Книга: Церебральный сортинг

2. ИЗБИРАТЕЛЬНОСТЬ ОТБОРА

2. ИЗБИРАТЕЛЬНОСТЬ ОТБОРА

Общая концепция искусственного отбора была сформулирована ранее и рассматривалась как способ ускорения эволюционных изменений головного мозга гоминид (Савельев, 2015a). Её суть сводится к тому, что для успешного выживания в больших группах архантропов было необходимо поддерживать социальные отношения. Их основу составляли активный обмен пищей, снижение внутривидовой агрессии, коллективная охота и защита общих биологических интересов. Эти особенности поведения сложились под влиянием искусственного отбора, направленного на увеличение тормозных лобных областей и массы мозга. Его сущность состоит в том, что с появлением первых признаков социальности наши далёкие предки оказались перед выбором — выжить и защититься от агрессивной среды обитания, создав глубоко интегрированное сообщество, или исчезнуть. Вполне понятно, что большинство австралопитековых ретроградов предпочло дружно погибнуть и остаться верными своим скотским традициям. Те немногие оригиналы, чей мозг позволил им выжить, ступили на скользкую дорожку селективной эволюции мозга и сложных социальных систем.

Первичная социализация самых сообразительных австралопитеков позволила приспособиться к изменившейся среде обитания и сохраниться как вид. Однако ввиду некоторых особенностей мозга приматов социальные взаимодействия запустили маховик искусственного отбора мозга (Савельев, 2016). Решение адаптивных проблем выживания архантропов привело к неожиданным эволюционным последствиям, изложенным в предыдущей главе, — автономизации эволюции головного мозга. Так возник ранее неизвестный механизм отбора, который при стабильной репродукции и неизменном теле менял адаптивность нервной системы. Мозг будущих людей оказался под действием специфического отбора, что невероятно ускорило эволюционные изменения (Савельев, 2016).

В результате скрытой от глаз, ночрезвычайно быстрой автономной эволюции мозга к настоящему времени сложилась довольно сложная ситуация. Оставаясь очень схожими соматически, мы легко можем производить плодовитое потомство почти при любом варианте метисации. Это традиционный признак принадлежности к одному виду, который не требует объяснений. При этом на уровне мозга мы обладаем структурными различиями, намного превышающими видовой уровень. Относясь по строению мозга к разным видам и даже родам гоминид, мы непрерывно и вполне естественно вступаем в неразрешимые и кровавые конфликты.

Причины такого печального положения дел кроются в биологической природе эволюции как мозга, так и тела. Эти два параллельных процесса становления человечества объединены общей целью, которая состоит в примитивном доминировании нашего вида. Иначе говоря, вся возня с развитием мозга и интеллекта нужна только для того, чтобы расплодиться, как паразитические черви, и покрыть несчастную планету многометровым слоем своих потомков. В большей части мира столь убогие цели собственной эволюции вызывают бурный энтузиазм, и лишь иногда — беспокойство у тех, кто ещё пытается думать. Совершенно ясно, что пришло время человечеству хотя бы немного разобраться в вакханалии собственных эволюционных процессов.

По этой причине попробуем рассмотреть сущность событий, происходящих с нашим мозгом. Ужас нашего единения с природой состоит в том, что биологические процессы абсолютно одинаково действуют как на уровне Организации Объединённых Наций, так и среди паразитических червей в кишечнике африканской зебры. Разница сводится к инструментам отбора и различиям в организации растения или животного. Неприятно сознавать, что, предлагая с трибуны ООН экономически поддержать разрушенную войной страну, какой-либо гуманист преследует ту же цель, что и гиена, отгоняющая мелких хищников от присвоенной падали. Биологические цели плоского червя, голодной гиены, отдельных стран и крупных международных объединений особенно не различаются. Пища, размножение и доминантность остаются залогом биологического процветания любых организмов на планете. Именно эти биологические функции критичны для эволюции и максимально значимы для отбора. Мозг и поведение — это всего-навсего квалифицированная, но тщательно угнетаемая прислуга перечисленных выше биологических процессов. Вполне понятно, что от этого обременения успешно избавились паразиты, которые переселились в богатый пищей кишечник своих хозяев и вместе с нейронами утратили задумчивость.

Нервная система в сочетании со сложным поведением представляет собой довольно затратный комплекс приспособительных систем организма. Он, конечно, иногда весьма эффективен, но энергетически затратен и далеко не обязателен. По этой причине большинство адаптивных изменений позвоночных начинается с простого отбора, направленного на увеличение размеров зубов, модификацию конечностей, тела или длины кишечника. Обычно таких незатейливых метаморфозов вполне хватает для решения возникающих проблем. Очень редко соматические различия животных оказываются недостаточными для появления наиболее приспособленных. В такой ситуации критичными становятся особенности добывания пищи, избегания опасности, способы размножения и заботы о потомстве, отражающие индивидуальность организации нервной системы. Только тогда, через поведение, отбор добирается до мозга, что может привести к заметным морфологическим изменениям его строения. Происходят такие эволюционные события намного медленнее и реже, чем соматические перестройки.

