Книга: Зоология и моя жизнь в ней

Сорокопуты

Сорокопуты

Зайсанская котловина

Весной 1968 г. шесть сотрудников нашей лаборатории отправились из Академгородка в очередную экспедицию. Маршрут предусматривал выполнение дерзкого замысла – пересечь с востока на запад полупустыни на юге Казахстана, пески Кызылкум и Каракум, переправиться затем на пароме через Каспийское море и закончить путешествие на юге Закавказья, в Армении. До Еревана предстояло покрыть расстояние около 2 200 км. Ехали на двух автомобилях – мощном армейском Урале-375Д грузоподъемностью около 12 тонн и микроавтобусе УАЗ.

Сначала путь лежал прямо на юг. На четвертый день, миновав расстояние примерно в 1 100 километров, разбили первый полевой лагерь в районе поселка Буран. В этом месте река Черный Иртыш пересекает тогдашнюю советско-китайскую границу. Так что в последующие дни, во время экскурсий для отлова тушканчиков и прочих грызунов, машинам приходилось то и дело проезжать по несколько километров вплотную к контрольно-следовой полосе и к уходившему за горизонт ограждению, обтянутому колючей проволокой. С противоположной стороны от этого сооружения доносились обрывки китайской речи, транслируемой через громкоговорители. Как нам объясняли пограничники, звучали оскорбления и угрозы в адрес их самих и всех тех, кому они подчинялись, вплоть до самих обитателей Кремля.

Дело в том, что мы оказались здесь в самый пик так называемого «советско-китайского раскола» – дипломатического конфликта между руководствами этих стран, длившегося уже с конца 1950-х гг. Тогда Мао Цзэдун был взбешен докладом Хрущева на XX съезде КПСС с разоблачением культа личности Сталина. Не понравился китайскому лидеру и предложенный Хрущевым курс на экономическое развитие страны в условиях мирного сосуществования с капиталистическими странами. Все это Мао Цзэдун расценил как отход от идей коммунизма, ведущий, естественным образом, к разрыву с Китаем в сфере идеологии. Кроме того, китайцы уже давно нацеливались на территориальную экспансию в южные районы Казахстана и советского Дальнего Востока, а в условиях политического конфликта эти претензии существенно возросли.

Таким образом, нетрудно себе представить, насколько напряженной была обстановка на соседней с нами заставе в поселке Буран. Пограничники все время настойчиво рекомендовали нам строго следовать всем правилам пребывания в приграничной зоне и пытались держать нас в страхе от предчувствия некой грозящей всем нам опасности. Мы про себя посмеивались над этим, не принимая нервозность офицеров всерьез. Однако были правы они, а не мы. Уже на следующий, 1969 год отряды китайской армии предприняли две попытки вторжения на территорию СССР. Одна из них имела место 15 марта на острове Даманский (река Уссури) южнее Хабаровска, а вторая – 13 августа, как раз недалеко к юго-западу от места нашей тогдашней стоянки[144].

Мы разбили лагерь у самой воды на низком левом берегу Черного Иртыша. В середине установили огромную армейскую палатку из толстого брезента. В сложенном состоянии ее с большим трудом могли поднять четверо далеко не слабых мужчин. В ней разместили походную электростанцию, холодильник, столы для камеральной обработки материала и все прочее, необходимое для лабораторных исследований. В плохую погоду эта палатка выступала также в роли кают-компании. Вокруг, на разном расстоянии от нее поставили свои одноместные палатки те, кто предпочитал сон в гордом одиночестве. Но в помещении лаборатории свободного места оставалось вполне достаточно для того, чтобы можно было разместить вдоль стен несколько раскладушек и коротать здесь ночь при внезапной вспышке непогоды.

Отправляясь в эту поездку, я не ставил перед собой никакой специальной задачи. Просто рассчитывал ознакомиться с новыми для меня ландшафтами и с дотоле неизвестной мне фауной обитающих там пернатых. Все прочие участники экспедиции работали в поте лица. Мужская половина коллектива занималась отловом животных, а женщины – изготовлением цитогенетических препаратов. Я же, совершив поутру экскурсию в ближайшие окрестности лагеря, вооруженный биноклем и фотоаппаратом с телеобъективом, затем оставался свободным и брал на себя обязанности шеф-повара.

