Книга: Зоология и моя жизнь в ней

Чайки хохотуньи

Чайки хохотуньи

Озеро Тенгиз

Этих птиц я впервые увидел во время экспедиции в Казахстан в 1979 г. (глава 4). Тогда они не особенно заинтересовали меня, поскольку все внимание было сконцентрировано на эффектных черноголовых хохотунах и на их поразительных повадках. Впрочем, следуя своему принципу никогда не упускать из виду зоологический материал, который сам просится в руки, я решил, что полезно будет описать, насколько возможно полно, структуру колонии этих чаек.

Забавно, что в то время мне даже не было известно правильное зоологическое название этих чаек. Вслед за авторами справочников по птицам Советского Союза я ошибочно называл их «серебристыми чайками». Разреженная колония из более чем 400 пар разместилась по периферии плотной гнездовой группировки хохотунов. Мы наносили на план расположение гнезд хохотуний и подсчитывали количество яиц в каждом. И, как это бывало раньше и много раз потом, результаты такой рутинной работы, которая, как всем казалось сначала, не сулила ничего нового и интересного, неожиданно оказались весьма полезными, когда настала пора проанализировать наблюдения за тем, как ведут себя взрослые чайки по отношению к подрастающим птенцам.

Спустя 34 года в одной из своих книг[171] я привел результаты этих наблюдений в качестве примера поразительной иррациональности той категории поведения птиц, которое назвал «псевдородительским». У хохотуний острова Смеха оно вступило в силу после того, как пуховички подросли и в сопровождении родителей покинули колонию, оказавшись на ровном и гладком солончаке на самом краю острова. Здесь юнцы из соседних выводков находились в сфере взаимной видимости. В случае временного отсутствия обоих родителей[172] они начинали перемещаться, двигаясь в сторону ближайших к ним чужих птенцов. Так формировались временные группы молодняка численностью до 10 и даже до 17 особей, так называемые ясли.

Из-за стремления взрослых чаек монополизировать доступ к таким группам, между ними возникает острая конкуренция, которая подчас выливается в свирепые драки. Чаек принимающих участие в этих конфликтах, мы подразделили на две категории. В каждый данный момент те из них, которых мы назвали «опекунами», остаются вплотную к той или иной группе птенцов и не подпускают к ним других, стремящихся занять их место. Это так называемые претенденты. За 20 часов наблюдений мы наблюдали свыше 140 нападений взрослых птиц друг на друга, в том числе 18 драк. Не менее чем в половине случаев опекуны, отстаивая свое право пребывать рядом с птенцами, нападали на претендентов, стараясь всеми силами отогнать их подальше.

Мы предположили, что основная причина повышенной конкуренции за опеку птенцов состоит в том, что среди взрослых преобладают птицы, утратившие собственные кладки и выводки. Из 1 190 яиц, отложенных в 424 гнезда, должны были вылупиться столько же пуховичков. Но по разным причинам чайки теряли кладки, гибли и птенцы. 14 мая в колонии их было всего лишь 235, а к моменту их выхода на солончак (2 июня) осталось только 99.

У тех птиц, которые лишились собственных выводков, естественное развитие родительского поведения было прервано на полпути. Стремление опекать чужих птенцов есть, таким образом, как бы продолжение заботы о собственных. Но истинное родительское поведение проявляется у этих чаек лишь периодически или же сменяется «псевдородительским». Последнее характеризуется стремлением захватить как можно больше чужих отпрысков и гипертрофированной агрессивностью, возникающей на этой почве. Опекуны только «охраняют» присвоенные ими группы птенцов, отгоняя от них других чаек, но не заботятся о своих подопечных в истинном смысле слова.

Ни один опекун, разумеется, не в состоянии прокормить даже часть птенцов в крупных яслях. За 20 ч наблюдений за одной из таких групп мы отметили 14 случаев, когда юнцы выпрашивали корм у взрослых чаек, но лишь дважды за этим последовало кормление пуховика. Получается, что опекуны не только не склонны кормить молодняк сами, но и не подпускают к ним других потенциальных поставщиков корма. Не получая пищи, птенцы покидают ясли и пытаются присоединиться к одиночным взрослым птицам или к другим птенцовым группам.