Надо отметить, что значимая для выживания поведенческая несостоятельность возникает редко. Обычно уже существующий адаптивный потенциал мозга большинства животных легко справляется с модификациями повседневных проблем. Из-за этой особенности мозг оказался весьма консервативен, медленно эволюционирует и сохраняет следы давно прошедших древних катаклизмов. Так, дельфины, лишённые обоняния много миллионов лет назад, обладают хорошо развитыми обонятельными центрами, которые выполняют совершенно другие функции. Ползающие змеи бережно сохранили в мозге красное ядро, необходимое для согласованного управления четырьмя конечностями. Таких примеров много, что говорит как о консервативности мозга, так и о сложности глубоких морфологических перестроек (Савельев, 2008). В условиях естественной среды быстро изменить структурную организацию мозга крайне затруднительно, а молниеносное увеличение головного мозга человека вызывает закономерное удивление и интерес к природе этого необычного события.

Показательно сравнение скорости эволюции мозга человека и других групп животных. Так, среди рыб небольшой мозг массой в О, 1 г почти за 300 млн лет достиг у наиболее крупных форм массы 100-150 г, что отражает не интеллектуальное развитие, а увеличение размеров тела и массы мускулатуры. Аналогично рос мозг динозавров, что было обусловлено возрастанием массы тела. Примерно за 100 млн лет мозг увеличился по массе с 10-15 до 180-200 г, а тело — в несколько тысяч раз. При этом конструкционный архетип мозга рыб и рептилий оставался неизменным, несмотря на всё видовое многообразие и адаптацию этих групп позвоночных к различным средам обитания. Млекопитающие также не показали особой скорости нейробиологической эволюции. Около 80 млн лет их мозг усложнялся в основном количественно, нарастив площадь поверхности полушарий при помощи борозд и извилин коры. Эти примеры показывают, что относительные размеры мозга слабо изменялись в процессе эволюции и были опосредованы увеличением массы тела и размерами животных (Савельев, 2005б).

Неторопливая эволюция нервной системы была нарушена к концу существования австралопитеков. У человека всего за 5 млн лет мозг стал впятеро тяжелее и несколько раз структурно изменился до неузнаваемости. В нём появились совершенно новые морфологические центры, которые не встречаются у других млекопитающих и характерны только для человека (Савельев, 2015а, б). Эти наблюдения не означают, что человек утратил консервативный архетип строения мозга приматов. Архаичные структурные особенности строения, конечно, сохранены, но они спрятаны под необычными эволюционными новообразованиями.

Необходимо подчеркнуть, что похожих по скорости и масштабам эволюционных изменений в мозге других существ на этой планете пока не обнаружено. Следовательно, необычная скорость эволюционных изменений мозга человека подразумевает или вмешательство каких-либо трансцендентных сил, или появление ранее неизвестных механизмов эволюции. Поскольку вера в любые внешние силы автоматически закрывает проблему, попробуем немного помучиться в поисках более рациональных объяснений этого явления.

С одной стороны, необходимо понять природу непрерывного появления множества новых и необычных требований к поведению. При этом каждое из них было значимо для выживания наших предков и не могло выполняться в рамках уже существовавшего мозга. С другой стороны, все события происходили в условиях развития социализации сообществ человека, что неизбежно ослабляет действие естественного отбора. Таким образом, эффективность традиционных механизмов эволюции была малопригодна для генетического закрепления возникающих структурных изменений мозга. Реконструируя столь противоречивую ситуацию, необходимо одновременно искать как причины появления необычных свойств поведения, так и более эффективный способ культивирования их носителей — будущих людей.

Суть любого процесса эволюционных изменений сводится к трём несложным биологическим явлениям. Во-первых, для появления искомого признака он должен быть значим для выживания и размножения. Во-вторых, для сохранения нового свойства организма необходимо постоянное действие некоего эффективного механизма отбора. Этот механизм должен одновременно эффективно истреблять одних особей и создавать условия для размножения других, в зависимости от выраженности ценного признака. В-третьих, отбираемый признак должен быть индивидуально изменчив. Чем больше вариантов проявления конкретного признака, тем богаче морфофункциональный субстрат для отбора. Такой значимый и изменчивый признак позволит быстро достигать заметных структурных изменений в эволюционирующей популяции. Попробуем предельно кратко повторить основные принципы изменчивости мозга, на которых построены дальнейшие рассуждения (Савельев, 2015б, 2016).

У человека изменчивость мозга и поведения неразрывна и зависит не только от наследственной информации. Изменчивость морфологической организации человека очень велика и по массе головного мозга может достигать кратных различий. Минимальная масса мозга женщин и мужчин составляет 800-960 г, а максимальная — 2200-2300 г (Савельев, 2005а). Как меньшая, так и большая масса мозга обычно выявляется у людей с глубокими нарушениями, которые редко совместимы с нормальной жизнью в любом сообществе. К настоящему времени известно около 20 исключений из этого правила. В таких уникальных ситуациях масса мозга отклонялась от указанных величин лишь на 5-10%. Ретроспективный анализ жизни обладателей мозга уникальных размеров не позволил обнаружить каких-либо отклонений в их поведении.