Как я уже упоминал в начале главы 2, цель, которую поставил перед собой Н. Н. Воронцов, инициируя серию таких экспедиций, состояла в следующем. Предстояло выяснить, сколько же видов грызунов (полевок, песчанок, сусликов, тушканчиков) в населяют, на самом деле, обширнейшие пространства пустынь, полупустынь и низкогорий Средней Азии, Казахстана и Закавказья. Актуальность задачи была продиктована тем, что видовой состав млекопитающих в регионах юга тогдашнего СССР, оставался в те годы недостаточно изученным местными зоологами. К тому времени выяснилось, что близкие виды далеко не всегда можно распознать на глаз, без применения специальных, методов лабораторного анализа тонких особенностей клеток, слагающих ткани организма. Оказалось, что возможны ситуации, когда животные, относящиеся к двум разным видам, неразличимы по внешнему облику[145], но обладают существенно разной генетической конституцией. Поиски этих различий в те годы были направлены на выявление количества, величины и формы хромосом у сравниваемых видов. Сумму этих признаков считали тогда, к сожалению, ошибочно, как это выяснилось в дальнейшем, чуть ли не главным показателем генетической уникальности видов.

Таким образом, коллективу экспедиции следовало поймать как можно больше особей всех видов грызунов, живущих в данной местности, и от каждой получить препараты, которые позволили бы провести впоследствии сравнительный хромосомный анализ. Животными, которые особенно интересовали Ворон цова ранее, еще с конца 1950-х гг., и, разумеется, в эту поездку, были тушканчики. Всего в южных районах бывшего Советского Союза тогда насчитывалось 14 их видов[146]. Первым делом предстояло выяснить, сколько из них и какие именно обитают в районе первой нашей стоянки. Дело это непростое, поскольку все тушканчики ведут строго ночной образ жизни, а большинство из них – прекрасные бегуны. Отнести же увиденную особь к тому или другому виду невозможно, просто увидев в свете фар стремительно убегающего от вас тушканчика.

Каждый раз с наступлением вечерних сумерек начинались приготовления к ночному отлову тушканчиков. На переднее сидение в кузове Урала один человек усаживался с мощной фарой в руках, а другой – с сачком. Кроме того, второй ловец садился в кабину рядом с водителем, и машина выезжала в степь. Роль ловцов поочередно выполняли Саша Базыкин, Володя Смирнов и Олег Орлов. Охота была чрезвычайно азартной. Эмоции ловцов особенно подогревались одним важным обстоятельством. Среди тушканчиков были виды, которых Воронцов считал «банальными», поскольку за одну ночь нетрудно было поймать не одну особь. Другие же слыли в качестве редкости, так что поимка такого животного вызывала в лагере ликование, и отличившийся ловец ходил весь следующий день героем.

К категории «редкостей» с самого начала был отнесен так называемый гребнепалый тушканчик, поскольку раньше никому не было известно, обитает ли он на крайнем юго-западе Казахстана, где экспедиция работала в то время. Среди тушканчиков есть животные величиной с крысу и весьма миниатюрные. Гребнепалый же характеризуется средними размерами, как и большинство видов из этой группы млекопитающих. Поэтому легко себе представить, что в момент, когда в свете фары материализуется такое существо, и машина резко тормозит, ловец, выскакивающий из нее в азарте, мечтает о том, что сейчас в сачке окажется именно это желанное животное. А всеобщий ажиотаж был таков, что даже водитель Урала Юра несколько раз на моих глазах выскакивал из кабины (без сачка!), когда автомобиль еще не успевал остановиться.

Но особенно ценной добычей был крошечный толстохвостый тушканчик с длиной тела 12.5 см и с хвостом немногим большей длины. Пойманных здесь зверьков Воронцов описал позже как вид, новый для мировой фауны – Pygerethmus vinogradovi. То-то было ликование, когда эту идею мы обсуждали в часы досуга!

Район, где работала экспедиция, на картах обозначен как Зайсанская котловина. На севере ее располагается большое озеро Зайсан, через которое текут в Иртыш воды Черного Иртыша. Ландшафт здесь – один из самых унылых по сравнению со всем тем, что мне когда-либо приходилось видеть. Это плоские закрепленные пески, поросшие ковылем, с отдельными пятнами редкостойных жидких кустарников – шиповника, жимолости и караганы. Такой ландшафт предоставлял большие удобства для ночных поездок на машине за тушканчиками. Водитель мог не думать о возможности наткнуться в темноте на какое-нибудь препятствие. Но фауна птиц здесь оказалась столь же бедной, как и растительность котловины.

