Книга: Шмели и термиты

Об энтомологии, этимологии и этологии

<<< Назад Еще через месяц

Вперед >>> Шмели и пчелы: дома и на цветках

Об энтомологии, этимологии и этологии

Графы и князья толпятся и жужжат там, как шмели; только и слышно: ж… ж… ж…

Н. В. Гоголь. Ревизор

…И шипел, как шмель, керосиновый фонарь под потолком.

А. Н. Толстой. Прекрасная дама

…Туго гудели шмели, подпоясанные оранжевыми поясами…

Вас. Гроссман. Степан Кольчугин

 ЖУЖЖАНИИ шмелей упоминают в своих произведениях Горький и Леонов, Чехов и Паустовский, Новиков-Прибой и Сергеев-Ценский, Гладков и Вера Панова… В одном стихотворении С. Надсона — оно начинается словами: «День что-то хмурится» — последняя строка сообщает: «Черный шмель, жужжа, садится на цветок»; в другом, хоть в первой строке и сказано: «День ясен… Свод небес и дышит, и сияет…», в конце опять находим знакомое: «Гудя промчался шмель, как искра потухая, блеснул и потонул…»

Гудение, жужжание шмелей мы часто слышим, даже не успев их еще увидеть.

После нескольких лет изучения шмелей я заинтересовался тем, когда же заметили люди этих насекомых, когда выделили жужжащие, подпоясанные оранжевыми поясами создания из массы прочих летающих и жалящих шестиногих?

Более или менее ясен вопрос об ученых-натуралистах. Шмеля хорошо знал, к примеру, голландец Иоганн Гедарт; его книга о насекомых впервые вышла в 1662 году. И Карл Линней писал: наряду с обычными пчелами существуют земляные, гнездящиеся в почве или на земле. В шестом томе известного сочинения Рене де Реомюра «Мемуары, имеющие служить естественной историей насекомых» тридцать страниц текста и несколько старательно исполненных рисунков посвящены «одетым в бархат» земляным пчелам. Реомюр упоминает, конечно, и о громком их жужжании. Том «Мемуаров» с описанием шмелей был напечатан в 1742 году. Здесь еще ни слова нет о каких-нибудь отдельных видах этого насекомого.

Особо скажем об изданном в 1793 году в Берлине знаменитом ныне труде немецкого школьного учителя из Шпандау Христиана Конрада Шпренгеля «Раскрытая тайна природы в строении и оплодотворении цветков». Тяжела была судьба полунищего натуралиста, который смолоду и до конца дней весь свой досуг посвящал одному: изучал строение венчиков, развитие и взаимодействие тычинок, пестиков в цветках десятков растительных видов… Даже после того как его книга вышла, она долго оставалась незамеченной, а немногие из ученых, кто ее знал, считали сообщаемые автором сведения не заслуживающими доверия. Только Чарлз Дарвин впервые, но — увы! — уже в то время, когда Шпренгеля не было в живых, отметил выдающееся значение наблюдений, сделанных натуралистом из Шпандау. О том же, что важнейшую тайну природы о строении и оплодотворении цветков еще за 15 лет до Шпренгеля правильно раскрыл и ясно изложил в журнале «Сельский житель» первый русский ученый-агроном А. Т. Болотов, Дарвину и вовсе не довелось узнать. На сообщение Болотова ученые обратили внимание лишь в середине XX века!

Рассмотрим заглавный лист сочинения Шпренгеля, им самим рисованный; здесь в числе других опыляющих цветы насекомых изображены шмель и пчела, которые, как писал автор, «играют весьма важную роль как в природе, так и в этой книге».

Шпренгель очень внимательно изучил всевозможные устройства для опыления цветков пыльцой других растений. К числу таких приспособлений относится прежде всего дихогамия — разновременное созревание тычинок и пестиков.

На обрамляющей заголовок книги виньетке, составленной из 28 разных цветков, можно увидеть и цветок кипрея, о котором Шпренгель писал:

«Это — кипрей, впервые натолкнувший меня на одно из важнейших открытий, заключающихся в этой книге. В цветке сначала поспевают только тычинки, вследствие чего он содержит только пыльцу, но не имеет зрелого пестика. В этом состоянии его уже посещают шмели, которые уносят на себе пыльцу… Когда в цветке разовьется рыльце пестика, то он уже обыкновенно бывает лишен пыльцы. И тут шмели его опыляют пыльцой, принесенной с более молодых цветков».

