Книга: Всеобщая история чувств

Лик красоты

В исследовании, где мужчинам предлагали рассматривать фотографии красивых женщин, выяснилось, что они в большинстве своем предпочитают женщин с расширенными зрачками. При взгляде на подобные портреты зрачки мужчин расширялись на целых 30 %. Конечно, это не стало бы новостью для женщин времен итальянского Возрождения или викторианской Англии, которые, перед тем как выйти в свет в обществе джентльмена, частенько капали в глаза сок белладонны (ядовитого растения из семейства пасленовых, название которого в переводе с итальянского означает «красивая женщина») именно для того, чтобы расширить зрачки. Наши зрачки непроизвольно расширяются, когда мы волнуемся или радуемся, значит, изображение симпатичной женщины с расширенными зрачками служит для мужчины сигналом, что она находит его привлекательным, и его зрачки расширяются и сужаются в ответ. Во время недавнего путешествия на судне среди жестоких ветров и волн пролива Дрейка, вокруг Антарктического полуострова и островов Южных Оркнейских, Фолклендских и Южной Георгии, я обратила внимание на то, что многие пассажиры лепят за ухо скополаминовый пластырь против морской болезни. Побочный эффект от него – широко раскрытые зрачки – начал проявляться через несколько дней; у всех встречных были широко раскрытые доброжелательные глаза, что, без сомнения, пробуждало ощущение искренней дружбы и товарищества. Некоторые, правда, от переизбытка солнечного света походили на зомби, но большинство излучало открытость и теплоту[107]. А если бы они проверили, то узнали бы, что у женщин должна была раскрыться и шейка матки. Люди тех профессий, где нужно скрывать эмоции или интерес (например, азартные игроки или лошадиные барышники прошлого), частенько надевают черные очки, чтобы скрыть свои излишне красноречивые зрачки.

Мы иногда склонны считать красоту чем-то поверхностным, но Аристотель был прав, когда утверждал, что красота рекомендует человека куда лучше, чем любое письмо или представление. Горькая правда состоит в том, что у более привлекательных людей лучше проходят школьные годы – им больше помогают, ставят более высокие оценки и меньше наказывают, на работе у них и зарплата выше, и положение престижнее, и карьера быстрее, в супружеской жизни они, как правило, определяют отношения и принимают бо?льшую часть решений, и даже совершенно посторонние люди склонны считать их интересными, честными, добродетельными и преуспевающими. Да что там, в волшебных сказках – первой для большинства из нас литературе – герои хороши собой, героини прекрасны, а злодеи уродливы. Дети незаметно для себя усваивают, что хорошие красивы, а плохие уродливы, и по мере взросления получают от общества массу подтверждений этой предпосылки. Так что, пожалуй, неудивительно, что симпатичные кадеты Уэст-Пойнта к выпуску получают более высокие звания или что судья вынесет привлекательному внешне преступнику более мягкий приговор. В 1968 году в системе тюрем Нью-Йорка провели исследование, в ходе которого мужчин со шрамами и другими дефектами внешности разделили на три группы. Тем, кто вошел в первую группу, сделали косметические хирургические операции, второй группе оказали интенсивное консультирование и психотерапию, третья группа осталась без всякого лечения. Проверив через год жизнь испытуемых, ученые узнали, что у прошедших хирургическое лечение дела обстоят лучше всего, и вероятность повторного попадания в тюрьму для них невелика. В экспериментах, проводимых корпорациями, к одним и тем же резюме прикрепляли разные фотографии – и обнаруживали, что более привлекательных претендентов брали охотнее. К хорошеньким детям относятся лучше, чем к невзрачным, и не только посторонние, но и родители. Матери больше ласкают и обнимают красивых детей, больше играют и разговаривают с ними; отцы таких детей тоже больше привязаны к ним. Красивые дети получают более высокие оценки за проверочные работы; возможно, потому, что благодаря выигрышной внешности получают больше внимания, опеки и поощрений от взрослых. В 1975 году учителей попросили оценить работы восьмилеток с низким IQ и плохими оценками. Всем учителям показывали одинаковые работы, но часть из них снабдили фотографиями хорошеньких детей, а другие – невзрачных. Последних охотнее рекомендовали к отправке во вспомогательную школу. Ценным фактором может оказаться и красота другого человека. В одном интересном исследовании людям показывали фотографии пар – мужчины и женщины – и просили оценить только мужчину. Оказалось, что мужчин с более красивыми спутницами считали более умными и преуспевающими, нежели тех, кто фотографировался с некрасивыми женщинами.