Понятно поэтому, почему нам часто приходилось видеть бродячих птенцов-одиночек. Когда они перемещаются по голому солончаку, возможны следующие ситуации. Птенец сам сближается с взрослой чайкой (одиночной или опекающей группу малышей) и подвергается нападению с ее стороны, после чего следует далее. Или же пуховичок привлекает внимание взрослых чаек, которые нападают на него поодиночке или в паре. Убегая от агрессора, он может спастись, присоединившись к ближайшим яслям, если не встречает здесь отпора со стороны опекуна. Возможен и третий вариант: взрослая чайка (потенциальный опекун) принимает, иногда даже кормит такого приемыша, но затем оставляет его на произвол судьбы.

Любопытно было наблюдать, как именно ведут себя взрослые птицы, склонные, казалось бы, взять на себя ответственность за дальнейшую судьбу одиночного беспомощного бродяги. Нам удалось описать два варианта действий такого «потенциального спасителя», которые отвечают, вероятно, разнице в силе и устойчивости его родительских мотиваций. В одних случаях птица подсаживается к одиночному пуховичку, но почти сразу же улетает. В других – садится к птенцу, ведет его некоторое время, но вскоре покидает приемыша. И в первом и во втором случаях возможна короткая вспышка агрессивности по отношению к малышу, а если последний начинает убегать, взрослая птица может перейти к его преследованию и избиению. Эти агрессивные действия привлекают внимание других чаек, которые или присоединяются к побоищу (обычно в этих случаях жертву бьют две птицы), или же, напротив, отгоняют агрессора, отвлекая его внимание на себя.

При более стойком уровне родительской мотивации у чайки, которая вроде бы приняла бродячего птенца, этот мимолетный контакт может перерасти в более или менее постоянную связь. Так формируется основа новой птенцовой группы, которая, в случае достаточной активности опекуна, может перерасти в крупные ясли. Когда же родительская мотивация опекуна со временем угасает, он оставляет их, уступая свое место одному из претендентов.

Как мы могли видеть, одиночному птенцу удается спастись от избиений взрослыми, если он присоединится к яслям. Возникает вопрос, действительно ли их дальнейшее пребывание в таких группах гарантирует им выживание? Ответ не выглядит сколько-нибудь очевидным. Достаточно сказать, что за 20 часов наблюдений наряду с 13 нападениями взрослых чаек на одиночных птенцов, мы наблюдали 15 актов агрессии в отношении тех, что пребывали в составе яслей (девять – со стороны опекунов, семь – инициированных претендентами). При этих нападениях жестоким избиениям подверглись три одиночки и три птенца из состава яслей. В одном из трех последних случаев птенец был унесен за пределы яслей, убит и вскоре съеден хохотуньей.

Остров Огурчинский

Погрузившись однажды в исследования социального поведения черноголовых хохотунов, получив неплохой материал на озере Тенгиз и в проливе Кара-Богаз-Гол и испытав неудачу в дальнейшем (глава 4), мы с Ларисой были не в силах забыть об этих необыкновенных птицах и тешили себя надеждой когда-нибудь вернуться к более детальному изучению их образа жизни. И вот в 1982 г. Владислав Иванович Васильев сообщил нам, что во время своих ежегодных учетов морских птиц в юго-восточном Каспии он заметил с вертолета колонию хохотунов на острове Огурчинский.

Экспедиция на этот остров выглядела мероприятием непростым – не то, что поездка на моторной лодке на кордон Шинкаренко, где было жилье и постоянная связь с конторой заповедника в Красноводске. На Огурчинский следовало брать всё необходимое для полного жизнеобеспечения на месяц или более.

На наше счастье, в распоряжении заповедника были два судна, на которых можно было выходить в море, хотя и не далее чем на 10 миль от порта-убежища. Огурчинский находился как раз в таких пределах. Чтобы попасть туда, судно должно было пересечь Красноводский залив, обогнуть с запада Челекенский полуостров, выйти в открытое море и следовать далее прямо на юг. Общая длина маршрута составляла около 120 км, и при средней скорости 7 узлов (примерно 14 км в час) время в пути занимало никак не менее восьми часов.

