Книга: Зоология и моя жизнь в ней

Черные каменки

Черные каменки

В главе 2 я писал о том, что после нескольких экспедиций, организованных для изучения поведения этих пернатых, у меня зародилось сомнение в справедливости тех объяснений изменчивости в их окраске, которая господствовала в то время в орнитологических кругах. Трактовка, о которой идет речь, основывалась на статье двух классиков орнитологии, Эрнста Майра и Эрвина Штреземанна. Изучая музейные коллекции этих птиц, исследователи предположили, что три варианта окраски самцов обусловлены мутациями одного-двух генов. Это явление они подводили под рубрику «генетический полиморфизм». У нас в стране той же позиции, опять же опираясь на анализ коллекций в зоологических музеях МГУ и Института зоологии в Ленинграде, придерживались, соответственно, Лео Суренович Степанян[155] и Владимир Михайлович Лоскот.

Если бы эта интерпретация была верна, то белобрюхие черные каменки, которых я наблюдал в Копетдаге, белоголовые из долины реки Ширабад и целиком черные в Бадахшане не должны были бы различаться ничем, кроме как деталями окраски самцов – за счет действия немногих предполагаемых генов. Кроме того, понятие «генетический полиморфизм» предполагает отсутствие промежуточных вариантов окраски между морфами. А это было не так – с каждой новой поездкой я убеждался в том, что возможны почти все мыслимые варианты особей с окраской, промежуточной, в той или иной степени, между белобрюхими, белоголовыми и черными самцами. Особенно много таких птиц я видел в долине реки Ширабад (глава 2).

Одно только это служило указанием на ошибочность отнесения всей ситуации к категории «генетический полиморфизм». Различаясь ничтожным числом генов, отвечающих лишь за детали внешнего облика особей, разные морфы должны быть практически одинаковыми генетически. Но в этом случае не следовало ожидать никаких явных различий в их образе жизни и в поведении. Однако даже самые первые результаты сравнения того, что мне довелось увидеть при посещении разных точек в ареале черных каменок, очевидным образом свидетельствовали о том, что это не так.

Основательно углубившись в литературу, я выяснил, что первоначально, в период между 1847 и 1865 г. три формы черных каменок были описаны разными исследователями как самостоятельные виды. Они хорошо дифференцированы не только по окраске самцов, (различия в которой послужили основой для гипотезы внутривидового полиморфизма), но также самок и, как указывали некоторые исследователи, молодых птиц в первом гнездовом наряде. Разными видами считал их и наш выдающийся зоолог Николаевич Алексеевич Зарудный, который уделял этим птицам особое внимание в своих основательных полевых исследованиях.

Надо сказать, что сама категория «вид» оказывается, как это ни покажется странным непосвященному, одной из самых дискуссионных в биологии. Я коснусь этой материи более подробно далее. А сейчас сошлюсь на размышления более общего характера – из области методологии науки. Выдающийся философ и логик Джон Стюарт Милль писал в начале ХХ века, что виды – как универсальная категория в любой классификации – это классы объектов, «…отделенные друг от друга неизмеримой бездной, а не простым рвом, у которого видно дно». Или, другими словами, они различаются не по нескольким признакам, а по «неперечисляемому» множеству взаимообусловленных свойств. То есть два вида есть не что иное, как принципиально разные системные образования.

О том, что понятие «вид» в такой предельно обобщенной (условной) форме изначально показалось мне применимым при разграничении трех вариантов черных каменок, говорили некоторые факты, лежавшие буквально на поверхности. Например, у белоголовой разновидности самцы и самки резко различаются по окраске, тогда как у двух других взрослые самки выглядят попросту более тусклыми, чем самцы.

Уже в самые первые годы моего знакомства с черными каменками выяснились очевидные различия в сроках начала гнездования всех трех их разновидностей. В Бадхызском заповеднике (Туркменистан) начало постройки гнезд самками белобрюхих каменок отставало на целый месяц от того, что я наблюдал у белоголовых птиц в долине р. Ширабад. Эти различия, наблюдаемые в регионах с одинаковым климатом (между 35° и 38° с.ш.), могли, как я полагал, быть обусловлены неодинаковой генетической конституцией тех и других. Более рискованно было бы трактовать таким же образом еще большее запаздывание гнездования в популяциях целиком черных каменок Бадахшана, поскольку весна приходит в их высокогорные местообитания существенно позже, чем в предгорные равнины. Но явное пристрастие этих птиц к жизни в таких экстремальных условиях само по себе указывало на своеобразие их экологических связей со средой.

