальным образом, все самки колонии, не видевшие ничего съестного уже около двух месяцев, дружно покидают своих супругов и отправляются к морю за пропитанием. Возвратятся они назад только в самый разгар зимы, не ранее чем через 2–2.5 месяца, в самые жестокие июльские морозы. К этому времени период поста у самцов тянется уже более четырех месяцев.

Самки возвращаются в колонию отнюдь не налегке. Каждая несет в своем желудке не менее килограмма частично переваренной рыбы, а у некоторых наиболее предусмотрительных мамаш вес этой ноши достигает 4 килограмм. Все это очень кстати, поскольку у тех самцов, которые выдержали испытание стужей и голодом и ухитрились не потерять яйцо в склоках со своими соседями, птенцы уже вылупились или должны появиться в самое ближайшее время. Возвратившиеся самки принимают яйца либо птенцов от своих супругов, помещая оберегаемое сокровище в «выводковую сумку», и приступают к кормлению птенцов отрыгиваемой из желудка пищей.

Что касается самцов, то теперь уже они отправляются к морю – с тем, чтобы вернуться в колонию с новым запасом корма эдак месяца через два. Это произойдет уже весной, когда льды начнут таять, море приблизится к колонии, и родители смогут кормить своих птенцов поочередно, отлучаясь для ловли рыбы и кальмаров на сравнительно короткие экскурсии продолжительностью в несколько дней. Те птенцы, которым удастся выжить, станут самостоятельными и покинут колонию в начале лета, в декабре – спустя 10 месяцев после того, как их родители прибыли в гнездовую колонию.

Выдержать столь суровый режим смены караула императорским пингвинам удается лишь в силу того, что они способны запасать жир в количестве, равном почти половине максимального веса тела, чтобы в пору голодания постепенно расходовать этот резерв. В момент первого появления на местах гнездовий матерый самец весит до 40–43 кг. Когда же он покидает колонию спустя 4 месяца, оставляя яйцо или птенца на временное попечение самки, его масса едва ли превышает 25 кг.

Без угрозы своему дальнейшему существованию птица может израсходовать еще не более 3 кг. Этого как раз хватит, чтобы на голодный желудок преодолеть мучительный путь к морю. Исхудавшая птица движется посуху со скоростью 4–5 км в час, но расстояние до открытой воды сильно увеличилось с началом зимних холодов и составляет теперь никак не менее 60 км. Счастье, если самец набредет на лунку, проделанную во льду тюленем – морским леопардом и сможет нырнуть в воду, чтобы хоть немного подкормиться по дороге к морю.

Во время многодневного мучительного дежурства в колонии императорские пингвины, чтобы лучше экономить драгоценные запасы тепла, вынуждены образовывать тесные скопления, внутри которых сотни птиц стоят неподвижно, вплотную прижавшись друг к другу. К таким скопищам далеко не всегда применима поговорка «В тесноте, да не в обиде». Впервые гнездящиеся молодые пингвины, утратившие по неопытности собственное потомство, зачастую умудряются в сутолоке отнять яйцо либо птенца у законных отца или матери[238]. Вскоре, однако, безответственный воришка теряет интерес к своему приобретению и покидает приемыша, обрекая его на верную гибель. За счет воровства детей в колонии гибнут десятки и сотни пингвинят, причем происходит это тем чаще, чем многочисленнее толпа обогревающих друг друга птиц.

Но, с другой стороны, пингвины могут успешно противостоять голоданию под пронизывающим ледяным ветром лишь в том случае, если образуемые ими скопления достаточно велики. Сборище, состоящее менее чем из 300 птиц, не устоит в борьбе со стихией. Французский орнитолог П. Жувентин описывает гибель колонии, насчитывавшей около 200 обремененных потомством пингвинов. «Не выдерживая ужасного холода, они один за другим отказывались от своей ноши и дезертировали из колонии, направляясь в сторону спасительного моря. Вскоре на месте действия осталось около 30 наиболее стойких самцов, которые, плотно прижавшись друг к другу, пытались скоротать время до возвращения самок. Но схватка с полярной зимой была слишком неравной, и в конце концов все пингвины были вынуждены бросить птенцов и навсегда покинуть место неудачного гнездования».