Результаты этого и подобных экспериментов могут шокировать, но они лишь подтверждают то, что известно уже не один век: нравится вам это или нет, но лицо женщины всегда было товаром. Красивым женщинам часто удавалось путем замужества выбиться из низшего класса и бедности. Легендарные красавицы (такие как Клеопатра и Елена Троянская) символизируют способность красоты низвергать правителей и рушить империи. Американки ежегодно тратят на косметику миллионы, а ведь есть еще парикмахеры, спортивные залы, диеты, одежда… Красивым мужчинам тоже легче живется, но для мужчин настоящий товар – это рост. Одно исследование рассматривало профессиональную жизнь 17 тысяч мужчин. Те, чей рост превышал 182 см, преуспевали гораздо заметнее – больше зарабатывали, быстрее продвигались по службе, занимали более престижные должности. Возможно, мужчина высокого роста пробуждает в окружающих воспоминания о том, как они детьми смотрели на авторитетных для себя людей – высокими были родители и другие взрослые, имевшие возможность наказать или защитить, подарить всепоглощающую любовь, исполнить желания или разрушить надежды.

Конечно, идеалы красоты лица в разных культурах и в разные эпохи совсем не схожи. Абрахам Каули написал в XVII веке:

Но, в общем, мы, вероятно, ищем в облике сочетания зрелости и незрелости: большие детские глаза, пробуждающие в нас покровительственное отношение, и высокие скулы и другие черты полностью развитых мужчины или женщины, вызывающие сексуальное чувство. Стремясь выглядеть сексуально, мы прокалываем себе носы, удлиняем мочки ушей и шеи, наносим татуировки на кожу, бинтуем ступни, стягиваем корсетами ребра, красим волосы, откачиваем липосакцией жир с бедер и меняем тела бесчисленными другими способами. На протяжении всей истории западной цивилизации от женщин ожидали округлых плавных форм, мягкости и сладострастности – чтобы они были истинными земными матерями, лучащимися чувственной плодовитостью. Для таких предпочтений имелись серьезные основания: тела полных женщин обладали бо?льшими запасами жира и питательных веществ, необходимых при беременности, имели лучшие шансы пережить голод и были способны сохранить растущий плод и грудного младенца. Во многих областях Африки и Индии быть жирным (как для женщин, так и для мужчин) считается не только красивым, но и престижным. В США в 1920-х годах, а потом и в 1970–1980-х, когда в моду вошли особо тонкие фигуры у женщин, мужчинам нравились женщины, похожие на мальчиков-подростков; с психологической точки зрения, это отражало перемены роли женщины в обществе и условий труда. В наши дни большинство знакомых мне мужчин предпочитают женщин с плавными формами в меру развитого тела, а знакомые женщины все-таки желали бы «не в меру» похудеть.

Но первый взгляд поклонника всегда привлекает лицо, особенно глаза, взгляд которых может быть чрезвычайно красноречивым и пылким; поэтому люди издревле пользовались косметикой, чтобы усилить выразительность лица. В Древнем Египте, по данным археологов, парфюмерные мастерские и салоны появились за четыре тысячи лет до нашей эры, а косметические принадлежности и того ранее, за шесть тысяч лет. Древние египтяне любили подкрашивать веки зеленым, а поверх наносить блеск из растертых надкрыльев особых жуков, пользовались контурным карандашом для глаз и тушью для ресниц, иссиня-черной губной помадой, румянами, а пальцы и ступни красили хной. Брови они сбривали и рисовали фальшивые. Египетские модницы той эпохи прорисовывали синим вены на груди и покрывали соски золотом. Отполированные ногти говорили о социальном статусе, а их красный цвет подчеркивал его высоту. Мужчины тоже не отказывали себе в изысканных снадобьях такого рода, и не только на ночь: в гробнице Тутанхамона нашлось множество флаконов с разными кремами и косметическими красками, которые должны были пригодиться ему в загробной жизни. В Древнем Риме мужчины широко использовали косметику; полководцам перед боем делали надушенные прически и маникюр с лаком. Римлянки же не представляли себе жизни без косметики. Марциал в I веке н. э. писал одной из них:

Во II веке римский лекарь изобрел кольдкрем, состав которого с тех пор почти не изменился. Можно вспомнить также Ветхий Завет, где Иезавель перед злодеянием «нарумянила лицо свое», чему научилась от высокородных финикиян примерно в 850 году до н. э. В Европе XVIII века среди женщин были популярны вафли с мышьяком для улучшения цвета лица – мышьяк снижал уровень гемоглобина, из-за чего кожа приобретала призрачную, лунную бледность. В румяна часто входили такие опасные металлы, как свинец и ртуть, которые быстро попадали в кровь через слизистую оболочку, если краски использовали для губ. А в XVII веке европейцы, и женщины и мужчины, носили «мушки» в форме сердец, солнц, лун и звезд, которые приклеивали на грудь или лицо, чтобы отвлечь взгляды поклонников или поклонниц от дефектов внешности, среди которых в ту эпоху часто встречалась оспенная сыпь.