Время от времени Воронцов выезжал на дневные рекогносцировки на УАЗике. Как-то я решил поехать с ним и посмотреть, не найдется ли что-нибудь интересное подальше от лагеря. Мое внимание привлекла птица, сидевшая на вершине куста. Я сразу понял, что это сорокопут. Но когда начал рассматривать его в бинокль, то осознал, что ничего подобного никогда не видел. «Это не туркестанский жулан, – бормотал я про себя, – их я хорошо знаю по предыдущей экспедиции в Туркмению. Хотя в чем-то и похож на этих сорокопутов».

Воронцов, видя, что я в замешательстве, сказал: «Если это что-то необычное, надо добыть птицу для нашей лабораторной коллекции!» Ружье у меня было всегда с собой. Я вылез из машины и стал подходить поближе к сорокопуту. Но тут я увидел, что несколько поодаль на кустах сидят еще две птицы, силуэтом похожие на первую. Я выбрал такое место, с которого все три были видны на одной линии в пределах дальности полета дроби. Выстрелил и убил всех трех.

Мы стали рассматривать мою добычу. Птицы оказались самцами, и все они были окрашены явно по-разному. Оперение головы и туловища походило в той или иной степени на характерное для туркестанского жулана, а вот окраска хвостов у каждого была более или менее сходна с той, что свойственна другому виду – жулану европейскому, присутствия которого я здесь никак не ожидал. Опыт предыдущей работы в зоне гибридизации овсянок обыкновенной и белошапочной подсказывал, что и тут перед нами примерно такая же ситуация. Но чтобы убедиться в этом окончательно, следовало собрать побольше материала.

Здесь придется сделать отступление, рассказав о разных методах исследования того, что происходит в так называемых гибридных зонах. Если вы намереваетесь изучать конкретную локальную популяцию, оставаясь в месте работы достаточно длительное время, то оптимальный метод – это отлов и индивидуальное мечение животных, в нашем случае – птиц. О том, насколько интересные сведения удается получить при таком подходе, я расскажу в следующей главе, где речь пойдет о гибридизации каменок плешанки и испанской.

Когда же материал собираешь в ходе экспедиции, цель которой обследовать как можно более обширную территорию, волей неволей приходится прибегать к коллектированию экземпляров. Впрочем, в данном случае необходимость применять массовый научный отстрел имеет и важное преимущество перед первым, щадящим методом. При использовании того каждую пойманную птицу измеряют по стандартной схеме и фотографируют в руках. Это позволяет накапливать важную информацию, но значительная ее доля все же утрачивается. Измерения, зафиксированные в полевом дневнике и фотографии, даже самого лучшего качества, не в состоянии заменить тушку отстрелянной птицы[147], попадающую в конечном итоге в музейную коллекцию, которая формируется десятилетиями усилиями целых поколений зоологов. Ценность этих материалов состоит в следующем. Исследование той или иной природной ситуации всегда можно начать с чистого листа, посещая музей и осваивая шаг за шагом весь массив данных, полученных целой армией ваших предшественников, а уже затем ехать в поле и самому браться за дело основательно.

Мы пребывали на этой стоянке уже довольно долго, и до того дня, когда планировалось двигаться дальше на запад, оставалось меньше недели. Я понял, что следует приняться вплотную за охоту на сорокопутов. Так была собрана серия экземпляров (примерно два десятка, в основном самцов), которая ныне хранится в Зоологическом институте РАН в Санкт-Петербурге. За все это время я только один раз видел птицу, которая выглядел похожей на жулана европейского, но добыть ее не смог. Все прочие, оказавшиеся в моих руках, легко выстраивались в постепенный ряд от типичного туркестанского жулана к таким, которые по сумме признаков были явно промежуточными между двумя видами.

Когда мы с Володей Иваницким изучали каменок в ущелье Таучик пять лет спустя, я усмотрел полную параллель между этой ситуацией и тем, что мы увидели там. Напомню сказанное на этот счет в главе 4. В местной популяции «плешанок» преобладали птицы, типичные по окраске именно для этого вида, но немало особей выглядели промежуточными в той или иной степени между ними и каменкой испанской. В своей книге, увидевшей свет через 21 год после экспедиции, о которой рассказываю здесь, я присвоил явлениям такого рода термин «гибридогенный полиморфизм».