В конце 1970-х гг. я решил, как можно более убедительно, обосновать свою точку зрения. Суть ее состояла в том, что три «разновидности» черных каменок первоначально представляли собой самостоятельные генетические общности («виды» как уникальные системные образования), обитавшие в то время в пределах собственных ареалов. В дальнейшем, расселяясь навстречу друг другу, они вступали в гибридизацию, и на этой почве возникли популяции с пестрым составом особей, лишь внешне похожие на те, которым приписывают явление мутационного генетического полиморфизма.

С этой целью мне предстояло посетить как можно больше мест в ареале черных каменок, детально описать особенности поведения каждой разновидности и, сравнивая полученные данные, попытаться показать, что и здесь таятся те или иные различия, которые могут быть, в принципе, следствием генетической уникальности каждой из этих трех общностей.

Основа этой программы была заложена еще во время нескольких поездок в Копетдаг (1: между 1965 и 1970 г.), в долину реки Ширабад (2: 1971 и 1973) и в горный Бадахшан (3: 1972). Расстояние между пунктами 1 и 2, 2 и 3 по прямой составляет, соответственно, около 830 и 440 километров. От этого трансекта, проложенного мной вдоль самой южной границы тогдашнего Советского Союза, ареал черных каменок простирался в пределах его территории, доступной мне для выполнения плана[156], еще примерно на 400 километров к северу. Он охватывал здесь площадь около 350 000 км². Получить необходимый мне материал из этих мест я мог, посетив некоторые точки самостоятельно. Если же место окажется недоступным в данный момент, оставалось воспользоваться материалами других орнитологов и проанализировать музейные коллекции.

Бадхыз

Осуществлять этот замысел я начал в 1976 г., оказавшись в Бадхызском заповеднике, на крайнем юго-востоке Туркмении. Нельзя сказать, что я приехал сюда исключительно с целью изучать черных каменок. Меня интересовали и многие другие виды птиц, обитавшие в этом поистине уникальном месте, и характерные именно для ландшафта так называемой фисташковой саванны – реликта субтропической растительности Центральной Азии[157]. Достаточно сказать, что этот ландшафт служит местообитанием четырех (!) видов сорокопутов, в том числе и бывшего тогда столь интересным для меня туркестанского жулана.

Добраться туда было совсем не просто. Сначала мы вдвоем с Мишей Галиченко долетели на самолете до Ашхабада, а оттуда трое суток ехали поездом сначала на восток – до станции Мары, где после остановки (длительностью целые сутки) вагон прицепляют к другому составу, идущему точно на юг – до города Кушка. Тогда это была крайняя южная точка Советского Союза – прямо на границе с Афганистаном. Мы высадились, не доезжая до нее, на станции Тахтабазар. Поезд стоит здесь две минуты. Когда в спешке выкидывали на землю (платформы не было) свой багаж, услышали, как офицер, ехавший с нами в одном купе из отпуска, сказал: «Ну, вот вам и Тахта-Париж». На Париж, впрочем, поселок, который выделялся на фоне пустыни купами пирамидальных тополей поодаль, походил очень мало. Он носил название Моргуновка. Хотя именно здесь находилось управление Бадхызского заповедника, до его восточной границы оставалось еще 87 км. Мы же планировали работать в фисташковой саванне на склонах невысокого хребта Гезь-Гедык, то есть еще примерно еще в 30 километрах западнее.

Не помню уже в деталях, как долго мы, при содействии здешних зоологов (Юрия Константиновича Горелова, Владимира Яковлевича Фета и Алика Атамурадова[158]), преодолевали на разных машинах, с многочисленными остановками и пересадками эти 120 километров. Наконец, 26 марта достигли цели столь утомительного путешествия – кордона Акар-Чешме. Внутри ограды, сложенной из небольших камней, располагались три строения. В двух домах жили лесники с большими семьями, множеством скота и несколькими огромными туркменскими овчарками алабаями. Нас с Мишей посели в третий, сильно запущенный, без всякой мебели и, на первый взгляд, никак не приспособленный для жилья. Разыскали на участке попорченный лист ДСП (целого не нашлось), положили его на выброшенный кем-то большой таз – вот и готов обеденный стол. Разложили вдоль стен спальные мешки и устроились надолго жить с комфортом.