Такими могут быть издержки генетически предопределенной приверженности вида к уникальному, тысячелетиями выработанному им «синдрому» социального поведения.

Еще о неоправданных потерях популяцией значительной доли очередного поколения

О такой излишней затратности усилий при выращивании молодняка много было сказано ранее, когда я рассказывал в главе 4 о гибели потомства в чрезмерно переуплотненных колониях черноголового хохотуна и пестроносой крачки. Там я упоминал, что, к примеру, у второго из этих видов на островах Каспийского моря от агрессивности взрослых гибнет 8–14 % птенцов.

Такого рода социально обусловленная смертность потомства удивительным образом запрограммирована в размножающихся группировках южноамериканских кукушек-ани[239]. В период гнездования около трети размножающихся групп в популяции этих кукушек представлены моногамными парами, из которых немногие имеют при себе юного помощника (обычно это самец, произведенный на свет в прошлом году и оставшийся жить на территории своих родителей). Гораздо чаще две или три, редко четыре супружеские пары объединяются на более или менее длительный срок в своеобразное содружество индивидов, не состоящих в кровном родстве. Такая компания строит единственное вместительное гнездо, в котором всем членам объединения предстоит в дальнейшем опекать свое обобществленное потомство.

Судя по тому, что в «коммуне» кукушек-ани каждый самец-производитель ревниво оберегает свою избранницу от посягательств других самцов-соратников, эти птицы не чужды супружеской верности. Однако это обстоятельство не сказывается благотворно на повадках самок во время яйцекладки. Далее в их взаимоотношениях полностью господствует слепой и равнодушный случай. Чем раньше та или иная самка в группе оказывается готовой к откладке яиц, тем меньше потомков она рискует оставить. Более того, ее энергетические потери будут тем значительнее, чем больше самок-производительниц объединено в состав коммуны. Дело в том, что каждая самка, приступая к откладке яиц в общее гнездо, первым делом выбрасывает из него вся яйца, отложенные сюда ранее другими самками.

Как удалось установить американской исследовательнице С. Веренкамп, которая многие годы изучала жизнь этих птиц в Коста-Рике, в группах с двумя самками та, что начинает нестись первой, теряет в среднем два из шести отложенных ею яиц, а в группах с тремя самками – три из шести. В группах с тремя самками мамаша, приступающая к откладке яиц второй, лишается в среднем двух из пяти своих яиц. Самки, начинающие нестись последними – после того, как они свели на нет все предыдущие усилия своих товарок, вышвырнув их яйца на землю, – сохраняют неприкосновенными все отложенные ими яйца, которых обычно бывает 4 или 5. Таким образом, в гнезде, опекаемом двумя самками, к моменту завершения кладки сохраняется обычно лишь 6–7 яиц из 11–12 отложенных, а в совместной кладке трех самок остается, как правило, не более 12 яиц из снесенных 16–18.

Но что же ожидает в дальнейшем такие увеличенные кладки, принадлежащие нескольким самкам? Чтобы все яйца развивались успешно, каждое из них должно хотя бы время от времени находиться в непосредственном контакте с лишенным перьев наседным пятном на брюшке обогревающей кладку птицы. Именно поэтому при смене наседок на гнезде очередной дежурный тщательно переворачивает клювом яйца, так что те из них, которые до этого лежали ближе к периферии колыбели, на этот раз оказываются в ее центральной зоне. С этой задачей легко справляются те из кукушек-ани, которые гнездятся уединенными парами и опекают нормальной величины кладку из четырех-пяти яиц.

Но когда гнездо переполнено и яйца лежат в два слоя друг на друге, нижние из них никогда не получают достаточного тепла – сколько бы наседок не принимало попеременно участия в их обогреве. Такие «сверхнормативные» яйца со временем все глубже уходят в мягкую подстилку гнезда, так что птенцы из них либо не вылупляются вовсе, либо бывают затоптаны своими собратьями при попытке вылупления, не обладая достаточной энергией чтобы сбросить с себя оковы своей тесной темницы. Из некоторых яиц, не получивших в период насиживания необходимого обогрева, птенцы вылупляются с большим опозданием. Они с самого начала сильно отстают в развитии от своих братьев и сестер, и постепенно угасают, не имея возможности конкурировать со старшими членами выводка из-за корма, который доставляется в гнездо родителями и их помощниками.