То, что своя пыльца не попадает на пестик цветка, важно для качества семян. Но не только… Рассказывая, к примеру, о цветке шалфея, Шпренгель заметил: его дихогамия полезна также потому, что «позволяет шмелям полностью собрать пыльцу всех пыльников из молодых цветков».

Может показаться странным, но даже Шпренгель, так пристально изучавший цветок и работу в нем насекомых-опылителей, различал всего две формы шмелей: крупных и мелких. Видов он еще не знает.

Лишь спустя полвека после Шпренгеля французский биолог Ж. Ламарк, всего две страницы уделив в «Естественной истории беспозвоночных» шмелям, говорит уже о шести формах этих насекомых.

Таким образом, 250–300 лет назад шмели перестали теряться в массе других шестиногих. Но шмели оказались открыты только для науки.

А надо сказать, что далеко не всякое открытие приобретает необходимую известность сразу. Бывает, проходит немало времени, прежде чем знание, добытое одним или несколькими исследователями, обогатит умственный арсенал, войдет в культурный обиход всех или множества людей. Иные открытия совершались подчас дважды, трижды, четырежды, пока весть о последнем достигала наконец сознания человечества.

Та же дихогамия цветков, как показали позднейшие изыскания, задолго до Шпренгеля была обнаружена не только Андреем Тимофеевичем Болотовым, но и несколькими другими натуралистами — итальянцем, шотландцем, немцем, шведом и членом Санкт-Петербургской академии Кельрейтером. И тем не менее даже после Шпренгеля она долго оставалась неизвестной для ученых.

Да что там дихогамия! Америку — целый огромный континент — и ту сколько раз потребовалось открыть, чтобы Новый Свет получил права гражданства на картах мира.

Но можно ли выяснить, откуда взялось латинское название шмеля — Бомбус, почему шмель зовется шмелем, когда эти слова — шмель, шмелиный — вошли в русскую речь? Узнав это, мы могли бы установить, в какое время эти насекомые стали известны не только специалистам-энтомологам вообще или гименоптеристам, занимающимся одними перепончатокрылыми, а просто людям.

Язык древних римлян свидетельствует: название шмеля подсказано его жужжанием; одно из значений слова Бомбус — глухой шум. Может, русское шмель происходит от слова шум? У них даже две одинаковых согласных: Ш и М…

Впрочем, дилетантские изыскания неуместны. Я попросил знатока русской речи Льва Васильевича Успенского просветить меня. Отправив письмо автору замечательного «Слова о словах», я зарылся в справочники и словари. И узнал, что немецкое Хуммель — слово звукоподражательное; французское бурдон — четвертая струна на скрипке, самый большой, басовый колокол — Бурдон собора Парижской богоматери; бурдон, по мнению Реомюра, происходит от глагола «бурдонне», то есть гудеть. Впрочем, возможно, классик энтомологии здесь ошибался: во всяком случае, словарь Доза утверждает, что не насекомое получило свое имя от глагола, а, наоборот, глагол образовался от существительного, обозначающего название насекомого.

И тут пришло с нетерпением ожидаемое письмо из Ленинграда. Лев Васильевич начал его шуткой: «Вот, наконец, и энтомология, как гора, пришла к этимологии», а дальше подробно рассказал все, что известно по поводу шмеля науке о происхождении слов — этимологии.

Это оказалось не так просто, как выходило из сопоставления шума и шмеля. Современное слово шмель, просвещал меня Лев Васильевич, сравнительно молодо. Оно в родстве с более старыми формами: чмель, щемель. А те, в свою очередь, восходят или, наоборот, нисходят к общеславянским кьмель и кемель, которые сродни хорошо всем знакомому слову комар. С ним мы сразу попадаем в эпоху, которую можно без преувеличения назвать древней. Как оно ни удивительно для несведущих, через латышское камане и литовские камине и камане шмель связан корнями с близким по звучанию и смыслу санскритским камарас.

А ведь это уже почти комар? Выходит, в далеком прошлом отдельного понятия шмель не существовало, оно было растворено в общем камарас, воедино слито с комаром. И это не только в древнерусском. На украинском, например, слово комаха и сегодня еще обозначает вообще насекомое (однако не жука, не бабочку).