Вполне понятно, что различия по общей массе мозга вполне укладываются в привычную изменчивость других органов и систем. Двухметровые баскетболисты и артисты цирка лилипутов ростом около метра уже давно никого не удивляют. Совершенно ясно, что простой изменчивости массы мозга для возникновения особых условий эволюции недостаточно. Несмотря на этот очевидный факт, долгое время именно масса мозга была предметом бесконечных научных споров, выливавшихся в обсуждение расовых и социальных конфликтов. Научную часть этой дискуссии удалось завершить после выяснения природы изменчивости мозга и структурных основ гениальности (Савельев, 2015б).

Значимая для отбора изменчивость головного мозга оказалась спрятана в его внутренней организации. Мозг человека состоит из обособленных структур, которые выполняют конкретные функции. В процессе эволюции органы чувств, системы управления движением и ассоциативные задачи постоянно усложнялись, что приводило к появлению дополнительных центров обработки разнородной информации. Так мозг позвоночных достраивался на протяжении миллионов лет. Архаичные области мозга становились рефлекторными центрами контроля за врождёнными формами поведения, а эволюционные приобретения отвечали за произвольные движения и ассоциативные функции. Наиболее значимым событием в совершенствовании функций мозга стало приобретение млекопитающими коры. Именно в ней сосредоточены дублирующие подкорковые центры поля, отвечающие за органы чувств и осмысленное поведение.

На адаптивной специализации нейральных структур сложился принцип локализации функций. Его основой является морфофункциональное единство обособленных нервных центров, отвечающих за конкретные органы чувств, двигательные функции и индивидуальные особенности поведения. Для обслуживания каждой жизненно важной функции в головном мозге существует целая система корковых полей и подкорковых ядер, которые связаны между собой и с другими центрами мозга. При разрушении только одного из компонентов вся цепочка специализированных на одной задаче структур мозга выходит из строя или её функции заметно нарушаются. По этой причине мозг очень уязвим при различных травмах, токсических воздействиях и нарушениях кровообращения.

На поверхности мозга расположена кора с бороздами и извилинами. В ней слоями лежат корковые нейроны, которые образуют поля, выполняющие специализированные функции (Савельев, 201 5a, б). Изменчивость размеров полей коры, а следовательно, и числа входящих в них нейронов намного превосходит вариабельность массы мозга. Различия между крайними вариантами количественной изменчивости отдельных полей неокортекса лобной области составляли около 300%, теменной области — 400%, лимбической, затылочной и нижней теменной областей — 200-800%. Сами по себе эти количественные различия отделов мозга очень велики, а их комбинации могут давать бесконечное число вариантов индивидуального поведения. Количественная изменчивость затрагивает и считавшиеся наиболее консервативными многочисленные подкорковые центры мозга. Сравнительные исследования показали, что количественные различия могут достигать 150— 370% (Савельев, 2015а, б). Эта вариабельность эволюционно-древних структур ещё более усиливает изменчивость мозга и индивидуализацию поведения.

Следовательно, уникальность головного мозга каждого человека практически гарантирована. В этом легко убедиться при помощи арифметики. В головном мозге человека около 50 основных полей коры и 200 подкорковых ядер, а количество нейронов в одинаковых структурах разных людей может различаться в 1,5— 8 раз. Вполне понятно, что число вариантов индивидуальной организации огромно, а найти обладателей одинакового мозга среди 7 млрд практически невозможно. Иначе говоря, изменчивость полей и ядер мозга даёт возможность получить очень большое разнообразие неповторимой работы органов чувств, индивидуальной локомоции и ассоциативных идей.

Казалось бы, такого бесконечного разнообразия мозга человека вполне достаточно для создания любых неврологических причуд и модификаций поведения. Однако это только верхушка айсберга индивидуальной вариабельности человеческого мозга. Наша социальная и личная беда состоит в том, что поля коры большого мозга не однородны. Большинство полей коры полушарий разделяются на подполя, которые являются основным источником персональной неповторимости. Именно изменчивость подполей достигает индивидуального максимума и является основным источником страданий и непонимания внутреннего мира друг друга.

По этой причине среди людей искусственный отбор происходит в первую очередь по подполям коры большого мозга. Это становится особенно ясно из количественных оценок размеров подполей. Например, индивидуальная изменчивость подполей поля 47 коры лобной области мозга может различаться в 14 раз, что намного превышает вариабельность целого поля. Различия огромны, особенно если учесть, что в данной зоне мозга сосредоточены центры, определяющие индивидуальные особенности характера, привычки и врождённые наклонности человека. Ещё масштабнее изменчивость в базальной височной области мозга. Отдельные подполя этой зоны могут различаться у разных людей в 1,5-41 раз. Более чем 40-кратные количественные различия морфофункциональных центров головного мозга создают беспрецедентные по глубине и масштабам изменения индивидуального поведения (Савельев, 2015а, б). Их невозможно компенсировать образованием или воспитанием, что создаёт уникальные барьеры между отдельными людьми. Перечисленных количественных различий головного мозга человека с запасом хватит для создания индивидуальной изменчивости на протяжении нескольких миллионов лет. Такой многообразный и уникальный субстрат совершенно избыточен для быстрого и эффективного отбора существ с любыми заданными свойствами. Любой специалист по разведению домашних животных был бы в восторге, если бы получил для селекционной работы питомцев с таким диапазоном морфологических вариантов одного и того же признака. Это позволило бы быстро выделять и культивировать самые экзотические, но нужные свойства. Тем не менее даже такой гигантский полиморфизм не удовлетворил затейливую эволюцию нашего мозга.

