Книга: Всеобщая история чувств

Слышащее сердце

Английское слово «absurd» созвучно слову «surd», которое раньше означало «иррациональное число», для чего был взят из латыни корень «surdus» – «глухой», чтобы перевести арабское «jadr asamm», «глухой корень», что, в свою очередь, представляет собой перевод греческого ??????, «бессловесный» или «неразумный». Все это наводит меня на мысль о том, что для слепого, или безрукого, или безносого человека мир сохраняет свое содержание. Но при потере слуха связующая нить тает, а с ней теряется и возможность следовать логике жизни. Вас, будто корень, оставшийся под землей, отрывает от повседневных мировых взаимосвязей. Хоть Китс и утверждал: «Звучания ласкают смертный слух, / Но музыка немая мне милей»[69], мы предпочитаем ловить слухом постоянные потоки песен, шума и разговоров. Звуки уплотняют сенсорный фундамент жизни, мы полагаемся на них в интерпретации и выражении окружающего мира и в коммуникации с ним. Космическое пространство беззвучно, но на земле звучит практически все. У семейных пар есть любимые песни, которые даже несколькими аккордами пробуждают память о первой встрече на променаде Атлантик-Сити или о душных летних ночах в городке Среднего Запада, когда они, еще совсем юными, сидели в своих «шевроле» возле рекламного плаката A & W Root Beer, прожигая время, будто сухие листья. Матери баюкают младенцев песенками, которые успокаивают и усыпляют их; это не просто колыбельные песни – но колыбельки из песен. Музыка, как показывают марши за гражданские права, концерты «Живой помощи», политические демонстрации, Вудстокские фестивали и другие массовые мероприятия, сподвигает людей к действию. Благодаря ритмичным трудовым и солдатским песням[70] дальние переходы и однообразные движения кажутся не столь утомительными. Люди, в одиночку занимающиеся пробежками и прогулками, путешественники на гусеничных снегоходах, астронавты, крутящие на орбите педали велотренажеров, затянутые в трико адептки аэробики – все они добавляют себе бодрости с помощью громкой, энергичной ритмичной музыки. Если бы костер в походном лагере горел в полной тишине, он не вызывал бы восторга. Когда же отдыхающие в последний день лета, на закате, пускают в озеро плавучие свечи, то обычно сопровождают этот ритуал песней, в которой восхваляют лагерь и друг друга. Людей манит определенная хрустящая пища (картофельные чипсы, крендели, сухие завтраки и т. д.), и соответствующие звуки – важная составляющая маркетинга подобных товаров. Музыка сопровождает свадьбы, похороны, государственные церемонии, религиозные праздники, спортивные соревнования, даже телевизионные новости. На шумной улице в час пик, несмотря на рев машин и суету тысяч спешащих куда-то незнакомцев, мы безошибочно узнаем голос знакомой, подошедшей сзади и поздоровавшейся. Проходя по улицам города-музея Уильямсберга (Виргиния), мы слышим мелодичное позвякивание и сразу понимаем, что это кузнец стучит молотом по наковальне. До чего приятно сидеть в кресле в гостиной, залитой солнечным светом из окна, окаймленного морозными узорами, рассеянно гладить кошку: когда она начинает громко мурлыкать, на душе становится еще легче. Во многих ресторанах каждая перемена блюд сопровождается соответствующей музыкой; в некоторых даже держат скрипачей или гитаристов, которые стоят около стола и своей музыкой помогают нам жевать. В вестибюлях отелей в Индии и выложенных сланцем патио Хьюстона негромко позвякивают на ветру колокольчики. Во время так называемого тихого часа заключенные Алькатраса умудрялись переговариваться, шепча в пустую трубу, идущую в камерах от умывальника к умывальнику, и, приложив ухо к этой же трубе, получали ответ. Туристы, катающиеся верхом на ламах по национальному парку Пойнт-Рейес или карабкающиеся на скальную стену Маунт-Кэмелбэк в Пенсильвании, одинаково наслаждаются пением птиц, журчанием ручьев, завываниями ветра, шорохом сухих стручков, висящих на деревьях, как крохотные тыквы. На щедрой пирушке официант наливает ароматное вино Liebfraumilch[71], и мы восхищаемся его абрикосовым оттенком, обоняем его букет, ощущаем богатый фруктовый вкус. Потом, желая друг другу всего наилучшего, мы звонко чокаемся бокалами (вероятно, потому что слух – единственное чувство, не принимающее непосредственного участия во всестороннем наслаждении вином).

То, что мы называем «звуком», – на самом деле сильная волна молекул воздуха, рождаемая при движении любого, большого или маленького, предмета и распространяющаяся во все стороны. Сначала что-то должно пошевелиться – хоть трактор, хоть крылышко сверчка, – и толкнуть молекулы воздуха, затем начнут вибрировать соседние молекулы и так далее. Звуковые волны, как морской прилив, набегают на наши уши и заставляют дрожать барабанную перепонку, которая приводит в движение три самые мелкие косточки в теле (называемые молоточком, наковальней и стремечком). Полость, где они расположены, не превышает восьми миллиметров в ширину и четырех – в глубину; если блокируются евстахиевы трубы, воздух задерживается там, отчего при перепаде давления у аквалангистов и авиапассажиров болят уши. Три косточки передают через мембраны движение к жидкости внутреннего уха, а та заставляет колебаться волоски, включающие нервные клетки, которые передают сигналы в мозг: мы слышим. По описанию может показаться, что процесс не так уж сложен, практически же сигнал проходит сложнейшим путем, напоминающим сочиненное безумцем миниатюрное поле для гольфа – с завитками, разветвлениями, обходами, переключениями, рычагами, гидравликой и петлями обратной связи.