А что же каменки? Из литературы мне было известно, что Бадхыз лежит в ареале белобрюхой разновидности черной каменки – той самой, с которой я был хорошо знаком еще по самой первой поезде в Копетдаг. Теперь я планировал взяться вплотную за изучение поведения этих птиц, используя ту же методику, которую отработал на своем модельном виде – каменке черношейной (глава 3) и которая позволяла применять к увиденному количественный подход. Каждый самец, учтенный во время экскурсий, получал собственный индивидуальный номер, и все происходившее на территориях двух из них, живших наиболее близко к нашей базе, я тщательно фиксировал, изо дня в день наговаривая наблюдения на диктофон.

В один из первых дней неподалеку от кордона я обнаружил черного самца, которому, казалось бы, здесь не место. Правда, на пятый день его на участке не оказалось, а еще через четыре дня место было занято типичным для здешних мест белобрюхим самцом. Этот эпизод не сильно удивил меня, поскольку до Ширабада, где самцы черной разновидности были вполне обычны, отсюда было всего лишь около 150 км. А спустя 19 дней после приезда я нашел в одном из ущелий самца, явно промежуточного по окраске между местными белобрюхими черными каменками и белоголовыми, обитающими в изобилии к востоку, в тех же окрестностях Термеза. Эти два наблюдения лишь подтвердили мои предположения о том, что особи из разных частей ареала, занятых каждой из разновидностей, могут во время весенних миграций оказываться «не на своем месте» и скрещиваться здесь с аборигенами, производя гибридное потомство.

На следующий год, почти за 40 дней изысканий в окрестностях того же кордона Акар-Чешме я наблюдал уже четырех самцов с белыми отметинами разной величины и формы на угольно черном оперении головы. У некоторых из них эти отметины были выражены очень отчетливо, у других – едва заметны при наблюдении в 12-кратный бинокль. Тогда я заподозрил, что подобные следы гибридного происхождения особей могут быть, в принципе, столь незначительными по площади, что их можно обнаружить лишь держа птицу в руках. Стрелять каменок очень не хотелось, и выход был один – ловить всех подряд, тщательно рассматривать и фотографировать.

Но осуществить этот замысел, проводя наблюдения в Бадхызе и в других точках ареала черных каменок, пришлось позже. И длилась эта работа еще на протяжении нескольких десятков лет, о чем речь пойдет ниже. А во время первого моего посещения Бадхызского заповедника обнаружилось так много интересного для зоолога, что то и дело приходилось отвлекаться от наблюдений за каменками. Прежде всего, в долинке пересохшей речушки, буквально в полукилометре от нашего жилища, готовилась к выведению потомства пара пустынных сорокопутов, которых я увидел впервые. Ими уже серьезно заинтересовался Володя Иваницкий, приехавший в заповедник еще до нашего появления здесь. Так что мы взялись за изучение этих птиц на пару. Дальше – больше. Начали систематические наблюдения за размещением в окрестностях кордона гнездовых участков этих сорокопутов и трех других их видов – чернолобого, а также жуланов туркестанского и индийского. Последний был доступен для изучения в пределах тогдашнего СССР как раз исключительно в фисташковых саваннах хребта Гезь-Гедык, куда он заходил краем его ареал, локализованный большей своей частью в Афганистане, Пакистане и северо-западной Индии.

В середине апреля из своих зимних убежищ вышли степные черепахи. Они попадались нам буквально на каждом шагу. Обычное зрелище – вереница из нескольких этих созданий. Впереди движется крупная самка, сопровождаемая двумя, а то и тремя-четырьмя самцами в полтора раза меньшими по размерам, чем она. То из одного, то из другого места слышны серии звонких ударов – это дерутся самцы, с силой сталкиваясь панцирями. Черепахами основательно увлекся Миша. Да и грех было оставить без внимания такой зоологический материал, который буквально сам шел в руки. Так что мы стали метить животных, нанося на карапакс[159] красной масляной краской цифры такой величины, чтобы их можно было прочесть издалека в бинокль. О том, что нам удалось узнать в результате о тайнах жизни этих странных существ, я расскажу в следующей главе.