Совсем недавно ученые Луисвиллского университета расспрашивали коллег-мужчин о том, что те считают идеальными элементами женского лица. Ответы обрабатывал компьютер. Выяснилось, что у идеальной женщины должны быть высокие скулы, высоко и широко посаженные глаза, маленький носик, высокие брови, маленький аккуратный подбородок и улыбка на пол-лица. На лицах, признанных «хорошенькими», каждый глаз соответствовал одной четырнадцатой высоты лица и трем десятым ширины, нос занимал не более 5 сотых лица, расстояние от нижней губы до кончика подбородка – одна пятая часть высоты лица, а расстояние от середины глаза до брови – одна десятая высоты лица. На рассчитанные компьютером параметры наложили лица многих известных красавиц, и оказалось, что ни одно им не соответствовало. Зато эта геометрия сводится к портрету идеальной матери – молодой, здоровой женщины. Матери следовало быть плодовитой, здоровой, энергичной, чтобы сохранить молодость и вновь и вновь вынашивать детей, многим из которых было суждено умереть в младенчестве. Мужчины, связанные с такими женщинами, имели самые высокие шансы на сохранение своих генов в будущем. Пластические хирурги, спекулируя на неувядающей популярности этого типа внешности, размещают рекламу, которая порой изумляет своей тупостью. Калифорнийский хирург доктор Винсент Форшан однажды поместил в журнале Los Angeles цветную рекламу на разворот, где эффектная молодая женщина с большой высокой грудью, плоским животом, тугими выпуклыми ягодицами и длинными стройными ногами позировала около красного Ferrari. Заголовок над фотографией гласил: «Автомобиль от Ferrari… тело от Форшана». Вопрос: что делать нам, попрощавшимся с юностью, не обладающим высоким ростом и безупречным телосложением? Ответ: утешайтесь тем, насколько красота относительна. Поначалу мы восхищенно и безропотно дарим ей свое внимание, но она может и исчезнуть в мгновение ока. Помню, как я, увидев Омара Шарифа в фильмах «Доктор Живаго» и «Лоуренс Аравийский», сочла его поразительно красивым мужчиной. А когда через несколько месяцев посмотрела его телевизионное интервью, в котором он объявил, что его интересует только игра в бридж и он посвящает ей все свободное время, то, к моему изумлению, он сделался для меня непривлекательным. Оказалось, что глаза у него слезятся, и подбородок торчит слишком сильно, и все телосложение непропорционально. Эту алхимическую реакцию я наблюдала и в обратном порядке, когда несимпатичный, в общем-то, незнакомец открыл рот, заговорил и превратился в красавца. Слава небесам за пробуждение качеств ума, живости, остроумия, любознательности, добродушия, страсти, таланта и достоинства. Слава небесам за то, что, хотя миловидная внешность сразу привлекает внимание, настоящее ощущение красоты человека проявляется постепенно. Слава небесам, что, как отметил Шекспир в «Сне в летнюю ночь», «любовь глядит не взором, а душой»[109].

Конечно, мы любим не только внешность человека, но и его сущность. Пристрастием к красивым цветам мы обязаны исключительно насекомым, летучим мышам и птицам: именно ради опыления с помощью этих крылатых существ природа наделила растения цветами с яркой, привлекающей их внимание раскраской. Хотя мы и выводим новые сорта цветов ради потрясающей окраски или приятного запаха и своими делами заметно меняем облик природы, но по-настоящему восхищаемся природой только в ее самых диких, неприрученных проявлениях. На нашей «нежной стихийной земле», как назвал ее Э. Э. Каммингс[110], мы находим поразительные, волнующие душу красоты, которые наполняют нас экстазом. Возможно, мы, как и он, «замечаем скорчившийся оранжевый дюйм луны, / взгромоздившийся на эту серебряную минуту вечера», и пульс у нас внезапно разгоняется кавалерийским галопом, или глаза закрываются от удовольствия, и, словно во сне наяву, мы вздыхаем, даже не успев понять, что происходит. Сцена до боли прекрасна. Лунное сияние может внушить уверенность в том, что в этом свете удастся найти дорогу через темные равнины или ускользнуть от ночных чудовищ. Неистовое зарево заката напоминает о тепле, в котором мы нежились когда-то. Умилительная пестрота цветов говорит о весне и лете, когда можно есть досыта, а жизнь щедра и плодородна. Ярко окрашенные птицы пробуждают в нас определенное сочувствие их ослепительной и ослепляющей сексуальности, поскольку в душе у нас гнездятся атавизмы, и любая пантомима сексуального содержания напоминает нам о своей собственной. И все же суть природной красоты – это новизна и неожиданность. В стихотворении Каммингса – это оригинальный «скорчившийся оранжевый дюйм луны», пробуждающий внимание прохожего. Когда это случается, наше чувство всеобщности расширяется – мы принадлежим уже не только друг другу, но и всем видам живого, и всем формам материи. «Отыскать красивый кристалл или цветок мака значит стать менее одиноким, – писал Джон Бергер в «Искусстве видеть» (The Sense of Sight), – погрузиться в существование глубже, чем позволяет поверить одинокий образ жизни». Натуралисты часто говорят, что им никогда не надоедает видеть один и тот же участок дождевого леса или бродить по одной и той же тропе в саванне. Но, если расспросить понастойчивее, они добавят, что эти места никогда не бывают одинаковыми, что там всегда можно заметить что-то новое. Как заметил Бергер, «красота – всегда исключение, она всегда – вопреки. Потому-то она так трогает нас». Тем не менее мы страстно отзываемся на высокоорганизованный способ наблюдения за жизнью, именуемый искусством. В некотором смысле искусство – это попытка загнать природу в стеклянное пресс-папье. Некое место или абстрактная эмоция вдруг делаются доступными для рассматривания на досуге, выпадают из потока, их можно поворачивать и разглядывать с разных сторон, они замирают и, можно сказать, делаются столь же значимыми, как и пейзаж в целом. Бергер сказал об этом:

Искусство конечно же сложнее. Напряженные эмоции порождают стресс, и мы хотим от художников, чтобы они чувствовали за нас, страдали и радовались, описывали высоты своей страстной реакции на жизнь, а мы могли бы без опаски любоваться всем этим и шире познавать весь спектр человеческого жизненного опыта. Совсем не обязательно жить в тех крайних состояниях сознания, как у Жана Жене или Эдварда Мунка, но заглянуть туда – замечательно. Мы хотим, чтобы художники останавливали для нас время, разрывали цикл рождения и смерти, временно прекращали процессы жизни. Этот поток слишком силен, и никто в одиночку не может противостоять ему, не подвергаясь сенсорной перегрузке. Художники, со своей стороны, стремятся к подобной интенсивности. Мы просим их заполнить нашу жизнь чередой свежих видов и откровений, вроде тех, что жизнь дарила нам, когда мы были детьми и все для нас было внове[111]. Со временем большинство впечатлений нашей жизни покрывается тонкой патиной, ибо если мы перестанем осмысливать каждую лилию, разевающую пестрый зев, мы никогда не сможем ни разобрать письма, ни продать плоды граната.

Нередко глаз радует и то, что не отличается красотой. Горгульи, блеск, массивные цветовые сгустки, организованные трюки со светом. Бенгальские огни и фейерверки бывают чуть ли не болезненными для зрения, но мы называем их красивыми. В семикаратном бриллианте идеальной огранки «маркиз» нет ничего, кроме игры света, но и его мы зовем красивым. Издревле люди, околдованные игрой света в кристалле, делали из самых твердых в природе камней поразительные украшения. Да, алмазы и другие драгоценные камни кажутся нам восхитительными, но такими, как мы их видим сейчас, они стали совсем недавно. Искусство обработки, позволяющее создавать восхищающие нас камни, полные огня и сияния, изобрели только в XVIII веке. До тех пор даже драгоценности короны выглядели скучно и уныло, но с этого момента в моду вошли фасетная огранка и глубокие декольте. Вообще-то женщины часто украшали драгоценными камнями вырезы платьев, чтобы то и другое взаимно привлекало внимание. Но почему драгоценные камни кажутся нам красивыми? Бриллиант действует как многогранная призма. Свет, попадая в него, пробегает, отскакивая рикошетом от граней внутри кристалла, отражается от задней стенки и дробится на цвета намного четче, чем в обычной стеклянной призме. Умелый огранщик заставляет свет метаться внутри камня, отражаясь от множества граней, и вырываться наружу в углах. Покрутите бриллиант в руке – и увидите, как один чистый цвет сменяется другим. Неживая материя словно подражает живому своей многогранностью. В тесном как ловушка, мертвом пространстве бриллианта, который то сияет как неоновая лампа, то испускает острые клинки света, мы обнаруживаем энергию, жизнь, движение и смену цветов. Возникает ощущение чуда, все оказывается не на своих местах, загорается волшебный костер, в неожиданной вспышке оживает неживое, и начинается короткий танец огней, похожий то ли на фейерверк, то ли на запуск космического корабля. Потом танец замедляется, но цвета и свет стремительно набирают яркость, превосходя нас в фантазии чистого визуального экстаза.