В последующие два года после этой экспедиции я был настолько увлечен изучением поведения каменок (главы 2 и 3), что тема гибридизации сорокопутов отошла далеко на задний план. За это время к моей работе проявил интерес студент Новосибирского университета Алексей Крюков. В 1969 г. он уже принимал участие в поездке в Копетдаг, где помогал мне в наблюдениях за каменками (глава 2) Теперь у него близилась пора выбирать тему курсовой работы, и тут я вспомнил о своей находке в Зайсанской котловине. Этот регион в основном руководстве по орнитологии СССР[148] значился как находящийся в ареале туркестанского жулана. А европейский жулан был одним из самых обычных видов в окрестностях Академгородка. Из этого следовало, что процесс гибридизации должен был некогда зародиться на территориях, лежащих как раз между этими двумя точками.

Юго-западные предгорья Алтая

Мы с Алексеем спланировали автомобильный маршрут длиной около 1000 км между Новосибирском и озером Маркаколь, лежащим немного севернее Зайсанской котловины. На этом трансекте предполагалось сделать несколько остановок, примерно на равных расстояниях одна от другой, и в каждой собрать серию экземпляров. Так мы намеревались оценить ширину гибридной зоны и проследить изменения в концентрации гибридов в разных ее секторах.

Мы выехали в поле 25 мая 1971 г. на автомобиле ГАЗ-66. Вел машину Миша с академической автобазы, с которым мы уже сроднились ранней весной этого года во время длительной нелегкой поездки на крайний юг Узбекистана (глава 2). На протяжении 10 дней, петляя по проселочным дорогам и выбирая направление словно бы наугад, мы останавливались на день-два в шести разных точках, удаленных друг от друга обычно на несколько десятков километров. Привал устраивали там, где при движении машины удавалось заметить хотя бы одного сорокопута. Эти птицы охотятся, подолгу сидя в верхней части кро ны кустов и высматривая отсюда своих жертв (крупных насекомых, ящериц и прочую живность), когда те перемещаются по земле. Поэтому кто-нибудь из нас, будучи все время начеку, без труда замечал то, что мы искали.

По опыту изучения сорокопутов на Дальнем Востоке и в Зайсанской котловине я уже хорошо знал, что пары этих птиц склонны в период гнездования селиться неподалеку друг от друга, формируя своего рода разреженные группировки. Иными словами, если есть один сорокопут, то здесь же следует ожидать найти еще нескольких.

В итоге мы получили сведения о характере изменчивости в шести таких локальных поселениях сорокопутов на территории площадью около 150 км по долготе и примерно 60–70 км – по широте. Даже на глаз, не прибегая к тщательной камеральной обработке материала, была ясна общая тенденция. В направлении с юга на север, от западного побережья озера Маркаколь (примерно в 150 км севернее Зайсанской котловины) самцы сорокопутов становятся все менее похожими на туркестанских жуланов и приближаются по сумме признаков к жулану европейскому.

Но вполне очевидным стало и другое. Даже те поселения, которые располагались друг относительно друга наиболее близко, могли резко различаться по среднему гибридному индексу[149], и наоборот, значительно разнесенные в пространстве подчас обнаруживали существенное сходство по этому показателю. Из этого следовал весьма важный вывод. В каждой такой локальной микропопуляции степень перемешивания генов родительских видов происходит совершенно случайным образом, со скоростью и интенсивностью, характерными именно для данной общности птиц численностью не более, чем первые несколько десятков пар.

Почему же такое возможно? Дело в том, что сорокопуты, как и абсолютное большинство прочих перелетных пернатых, склонны из года в год, с началом очередного сезона размножения возвращаться с мест зимовок на свои прошлогодние территории. Если самец имеет гибридное происхождение и находит в качестве полового партнера молодую (впервые гнездящуюся) генетически «чистую» самку, в данном случае жулана туркестанского либо европейского, их потомство, естественно, станет гибридным. Ясно, что такого рода события абсолютно случайны, а их комбинации в разных поселениях полностью неповторимы. Да и сами результаты такой демографической разнородности поселений (демов) должны претерпевать существенные, опять же, высоко непредсказуемые изменения во времени. Однако в целом, на больших временах гибридизация, даже начавшись всего лишь с одного-двух эпизодов формирования смешанных пар, будет постепенно углубляться по принципу цепной реакции.

Эти идеи, родившиеся после описанной здесь поездки с Крюковым в юго-западные предгорья Алтая, стали одной из стержневых концепций книги, задуманной мной в те далекие годы. Они же легли в основу принципов и методов дальнейшего изучения гибридизации у сорокопутов, которое на этом не только не закончилось, но продолжалось еще около 35 лет, до последней моей экспедиции в западный Тянь-Шань в 2006 г.