Настоящим кошмаром для человечества являются не количественные, а качественные различия подполей коры большого мозга. В том же поле 47 левого полушария мозга одного поэта было обнаружено шестое подполе, которое пока ещё не встречалось в мозге других людей (Кононова, 1938; Савельев, 2015б). Изучение изменчивости нижней теменной области показало, что в некоторых случаях могут полностью отсутствовать одно, два или сразу три подполя. Для этих же центров характерна и максимальная асимметрия мозга человека. Именно подполя нижней теменной области могут присутствовать или отсутствовать в левом или правом полушарии одного и того же человека (Станкевич, Шевченко, 1935). Эти результаты представляют собой бесценное доказательство непреодолимых качественных различий между мозгом и поведением отдельных людей.

Качественные различия в строении мозга разных людей выводят индивидуальные особенности на новый биологический уровень, который создаёт принципиально новую эволюционную ситуацию. С одной стороны, качественные различия мозга программируют возможность полного непонимания поведения друг друга. Разница в самых изменчивых — «человеческих» — областях мозга так велика, что предполагает отсутствие некоторых функций у одного человека и их блестящую выраженность у другого. Вполне понятно, что в такой ситуации договориться об одинаковом отношении к общей проблеме невозможно. У одного из собеседников в мозге может просто не оказаться центра для понимания или выполнения поставленной задачи. В такой ситуации людей можно только заставить имитировать поступки, для осознанного выполнения которых у них нет никакого неврологического субстрата. С тем же успехом можно требовать виртуозного владения лопатой от безрукого, что тот будет обоснованно воспринимать как откровенное издевательство.

С другой стороны, в человеческом мозге скрыты различия видового уровня. При этом столь глубокие особенности строения головного мозга не связаны ни с половыми различиями, ни с этнической, ни с расовой принадлежностью конкретного человека. Мы, несомненно, являемся одним видом, дающим плодовитое потомство. Такая изменчивость мозга даже внутри одной этнической группы может превышать видовые различия, типичные для других видов млекопитающих.

Получается, что репродуктивно мы один вид, а церебрально — разные. К разным церебральным видам могут принадлежать мать и дочь, отец и сын, а про внуков, племянников и более дальних кровных родственников говорить даже не приходится. Безусловно, в близкородственной группе вероятность церебрального единства выше, чем у случайно собранных людей. Однако различия продолжают оставаться игрой природы наследования комбинаций мозговых структур и их количественной выраженности.

К сожалению, качественные различия между людьми не исчерпываются отсутствием или наличием подполей головного мозга, отвечающих за сложные формы поведения. Ситуация ещё немного усугубляется различиями на уровне клеточного строения коры большого мозга. Например, у людей может различаться общий тип строения коры. Это значит, что у одного человека вся кора может состоять из мелких или более крупных клеток. Такие различия дополняются модификационной изменчивостью коры внутри одного поля или подполя, а также выраженностью переходных зон между полями. Более того, существует индивидуальная изменчивость толщины коры больших полушарий. Так, ширина зрительного поля 17 может варьировать от 1,8 до 2,4 мм, поля 40 нижней теменной области — от 2,28 до 3,2 мм, а поля 10 лобной области — от 2, 18 до 2,6 мм (Преображенская, 1960). Эти различия подразумевают фактическую разницу в сотни миллионов нейронов и гарантируют функциональные особенности даже при общем сходстве размеров площади поверхности того или иного поля коры большого мозга.

Таким образом, в основе изменчивости головного мозга человека лежит количественная и качественная вариабельность. Уникальная ситуация репродуктивного единства и церебральных различий видового уровня создаёт идеальные условия для крайне быстрой структурной эволюции мозга. Изменчивость генетического и социального компонентов передачи ключевых форм поведения является базовым принципом эволюционного прогресса человечества.

Генетическая составляющая простейшего наследуемого поведения подвергается изменениям медленно и ценой колоссальных популяционных потерь для каждого вида. Любой закреплённый в геноме алгоритм уникален и крайне редко заново возникает в эволюции. Это делает его необходимым для базовых физиологических функций и совершенно бесполезным для динамичной эволюции сложных социальных взаимодействий человека. Социально наследуемые формы поведения очень легко модифицировать в любом поколении. Достаточно на 20 лет изменить условия или правила воспитания детей, как мы получим любой желаемый уровень заданного культа, национальной веры или искренней убеждённости. При этом не имеет никакого значения содержательная часть новодельных социальных инстинктов. С лёгкостью можно убедить целое поколение наивных подростков в реальности говорящих розовых слонов, кусачих вампиров или коварных мойдодыров. С тем же успехом можно воспитать глубочайшую уверенность в том, что кривоватые и диковатые подростки являются представителями высшей расы, наследниками ариев, а их предком был марсианин, удачно полюбивший царевну-лягушку. В пустые центры мозга, предназначенные для социальных инстинктов, можно загрузить любую абракадабру, а спустя пару десятилетий пожинать запрограммированные или неожиданные плоды.