Неожиданно? Еще бы! Но еще более неожиданно, что родимые пятна этих давних представлений отчетливо проступали и в конце XIX столетия, и даже позднее. В русской словесности шмель, насколько удалось выяснить — а я не ленился на расспросы и поиски, — упоминается впервые в рукописи, известной под названием «Роспись травам». Хранится «Роспись» в московском Историческом музее, где считают, что этот документ составлен в конце XVII века, то есть примерно в то время, когда голландец Гедарт издал свое сочинение. Вот три строки из нашей «Росписи»:

«Дятлина есть трава, а ростеть по логам и по низким местам, а по тому ея познати, что на нее часто пчелы и шмели садиться и медвяну сладость себе собирают…»

Дятлиною в старину называли клевер. Шмели действительно часто посещают головки цветущего клевера, и, как можно видеть из приведенной выписки, русские люди, близкие к природе, уже три столетия назад не только знали о существовании шмелей, но так и звали их и отличали от пчел.

А в лексиконах русского языка шмель появился только лет через сто после «Росписи». Слово впервые приведено в словаре Норстедта (1782), то есть в конце XVIII века, а прилагательное шмелиный зарегистрировано еще позже: в академическом словаре в 1847 году.

Мы выяснили: слово существует, но как его понимали, что именно им обозначали?

Жил в конце XVIII — начале XIX века поэт Н. Ф. Остолопов. Его басня «Пчелы и шмели», напечатанная в 1802 году, изображает шмелей «ленивыми». Однако все, что известно о шмелях, не соответствует такой характеристике. Выходит, что слово-то автор слышал, да не знал того, к кому оно относится.

И в романе И. И. Лажечникова «Последний Новик» (1831) слово шмель употреблено чуть ли не как бранное. «Шмелями государства» писатель называет «завистливых и недостойных искателей фортуны».

В сочинениях знаменитого Г. Р. Державина шмелей и вовсе нет, слово не упоминается ни разу. Однако в державинские времена издавался журнал «Всякая всячина». И здесь некто, подписавший свое сочинение фамилией Правдомыслов, ругательски ругает «дурных шмелей» — шмелей, которые прожужжали уши своими вредными разговорами.

Правда, у жившего в те же годы Болотова описан «камень, казавшийся составленным быть из шмелиных вощин». Тут ясно: человек не только шмелей знает, но и видел их гнездо. Однако Болотов тоже натуралист…

Заглянем теперь в сочинения А. С. Пушкина. Шмель Александру Сергеевичу известен, но понятие, обозначаемое этим словом, все еще отличается от нынешнего, близко к лажечниковскому. Иначе разве назвал бы Пушкин «северными шмелями» презираемых им издателей журнала «Северная пчела» — мракобесов Булгарина и Греча. «Уже досталось нашим северным шмелям от Крылова, осудившего их, каждого по достоинству», — с удовлетворением писал А. С. Пушкин 1 июля 1818 года.

Есть шмель в «Сказке о царе Салтане». Помните князя Гвидона и его превращения: «тут он в точку уменьшился, комаром оборотился, полетел и запищал»; «в муху князь оборотился, полетел и опустился между моря и небес»; наконец в третий раз: «шмелем князь оборотился, полетел и зажужжал», а во дворце царя Салтана пустил в ход свое острое жало: «нос ужалил богатырь, на носу вскочил волдырь».

Так древнее санскритское понятие неожиданно отозвалось в комарино-шмелиных перевоплощениях Гвидона.

Да и позднее разница между многоликими летающими, жужжащими и жалящими насекомыми была еще недостаточно отчетлива.

Откройте «Фрегат «Палладу» И. А. Гончарова. Здесь в четвертой главе первой части можно прочитать, что над лошадьми кружат «овод или шмель». Разумеется, овод может кружить над лошадьми. Некоторые действительно при полете громко жужжат, и, хотя ни один вид их не кусает своих жертв, самки оводов причиняют животным страдания, откладывая на их теле яйца, а то и сразу личинок, которые пробираются внутрь жертвы и в ней растут. А зачем шмелям — они ведь яйца откладывают только в своих гнездах, а питаются и личинок кормят только нектаром и пыльцой, им зачем преследовать лошадей?

Впрочем, здесь еще неясно, кто ошибся: Гончаров пли шмель. Н. А. Некрасов же прямо утверждает, будто шмели преследуют лошадей, и не просто жалят, а даже кровь животных пьют! Вот отрывок из стихотворения «Лето»: «От шмелей ненавистных лошадки забираются по уши в волны». Правда, «Лето» — шутка, пародия на стихи А. Фета. Но строки о лошадках и ненавистных шмелях вполне серьезны. В другом, нисколько не шуточном, стихотворении «Уныние» говорится: «Стоит в воде понуренное стадо, над ним шмелей неутомимый рой». Скажете: непонятно, какова здесь роль шмелей? Читайте дальше: «Несчастный конь… Я подошел: алела бугорками по всей спине, усыпанной шмелями, густая кровь… Я наблюдал жестокий пир шмелей».