Немного о других поездках в Бадхыз

Здесь я отвлекусь ненадолго от темы гибридизации черных каменок, чтобы вспомнить несколько забавных эпизодов, сопровождавших наши научные изыскания. Как уже было сказано, изучение этих пернатых, а также сорокопутов и черепах мы продолжили и на следующий год. На этот раз компанию нам составили Миша Рыбаков и Валерий Ахнин из киностудии «Экран». Это было наше первое знакомство с ними[160]. Миша Галиченко, принципом которого было работать с хорошо знакомыми людьми, со «своими», как он выражался, принял соседство пришельцев из чуждого нам мира кино и телевидения очень настороженно. Вечер знакомства прошел на кордоне, спартанскую обстановку которого я описал выше. А наутро решили, что наш отряд из четырех человек (Лариса и Галя Костина помимо нас с Галиченко) будет переселяться на природу, освободив помещение для гостей.

Перед этой поездкой удалось прибрести большую импортную палатку, которая устанавливалась на каркасе из металлических трубок. Их было великое множество – каждую секцию каркаса следовало собрать из нескольких, вставляя их концами одну в другую. Всё это было для нас в новинку, поскольку до этого жили в поле неизменно в простых брезентовых палатках, натягиваемых с помощью палок и веревок.

Для лагеря мы выбрали живописную долинку, которая хорошо просматривалась с гребней ограничивающих ее цепочек холмов. И вот мы вдвоем с Галиченко приволокли туда тяжеленный футляр с палаткой, высыпали на траву все его разнообразное содержимое и начали прикидывать, как же со всем этим справиться. Сначала не всё шло гладко, и Миша непрерывно тревожно поглядывал вверх, опасаясь, что наши несуразные действия могут с гребня холма увидеть городские фраера (как он первоначально воспринял киношников). При этом он то и дело повторял с разными вариациями: «И вот они увидят, как два опытных полевика не в состоянии поставить палатку, в которой можно было бы открыть публичный дом!»

В следующий раз мы оказались в этом заповеднике ранней весной 1982 года. Отправились туда из Москвы на поезде вдвоем с Ларисой Зыковой. Поездка была короткой, но насыщенной событиями. Моя задача состояла в том, чтобы получить хорошие фотографии двух видов сорокопутов для книги об этих пернатых, которая готовилась к печати в ГДР. По опыту двух предыдущих посещений Бадхыза я знал, что объекты съемки можно будет без труда найти в Акар-Чешме. Но как раз туда добраться из Моргуновки оказалось делом весьма хлопотным. Весна была снежной, а машины в заповеднике – на грани издыхания. Так что достичь даже промежуточного пункта (кордон Кызылджар), не говоря уже о том, чтобы проехать все 120 км сразу, не могло быть и речи.

По тем же причинам мы не смогли сразу выехать к месту назначения из Кызылджара. Чтобы не терять времени даром, решили предпринять пеший маршрут по одноименному ущелью до впадины Ер-Ойлан-Дуз – одной из достопримечательностей Бадхызского заповедника. Путь в одну сторону был не столь уж протяженным, всего 18 км. Но помимо всего необходимого, включая фото– и звукозаписывающую аппаратуру, нам с Ларисой пришлось нести с собой две десятилитровые канистры с водой. Эта экскурсия подробно описана в главе 1 ее книги «Люди и животные в экстремальных ситуациях».

Я бы не стал упоминать обо всем этом, если бы не одно забавное событие, произошедшее там, где его менее всего следовало ожидать. Когда перед нами оставалось примерно полпути назад к кордону, мы решили заночевать и готовились к вечерней трапезе. Место, как нетрудно догадаться, было полностью безлюдным, чему мы были несказанно рады, удрав на природу от московской суеты. И тут я заметил, к своему величайшему неудовольствию, человека с рюкзаком, идущего прямо к нам. Каково же было наше удивление, когда перед нами предстал Андрей Дмитриевич Поярков, сотрудник нашего института. Оказалось, что он ищет в ущелье логовище полосатой гиены. Эта встреча неожиданно привела к чрезвычайно важным последствиям. За ужином был выработана программа организации курса лекций для повышения квалификации молодых ученых страны, интересующихся вопросами этологии и методологии науки вообще[161].