В марте 1983 г. мы отправили из Москвы контейнер с экспедиционным оборудованием общим весом с полтонны: складной стол и стулья, раскладушки, вьючные ящики с одеждой, звукозаписывающей аппаратурой, фото– и кинотехникой, с инструментами и посудой. В Москве следовало запастись также консервами, крупами, чаем, сахаром, маслом, вареньем и всеми прочими продуктами. В багаже, погруженном в поезд, находилась также сконструированная Ларисой просторная палатка для наблюдений – из мешковины, с окошками на всех четырех стенках и с карманами для дневников, карандашей и бинокля. Легкий каркас из дюралевых трубок следовало собирать уже на месте. Палатка была рассчитана на то, чтобы в ней свободно могли поместиться два человека, вдвоем, при необходимости, можно было бы и вздремнуть.

С нами решили ехать два сотрудника журнала «Знание-сила» – фотограф Виктор Брель, ведавший его оформлением, и журналист Юрий Лексин. Мы прилетели в Красноводск в середине апреля. Несколько дней пришлось дожидаться прибытия контейнера. Жили мы в отдельном домике на огороженной территории причала заповедника («слип», как его, следуя кальке с английского, именовали здесь), где швартовались моторные лодки и стояли два судна – «Профессор Дементьев» и «Профессор Гладков»[173], на одном из которых нам предстояло отправиться в путь.

Владислав Васильев был в это время увлечен созданием музея заповедника, и мы много времени проводили в его помещении, давая советы, как наилучшим образом разместить экспонаты. Журналисты собирались написать в «Знание-сила» статью о заповеднике и о новом его музее, так что Виктор вплотную занялся подготовкой фотоматериала для нее. А контейнера не было и не было, и я с грустью думал о потерянных днях наблюдений за хохотунами.

Но вот, наконец, начинается погрузка нашего багажа на «Профессора Гладкова», плюс еще 20 молочных фляг с пресной водой – ее на Огурчинском нет. Отчаливаем, и капитан начинает объяснять нам, что избежать морской болезни можно, если плотно поесть в начале плавания. А на столе в кубрике самые разнообразные рыбные яства – лососина во всех видах, вареная, копченая, жареная, изумительная по вкусу каспийская селедка «залом» и пр. и пр. «Под такую закусь, да бутылку, – как пел Высоцкий, – но с другой концовкой. У него: «…но во время матча пить нельзя!». Мы же не на шахматном турнире, и нашим хозяевам не то, что нельзя, а просто необходимо.

Команда из четырех человек с замиранием сердца ждет, когда в кубрике появится 10-литровая канистра со спиртом высшего качества, благодаря постоянному присутствию которой в нашем хозяйстве молва об «экспедиции москвичей» идет по всей западной Туркмении. В предыдущие годы, во время наших странствий на автомобилях заповедника, на привале по окончании днев ного маршрута никто не отказывался пропустить «маленький синий глоточек». Водитель Таган, наполнив свою тарелку тем, что Бог послал на ужин, неизменно произносил: «Канистру подай, да?». И вот теперь очередь дошла, наконец, до работников водного транспорта. Да и мы не прочь хорошо посидеть за столом вместе с ними, тем более, что путь дальний, и надо как-то убить время.

Расспрашиваем ребят, почему у острова, к которому мы направляемся, такое странное название. Один вариант ответа – потому, что он своими очертаниями похож на огурец: 42 километра в длину и только около полутора – в ширину. Владислав Васильев, который едет вместе с нами, чтобы указать место, где он видел хохотунов, объясняет: в XV–XVII веках на острове укрывались морские пираты, грабившие караваны персидских купцов и торговавшие солью и крадеными товарами. Эти люди происходили из тюркского племени огурджале (буквально, «лихие люди», «морские разбойники»), которое с конца XIV населяло урочище Огурча на Челекенском полуострове. Отсюда, скорее всего, и название острова.

Каспийское море из-за своей относительной мелководности редко бывает спокойным. В Красноводске и на Осушных мотористы то и дело говорили: «Вот, опять норд-ост засопел!». На этот раз мы, к счастью, обошлись без штормового предупреждения, однако накат при подходе был довольно сильным, так что доставка нашего багажа на лодках с судна на сушу оказалась мероприятием не простым. Но вот, наконец, мы на берегу вместе со всем нашим скарбом.

Владислав ведет нас вглубь острова, где, по его предположению, должна находиться колония хохотунов. Мы пересекаем невысокие барханы и понижения между ними, поросшие кустиками тамариска – перед нами типичный ландшафт пустыни, ничем, фактически, не отличающийся от материковых Кызылкумов. К нашему восторгу, птицы на месте. Прощаемся с Васильевым, и «Профессор Гладков», дав протяжный гудок, отправляется в обратный путь.