Следовательно, двойственность передачи различных типов инстинктивной активности очень эффективна. С одной стороны, генетическая детерминация врождённых форм поведения позволяет сохранять консерватизм проверенных временем видоспецифических инстинктов, с другой — социальные инстинкты адаптивны и позволяют модифицировать их в каждом новом поколении. Несмотря на различия в свойствах, обе версии наследования поведения играют огромную роль в производстве себе подобных — главной цели любого вида на планете. В соответствии с инстинктами размножение является самым желанным событием, на которое направлено всё существование особи. По этой причине большинство социальных инстинктов замешено на пищевом или репродуктивном тесте в квашне врождённых форм поведения.

В этой ситуации действует искусственный отбор мозга, описанный ранее (Савельев, 2016). Его суть состоит в том, что в каждый исторический период развития цивилизации возникает необходимость в преодолении новых, ранее неизвестных социальных, технических, экономических и военных проблем. Начинается поиск людей, способных придумывать и применять необычные решения. Путём массового перебора кандидатов такие оригиналы в конце концов находятся, что запускает цикл церебрального сортинга по новым качествам мозга. Через некоторое время количество людей с новыми качествами нервной системы достигает уровня 10-15%, что достаточно для смены структуры власти или общественно-экономической формации. Отбор мозга на некоторое время стабилизируется, но новые социальные конфликты стимулируют следующий цикл эволюции мозга. Этот примитивный механизм очень эффективен, что позволило нашему мозгу относительно быстро увеличиться в размерах. Церебральные механизмы таких событий стали ясны недавно (Савельев, 2016), но очевидность подобной цикличности была понятна как античным философам, так и идеологам современного хипстеризма.

Показателен пример рассуждений из «Белого негра» Н. Мейлера (2015): «Почти любой психопат или полупсихопат примечателен стремлением пересоздать собственную нервную организацию. Как правило, мы привыкли довольствоваться сформировавшимся в период младенчества фенотипом нервной системы. Характер этой системы напрямую зависит от воспринятых нами отношений между родителями и влияния окружающей нас социальной среды. В результате мы, то есть большинство из нас, вынуждены приспосабливаться к темпу настоящего и будущего с теми ритмами и рефлексами, что были унаследованы из прошлого. И в данном случае имеется в виду не только “мёртвый груз былых институций”, но и набор действительно неэффективных, подчас устаревших нервных цепей, которые сковывают наши способности к реализации новых возможностей и закрывают перед нами потенциально широкие перспективы роста». Последующие 60 лет после публикации этих строк подтвердили эту свежую мысль о динамике изменений социальных инстинктов даже среди маргинальных хипстеров. Поскольку изобилие никак не наступает, а отношения между людьми далеки от разумных, следует поискать скрытые препятствия на пути многообещающего прогресса.

Как всегда, проблема кроется в существовании хронического противоречия между обезьяньей сущностью нашего существования и мечтами о разумном и справедливом. Развитие системы социальных инстинктов и искусственный отбор направлены на решение биологических задач, а не на интеллектуальное развитие человечества. Прогресс, конечно, есть, но его цели абсолютно такие же, как и у любого почвенного червя. Главная цель живого организма состоит в поисках бесконечного источника пищи, беспредельном размножении и доминантности при повсеместном расселении. В решении таких задач мозг — только вспомогательный инструмент, который можно легко выбросить после успешного использования. По этой причине постоянно возникающие обременения избытком интеллекта автоматически удаляются из сообщества при помощи специального механизма.

Этот механизм можно назвать реверсивным сортингом мозга, намекая на принудительный возврат исходной конструкции. На самом деле это вполне объективный эволюционный процесс, который говорит, что глубокая специализация любого вида ставит его на грань вымирания. Наш мозг ничем не лучше, а его искусственный отбор как раз и создаёт группы людей, обладающих прекрасным, но чрезмерно адаптированным мозгом. Такая специализация сужает изменчивость и ухудшает перспективы нашего вида. Попробуем разобраться в том, как избавляется добрейшее человечество от обладателей очень важной, но слишком специализированной и устаревшей конструкции мозга.

Речь идёт о плавном искусственном процессе, а не об эффективном ускорении отбора при помощи острой гильотины или удобной виселицы.

Незатейливые, но очень консервативные инстинкты размножения имеют дурную традицию нарушаться, когда в их действия вмешиваются рассудочные процессы. Эта странная ситуация выглядит неочевидной и требует пояснения. Казалось бы, умный, изощрённый и хитрый человек имеет больше шансов стать богатым и оставить многочисленное потомство. Действительно, обладатель социально востребованного мозга становится лидером условной популяции и получает репродуктивное преимущество. Достаточно проследить несколько поколений талантливой семьи — и общечеловеческая ценность роли культурного и интеллектуального развития станет ясна. Однако в настоящее время люди часто и много мигрируют, а популяции подвергаются постоянной метисации. Ещё больше затрудняют объективность оценки вмешательства рассудка в репродукцию иллюзия информационного единства планеты и многие другие сомнительные предубеждения. По этой причине следует обратиться к более старым исследованиям, которые охватывают значительные периоды времени.

