Книга: Этюды о природе человека

Ill

Ill

Старость Гёте. – Физическая сила и умственная бодрость старика. – Оптимистическое мировоззрение его. – Жизнерадостность последнего периода жизни

Любители вина могут воспользоваться примером Гёте, возражая против людей, воздерживающихся от употребления спиртных напитков. Несмотря на его болезненность в молодости, усиленное употребление вина не помешало ему достичь старости, полной силы и поразительной умственной деятельности. Эккерман, верный и постоянный товарищ Гёте, в последние десять лет его жизни не перестает удивляться и восхищаться физической и нравственной бодростью знаменитого старца.

При возвращении в Иену, в 74 года, вид его «возбуждал радость». «Он здоров и так крепок, что может ходить в течение нескольких часов подряд» (15 сентября 1824 г.). Глаза его блестят, отражая свет, и «настроение его полно радости, силы и молодости» (29 октября). Гуляя с Эккерманом, Гёте быстро обгонял его и обнаруживал бодрость, радовавшую его спутника (март 1824 г.). «Голос его был полон выражения и силы» (30 марта 1824 г.), а «речь полна жизни» (9 июля 1827 г.).

Во время одного разговора Гёте с Эккерманом, когда первому было почти 79 лет, «звук его голоса и блеск глаз были так сильны, как в лучшие времена молодости» (11 марта 1828 г.). Эти свойства сохранились до конца жизни великого человека, и за несколько месяцев до его смерти Эккерман отмечает в своем дневнике, что «каждый день он находит его полным силы и свежести»; это заставляет его думать, что «такое состояние может продлиться бесконечно долго» (21 декабря 1831 г.). В начале следующей весны у Гёте сделалась «катаральная лихорадка», – по всей вероятности, острая бронхопневмония, – от чего он и умер, вероятно, вследствие слабости сердца. Болезнь длилась всего неделю. Если бы Гёте в течение жизни не злоупотреблял вином, то, быть может, выздоровел бы и прожил еще долго.

Духовная бодрость Гёте была еще более замечательная и сохранилась еще лучше, чем его физические силы. Он интересовался массою вещей, и его жажда знания была неисчерпаема.

Видя, с каким интересом он был погружен в рассказ д’Альтона о подробностях скелета грызунов, Эккерман удивляется, что человек, которому уже около 80 лет, «безустанно ищет случая увеличить свою опытность. Ни в каком направлении не останавливается он и не кончает; он все хочет идти дальше и дальше, всегда учиться, вечно учиться. Этим он остается вечно и неисчерпаемо юным» (16 апреля 1825 г.).

Способность Гёте воспринимать, как и его память, была поразительна. На 81-м году Гёте удивлял своих слушателей «беспрерывным потоком мыслей и необыкновенным богатством изобретательности» (7 октября 1828 г.).

«Старость Гёте – лучшее доказательство необыкновенной крепости его организма», – говорит Мебиус, изучавший биографию Гёте с медицинской точки зрения. «Произведения его самого преклонного возраста большей частью выше всякой похвалы как по законченности формы, так и по своей глубине и чувству. Кто написал что-нибудь подобное в 80 лет? С физиологической точки зрения, произведения его старости вызывают почти большее удивление, чем его юношеская деятельность» (Мебиус, Goethe, I, стр. 200, 201).

Хотя страстный и живой характер молодого Гёте стал впоследствии гораздо спокойнее, тем не менее он минутами бывал еще вспыльчив и резок. У него были некоторые старческие слабости, и он часто обнаруживал деспотические наклонности, по поводу которых существует множество анекдотов. Но настроение его стало гораздо более ровным в старости, а мировоззрение – гораздо жизнерадостнее. Помимо нескольких кратких периодов грусти, он ощущал радость жизни. В 1828 г. он удаляется в Дорнбург, где ведет спокойный образ жизни. «Почти весь день провожу я на воздухе и веду разговоры с гибкими ветвями виноградника, внушающими мне хорошие мысли, по поводу которых я мог бы сообщить вам удивительные вещи», – говорил он Эккерману (15 июня 1828 г.). «Я сочиняю также недурные стихи и желал бы еще прожить в таком состоянии». «Я доволен, – говорит он своему сотруднику, – когда теперь, в начале весны, вижу первые зеленые листья; доволен, когда наблюдаю, как лист за листом еженедельно удлиняет свой стебель; доволен, когда в мае вижу цветочную почку; я счастлив, наконец, когда в июне во всей своей красе распускается душистая роза» (Эккерман, 27 апреля 1825 г.).

Жизнерадостность этой эпохи жизни Гёте проявляется также в его переписке. Он пишет Цельтеру (29 апреля 1830 г.): «Скажу тебе на ухо: я счастлив, что в моих преклонных летах мне приходят мысли, преследование и выполнение которых стоило бы повторения жизни».

Итак, мировоззрение Гёте значительно изменилось с эпохи Вертера. Сам он говорит: «В старости смотрят на вещи совсем иначе, чем в молодости» (Эккерман, 6 декабря 1829 г.).

Юношеская чувствительность, от которой он так страдал в молодости, значительно притупилась. Эккерман поражается его выносливостью к уязвлениям самолюбия. Так, однажды его план постройки Веймарского театра был отвергнут среди работы и заменен другим, сделанным помимо Гёте. Эккерман был этим очень взволнован и с тревогою пошел к нему. «Я боялся, – говорит он, – что эта неожиданная мера глубоко заденет Гёте. Вышло совсем не то. Я нашел его совершенно спокойным и ровным, стоящим выше всякой личной щепетильности» (i мая 1825 г.).

Достигнув 80 лет, Гёте не ощущал никакого пресыщения жизнью. Во время своей последней болезни он не обнаруживал ни малейшего желания умереть, а, напротив, скорее рассчитывал на выздоровление и надеялся, что приближение хорошей погоды вернет ему силы. Следовательно, он желал еще жить. Однако он отдавал себе отчет о том, что цикл его существования закончен, и если не ощущал пресыщения жизнью, то чувствовал уже известного рода удовлетворение от прожитой жизни. «Когда, как я, человек перешел за 80 лет, – говорил он, – то он почти не имеет более права жить; каждый день должен он быть готовым к смерти и думать о приведении своих дел в порядок» (Эккерман, 15 мая 1831 г.). Тем не менее, он продолжал работать и редактировать две последние главы второй части «Фауста». Окончив это, он почувствовал себя в высшей степени счастливым. «Я смотрю на дни, которые предстоит еще мне прожить, как на настоящий подарок, – говорил он, – и, по существу, совершенно безразлично, создам ли я еще что-нибудь и каковы будут эти произведения» (Эккерман, 6 июня 1831 г.).

Гёте заставляет своего Фауста прожить сто лет. Быть может, он и для себя рассчитывал на такой же предел. Хотя он и не достиг этого возраста, но он приблизился к нему после крайне деятельной жизни, которая может служить драгоценным поучением для потомства.