Чуйская степь. Мы вернулись в Академгородок в первой декаде июня. Половина лета была еще впереди, и я решил съездить в Чуйскую степь, чтобы пополнить материалы по поведению пустынной каменки. На этот раз пришлось, по настоянию Воронцова уступить ему моего водителя Мишу, о чем мы с Мишей сильно жалели. Поехали с Крюковым на ГАЗ-51 с шофером, который прежде никогда не ездил в экспедиции. Об этой поезде я коротко упоминаю в начале главы 3.

Алексей Крюков, основательно увлекшийся сорокопутами во время нашей предыдущей поездки, сосредоточил на них свое внимание и на новом месте. Благо, наш лагерь располагался здесь на окраине обширных зарослей кустарника карагана, о котором стоит сказать особо. Это колючее растение высотой обычно не более метра, особенность которого в том, что его зрелые ветви окрашены в чудесный золотой цвет и блестят металлом на ярком солнце. Каждый, кто оказывался в Чуйской степи, не избегал соблазна увезти домой несколько таких веточек. Они входили в комплект сувениров отсюда, второй составляющей которых были плоские камешки с пятнами ярко красного лишайника.

Оказалось, что заросли караганы, вплотную подходившие к нашим палаткам, служили местом поселения сорокопутов, именуемых даурскими жуланами. Об этих птицах в двух основных сводках по орнитофауне Советского Союза было сказано прискорбно мало. Так что мы оказались теперь в роли первопроходцев. Пока я наблюдал за пустынными каменками и записывал их голоса, Алексей вел тщательные наблюдения за сорокопутами. Мы никуда не спешили, и на этом этапе работы не было необходимости сразу же браться за ружье. Самым интересным для нас стало присутствие в этом поселении немногих европейских жуланов, которых мы никак не ожидали увидеть здесь. Более того, у одной из самок, которая выглядела как жулан даурский и насиживала кладку из пяти яиц, по какой-то неизвестной причине неожиданно исчез супруг. Не прошло и двух дней, как на его месте появился самец, который внешне ничем не отличался от жулана европейского. Забавно выглядела эта парочка: крупная самка, одетая целиком в желтовато-палевый наряд, и ярко раскрашенный самец с роскошным белым хвостом, украшенным угольно черной оторочкой. Когда птицы сидели рядом, казалось, что кавалер несколько уступает в размерах своей супруге.

Как говорится, «на ловца и зверь бежит». Итак, снова гибридизация, опять же с участием все того же европейского жулана, но в данном случае – на другом краю его ареала, на расстоянии примерно в 200 км по прямой к востоку от места наших предыдущих исследований. Когда птенцы вылетели из всех гнезд и возмужали настолько, что могли уже существовать самостоятельно, мы отстреляли 16 взрослых самцов. Из них семь выглядели как типичные даурские жуланы, только один, о котором я упомянул выше, был жуланом европейским, а всех прочих (50 %) мы определили в качестве гибридов разных поколений.

Изучение того, что и как происходит в этом поселении сорокопутов, мы продолжили на следующий год, приехав сюда пораньше, в конце мая, чтобы застать развитие событий с момента прилета птиц с их африканских зимовок. На этот раз все наше время было посвящено наблюдениям и сбору данных по особенностям поведения, включая запись их голосов. Удалось проследить полностью ход процесса гнездования у десяти пар, из которых две состояла из самца и самки европейских жуланов, а в остальных партнеры выглядели внешне более или менее сходными с даурскими.

Европейский и даурский жуланы столь несходны друг с другом по сумме морфологических и поведенческих признаков, что их вполне можно было считать разными видами[150]. Наш вывод о том, что в Чуйской степи идет масштабная гибридизация между ними, был несколькими годами позже подтвержден орнитологами из Зоологического института Академии наук СССР в тогдашнем Ленинграде. Под руководством крупного знатока птиц Ирены Анатольевны Нейфельдт они предприняли экспедицию в горы, окружающие плато, занятое Курайской и Чуйской степями. Там, на высоте около 2 300 м над уровнем моря, по долинам небольших горных рек они обнаружили гибридную популяцию, в которой преобладали птицы типа европейского жулана и другие, обладавшие в большей или меньшей степени признаками жулана даурского. Но в отличие от того, что мы видели в Чуйской степи, там не было найдено ни одной особи, которая выглядела бы как даурский жулан в абсолютно чистом виде. Так вот откуда европейский жулан оказался случайным гостем на нашей высокогорной равнине.