Наиболее поучительные истории начинаются в далёком прошлом. Так, из 9000 знатных родов спартанцев периода Ликурга к появлению Аристотеля осталось только 1900. Ещё интереснее наблюдения за семьями почётных граждан в свободных городах Германии. В 1368 году Аугсбург насчитывал 50 почётных фамилий деятельных и богатых граждан, через столетие их число уменьшилось до 13, а к 1538 году — до 8. В том же году популяцию записных талантов дополнили 42 фамилиями самых способных и умных, но через столетие от них осталось только 12, а от первого «призыва» 1368 года — лишь 6 семейных групп. Аналогичным образом происходило вымирание знатных граждан в Нюрнберге, где за 120 лет число умных и богатых сократилось в три раза. Такие сведения многочисленны, а их обзоры и сводки широко известны (Юдин, 1928).

Всех без исключения любителей этих исследований объединяет нетривиальный вывод о том, что, независимо от страны, языковой принадлежности и верований, хуже всего размножаются известные учёные, художники, врачи и другие интеллектуалы. Неважно дело обстоит и с воспроизводством богатых людей, хотя их трудно заподозрить в излишней тяге к интеллектуальным развлечениям. У самых богатых людей планеты репродуктивные успехи в три раза ниже, чем у их беднейших наёмных рабочих. Совсем плохая ситуация с продолжением рода у научно-технических гениев. Обычно половина из них вовсе не имеет детей, а потомки случайно размножившихся вымирают за два-три поколения.

Эти данные показывают, что механизмы социального уничтожения наиболее специализированных конструкций мозга очень эффективны и давно сложились. Идеи о постоянном интеллектуальном прогрессе и развитии человечества оказались приятным вымыслом, который противоречит ожиданиям. Странная статистика скоротечного вырождения самой образованной, творческой и предприимчивой части населения полностью опровергла надежды на эффективность всеобщего просвещения и культурного развития.

Парадоксально, но в материалистическом СССР вместе с запретом евгеники были отброшены уже доказанные закономерности социогенеза. Вопреки многочисленным и достоверным данным о начале снижения рождаемости при повышении уровня образования и культуры, в Советском Союзе стремились приобщить население к всеобщему среднему и высшему образованию. Принудительно повышая уровень образования, в СССР одновременно замедляли воспроизводство населения. Эти процессы были мало заметны в стабилизированных условиях социализма из-за неравномерности развития страны и этнических традиций. В районах, где на проблемы образования по традиции не обращали особенного внимания, численность населения росла, а при создании университетов — падала. Вполне понятно, что в тех регионах, где успешно добивались культурного образования населения, рождаемость снижалась, а трудовые ресурсы приходилось завозить по лимитированным квотам.

Перенос генома в следующее поколение обычно происходит под большим или меньшим контролем со стороны социальной системы. При наличии жёсткой структуры для вступления в брак и размножения требуется некий имущественный ценз, который может проявляться в виде выкупа невесты, значительного приданого или материальных признаков социальной успешности жениха. Это те же инстинкты доминантности и тяга к размножению, что и в животном мире. Развесистые рога, яркое оперение, изящное пение, большое гнездо или сильный и специфический запах мочи оказывают аналогичное воздействие. Инстинктивное поведение животных заменяется социальными инстинктами, которые ничуть не хуже регулируют процесс размножения.

После появления дарвиновской модели естественного отбора у исследователей возник непреодолимый соблазн применить этот подход к эволюции человечества. В последней четверти XIX — начале ХХ века появилось невероятное число спекуляций и добротных исследований по этому вопросу. Многие из них были вполне заслуженно и справедливо забыты. Попытки реализации фантазий социальных дарвинистов в виде научного основания национал-социализма, коммунизма и фашизма вызвали многие европейские катастрофы. По милой традиции просвещённого человечества, безграмотное и политизированное отношение к науке привело к тому, что с родовыми водами первых социальных и расовых исследований выплеснули и ребёнка. Попробуем рассмотреть некоторые из представлений об улучшении человечества при помощи отбора нужных признаков и о препятствии вырождению.

Самым очевидным и страстным желанием всех философов, социологов и психиатров, увлекавшихся проблемами улучшения или спасения человечества, было введение искусственного отбора. Вполне понятно, что речь идёт не о мозге, а о его обладателях. Большинство мыслителей прошлого были убеждены в том, что жёсткая конкуренция, являясь инструментом естественного отбора, ведёт к прогрессу любого вида. Эта дилетантская точка зрения уже столетие назад была расхожим анекдотом. Достаточно вновь вспомнить славный эволюционный путь червей. Перейдя к кишечному паразитизму, они практически утратили нервную систему, но стали половыми гигантами с многомиллионным потомством. Эта эффективная специализация является регрессом, который исключает автономное существование взрослых плоских червей. Таким же образом и любой отбор, направленный на выявление и усиление самых лучших качеств, может с равной вероятностью приводить как к прогрессу, так и к регрессу.