Нелегким в организационном плане оказался и путь назад в цивилизацию. Чтобы выехать из Акар-Чешме, пришлось просить помощи у пограничников. Отправились на заставу, находившуюся в шести километрах от кордона. Лейтенант не только пообещал, что машина, которую он собирается завтра отправить по делам в поселок Серахс (на трассе, ведущей в Ашхабад), заедет за нами, но и выдал мне со склада пять пачек «Примы» ереванской фабрики. Это было очень кстати, поскольку мой запас сигарет иссяк еще накануне.

В Серахс мы попали только к вечеру. Солдат-водитель высадил нас на автобусной остановке, где сразу же выяснилось, что последний автобус на Ашхабад уже ушел. Я решил для разнообразия заночевать здесь же. Позади будки на остановке расстелили палатку и уложили спальные мешки. Побродив вокруг, я с трудом собрал среди городского мусора ровно столько сухой растительной ветоши, сколько требовалось для приготовления чая. Хотелось вписать в перечень ночевок вне дома еще одну, на этот раз совершенно абсурдную. Но номер, к сожалению, не прошел. Когда чай уже был готов и закуска разложена на газете, появился молодой туркмен. Он так долго уговаривал нас переночевать в гостях у него, что, скрепя сердце, пришлось согласиться.

Прошло пять лет. Шел год 1987, восьмой за период нашего сотрудничества с орнитологами Красноводского заповедника. Все это время мы занимались в основном изучением образа жизни чаек и крачек на островах юго-восточного Каспия (глава 7). Оставаясь под впечатлением необыкновенной природы Бадхыза, Лариса и я не раз уговаривали директора заповедника Владислава Ивановича Васильева предпринять поездку вглубь материка, чтобы он и Ира Гаузер смогли собственными глазами увидеть эти полюбившиеся нам места.

Но при этом мы преследовали и собственные научные интересы, которые к тому времени сместились во многом в сторону изучения поведения ящериц, о чем я подробно расскажу в главе 10. В конце марта 1987 г. мы провели около недели на кордоне заповедника в урочище Уфра, в 11 километрах от Красноводска[162]. Забегая вперед, скажу, что двумя годами раньше мы выпустили здесь 50 индивидуально помеченных кавказских агам и изучали эту искусственно сформированную популяцию на протяжении 12 лет. А в Бадхызе обитает близкий вид – агама хорасанская, поведение которой мы намеревались сравнить с тем, что нам уже было известно в отношении кавказских агам.

На очереди в этом году была поездка на остров Огурчинский, целью которой были поиски очередной колонии черноголовых хохотунов. Там мы провели около двух недель и 14 апреля вернулись в Красноводск. Вот теперь-то и настало, наконец, долгожданное время посетить Бадхыз еще раз, обследовав попутно несколько интересовавших меня мест на маршруте протяженностью около 750 километров от крайней западной точки Туркмении до ее юго-восточных рубежей.

В состав экспедиционного отряда, который 15 апреля отправился в путь на двух автомобилях (ГАЗ-66 и микроавтобус УАЗ) входили семь человек: два водителя, Таган и Гумы, Васильев, Ира, Лариса, я и Василий Грабовский, ставший тремя годами раньше сотрудником нашей лаборатории. По дороге я снова оказался в долине реки Сикизяб, откуда 22 года тому назад началось изучение орнитофауны Средней Азии (глава 2). Двое суток провели в окрестностях города Теджен, где мы с Васей сосредоточились на записи голосов местной бухарской синицы. Эти пернатые представляют особый интерес для орнитологов, поскольку на границе их ареала с областью распространения обычнейшей нашей большой синицы наблюдается регулярная гибридизация между этими двумя видами.

В Бадхызе мы провели несколько дней в урочище Керлек, куда из-за отсутствия транспорта мне ни разу не удавалось попасть в три предыдущие поездки в этот заповедник. Сейчас это место особенно интересовало нас, поскольку именно здесь, как нам сообщили туркменские герпетологи, было царство хорасанских агам. Но об этом речь пойдет далее, в главе 10.