Невозможно было представить, чтоб Некрасов, такой знаток природы и сельской жизни, писал подобное о шмелях, которые только в цветках находят для себя корм.

— Проверьте меня, — попросил я Корнея Ивановича Чуковского. Не было никого, кто знал бы Некрасова лучше, чем он. — Как могла-возникнуть подобная ошибка?

Вот что ответил Корней Иванович в письме от 18 мая 1969 года:

«Некрасовские шмели смущали в свое время и меня. Знатоки русских диалектов уверили, что в Ярославской и Костромской губерниях оводы именовались шмелями. Верно ли это? Помнится, в одной из газетных статеек я сослался на такое объяснение…»

По совету Корнея Ивановича я обратился в Институт русского языка Академии наук, а по рекомендации институтских специалистов отправил запрос ярославскому профессору Г. Г. Мельниченко, который много лет составляет словарь местных диалектов. В его картотеке не обнаружилось никаких подтверждений тому, что слово шмель обозначает в Ярославской или Костромской областях насекомых, кусающих скотину.

— Может быть, все же в ошибке повинен не поэт? — высказал предположение профессор Мельниченко. — Допустим, в рукописи стояло шершень — так в ряде мест Костромской области называют слепней, — а наборщик не разобрал почерк и вместе шершней появились шмели?

Вряд ли, конечно, такая ошибка столько лет могла оставаться неисправленной, но все же следовало самому посмотреть черновики и переписанный набело текст — оригинал стихотворения, побывавший в руках наборщика.

Пришлось обратиться в архивы Пушкинского Дома Академии наук…

И вот передо мной измаранные, исчерканные, правленые черновики и самим Н. А. Некрасовым переписанный беловик «Уныния»; всюду ясно выведено: «шмели». Никакой ошибки наборщиков!

Подозрительное, неприязненное отношение к шмелям давало себя знать еще долго. Поэма «Перекопская» написана Демьяном Бедным в 1923 году, и в ней мы находим такие строки: «Нынче снова строят плутни злые трутни и шмели. Эх-х! Лю-ли, лю-ли, лю-ли! Заграничные шмели!..»

Справедливости ради сообщим: не одни поэты и прозаики называли шмелями насекомых, которые, может быть, только размерами да еще отдельными признаками окраски напоминают нашего героя.

В несколько раз издававшемся сочинении Ж. Букгаза о вредных насекомых (оно впервые появилось в конце XVIII века) между главами об осах и шершнях помещена глава «Шмель». И почти все сказанное здесь не имеет никакого отношения к шмелям: «Насекомое, которого следует остерегаться… оно производит в полях огромные опустошения… В 1679 г. Польша была наводнена этими крупными созданиями, которые жестоко жалили людей и животных, вызывая опухоль и воспаление. Только глубоким разрезом кожи можно было предотвратить гибель животных..

Сходных курьезов в старых книгах немало. И не только в старых… Листая в поисках нужной справки русское издание знаменитой книги Чарлза Дарвина «Действие перекрестного опыления и самоопыления растений», я обнаружил примечание переводчиков, разъясняющее, что род Бомбус обозначает… шершней! А ведь одним из переводчиков книги был профессор, редактором издания академик, автором предисловия другой академик. И вот в классическом труде вегетарианцы шмели объявлены хищными шершнями!

Энтомологу положено отстаивать правду о насекомых, развенчивать неверные представления о них. В свое время Жан-Анри Фабр решительно вступился за кузнечика из басни Лафонтена «Кузнечик и муравей» (сюжет ее у нас известен по басне И. А. Крылова «Стрекоза и Муравей»). Лафонтен изобразил кузнечика легкомысленным бездельником, охочим пожить на чужой счет. Великий знаток естественной истории и нравов насекомых поправил великого баснописца: «У кузнечика прекрасный нрав, — возразил Фабр, — это — веселый труженик, он бодр и поет, несмотря на горести».

Поклеп, возведенный на кузнечика, очень расстроил Фабра. И в своем варианте басни он дал волю чувствам.

«О, жадные крючковатые пальцы, толстобрюхи, управляющие миром с помощью несгораемых шкафов! Вы распространяете слух, будто мастеровой — всегда лодырь, бездельник, будто он болван, по заслугам бедует. Замолкните!»

И русские специалисты не раз выступали с поправками и уточнениями, в частности по поводу некоторых басен И. А. Крылова, тоже «немало погрешившего против энтомологии», как заметил в статье «Комар и муравей» профессор Петр Юльевич Шмидт.