Поэтому не приходится удивляться тому, что число жизнеспособных кукушат, покидающих коммунальное гнездо, в лучшем случае лишь ненамного превосходит количество молодых, выращенных независимой моногамной парой. Если же оценивать величину приплода из расчета на одну самку, то здесь совершенно очевидна неэффективность коллективного гнездования. В самом деле, если из выводков уединенно гнездящихся парочек до осени доживает в среднем по одному юнцу, то на каждую самку в группах, состоящих из трех либо четырех скооперировавшихся пар, приходится чуть более «половины кукушонка» (именно, 0.6 выжившего птенца).

Как шла работа над главами части 2

Четыре главы (с 8 по 11) этого раздела книги построены из 42 небольших очерков. Часть из них посвящена вопросам общего характера. Например, экономике семейной жизни у птиц, роли самцов в воспитании потомства (в частности, у рыб), устойчивости у животных моногамных отношений, сравнению их с единобрачием у людей, и т. д.


В других 22 очерках плюсы и минусы того или иного варианта коллективного образа жизни я рассматривал на примере какого-либо одного вида, как это сделано в приведенных выше выдержках об императорских пингвинах и кукушках-ани. Персонажами таких рассказов стали самые разные существа – от стрекоз и жуков-могильщиков до человекообразных обезьян – самых близких наших родичей из царства животных, таких, в частности, как гиббоны и шимпанзе. Каждый раз я пытался собрать воедино все, что можно было найти в литературных источниках, заслуживающих доверия, об образе жизни того вида, о котором шла речь. Мне хотелось представить читателю не только полные сведения о данном конкретном «синдроме» социального поведения[240] во всех его аспектах, но дать также живой образ существ, о которых шло повествование. С этой целью я старался найти хорошее изображение, чтобы дополнить им краткое описание того, как выглядят эти животные.

Работа над такими иллюстрациями потребовала немало усилий. Дело в том, что было решено выдержать все их в неком едином стиле. В оформлении книги мне помогала художница Татьяна Макеева, которая сделала замечательные по графическому мастерству фронтиспис, рисунки на форзаце и заставки к десяти из 13 глав[241]. В той же самой графической манере следовало дать и все рисунки в тексте. Поэтому, найдя хорошую фотографию того или иного животного, я перерисовывал ее тушью. Особенно напряженной такая работа оказалась, когда я писал главу о социальных насекомых. Здесь пришлось перерисовывать множество фотографий из зарубежных изданий, иначе существовала опасность, что меня обвинят в нарушении авторских прав. В качестве примеров привожу выполненную мной заставку к книге и два рисунка, скопированные из книг, изданных за рубежом.


Община социальных насекомых как сверхорганизм

В одной из самых больших глав книги мне пришлось вновь обратиться к тем существам, особая форма коллективизма которых послужила в свое время основанием для рождения представлений о «сверхоорганизме». Эта глава под названием ((Единение в созидании» целиком посвящена общественным видам пчел, муравьям и термитам. В качестве эпиграфа я предпослал ей слова известного энтомолога Реми Шовена: «Ну чего, в самом деле, стоят эти приматы, которые ни домов не строят, ни скота не разводят, ни грибов не выращивают, даже не собирают и не запасают меда? Между тем, пчелы и муравьи умеют все это делать уже в течение миллионов лет».

Перепончатокрылые насекомые, к которым относятся осы, пчелы и муравьи, перешли от одиночного образа жизни к социальному в незапамятные времена. Вероятно, муравьи с развитой социальной организацией существовали уже свыше 70 миллионов лет тому назад, пчелы – примерно за 50 миллионов лет до наших дней. Сегодня ученым известно около тысячи видов общественных ос, свыше 500 видов социальных пчел и почти 15 тысяч видов муравьев, живущих сплоченными сообществами. Термиты – одни из древнейших насекомых, родственные тараканам. Они населяли нашу планету уже около 300 миллионов лет тому назад, задолго до того, как на Земле появились перепончатокрылые. В отличие от них термиты, по-видимому, никогда не были одиночными насекомыми, и уже в момент своего возникновения вели общественный образ жизни. Ученые предполагают, что, по крайней мере, за 120 миллионов лет до наших дней существовали виды термитов с такой же социальной организацией, какую мы находим у этих насекомых сегодня. В настоящее время термиты насчитывают около 2.5 тысяч видов, разнообразие образа жизни, повадок и способов социального устройства общин у которых необычайно велико.