Звук принимается в три этапа. Внешнее ухо, как воронка, улавливает и направляет его, хотя немало людей, почему-то не имеющих ушной раковины, слышат вполне прилично (как через шапку или шлем). Ударяясь в барабанную перепонку, звуковые волны приводят в движение первую косточку, головка которой соответствует углублению на второй, которая заставляет двигаться третью. А та прижимается, как поршень, к мягкому, наполненному жидкостью внутреннему уху, где имеется витая трубка, называемая улиткой, в которой находятся волоски, возбуждающие клетки слухового нерва. Жидкость вибрирует, волоски шевелятся, возбуждают нервные клетки, и они передают информацию в мозг. Восприятие звука – это преодоление барьера между воздухом и водой, превращение колебания воздуха в колебания жидкости, а затем – в электрические импульсы. Из всех органов чувств орган слуха больше всего похож на конструкцию, собранную гениальным сантехником из запасных частей. Слух в некоторой степени объемен. Спокойный шелест хлебного поля, в который, кажется, погружаешься с головой, не требует молниеносной реакции, необходимой, например, когда слышишь справа за спиной рык пантеры. Необходимо определять положение источников звуков в пространстве, идентифицировать их по типу, силе и другим признакам. Так слух помогает ориентироваться.

Но все начинается с трепета молекул воздуха, соударения каждой из них с соседними. Создаваемые волны имеют определенную частоту (количество сжатий и расширений в секунду), которую мы воспринимаем как тон – чем больше частота, тем выше звук. А амплитуду колебаний – как громкость. Звук распространяется в воздухе со скоростью 331 м/с, что совершенно несравнимо со скоростью света (300 000 км/с). Именно поэтому во время грозы сначала видишь вспышку молнии, а гром слышишь лишь через некоторое время. Когда я была скаутом, нас учили сразу после вспышки начинать отсчет времени до звука и, разделив результат на пять, определять расстояние до места разряда в милях[72].

Нам доступны звуки самой разной громкости – от шелеста, с которым божья коровка садится на листок диффенбахии, до рева ракеты, стартующей с мыса Канаверал, – но мы редко улавливаем звуки внутренней работы собственного тела, ход химических реакций в желудке, ток крови, повороты суставов, неустанные подъем и опускание ресниц. Если заткнуть уши или прижать ухо к подушке, большинство может услышать биение собственного сердца. Но для младенца в чреве матери стук ее сердца – лучшая колыбельная, воплощение мира и довольства, а подобные прибою волны ее дыхания успокаивают и убаюкивают. Матка – это удобное, привычное окружение, гармония тепла, а биение материнского сердца – непрерывный знак полной безопасности. Можно ли забыть этот звук? Начиная говорить, ребенок, как правило, повторяет одни и те же слова: «мама», «папа» или «бо-бо». В наши дни родители могут купить прибор в виде коробочки, который кладут в колыбельку, и он воспроизводит запись ровного сильного сердцебиения матери с ритмом около семидесяти ударов в минуту. Но если ради эксперимента заставить «сердце в коробке» биться быстрее нормы (как будто мать нездорова или нервничает), младенец начнет тревожиться. Мать и младенец связаны звуком, как пуповиной.

Нет ничего столь совершенного, как время пребывания в матке, где мы, словно крохотные безумцы, лежим, зажатые мягкими стенками, свободные от желаний, не зависящие от времени. Новорожденные, сосущие материнскую грудь или прижатые к ней, тоже слышат этот непрерывный звук, и жизнь кажется им неизменной и приемлемой. Собственное сердцебиение говорит нам о том, что с нами все хорошо. Мы ужасаемся, думая о том, что сердце когда-нибудь остановится, страшимся, что сердце любимого человека может замолчать. Лежа с любимым в постели поутру, обнимаясь, тесно сплетаясь и прижимаясь, мы чувствуем биение его или ее сердца, и нас обволакивает тепло, и мы погружены в покой. «Что ты чувствуешь сердцем?» – спрашиваем мы. «Мое сердце разбито», – отвечаем мы, как будто речь идет о куске мела, на который обрушилась кувалда. Разумом мы понимаем, что любовь, страсть и преданность не связаны ни с одним органом. Более того, не стоит объявлять человека мертвым сразу после остановки сердца – все кончается лишь со смертью мозга. И все же, говоря о любви, мы используем емкую и понятную всем метафору сердца. Она не требует объяснений. С первых мгновений существования наше сердце – мерило жизни и любви. В кино для сцен, которые должны наводить страх, в музыкальное сопровождение порой вплетается звук быстрого, напряженного сердцебиения. Но бывают и фильмы, вроде «Шума в сердце», о матери и сыне, дошедших до инцеста, – где к музыке присоединяется мерный стук сердца, чтобы подчеркнуть любовь, на которой основаны отношения героев. Стихи часто пишут пятистопным ямбом, который звучит «ба-БАМ, ба-БАМ, ба-БАМ, ба-БАМ, ба-БАМ». Конечно, существует немало других стихотворных размеров, а в наши дни большинство поэтов вообще отказались от ритма. Но именно при чтении стихов, написанных ямбом, ощущаешь какое-то глубинное удовольствие. Кстати, мы и передвигаемся ямбом – это ритм непринужденной походки. И еще он закреплен биением сердца в клетке из слов, и мы, глубоко привязанные к сердечному ритму, читаем стихи, ориентируясь на собственный пульс, как на беззвучный метроном.