Остров можно считать необитаемым. Только на южной его оконечности возвышается маяк и располагается военная часть. Вся прочая территория теперь в нашем распоряжении, остается лишь выбрать место для лагеря. Впрочем, с нашим грузом далеко не уйдешь, так что приходится ставить палатки в месте высадки, на возвышенном восточном берегу. До колонии хохотунов в глубине острова отсюда не более километра.

Все бы хорошо, но вскоре выясняется, что именно здесь концентрируется гнус, которого гораздо меньше на западном берегу, открытом господствующим ветрам с моря. Эти крошечные насекомые размером в миллиметр или даже меньше, серьезно отравляли нам существование в этом году и в последующие четыре полевых сезона, проведенные на Огурчинском. При отсутствии ветра они буквально облепляют лицо и руки, вызывая острый зуд в тех местах, где кожа наиболее чувствительна к укусам: около глаз, в ушах, между пальцами. Стандартные репелленты на них не действуют, запах керосина – тоже. Не помогали и сшитые Ларисой капюшоны, закрывающие шею и лицо, с разрезами для глаз, наподобие ку-клус-клановских. Только на второй год я придумал действенный способ защиты – густо смазывать открытые части тела приятно пахнущим косметическим кремом! Мошка тонет в слое этой жирной смазки, не успев добраться до кожи. Мы привозили из Москвы пол-литровые банки, заполненные душистым кремом, и тем самым обеспечивали себе минимальный комфорт во время трапез и наблюдений за птицами из палатки. Счастье еще, что мелкие двукрылые местного вида, в отличие от некоторых дальневосточных[174], прекращают свою активность с наступлением сумерек, так что ночью о них можно забыть и спать без полога.

Но в этот первый год в дневные часы от мошки не было спасения. Я подумал, что этих насекомых может быть меньше подальше от поверхности земли, где даже чуть заметный бриз должен сдувать хотя бы часть их. Так оно и оказалось. Поэтому, когда приходилось долго оставаться в лагере на одном месте, я залезал на большой и прочный стол, сколоченный за пару дней Лексиным из плавника (доски и бревна, выброшенные на берег штормами) и выполнял здесь необходимую работу. Например, нанесение краской номеров на десятки колышков, которые мы втыкали в песок около гнезд хохотунов, чтобы каждое было отмечено индивидуальной меткой.

Колония этих птиц, ради которых мы оказались на острове[175], занимала крошечный его участок, который располагался, по сути дела, внутри сплошного поселения хохотуний. Оно растянулось примерно на 20 км вдоль всего западного, морского побережья, где на площади порядка 150 км² ежегодно гнездились около 20 тысяч пар этих чаек. В первый наш приезд на Огурчинский они интересовали нас в основном в плане систематики: следовало получить как можно больше записей их голосов, чтобы показать резкие различия в вокализации хохотуньи и серебристой чайки. Тем самым мы рассчитывали подтвердить идею, согласно которой та и другая представляют собой два разных вида.

В последующие годы, когда мы, наученные горьким опытом сосуществования с кусачими насекомыми, стали останавливаться лагерем на западном берегу острова, хохотуньи оказались нашими ближайшими соседями. Некоторые гнезда располагались совсем рядом с палатками, их хозяева привыкали к нашему присутствию и продолжали заниматься своими делами, не обращая внимания на непрошеных гостей.

Разумеется, мы не могли оставить без внимания вопрос об их социальной организации, намереваясь сравнить полученные сведения с тем, что нам было уже известно в этом плане о речных крачках. С этой целью мы наносили на план расположение гнезд в колонии и наблюдали взаимоотношения между их хозяевами. Когда же на следующий год к отряду присоединился Вася Грабовский, он решил вплотную изучить пространственную структуру колонии хохотуний, поставив эту тему частью своей кандидатской диссертации.