Ленинградские орнитологи собирали материал для Зоологического музея, где хранится одна из самых богатых коллекций тушек птиц в мире. Отстреливая сорокопутов, они фиксировали, из каких именно особей состояли гнездящиеся пары. Коль скоро для них изначально стало очевидным, что почти все особи имеют гибридное происхождение, названия таких птиц они брали в кавычки. Например, гибрид, внешне очень похожий на европейского жулана обозначался на этикетке как «европейский», а существенно сходный с даурским – как «даурский». Вот как выглядел состав нескольких пар: самец «европейский» ? самка даурский (две пары); самец «европейский» ? самка «даурский»; самец скорее европейский ? самка скорее даурский; самец скорее европейский ? самка скорее европейский; самец скорее даурский ? самка под вопросом (две пары). Данных не так уж много, но легко предположить, что выбор полового партнера в этой смешанной популяции зачастую есть не более чем дело случая.

Возникает вопрос, почему же птицы склонны игнорировать столь существенные различия в окраске «своих» и «чужих» и предаваться «незаконным утехам», как писал Бюффон, вступая в брачный союз с особями иной генетической конституции? Очень многие исследователи (которых, возможно, абсолютное большинство) полагают, что в природе все без исключения подчиняется абсолютной целесообразности. С их точки зрения, животные при гибридизации «наносят ущерб самим себе и своему виду», рискуя принести потомство «бастардов», якобы неполноценное в генетическом плане.

Но ответ на вопрос может состоять попросту в том, что ошибочна первоначальная установка, предполагающая, что восприятие птицами объектов внешнего окружения ничем не отличается от того, как видим это мы сами. Я предположил, что окраска оперения, различия в которой между близкими видами буквально бросается в глаза наблюдателю, может быть далеко не самым главным при распознавании овсянками и сорокопутами «подходящих» и «неподходящих» потенциальных половых партнеров. Такому предположению нетрудно возразить, поскольку хорошо известно, что цветовое зрение у птиц развито не хуже нашего. Но оно ли непременно должно служить ведущим инструментом в процессах дискриминации себе подобных?

Ведь живая птица – это не макет, раскрашенный определенным образом. Она все время находится в движении и почти непрерывно генерирует звуковые сигналы. Все эти проявления становятся особенно интенсивными как раз в тот момент, когда происходит встреча самца и самки, готовых в равной степени вступить в брачный союз. Например, у сорокопутов, о которых идет речь, самец, заметив в такой момент самку, стремительно летит к ней и садится рядом, вплотную. Если та не улетает сразу – это сигнал ее готовности продолжить контакт. Тогда самец начинает токовать перед ней. Он теснит ее, стараясь сесть все ближе и ближе к ней. При этом кавалер непрерывно кланяется передней частью туловища и вращает головой во все стороны, не переставая при этом петь вполголоса.

Я провел тщательное сравнение этих телодвижений у жуланов европейского, туркестанского и даурского, а также характера их пения в момент формирования пар и звуков, издаваемых самцами в других ситуациях. При детальном сравнительно анализе удалось обнаружить целый ряд второстепенных, частных различий в репертуарах этих сорокопутов, что интересно само по себе[151]. Но основной вывод состоял в том, что в целом эти системы сигнализации можно, по большому счету, признать почти одинаковыми. Во всяком случае, мелкие различия не сопоставимы здесь с полным несходством в окраске этих трех разновидностей пернатых.

Все это значит, что опознавание птицами потенциального полового партнера не имеет ничего общего с тем, как это может казаться наблюдателю. Птица не перебирает в уме, устраивает ли ее окраска хвоста незнакомца и оттенок окраски его головы, спины, брюшка, не говоря уже о величине и форме тех или иных цветовых отметин на оперении. Реакция носит комплексный характер, причем главными стимулами служат, очевидно, размеры увиденной особи и общий характер ее двигательной активности, на фоне которой детали окраски должны уходить на второй план. То есть, оценка идет не путем отбора и суммирования отдельных признаков, а через восприятие некой целостной структуры, не выводимой в принципе, из слагающих ее компонентов. Такие структуры получили название гештальтов[152], и анализом их восприятия занимается целый раздел психологии человека – гештальтпсихология.