Поскольку отрицательные результаты принудительного отбора не учитывались, добрейший Ф. Ницше предлагал не поддерживать особей с низкой жизнеспособностью или наследственными заболеваниями. С его точки зрения, было бы желательно вернуться к животным правилам естественного отбора. Выступая против гуманистической «добродетели», Ф. Ницше полагал, что она препятствует естественному отбору в жизни вида и очищению его от «отбросов» общества. Призывая сохранить наиболее здоровую часть населения, он считал необходимым подавлять как физически неполноценных личностей, так и проявления морального уродства. Примерно к таким же выводам пришёл и А. Шопенгауэр, который предлагал популярный рецепт оздоровления Германии: «Негодяев — на виселицу, гусынь — в монастырь». Неподходящую часть населения рекомендовалось стерилизовать, а затем и изолировать. В конечном счёте эти известные рекомендации перенесли на другие расы, расширили на ближайшие этносы и превратили в идеологию фашизма. На этом примере видно, что вполне оправданное желание остановить национальное вырождение при помощи направленного отбора моментально приводит к самоистреблению и снижению вариабельности головного мозга.

Немного наивные и категоричные высказывания Ф. Ницше и А. Шопенгауэра построены на заблуждении о неразрывном единстве эволюционных изменений человека. На самом деле мозг эволюционирует автономно, а индивидуальные особенности возникают постоянно. Следовательно, прямым истреблением любых отклонений от посредственной нормы мы только уменьшим индивидуальную изменчивость мозга и снизим вероятность появления как гениев, так и злодеев. Такова плата нашего вида за прогресс и автономную эволюцию нервной системы.

Собственно говоря, если бы Ф. Ницше и А. Шопенгауэр разводили домашних животных, то их идеи не вызывали бы такого осуждения. Все селекционеры собак, котов, баранов, ослов и других домашних животных являются последовательными ницшеанцами и шопенгауэристами. Они с полным осознанием своей правоты пускают неказистую скотинку на колбасу или шкурки, не испытывая ни малейших угрызений совести. Однако в отношении человека вновь всё оказалось очень запутанным. К концу XIX века были накоплены многочисленные сведения о непонятном исчезновении ценных человеческих качеств уже в следующем поколении. Так, очень талантливые писатели, художники, музыканты и генералы постоянно производили довольно посредственных или даже убогих потомков.

В те времена природа этого феномена была загадкой, поскольку индивидуальная изменчивость оценивалась no поступкам людей. Ценность человека измерялась полезными для общества интеллектуальными или практическими достижениями. При этом самих носителей драгоценных способностей пытались разводить так же, как баранов, считая естественным наследование поведения. Это никогда не получалось, а случайное воспроизводство семейных способностей окончательно запутывало исследователей. Такие данные стали известны из работ евгенических обществ и при генеалогических исследованиях. Гениальность никак не наследовалась, что подтверждает автономность эволюции мозга и тела человека.

Занятно, что, путая плоды биологической эволюции с социальным прогрессом, мыслители прошлого удивлялись скромным результатам самых кровавых революций. Так, Элизе Реклю, поучаствовав в развлечениях Парижской коммуны XIX века, с ужасом писал: «Будто подчиняясь движению часового механизма, правильно, как движение тени солнечных часов, подчиняясь законам эволюции, вся эта радостная молодёжь, которая ещё недавно героически боролась с преследовавшей её полицией, превратилась теперь в осторожных, боящихся слишком смелых реформ людей, затем в довольных существующим порядком консерваторов и, наконец, падая всё ниже, даже в нагло наслаждающихся предоставленными им благами защитников своего привилегированного положения» (Реклю, 2012). Наивный Э. Реклю не понимал, что объекты биологической эволюции революцию социальную используют только для решения своих пищевых и репродуктивных интересов. Мировые катаклизмы являются всего-навсего способами отбора мозга, а базовые инстинкты и их производные мотивации всегда остаются неизменными.

Идеи отбора и культивирования талантливых людей или обладателей уникальных способностей постоянно возникали в умах философов, но наталкивались на необъяснимое препятствие. Сотни изученных потомков великих людей оказывались посредственностями и обывателями. В конце концов Ф. Гальтон (Galto^ 1892), подчёркивая бесполезность попыток селекционного отбора талантов, предложил широко известный «закон возврата». Его сущность состоит в том, что если родители обладают выраженными способностями, то у потомков от них остаются только следы, а в следующем поколении исчезают и они. Основываясь на этом наблюдении, Ф. Гальтон считал, что любые таланты являются отклонениями от стабильного усреднённого варианта организации. Любая уникальность губительна, а строение мозга потомков гения «стремится» к среднему этническому типу. Последователи Ф. Гальтона нашли много соматических и интеллектуальных примеров, доказывающих существование закона. Однако осталось непонятным, кто и как «Стремит» мозг потомков гения к посредственности обывателя.