Каждый вид социальных насекомых за миллионы лет своей эволюции по-своему решил проблему наиболее целесообразной организации жизни в общине на основе разделения обязанностей между ее членами. По мере знакомства с трудовыми буднями в общинах разных видов становится очевидным, какое обилие разнообразных задач приходится решать каждому такому коллективу. Возведение и благоустройство жилища, добывание и доставка в гнездо пропитания, обработка кормов-полуфабрикатов для их дальнейшего хранения на складах провианта – все это весьма трудоемкие процессы, складывающиеся из множества последовательных операций. Ничуть не меньше усилий требуют и заботы о новом поколении, на благо которого, по существу, и направлена вся сложнейшая созидательная деятельность взрослых насекомых. Задачи, которые ставит перед ними действительность, столь многочисленны и разнообразны, что успешное их выполнение немыслимо без четкого разделения обязанностей между членами общины.

То, что в человеческом обществе дает профессиональное обучение, в мире социальных насекомых решили миллионы лет приспособительной эволюции. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что уже в тот момент, когда из оболочки личиночного кокона появляется на свет взрослое насекомое, оно прекрасно «осведомлено» о предназначении, которая судьба отвела ему в жизни коллектива. Более того, новый член общины от рождения оснащен всеми необходимыми «инструментами», соответствующими его специальности. Подобное взаимосоответствие особенностей строения индивида и его инстинктивной готовности выполнять важнейшую и неоценимую роль в жизни общины позволяет говорить о принадлежности данной особи к той или иной касте.

Ранее я упоминал, что в семье-общине медоносных пчел они связаны друг с другом единым и непрерывным потоком пищи, и что значение такого круговорота питательных веществ можно без колебаний уподобить роли кровеносной системы в едином и неделимом организме высших животных. Но в плане разделения обязанностей между разными членами общины ничуть не менее важна постоянная передача от особи к особи особых веществ гормональной природы, так называемых феромонов. Именно за счет их действия количественное соотношение исполнителей разных ролей, выполняемых членами той или иной касты, неизменно остается в согласии с актуальными потребностями общины и, более того, с тем, что ожидает ее в будущем.

Если, к примеру, община термитов не подвергается постоянной опасности нападения со стороны, ей нет необходимости содержать большую армию, так что количество особей, относящихся к касте солдат, в коллективе будет всегда оставаться достаточно скромным. Разумеется, численность войск не нормирована с точностью до одного-единственного солдата, да это и не нужно. Иное дело, когда речь идет об индивидах, вклад которых в общее дело настолько значителен, что от них зависит, по существу, вся дальнейшая судьба общины в близком и отдаленном будущем. Это матка в общине пчел, плодущие самки у муравьев и так называемая «царская пара» у термитов.

Конкуренция и конфликт как механизм увеличения числа общин

Здесь я хочу на одном примере показать, как именно многогранный конфликт интересов между членами общины ведет, в конечном итоге к расселению данной популяции вида и, соответственно, к более полному использованию им наличных ресурсов на благо последующих поколений. В семье медоносных пчел, в рутине повседневного существования, в такой конфликт неявным образом вовлечены две стороны: контингент бесплодных рабочих особей, с одной стороны и их мать – плодущая самка-матка, с другой. Большую часть года это противостояние скрыто, до поры до времени, под внешним флером тотальной целесообразности. Но оно резко обостряется на определенном этапе жизни общины, когда она чрезмерно разрастается, матка утрачивает феромонный контроль над рабочими, и на повестке дня маячит дворцовый переворот. Теперь в острую конкуренцию друг с другом вступают уже юные претендентки на роль безраздельной хранительницы очага. Наступает пора роения, число общин увеличивается, что очевидным образом повышает шансы вида на дальнейшее его процветание.