Европейский жулан Lanius collurio

Даурский жулан. Lanius isabellinus speculigerus

Забайкалье

Для тех, кто хоть немного знаком с разделом генетики, который называется генетикой популяционной[153], совершенно очевидно, что влияние скрещивания на популяции видов, однажды вступивших в гибридизацию, не ограничивается тем местом, где она началась. Особи гибридного происхождения могут селиться на значительном расстоянии от территорий своих родителей и, вступая в размножение там, привносят гены другого вида в генный пул местной популяции. Процесс углубляется из поколения в поколение.

Ареал даурского жулана простирается на сотни километров на восток от Чуйской степи. Я спланировал в качестве следующего шага наших исследований посещение нескольких мест гнездования этих птиц, достаточно удаленных от того, где мы с Крюковым обнаружили факт их гибридизации с европейским жуланом. Хотелось узнать, насколько далеко к востоку от южного Алтая можно уловить отголоски гибридизации, происходящей здесь. Не откладывая задуманное в долгий ящик, я наметили выезд в поле уже на конец того лета (1972 года) в район, где мы с Крюковым уже собирали материал по этой теме ранее.

Конечной точкой маршрута было избрано Гусиное озеро, второй по площади водоем после Байкала, расположенный на юго-западе Бурятии, имевшей тогда в СССР статус автономной республики. Из литературных источников мы узнали, что берега озера служат местообитанием процветающей популяции даурских жуланов. Нам следовало проехать почти 2 300 км до столицы республики, города Улан-Удэ, а от него еще 170 км до места назначения. На наше счастье водитель Миша в это время оказался свободным и охотно согласился везти нас на своем ГАЗ-66.

Не помню уже, по какой причине Алексей Крюков не смог участвовать в этой экспедиции. Но со мной вызвались ехать Саша Базыкин и Валерий Пальчиков, работавший тогда в Академгородке в Институте ядерной физики[154]. Его технические познания были очень ценными, принимая во внимание мою непрекращающуюся, зачастую тщетную, борьбу с тогдашней несовершенной звукозаписывающей аппаратурой. К нам захотели присоединиться моя жена Люда Шилова, сама уроженка Прибайкалья, и ее подруга, лингвист Наталья Черемных, мечтавшая побывать на Байкале и увидеть забайкальские степи.

Дальний переезд не обошелся без непредвиденных печальных эпизодов. Миша уже ездил по этому маршруту, хорошо знал его и в одном знакомом ему месте решил подготовить нам сюрприз. Там был резкий перегиб проселочной дороги, и спуск можно было миновать, притормаживая движение машины. Но он, предупредив нас примерно за километр о том, что вот-вот сильно удивит нас, вместо этого разогнался и буквально пролетел несколько метров дорожного перегиба по воздуху. Не было бы ничего страшного, но Люда, подпрыгнув на сидении при этом маневре, довольно сильно ударилась головой о железную раму, поддерживающую тент автомобиля.

В другой раз, на временной стоянке, от которой до Гусиного озера оставалось уже совсем немного, произошел конфликт между мной и Мишей. Во вре мя предыдущих наших экспедиций стало нормой использовать паяльную лампу не только по прямому назначению – для приготовления пищи, но и для разных других целей. Например, ей было удобно сушить портянки, предварительно разложив их на какой-либо плоской поверхности. Для Миши паяльная лампа была абсолютно универсальным инструментом. На этот раз мы обедали в палатке, поскольку шел сильный дождь. В нашем укрытии попыталась переждать непогоду целая туча мух, и все они сконцентрировались на окошке из синтетической сетки. Я ненавижу мух, и мне был понятен охотничий азарт Миши, увидевшего столь обильное скопление назойливых насекомых, легко доступное для быстрой и капитальной расправы. Он схватил натужно гудящую паяльную лампу, разогревавшую чайник, и направил пламя чудесного светло-голубого цвета прямо на матерчатое окошко. Идея была мне понятна и близка, но результат – испорченная палатка – совершенно меня не устраивал. Да и Миша, привыкший к филигранным операциям с паяльной лампой, вроде бы и сам не ожидал столь очевидно никудышного финала.