Сопоставления с речными крачками напрашивалось само собой. Дело в том, что такой показатель, как средние минимальные расстояния между гнездами, выглядел очень похожим у обоих видов. Общим для них было и то, что этот параметр и там и тут варьировал в очень широких пределах, в зависимости от множества факторов. Он зачастую меняется по ходу формирования колонии в течение одного гнездового сезона, а также от сезона к сезону. Гнезда располагаются ближе одно к другому там, где на поверхности песка больше фрагментов плавника (доски, палки, куски дерева) или каких-либо других предметов, которые резко выделяют на фоне субстрата, однотипного во всех прочих отношениях. Там же, где есть кусты, чайки предпочитают вить гнезда вплотную к ним, а расстояния между ними здесь, как правило, меньше. Например, на голой песчаной отмели среднее минимальное расстояние между гнездами составляло в первый год около четырех метров, причем почти каждое располагалось либо около клочка черных сухих водорослей, либо вплотную к доске или палке. На соседнем же участке, заросшем кустарником, эта дистанция была на целый метр короче.

Дело в том, что кусты создают визуальные преграды между хозяевами соседних гнезд, уменьшая тем самым вероятность их конфликтов друг с другом. В тех участках поселения, где чайки гнездятся из года в год, формируется весьма своеобразный ландшафт. Здесь отсутствует травянистая растительность, поскольку ее вытаптывают птицы, так что на голом песке в шахматном порядке располагаются кусты тамариска необычного облика. Сначала такой куст растет интенсивно на «удобрениях» птичьего помета. Ствол его утолщается у основания, но крона не разрастается кверху. Через несколько лет куст засыхает. Между его нижних ветвей остаются своеобразные ниши, в которых чайки охотно устраивают свои гнезда. Птенцы, на третий четвертый день после вылупления из яиц уходят в гущу нижних ветвей, где чувствуют себя много более комфортно, чем находясь на ничем не защищенной открытой отмели.

При отсутствии кустов гнезда хорошо видны издалека. Интересно, что они еще и демаскируются самими же чайками, которые помещают в подстилку снежно-белые перья, сверкающие в безоблачные дни под лучами южного солнца. Нико Тинберген в своей знаменитой книге «Жизнь серебристой чайки» подробно описывает, как родители сразу после вылупления птенца уносят от гнезда скорлупу яйца, белую изнутри. По мнению великого этолога, смысл такого поведения в том, чтобы уменьшить заметность гнезда для потенциального хищника. Хохотуньи же, которые тоже уносят скорлупу, делают эту акцию совершенно бессмысленной, когда подбирают в колонии белые перья прочих ее обитателей и втаптывают их в край гнезда.

Выяснилось, таким образом, что пространственную структуру колоний у речных крачек и у хохотуний можно считать чуть ли не одинаковой. Различия же заключаются в другом. Крачки не склонны гнездиться в кустарниковом ландшафте, и пара ни под каким видом не устроит гнездо под кустом. Еще важнее то, что у хохотуний территория как таковая отсутствует вообще, так что члены пары никогда не защищают участок вокруг гнезда совместными усилиями. При вторжении сюда кого-нибудь из соседей отпор ему дает та чайка, которая в это время опекает гнездо.

Интересно было узнать, есть ли отличия в судьбе птенцов хохотуний в первые дни их жизни от того, что мы видели у черноголовых хохотунов. У вторых основная смертность пуховиков приходится именно на это время, что легко объясняется очень тесным расположением гнезд в колонии (глава 4). Мы предполагали, что этого не должно быть у хохотуний, особенно в тех участках поселения, где гнезда имеют укрытия в виде кустов, под которыми птенцы прячутся, пока не способны еще перемещаться на значительные расстояния. В таком месте мы огородили несколько соседних гнезд укрепленными вертикально полосами полиэтилена, всех птенцов пометили индивидуально сразу после их вылупления и наблюдали за ними из палатки до того момента, когда выводки были готовы уже двигаться в сторону пляжа. Как мы и думали, почти все птенцы благополучно дожили до этого времени.

Как стало ясно позже, при анализе всех наших данных, смертность молодых у обоих видов в конечном итоге примерно одинакова, но пик ее приходится на разное время. У хохотунов она максимальна еще до того, как выводки начинают покидать колонию, то есть когда возраст птенцов не превышает четыре дня. У хохотуний же они гибнут в основном после ухода из колонии, когда высока вероятность потерять родителей, как мы видели это на солончаке по периферии острова Смеха на озере Тенгиз.

В первый год нашего пребывания на острове мы считали себя единственными его обитателями, помимо морских птиц и военных с базы, которых мы ни разу не видели. Но в один прекрасный день произошло нечто сопоставимое с встречей Робинзона с Пятницей. Наши коллеги журналисты отправились в дальнюю экскурсию к большим барханам, где Виктор Брель рассчитывал сделать ряд сюрреалистических фотографий. Он привез из Москвы рюкзак с сапожными колодками, собираясь расставить их на склоне бархана так, чтобы они выглядели как следы человека, прошедшего вверх по белоснежному песку. Кроме того, он замышлял поснимать «растущие» из него остро отточенные карандаши разных цветов.