Но давайте все по порядку. У многих видов социальных насекомых плодовитость продолжательниц рода так велика, что одна единственная плодущая самка способна на протяжении многих лет воспроизводить столько потомков, сколько необходимо для регулярного и своевременного пополнения контингента тружеников всех специальностей, так что семья никогда не испытывает недостатка в рабочей силе. При этих условиях царица становится монополистом-производителем и в союзе со своими чадами и домочадцами препятствует появлению в семье других плодущих самок-конкуренток.

Пчелиная матка относится к числу долгожителей среди насекомых. При благоприятных условиях она может прожить до шести лет. И все же матка смертна, так что рано или поздно приходит время, когда она вынуждена уступить место кому-либо из своих дочерей. С возрастом плодовитость царицы уменьшается, что не проходит незамеченным для ее вассалов – рабочих пчел. Недовольные подданные, не мешкая, принимаются выращивать наследницу-инфанту, а затем совершают дворцовый переворот, убивая утратившую влияние царицу. Впрочем, чаще события идут по-другому, не столь драматическому сценарию. Старая матка сама покидает свою резиденцию вместе с множеством рабочих, препровождающих ее в новое жилище. Такой исход семьи называется роением, а эмигрирующая группировка пчел – роем.

К моменту вылета роя в покинутом им гнезде уже готовы к выходу из коконов с полдюжины юных принцесс, которых рабочие выращивали на случай гибели либо эмиграции прежней матки. Всем им, разумеется, нет места в поредевшей общине, и лишь одной уготована роль продолжательницы рода. Что касается прочих претенденток, то они будут уничтожены захватившей власть юной маткой и ее приближенными, если не смогут во время покинуть место рождения, каждая с собственным роем – как это сделала их мать.

Такова, вкратце, грубая схема событий, которая едва ли сможет полностью удовлетворить любопытство вдумчивого читателя. И в самом деле, сразу же возникает множество вопросов. Каким образом рабочим пчелам удается оценить степень плодовитости матки и ее дальнейшие перспективы в качестве производителя потомства? Что заставляет старую матку покинуть насиженное место и мыкаться по свету в поисках нового жилища? Чего ради рабочие пчелы выращивают потенциальных маток в присутствии одной, здравствующей, и почему она сама допускает это? К чему кровопролитные схватки между новорожденными претендентками на роль царицы при опустевшем престоле, и какова роль рабочих в этих междоусобицах? Многое здесь относится пока еще к области предположений и гипотез. И все же на некоторые из поставленных вопросов можно дать удовлетворительные ответы, если шаг за шагом проследить жизнь нашей пчелиной общины с момента окончания зимней праздности и до периода роения, приуроченного, как правило, к благодатным дням первой половины лета.

В благополучной пчелиной семье, не испытывающей пока недостатка в запасах меда, царица приступает к откладке яиц уже на исходе зимы. В это время ячейки для расплода пока что пусты, так что перед маткой открывается широкий простор разнообразной деятельности. Она методически «засевает» оплодотворенными яйцами колыбельки будущих рабочих пчел, откладывая ежедневно с наступлением весны до двух тысяч яиц, а то и более.

Если учесть, что от момента откладки яйца до выхода юной пчелы-труженицы из кокона проходит всего лишь 21 день, становится понятным, насколько быстро увеличивается в течение весны армия рабочих. К началу лета расплодные ячейки сота ежедневно покидают более тысячи новорожденных рабочих. И хотя ненамного меньше пчел гибнет во время полетов за взятком – просто «от старости», численность семьи с каждым днем заметно возрастает. Матка вновь и вновь пополняет яйцами те освободившиеся ячейки для выращивания рабочих, которые занимают обширную зону близ центральной части сота. Со временем поиски свободных ячеек превращаются для царицы в серьезную проблему, и она волей-неволей перемещается к периферии сота, где сосредоточены сравнительно немногочисленные колыбельки, предназначенные будущим самцам-трутням. Появление неоплодотворенных яиц в трутневых ячейках знаменует собой первый шаг к приближающемуся времени роения.

С наступлением теплых дней мая за этим первым шагом следует и второй: на нижнем, краю сот рабочие лепят новые ячейки, среди которых теперь появляются и так называемые «мисочки». Это основания будущих маточников, предназначенных для выращивания претенденток на роль матки. Повинуясь слепому инстинкту, мать семейства откладывает яйца и в эти необычно вместительные округлые ячейки, явно не ведая, что тем самым она закладывает мину замедленного действия под свое собственное благополучие, кажущееся до поры до времени столь прочным и нерушимым.