Пора, давно пора снять безосновательные подозрения и с миролюбивых, нисколько не докучливых, а, наоборот, симпатичных и полезных шмелей, неутомимо опыляющих цветки. Не случайно во многих странах пришлось этих насекомых взять под защиту закона — закона об охране природы.

Чтоб защита оказалась надежной, важно установить, на какой почве выросли, чем питались возведенные на шмелей наветы. Откроем любое — старое или современное, отечественное или зарубежное — руководство по энтомологии и в соответствующем разделе без долгих поисков найдем предупреждение: шмели весьма схожи с некоторыми другими насекомыми, не обязательно даже родственными, — с Антофорами, например, или с Ксилокопами, которых и называют шмелями-плотниками, с Цератинами — малыми шмелями-плотниками.

Русский энтомолог И. А. Порчинский в обзоре «Шмелеобразные двукрылые» писал, что в Средней и Северной Европе водятся такие двукрылые, «окраска которых очень сходна, а в некоторых случаях даже тождественна с окраской шмелей».

Порчинский имел в виду мух-сирфид, ктырей, слепней…

«…Интересное зрелище можно наблюдать, — пишет он, — летом на каком-нибудь лугу, богатом цветущими зонтичными, сложноцветными и другими растениями. Большие соцветия зонтичных обыкновенно привлекают множество мух разных родов и семейств… Здесь-то желающим познакомиться с шмелеобразными видами не раз случается увидеть и поймать двукрылых, похожих на мохового или садового шмеля, и пр., так как почти все шмелеобразные двукрылые ловятся почти исключительно только на цветах».

Именно частым сходством шмелей с некоторыми даже неродственными им видами объяснял Порчинский тот «страшный хаос» — это его собственные слова, — какой наблюдается в систематике шмелей, хотя они и представляют одно из самых интересных семейств перепончатокрылых.

О шмелеобразных двукрылых, которые встречаются уже не на цветах, но представляют вредителей животных, рассказывает путешественник Фарли Моуэт. В книге «Люди оленьего края» Ф. Моуэт, перечисляя самых страшных врагов оленя, выделяет две разновидности «крупных, ярких, напоминающих шмелей» насекомых. В оленя, увидевшего или услышавшего полет хотя бы одного из них, вселяется ужас, какого в нем не вызывает даже волк.

«Однажды я наблюдал спокойно пасущееся на крутом берегу реки небольшое стадо и заметил вдруг, что они пришли в ужасное смятение. Стадо мгновенно рассеялось. Олени карибу со всех ног мчались в разные стороны, мотая головами. Они делали огромные нелепые прыжки и иной раз больно ударялись об острые обломки скал. Один из оленей повернул к реке и, ни мгновенья не колеблясь, бросился с берега в мелкую воду. Оп сломал себе шею… Я подплыл на лодке к трупу и увидел сидевшего на нем убийцу — мохнатое насекомое желтого цвета. Яйцеклад насекомого вздувался и пульсировал, откладывая в тело оленя свои крошечные яйца. Потом из этих яиц вылупляются малютки-личинки. Пробуравив кожу, они попадают в кровь живого оленя, затем проникают под кожу и здесь, покрываясь оболочкой, оседают. К весне следующего года каждая личинка разрастается до размеров фаланги человеческого пальца.

На туше Одного мертвого оленя я насчитал около двухсот этих паразитов. В июне они выбираются сквозь кожу, изрешечивая ее, словно она побывала под пулеметным огнем, и, падая на землю, окукливаются… Второй из этих двух видов, похожих на шмеля дьявольских мух, еще опаснее. Их личинки плотной массой забивают носоглотку оленя, который в конце концов погибает от удушья…»

Не удивительно, что шмеля побаиваются и остерегаются те, для кого эти насекомые представляют только давно знакомого незнакомца, на свою беду схожего с целой серией двойников, действительно ничуть не симпатичных и доброго слова не заслуживающих.

В том, чтоб научиться безошибочно отличать подлинных Бомбус от всякого рода обманчивых двойников и «вылитых копий» — летающих, жужжащих и жалящих, — незаменимую службу оказывает в последние годы уже упоминавшаяся нами наука о поведении живых существ — этология.

Посмотрим же дальше, что еще разузнали этологи вместе с биологами других специальностей о жизни и нравах героя этой повести.

<<< Назад Еще через месяц

Вперед >>> Шмели и пчелы: дома и на цветках