В ответ на мое замечание Миша сказал, что если он мне не нравится, то поедет обратно в Академгородок, а мы пусть сами решаем, как нам быть дальше. Слово за слово, и коса нашла на камень. Я начал грозить ему неприятностями на автобазе, а он «закусил удила» и стал готовиться к отъезду в Улан-Удэ, чтобы там поставить машину на платформу. Я должен был ехать с ним как начальник экспедиции для оформления необходимых документов. Ехали молча не менее ста километров. Я ни разу не предпринял попыток уговорить его остаться – все было сказано в первые часы после ссоры. И вот я сижу на вокзале в Улан-Удэ и жду, пока он выполнит все формальности. Настроение, как легко догадаться, не самое лучшее. Вижу, он идет ко мне своей развалистой походкой. Подходит и говорит: «Женя, а может, поедем вместе назад?» Так окончилось это досадное недоразумение, и мы снова стали коллегами и друзьями.

Миша очень гордился тем, что много лет возил по Сибири самые разные экспедиции, в основном геологические. Его девизом было: «Главное опыт! Без опыта – конец…» На одной из стоянок, когда весь день хлестал дождь, и все мы сильно вымокли за день, он перед ужином, приговаривая это заклинание, не выключил мотор машины и нацепил свой кирзовый сапог на глушитель. Потом стемнело и все завалились спать. А утром выяснилось, что сапог скукожился настолько, что даже не стоило пытаться натянуть его на ногу. Миша выглядел сконфуженным, что вообще ему было совершенно не свойственно. А сапог все-таки пришлось выбросить.

Но вернемся к сорокопутам. Я коллектировал их и собрал приличную, уникальную по тем временам серию тушек, поскольку хорошего материала по этой разновидности в то время не было ни в Московском зоологическом музее МГУ, ни в Зоологическом институте в Ленинграде. Как я предполагал, еще на расстоянии около 450 км к востоку от Чуйской степи встречались особи с признаками гибридного происхождения. В окрестностях города Кызыл (столицы Тувинской АССР) таких было две из шести отстрелянных самцов. А на берегу Гусиного озера, еще примерно в 2 тыс. км к востоку, где мы пробыли больше недели, я не видел ни одной – все сорокопуты здесь были совершенно однотипными.

Обратный путь домой неожиданно оказался много более утомительным, чем тот, что мы проделали к месту основных исследований. Когда мы, проехав 350 км, достигли берега Байкала, погода основательно испортилась. На горных речках, текущих в озеро с юга, с хребта Хамар-Дабан, наводнением снесло мосты. Немногим меньше ста километров нам пришлось ехать, спускаясь около устья очередной речушки в озеро и объезжать преграду по воде, держась конуса выноса. Высокопрофессиональную работу Миши, придумавшего столь необычный способ преодоления водных препятствий, я подробно описал в главе 2.

Но когда мы, весьма довольные собой, подъехали к реке Снежной, самого крупного и многоводного притока Байкала, стало ясно, что больше наш хитроумный номер не пройдет. И здесь от моста, по которому до этого шло автомобильное сообщение, также не осталось и следа. Но объезжать широкое устье стремительно несущейся Снежной, как мы не раз делали это в других местах, было бы равносильно самоубийству.

Нетронутым оставался железнодорожный мост. Мы сутки простояли на берегу, поддаваясь время от времени соблазну переехать на другой берег реки по рельсам, что, разумеется, категорически запрещено. Пытались установить типичный интервал в движении поездов, то и дело проносившихся по мосту, чтобы надежно попасть в свободный промежуток времени.

Но здравый смысл все-таки взял, наконец, верх. Мы поехали назад до ближайшей железнодорожной станции. Кажется, она называлась Голоазиха. Тут я, салютуя бумагами с грифом Академии наук, насел на начальника станции. Мы все были поражены тогда тем, насколько быстро нам выделили отдельную платформу. Миша быстро водрузил на нее ГАЗ-66, нас прицепили к очередному проходившему составу, и мы с полным комфортом отправились в дальнейший путь. Благо, погода к этому времени заметно улучшилась. Достали из машины походные стулья и раскладушки, так что обширная площадка платформы вскоре стала напоминать хороший полевой лагерь. Я про себя размышлял о том, что подумал бы и сказал начальник станции, узнав, что результатом работы нашей экспедиции были примерно три десятка тушек сорокопутов, заботливо упакованных в одном из многочисленных вьючных ящиков.

Так мы миновали оставшиеся 80 км до поселка Слюдянка, откуда можно было отправляться в Академгородок, не заботясь больше об изобретении новых способов форсирования горных рек. Выезжая в дальний путь (предстояло проехать еще около 1 900 км), мы были немало удивлены, увидев, что дороги второстепенного значения вымощены здесь дробленым белоснежным мрамором. Таковы были контрасты великой страны под названием Советский Союз.