Когда коллеги расставили колодки на песке, неожиданно, как из-под земли, появились двое мужиков. Они буквально остолбенели при виде двух взрослых персон в шортах, смысл действий которых не мог не выглядеть для них абсолютно загадочным. Когда первый обоюдный шок прошел, и двум партиям следовало, по правилам вежливости, установить контакт друг с другом, один из незнакомцев пробормотал: «А у моего шурина в Челекене тоже есть колодки…».

Выяснилось, что Брель и Лексин оказались неподалеку от землянки, периодически служившей местом остановки браконьеров, которые промышляли ловлей осетров. Как мы узнали позже, в этих местах их называли «любителями», хотя в действительности это были высокие профессионалы. Их моторные лодки развивали такие скорости, что катера рыбоохраны оказывались бессильны в попытках бороться с нарушителями закона. На этот раз хозяева землянки радушно пригласили журналистов в свое благоустроенное жилище и на прощание преподнесли им в подарок огромного осетра.

Позже у нас с «любителями» установились более прочные связи. Они привозили нам из Челекена кефир и прочие деликатесы, а при необходимости предоставляли транспорт нашим гостям из Москвы и членам отряда, если возникала необходимость срочного их приезда или отъезда. Этот путь на остров через Челекен, отстоявший всего лишь в 20 километрах от нашей базы, был гораздо проще, чем на корабле из Красноводска.

Малый Огурчинский. Так называется южная оконечность Огурчинского, отделенная от основной части острова проливом узким, но непреодолимым вплавь. Здесь мы оказались в первых числах апреля 1987 г. Надо было поставить последний штрих в работе по хохотунам, точнее – выяснить, как именно проходят первые этапы формирования их переуплотненных колоний.

Иными словами, следовало найти клуб этих птиц, готовых вот-вот приступить к постройке гнезд. «Профессор Гладков» медленно шел вдоль морского берега Огурчинского, а мы обозревали в бинокль водную поверхность лагун в надежде увидеть шумное скопление чаек. Судно миновало уже 40 километров западного побережья и готовилось обогнуть остров с юга, когда наши быстро тающие надежды наконец оправдались.

Мы решили высаживаться на берег примерно в полукилометре от клуба, надеясь не спугнуть птиц. Но перевозка груза с судна сильно затянулась, поскольку лодка не могла подойти вплотную к берегу, так что вещи приходилось перетаскивая на руках через полосу сильного прибоя. Видимо, вся эта суета совсем не понравилась хохотунам, и на следующее утро большая их часть оставила колонию, которая, как выяснилось позже, находилась на самой первой стадии формирования.

Черноголовый хохотун. Laris ichthyaetus

Всю ночь сильно штормило, и первое, что мы увидели, когда вылезли из палаток, было столь же неожиданным и удручающим, как зрелище клуба хохотунов, явно сократившегося количественно. Из десяти 40-литровых фляг с водой, которые накануне мы с Васей поленились перетащить с края отмели ближе к лагерю, там осталось только четыре. Почти весь этот день ушел на поиски фляг. Мы находили их, замытыми в песок в большей или меньшей степени, на разных расстояниях от места высадки. Одну штормовым накатом унесло более чем на километр, и нашли мы ее на лежбище каспийских тюленей, куда, возможно, иначе и не попали бы.

При осмотре обширной отмели, где хохотуны лишь недавно обосновались, мы обнаружили, что 25 гнездовых ямок содержали по одному яйцу, семь – по два и только в одной была полная кладка из трех яиц. Когда мы нанесли эти цифры на план, стало совершенно ясно, что колония формируется центробежно. В грубой схеме дело выглядело так: единственное гнездо с тремя яйцами располагалось в ее сердцевинной части, его окружали ямки с двумя яйцами, а по периферии находились гнезда, куда самки только начали нестись.