Появление в гнезде маточников издавна служило не только головной болью у пчеловодов, опасающихся распада семей в результате роения, но и своего рода загадкой для ученых. С одной стороны, разумеется, необходимо выращивать новых плодущих самок, гарантируя тем самым резерв особей-производителей в общине и жизнеспособность вида в целом. Но почему маточники появляются в гнезде только в строго определенное время, на рубеже весны и лета, словно рабочие пчелы способны предвидеть надвигающиеся катаклизмы?

Дело в том, что именно матка, в отличие от самок-рабочих, продуцирует одну из разновидностей тех самых феромонов, о которых я упомянул выше. Этот «феромон матки», вырабатываемый ее верхнечелюстными железами, обладает рядом мощных воздействий на поведение рабочих пчел. В частности, он стимулирует пчел-тружениц к строительству сот, но в то же время препятствует их деятельности по возведению маточников. Кроме того, этот «маточный феромон» тормозит развитие яичников у самок-рабочих, которые, таким образом, полностью лишаются возможности производить и откладывать яйца в присутствии матки.

Впрочем, все эти эффекты возможны лишь в том случае, если концентрация феромона, циркулирующего среди членов общины, достаточно высока. Феромон поступает к рабочим пчелам в несколько этапов. Основными его переносчиками оказываются пчелы из свиты матки, которые кормят ее и периодически ощупывают своими усиками-антеннами. Состав свиты то и дело меняется: одни кормилицы покидают матку, другие занимают в кругу фрейлин место ушедших. Бывшие члены свиты обмениваются кормом с рабочими в других секторах гнезда, перенося на себе ничтожные дозы магического маточного вещества. Так химические сигналы о присутствии и о состоянии царицы распространяются по эстафете среди всех членов коллектива, не оставляя никого в неведении о сиюминутном положении дел.

Понятно, что чем многочисленнее община, тем меньше доза феромона, поступающая к каждому из ее членов. С ростом семьи «разбавление» маточного вещества усиливается, концентрация его падает. Именно это происходит на рубеже весны и лета, когда все ячейки заняты расплодом, ежедневно дающим сотни юных пчел-рекрутов.

В этой ситуации царице уже с трудом удается разыскивать пустующие ячейки, так что ей приходится, просто под давлением обстоятельств, резко снизить темп откладки яиц. Вынужденное бездействие матки влечет за собой уменьшение размеров ее яичников, что сразу же сказывается на общем физиологическом состоянии насекомого. В частности, как полагают некоторые ученые, замедляется выработка маточного феромона в челюстных железах царицы, и это магическое вещество почти полностью утрачивает свое волшебное воздействие на все увеличивающийся в числе контингент рабочих особей.

Результаты всех этих изменений начинают проявляться незамедлительно. Первым делом рабочие пчелы приступают к постройке маточников. Вскоре у части рабочих начинают увеличиваться яичники, и число таких пчел-«трутовок» в гнезде быстро нарастает. По наблюдениям украинского энтомолога П. Г. Москаленко, трутовки часто ведут себя крайне агрессивно по отношению к матке и даже к пчелам из ее свиты, несущим на себе значительные дозы маточного феромона. Нередко целая группа раздраженных трутовок собирается в тесный клубок вокруг царицы, и подчас такое коллективное нападение заканчивается гибелью матки. Не исключено, что именно враждебное отношение пчел-трутовок к царице, утрачивающей свое влияние, лишает ее спокойствия и комфорта и тем самым подготовливает почву для последующего ее исхода из родного гнезда.

На приближающиеся катаклизмы в жизни семьи указывают и другие изменения в поведении рабочих пчел. Не испытывая на себе влияния маточного феромона, они прекращают работы по строительству сот и большую часть времени проводят в полном бездействии. Сцепившись друг с другом и образовав плотные гроздья, сотни пчел повисают в состоянии праздности на нижнем краю сота. Появление в гнезде подобных гроздей – это явный предвестник скорого роения. Не пройдет и нескольких дней, как десятки тысяч рабочих сплошной массой покинут перенаселенное гнездо, увлекая за собой матку – свою прародительницу. Такой процесс деления социума надвое получил название социотомии, или десмозиса.