Сегодня мы понимаем, что вероятность наследственного воспроизводства «гениальной» комбинации структур мозга, предопределяющих одарённость, крайне мала. Гигантская вариабельность структурной организации мозга делает статистически невероятным появление двух гениев подряд в одной семье. Имитации такой псевдогениальности давно известны, но проверку временем они не выдерживают. К сожалению, клонирование является красивой, но безграмотной выдумкой, что не даёт надежды на копирование мозга гениев.

Таким образом, отбор необходимых для популяции людей со специфической организацией мозга крайне затруднён. Если критериями отбора являются только внешние поведенческие признаки, то реальную оценку способностей человека провести невозможно. Полиморфизм головного мозга и его слабая связь с внешностью и соматической организацией оказались неоценённым благом для человечества. Если бы идеальное физическое здоровье было жёстко связано с интеллектуальной одарённостью, то мы бы до сих пор пользовались каменными ножами. Дело в том, что странное человечество с незапамятных времён выбирало для войн и других способов самоистребления лучших своих представителей. Вполне понятно, что такими считались рослые и физически сильные мужчины без очевидных соматических дефектов. Их отбирали, обучали военному делу, поощряли деньгами и организованно отправляли в места массового уничтожения. По ходу дела часть обречённых успевала рассеять свой геном в местах постоя, что увеличивало метисацию и полиморфизм мозга. Тем не менее яркая и короткая жизнь большей части героев снижала их репродуктивный потенциал.

Параллельно происходил обратный процесс с далеко не лучшими представителями популяций. Обычно вне военных действий остаются те, кого в Германии называли «калеками расы». Это люди с заведомыми соматическими дефектами или психическими расстройствами. Они не использовались в военных конфликтах и спокойно выживали в тыловых условиях. Складывалась довольно дикая ситуация. С одной стороны, самые соматически одарённые и довольно способные люди отправлялись воевать и рисковали остаться без потомков. С другой стороны, никчёмная кучка дефективных отщепенцев оставалась вне войны и отлично размножалась. В это время они получали половые преференции и могли с выдумкой обеспечивать своё биологическое бессмертие. Получается так, что во время войн истребляются самые лучшие соматические представители популяции, а худшие получают репродуктивные преимущества и поощряют инстинктивную полигамию. Если бы существовала взаимосвязь между физической и интеллектуальной одарённостью, то в непрерывных войнах мы бы давно истребили все зачатки разума. К нашему счастью, эволюция мозга достаточно давно автономна и прямо не связана с соматическим здоровьем. Надо отметить, что тыловое размножение наиболее убогих особей во время войн в какой-то степени увеличивает изменчивость популяции и стимулирует внутривидовые эволюционные конфликты.

Внимание чертовидного пришельца почти не задержалось на проблеме избирательности эволюционных изменений мозга, но оставило парочку гнусных культурологических погадок. Он писал:

«Невероятная глупость наиболее разумных аборигенов планеты видна из их представлений о собственной истории и эволюции. На протяжении тысяч лет они считают себя потомками зверей, богов или плодами их научно-эротических опытов. Дикий культ собственного величия и невидимой духовной уникальности раздирает этих существ, не позволяя понять преимуществ автономности церебросоматической эволюции. Можно утверждать, что представителям Млечного Пути и ближайших галактик невероятно повезло. Если бы аборигены разобрались в своём собственном мозге, то давно бы смогли освоить Вселенную. Им достаточно за два-три поколения вывести существ, способных решить простейшие проблемы пространственных перемещений. Последствия такой самоселекции будут катастрофичны для цивилизованных галактик, так как приведут к массовому расселению опасных гоминид. Поскольку на Земле считается, что "возможное — это значит случившееся”, я настоятельно рекомендую профилактическую санацию опасной планеты или всего сегмента пространства».

Жестокосердие пришельца вполне понятно, поскольку он переживал за судьбы других разумных существ. По-видимому, он зря перепугался, так как процветающие в настоящее время религиозно-психологические и историко-философские мысли в сочетании с отбором во власть самых биологичных и интеллектуально ограниченных особей гарантируют длительную безопасность Вселенной.

Хроническое непонимание причин различий селекции домашних животных и человека повергало мыслителей прошлого в хроническую панику и терминологическое творчество. Вместе с гальтоновским «законом возврата» широко обсуждались принципы «доместикации» и «панмиксии», суть которых — в поиске внешних причин вырождения наций и объяснении невозможности культивирования полезных признаков.

Все эти рассуждения базировались на ошибочном представлении о видоспецифичном единстве эволюции головного мозга и тела человека. Отбор людей для нужд государств или популяций осуществлялся по соматическим признакам и некоторым сомнительным особенностям поведения. Результат мы видим вокруг себя. Винить в таких скромных достижениях особенно некого, поскольку селекция мозга осуществлялась по косвенным признакам его строения. Однако в этой печальной картине нашего развития есть и светлые фрагменты. Скрытые недостатки и проблемы огромного полиморфизма мозга привели к появлению необычных инструментов эволюции. Среди человеческих популяций постепенно стали превалировать очень изменчивые и эффективные способы внегеномного наследования поведения, которым будет посвящена следующая глава книги.