Приходилось смириться с тем, что таким результатом придется на этот раз и ограничиться. Но, к счастью, в небольшом количестве хохотуны еще держались в окрестностях колонии. Так что мне удалось получить некоторые важные сведения о тех чертах их поведения, с которыми я не мог ознакомиться прежде, когда проводил наблюдения в «зрелых» колониях, на более поздних стадиях – насиживания кладок и вылупления птенцов. В моем дневнике появились зарисовки поз этих чаек в ситуациях, которые я расценивал как формирование пар и первоначальный выбор ими места для гнезда.

Высадились мы на Малый Огурчинский 5 апреля, а наблюдения, о которых идет речь, были сделаны на протяжении двух следующих дней, после чего в окрестностях лагеря можно было видеть лишь одиночных хохотунов. До прихода судна, которое должно было забрать нас с острова, оставалось еще чуть меньше недели. И тут в очередной раз сработал принцип: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!» Лишившись возможности довести до желаемого конца работу по хохотунам, я вынужден был переключиться на многочисленных здесь хохотуний. В результате именно на этом островке я получил возможность проследить в мельчайших деталях весь процесс перерастания клуба в гнездовую колонию у этих чаек.

Островок, приютивший нас, оказался местом не слишком уютным. По сути дела, это была плоская песчаная коса длиной километра в полтора и шириной не более двухсот метров, поросшая кое-где хилым кустарником. От ветра, дующего постоянно то с одной, то с другой стороны, спрятаться негде. А погода совсем не радовала. Небо затянуто сплошными серыми облаками. В первые сутки нашего пребывания здесь столбик термометра ни разу не поднялся выше 10°, та же температура держалась весь следующий день, когда к тому же моросил дождь. К вечеру стало еще холоднее (7.5°), а наутро градусник показывал всего лишь 5°.

У нас были ватные спальные мешки, приличный вес которых вроде бы должен был гарантировать ночные тепло и уют. Но не тут-то было! На третий день поутру я понял, что необходимо срочно что-то предпринять, чтобы не замерзнуть окончательно. Ясно было лишь одно – костер, даже поддерживаемый систематически, нас не спасет. Одежда, пропитанная соленой влагой, приносимой непрекращающимся бризом, уже не грела.

Мы с Васей пошли на разведку, и решение проблемы явилось само собой, как только взгляд упал на валявшуюся на берегу 200-литровую бочку из-под солярки. Перетащили ее поближе к входу в две наши палатки. Пришлось приложить немало усилий, прежде чем удалось пробить топором толстую металлическую стенку у основания бочки. На отверстие в крыше поставили найденный неподалеку чайник без дна – вот вам и труба. Загрузили новоиспеченную печку плавником, в котором на острове не было недостатка. И, о блаженство, жар пошел такой, что стали опасаться, как бы не загорелся брезент палаток. Теперь по вечерам, кода заканчивались наблюдения, можно было не залезать в сырой негреющий спальник, а сидеть перед печкой с книжкой или с вязанием, так Лариса отныне и приспособилась проводить свободное время на острове.

Полностью отдавшись наблюдениям за хохотуньями, я всё время мысленно сравнивал увиденное с тем, что мне было известно о процессе преобразования клуба в колонию у речных крачек. Здесь в поведении обоих видов было очень много общего. Но я все время смутно ощущал, что в основе всех частных различий в образе действий чаек и крачек лежит некий фундаментальный фактор, суть которого мне тогда оставалась неясной. Осознал я, в чем дело, лишь много лет спустя, когда начал писать статью, посвященную сравнительному анализу поведения этих двух видов на стадии перехода от клуба к колонии.

У чаек, как и у крачек, первоначальное согласие между членами будущей семейной пары гарантировано тем, что самец начинает подкармливать самку. В дальнейшем, когда птицы поочередно насиживают кладку, это поведение преобразуется в снабжение партнера кормом всякий раз, когда один регулярно сменяет другого на гнезде. Но способы транспортировки корма у крачек и чаек принципиально различны. Первые приносят корм в клюве – так называемое прямое кормление. Чайки, жертвы которых значительно крупнее, носят добычу в желудке и отрыгивают ее при кормлении полового партнера, а позже – и птенцов. Таким образом, у крачек добыча, которую самец демонстрирует самке, сама по себе оказывается важным зрительным стимулом, что и определяет наиболее существенные особенности организации коммуникативного процесса у крачек.