Все те трудности, которые до этого преследовали нас при переездах из Москвы в Бадхыз, совершенно неожиданным и, буквально, сказочным образом оказались преодоленными при моем пятом и последнем посещении юго-восточной Туркмении, в 1990 г. Палочка-выручалочка появилась, когда мы узнали, что в заповеднике развернута обширная работа по изучению его ландшафтов и составлению спутниковых карт. Ей руководил Андрей Евгеньевич Субботин, сотрудник нашего института (и мой хороший сосед по дому на улице Академика Анохина, 38). Его полевой отряд прекрасно финансировался Академией наук – до такой степени, что они могли позволить себе аренду маленького самолета. Андрей пообещал встретить нас с Ларисой на аэродроме в Ашхабаде. Утром в 10 часов мы погрузились в самолет в Домодедово, через три с половиной часа прилетели в Ашхабад, оттуда в Мары, и, не выходя с летного поля, пересели в самолетик, который приземлился в Бадхызе, прямо в лагере Андрея на кордоне Кызылджар. Выходя из самолета, мы с удивлением увидели стоявшую около дома легендарную машину марки «лендровер». Неужели, мелькнула мысль, наша АН СССР раскошелилась на приобретение этой мечты каждого полевого зоолога? Объяснение оказалось гораздо более прозаичным. На автомобиле буквально только что прибыла в заповедник киноэкспедиция BBC. Представляясь англичанам, Андрей объяснял, что его фамилия происходит от русского слова суббота – saturday, если так будет понятнее.

Удача не оставляла нас: англичане направлялись в Акар-Чешме, мы сели в машину и оказались на кордоне примерно через 8 часов после вылета из Москвы. Приезжим предоставили комнату, которая в наши предыдущие посещения Бадхыза оставалась постоянно запертой. Мы же, как и прежде, обосновались на террасе. На этот раз обеденным столом служил большой фанерный ящик. Субботин добыл для нас плиту с газовым баллоном, и наша половина дома превратилась в кухню. Так что по утрам заспанные операторы BBC, пробормотав «morning», появлялись у нас и завтракали стоя. При этом они не отказывались от наших продуктов, но своими никогда не угощали. Насыпали себе в кружки наш растворимый кофе, но только в них добавляли сгущенные сливки из своих запасов.

В общем, соседство оказалось несколько утомительным, и мы через пару дней переселились в палатки в нашей зеленой долинке. Я занялся наблюдениями за сорокопутами и ловлей черных каменок, а Лариса искала хорасанских агам, но, увы, тщетно. Неудобство состояло лишь в том, что за водой приходилось регулярно ходить на кордон.

В одно из таких посещений мы узнали, что англичане ухитрились перевернуться на своем лендровере. Для нас это не стало полной неожиданностью, поскольку еще при переезде из Кызылджара в Акар-Чешме манера езды водителя этого автомобиля несколько настораживала. На относительно ровных отрезках дороги он мчался с большой скоростью и не успевал сбросить ее там, где начинались участки с более капризным рельефом. Так что местами, по крутому изгибу холма, машина шла юзом.

Операторы после этого инцидента вели себя, как дети. Один из них вырядился в майку, разрисованную неровными красными полосами, изображающими, якобы, засохшие потоки крови. Что же касается руководителя экспедиции, то ему было не до шуток. Он был уверен, что покалеченную машину придется отправить на починку в Ашхабад, а запчасти выписывать из Англии. Но англичане недооценили технических способностей наших соотечественников, которые в те времена были вынуждены буквально на каждом шагу собственными силами преодолевать дефицит нормальных условий существования. Коллеги из отряда Субботина за пару дней отремонтировали лендровер прямо в его лагере. Правда, теперь на двух окнах была натянута полиэтиленовая пленка, так что машина утратила свою пыленепроницаемость, эффективность которой поражала при первой нашей поездке на этом автомобиле.

Как-то раз, находясь возле своих палаток, мы увидели женщину, бегущую по направлению к нам. Это оказалась сотрудница нашего института Катя Елькина. По всему ее поведению с самого начала легко было предположить, что случилось нечто неординарное. «Есть у вас спирт?» – проговорила она, борясь с одышкой. Оказалось, что в соседнем ущелье, примерно в 200 метрах по прямой от нашего лагеря ашхабадского кинооператора слегка поранил леопард. Спирт требовался, чтобы продезинфицировать рану! Как Катя рассказала нам, оператор увидел свежие следы леопарда, прошел по ним всего несколько метров. Неожиданно из-за крутого поворота ущелья выскочила огромная кошка и наотмашь ударила его лапой, после чего скрылась. Так что человек отделался сильным испугом и несерьезной, в общем, травмой.