С выходом роя семья делится примерно пополам, и пчелам той части общины, что остается верной родному дому, не остается ничего другого, как ожидать скорого выхода из маточников юных претенденток на роль царицы. Та, что покинет свою колыбель первой, имеет прекрасные шансы на занятие престола. Ей попросту следует не пропустить момента вылупления других претенденток и поразить каждую насмерть своим жалом-яйцекладом. Затем новая матка, игнорируя многочисленных в гнезде братьев-трутней, ненадолго покинет свою вотчину в поисках кавалеров, не состоящих с ней в близком родстве. Спарившись во время такого свадебного вылета с несколькими трутнями, происходящими из других общин, молодая матка возвратится в свое гнездо уже в качестве полноправной хозяйки положения.

Бывает и так, что царица, отложившая под давлением обстоятельств яички в колыбели-маточники, в дальнейшем противится уходу из семьи формирующегося роя. В подобных обстоятельствах она сможет удержать свои позиции, если ей удастся проделать отверстие в стенке запечатанного маточника, где покоится куколка будущей соперницы. Вслед за этим к царице присоединяются и рабочие пчелы, довершающие уничтожение поврежденного маточника. Однако рабочие могут воспротивиться агрессии матки по отношению к ее потенциальным конкуренткам. Это случается в гнездах, где перенаселение достигло к началу лета своего апогея. При таком положении вещей выход роя представляет собой насущную необходимость для общины. И если матка-хозяйка не склонна к эмиграции, рой все же отделится, увлекая с собой юную матку из числа новобранцев.

Рабочие пчелы способны вырастить инфанту даже при отсутствии маточников. Для этого они попросту наращивают стенки одной из обычных ячеек сота настолько, чтобы дать достаточно места для роста личинки будущей принцессы. И хотя первоначально обитательнице этой колыбельки была предназначена судьба рабочей лошадки, обильное и калорийное питание способно полностью перевернуть ее судьбу, превратив Золушку в могущественную царицу.

Правда, возможно это лишь в том случае, если возраст личинки, занимающей реконструированную ячейку, не превышает трех дней. В противном случае рабочие получат уродца, соединяющего в своем строении признаки рабочей особи и матки, так называемого интеркаста. Обычно подобные надстроенные ячейки, именуемые «свищевыми маточниками», появляются в пчелиной общине, почему-либо утратившей матку. Без нее у семьи нет перспектив, но вакансия на место царицы неизменно остается одной-единственной.

Итак, мы видим, что в общине медоносных пчел матка способна большую часть времени препятствовать выращиванию других плодущих самок, переводя усилия рабочих в русло воспитания множества подобных им, фактически бесплодных рабочих. Именно огромной армии этих существ и принадлежит заслуга создания микрокосма пчелиного жилища, в недрах которого им время от времени удается, наперекор феромонному контролю матки, вырастить некоторое количество будущих продолжательниц рода.

Такого рода конфликты в той или иной форме присутствует в любой общине социальных насекомых, какими бы идиллическими не казались приковывающие наше внимание отношения кооперации и сотрудничества в коллективе. Здесь, как и всюду в мире живого, под внешним флером тотальной целесообразности таится взаимный антагонизм, поминутно уносящий в небытие мириады несостоявшихся жизней. Принцип борьбы за выживание ценой гибели собрата остается неизменным, варьируют лишь способы реализации конфликта между особями и между интересами индивида и коллектива как целого.

Немало параллелей тем удивительным катаклизмам, которые сопровождают жизнь медоносных пчел, натуралисты обнаружили при изучении прочих видов социальных насекомых, общины которых, как я попытался показать здесь, в полной мере отвечают представлениям о сверхорганизме. Обо всех таких вещах, подчас еще более поразительных, способных смело конкурировать с выдумками писателей-фантастов, читатель сможет узнать, если не поленится открыть главу 12 книги «Бегство от одиночества».

<<< Назад
Вперед >>>

Генерация: 7.336. Запросов К БД/Cache: 3 / 1
Вверх Вниз