Одно из следствий такого положения вещей состоит в том, что у них первый контакт между самцом и самкой нередко происходит в воздухе. Самец, летящий с добычей в клюве и издающий при этом особый звуковой сигнал, как бы приглашает самок, готовых вступить в контакт, присоединиться и получить в награду заслуженное угощение. Это может стать первым шагом к формированию семейной ячейки, если сольный полет самца уступит место синхронным ритуальным воздушным эволюциям с участием двух птиц. При этом самец, несущий в клюве рыбу, играет роль лидера, а самка – преследователя. Все действия партнеров высоко согласованы. Они синхронно изменяют характер полета (частоту и амплитуду взмахов крыльями, скорость и плоскость периодического планирования) и время от времени могут меняться ролями: преследователь периодически опережает лидера, затем снова пропуская его вперед. Особый «рыбный крик» издает только лидер или обе птицы. Ритмические посылки этого сигнала строго синхронизированы с взмахами крыльев. Преследователь пытается время от времени выхватить рыбку из клюва лидера либо тот добровольно передает ее партнеру. Все это при благоприятном исходе может закончиться посадкой самца и самки на их будущую гнездовую территорию.

Здесь важно то, что акт передачи корма партнерше не требует от самца какой-либо специальной подготовки. У чаек же самец оказывается готовым отрыгнуть подачку лишь после того, как самка раз за разом обходит его по кругу, вскидывая клюв кверху и издавая одновременно особый звуковой сигнал выпрашивания корма. Поэтому кормление самцом самки на лету у хохотуний исключено, так что все предбрачные взаимодействия, и «помолвка» в том числе, происходят у них на земле.

Не исключено, что резкое несходство в акустике сигналов выпрашивания корма у хохотуньи и у речной крачки определяет, по крайней мере, в какой-то степени, многие другие различия в их социальном поведении. У первого вида этот сигнал таков, что его можно слышать лишь на очень небольшой дистанции, у второго он представляет собой нескончаемые серии однотипных хриплых звуков, разносящихся на большие расстояния. Иными словами, члены пары речных крачек поддерживают постоянную звуковую связь друг с другом. Возможно, именно поэтому они в состоянии вместе охранять территорию и принимать посильное участие в постройке гнезда. У хохотуний же, как уже было упомянуто, обе эти функции каждый партнер выполняет в индивидуальном порядке.

В главе 4, говоря о том, насколько различным может быть социальное поведение у видов, обитающих бок о бок, в одних и тех экологических условиях, я сравнивал некоторые черты образа жизни хохотуний с тем, что мы видим у черноголовых хохотунов. В этом случае различия настолько велики, что бросаются в глаза даже непосвященному. Если же сравнивать таким образом хохотуний и речных крачек, то, на первый взгляд, все выглядит почти что одинаковым – например, пространственная структура их колоний. Но, как я попытался показать, такое впечатление иначе, чем совершенно поверхностным, назвать нельзя. Перед нами парадокс, суть которого в следующем. То, что экологи привыкли называть «одинаковыми условиями существования» видов, в реальности таковыми не являются. Иначе говоря, даже те виды, которых мы называем «близкородственными» в эволюционном отношении, сосуществуя в данной местности, осваивают как бы разные миры.

Чаек и крачек считают близкими друг другу, поскольку в них воплощены два варианта единой «жизненной формы» прибрежных колониальных птиц, которые охотятся за пределами гнездовых биотопов и добывают корм главным образом с поверхности воды либо на небольших глубинах. Но если для речной крачки, например, переуплотнение колонии катастрофично и ведет к высокой смертности птенцов, то для хохотунов комфортна как раз ситуация перенаселения, а снижение успеха размножения влечет за собой как раз разреженное гнездование. В колониях черноголового хохотуна и хохотуний невозможна массовая гибель птенцов из-за воровства корма, приносимого им родителями, другими взрослыми членами поселения. Чайки держат добычу «при себе», в желудке, и отнять ее постороннему не представляется возможным. У крачек же перенос ее в клюве служит важнейшим средством привлечения полового партнера, а в период выкармливания птенцов тот же самый способ транспортировки корма оказывается для них проигрышным сразу же, как только колония уплотняется.

Чайка-хохотунья. Larus cachinnans

Речная крачка. Sterna hirundo

Перед нами очередной пример того, что я называю видоспецифическим поведенческим синдромом, уникальным для каждого вида. Его можно представить себе в качестве комплекса тесно взаимосвязанных свойств некой структуры, внутри которого все без исключения характеристики поведения сочетаются между собой по системному принципу.