Неудачи Ларисы в поисках хорасанских агам заставили нас серьезно задуматься о необходимости переезда в Керлек, где эти ящерицы были вполне обычными при посещении нами этого места три года назад. Так и сделали. Палатку поставили у входа в небольшое каменистое ущелье Туранга, и агамы были найдены уже на следующий день.

Еще во время последнего нашего пребывания в Акар-Чешме я познакомился с сотрудником заповедника, орнитологом Леонидом Симакиным. Его страстью были сорокопуты, и мы быстро нашли на этой почве общий язык. В те дни ему было поручено быть гидом англичан в их ознакомлении с природой заповедника. Ему всё же удавалось соединить эту обязанность со своими научными интересами. Однажды я стал свидетелем эпизода съемки молодым оператором Стивом гнезда индийского жулана, найденного до этого Леонидом. Оператор хотел запечатлеть на пленке не только само гнездо, но родителей находившихся там птенцов. А те сниматься не очень хотели и лишь в редкие минуты появлялись у нас на виду. Для Стива ситуация осложнялась еще и тем, что нас окружали тучи мелкой мошкары. Они садились на линзу телеобъектива, что грозило появлением дефектов на очередных кадрах. Оператор был вынужден непрерывно отмахиваться от назойливых насекомых и все время повторял про себя: «Too many flies!».

Мы с Леонидом затеяли совместную работу по изучению индивидуальной изменчивости окраски чернолобых сорокопутов. Ловили их паутинной сетью, тщательно измеряли, описывали детали оперения, кольцевали и метили индивидуально специальными красителями для последующего опознавания. Ту же работу проделали в Керлеке, где Леонид собирался и в дальнейшем, после отъезда англичан, изучать образ жизни этих птиц.

На мое везение прямо рядом с нашей палаткой обосновались на своих индивидуальных участках два самца индийского жулана. Однажды поутру здесь появилась самка, которая никак не могла решить, с кем из них останется и будет в дальнейшем выводить птенцов. Наблюдая на протяжении нескольких часов за этой коллизией, мне посчастливилось сделать несколько редчайших снимков поведения столь мало изученных птиц во время формирования брачной пары.

Стояла страшная жара. О том, чтобы спать в палатке, не могло быть и речи. Промучившись несколько ночей на раскладушке, поставленной между кустиками фисташки рядом с палаткой, я решил подыскать более комфортное место. Остановил свой выбор на ровной площадке у комля толстого тенистого дерева, стоявшего метрах в 50 от лагеря. В сумерках расстелил здесь спальный мешок, покурил перед сном, радуясь своей сообразительности, и вскоре задремал. Но не прошло и получаса, как почувствовал, что кто-то ползает по мне. Засветил фонарик и увидел множество снующих вокруг черных муравьев величиной с ноготь указательного пальца. Днем я их никогда не видел. Итак, я устроился около выхода из нор черных муравьев-древоточцев Camponotus, ведущих сугубо ночной образ жизни. Пришлось быстро собрать свои пожитки и позорно бежать в полной темноте на прежнее место «отдыха».

Чернолобый сорокопут Lanius minor

Примерно через неделю за нами приехал лендровер, и мы переместились на кордон под названием Кепеля, откуда предполагали через неделю-другую возвращаться в Москву. Здесь судьба снова свела нас с оператором Стивом. Его оставили на этом кордоне в одиночестве снимать окрестную природу. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке, и мы с Ларисой пытались, как могли, хоть немного поднять ему настроение. Питаться он был вынужден вместе с нами, в основном гречневой кашей, которая, видно, вскоре осточертела ему. Стив всё время повторял: «Я вынужден быть оптимистом. Если отснятый мной материал понравится начальству, я попрошусь работать в Египте. Там существовать гораздо более комфортно». И он был как нельзя прав – вспомните, чего стоил один только «дом для приезжих» в Акар-Чешме. А здесь, на кордоне, было ненамного уютнее.