Книга: Путешествие Жана Соважа в Московию в 1586 году. Открытие Арктики французами в XVI веке

Приложение В. Дело «Вардехуз» (1707 год)

Приложение В. Дело «Вардехуз» (1707 год)

В 1707 году граф де Форбен (1656–1733) уже успел прославиться как отважный капитан, герой многочисленных военных походов. В этом году он предводительствовал французской эскадрой, которая охотилась за английскими и голландскими судами, плывшими в Архангельск. Он преследовал голландские суда от Мурманского берега вплоть до Вардё, где они нашли убежище. Дания оставалась нейтральной в войне Франции против Англии и Голландии, но Форбен все же вошел в порт Вардё, захватил неприятельские корабли и уничтожил их. Этот инцидент вызвал дипломатический скандал. Ниже приводятся пять писем, связанных с этим делом[678].

Маркиз де Торси, племянник Кольбера, упоминающийся в этих письмах, был министром иностранных дел. Он сумел убедить испанского короля Карла II сделать своим наследником герцога Анжуйского, внука Людовика XIV, который и стал королем Испании под именем Филиппа V (1700–1746). Нидерланды и Империя, для которых французская гегемония была неприемлема, заключили союз против Франции. Так началась война за Испанское наследство (а также гражданская война в самой Испании). Эта война окончилась с подписанием Утрехтского и Радштатского мирных договоров в 1713 и 1714 годах. В их выработке принял участие маркиз де Торси. Побежденная Франция сумела удержать б?льшую часть приобретений Людовика XIV, но утратила преобладание в мире, которое перешло к Англии.

Граф де Форбен рассказал об экспедиции на Мурманский берег в своих «Мемуарах». Отрывок, связанный с делом «Вардехуз», будет приведен после дипломатической переписки. Наконец, будет интересно прочитать, что об этой экспедиции написал герцог де Сен-Симон.

Г-н Пуссен г-ну де Поншартрену-сыну[679]

Из Копенгагена, 19 ноября 1707 года

Монсеньор,

Я вчера получил реляцию, которую Вы имели честь соблаговолить послать мне 6-го числа сего месяца, излагающую то, что произошло между г-ном графом де Форбеном и английским флотом, направлявшимся в Лиссабон[680]. Монсеньор, здесь известны все результаты этого нового достижения. Те при здешнем дворе, кто привержен партии союзников, очень гневаются; другие же радуются, зная, что северные королевства ничего не теряют, если пострадает торговля и уменьшится флот Англии и Голландии.

В целом датский королевский двор высказывается об этом событии довольно равнодушно, но, монсеньор, он вовсе не так относится к предприятию г-на графа де Форбена против английского и голландского флотов, направлявшихся в Архангельск. Здешний двор считает захват кораблей в одном из его портов, под прицелом его пушек оскорблением, противоречащим праву народов. Это оскорбление, с его точки зрения, тем более непростительно, что, несмотря на договоренности здешнего двора с Англией и Голландией, в последние два года судовладельцы и суда короля Франции, заходившие в норвежские порты, могли рассчитывать на внимание и снисходительность.

Кроме того, монсеньор, датский двор жалуется на насилия, которое многие французские каперы совершали этим летом на норвежском берегу и возмещения которых, как заявляют датчане, они не получили. Враги короля[681], недовольные согласием, существующим между его величеством и северными королевствами, поддерживают все эти жалобы. Они стараются воспользоваться ими, чтобы восстановить против нас датский двор и оказать поддержку Дании против Франции. Моя ревностная служба королю заставляет меня желать, монсеньор, чтобы короля Дании убедили в том, что намерения его величества в его отношении по-прежнему добры. Эта внимательность может иметь самое лучшее воздействие на интересы его величества в Дании.

Имею честь быть, и пр.

Г-н Пуссен г-ну де Поншартрену-сыну

Из Копенгагена, 21 января 1708 года

Монсеньор,

Новая реляция, которую Вы имели честь соблаговолить послать мне 28 декабря, излагающая то, что произошло в Вардехузе, мне помогла, монсеньор, оправдать при здешнем дворе поведение г-на графа де Форбена. Поскольку эта реляция полностью опровергает реляцию голландцев, заявляющих, что их корабли захватили и сожгли в порту под прицелом пушек крепости, король Дании откладывает свое решение по этому делу, пока он не сможет проверить истинные события, столь по-разному рассказанные разными их участниками. Однако монсеньоры министры этого государя признают, что если событие произошло так, как его рассказывает г-н граф де Форбен, то король, их господин, имеет меньше оснований жаловаться на его действия, хотя и неприемлемо, чтобы военные корабли сжигали торговые суда неприятеля у берегов и на рейдах Норвегии.

По этому случаю, монсеньор, я объяснил, что ни один народ так широко не понимает свободу морей, как голландцы, и, следуя своим правилам, они должны были проявить куда меньше сдержанности и уважения к королю Дании, чем г-н де Форбен.

Вы можете судить, монсеньор, что здесь уж точно не согласятся на то, чтобы королевская эскадра вошла в пролив Каттегат[682], преследуя вражеские суда, и здесь убеждены, что это было бы оскорблением не только короля Дании, но и короля Швеции.

Я не знаю, монсеньор, что породило предубеждение здешнего двора против Вас. Здесь уверены, что Вы отрицательно настроены по отношению к Дании. Мне кажется, что это ошибочное впечатление проистекает из реляций покойного г-на де Мейеркрона[683]. Я не забываю ничего, монсеньор, что могло бы излечить здешний двор от таких мыслей, и убедить его в том, что единственная страсть господ министров его величества – государственное благо, а единственное правило их поведения – справедливость. Возможно, монсеньор, здешний двор легче избавится от своего ложного суждения, если Вы сочтете нужным лично поговорить с сеньором Бремом[684].

Враги короля прилагают новые усилия, чтобы вовлечь короля Дании в большой союз. Я надеюсь, монсеньор, что немного внимания и заботы со стороны его величества разрушит их планы. Имею честь быть, и пр.

Копия письма г-на Ханнекена, государственного секретаря, из Копенгагена, 27 марта 1708 года

Вчера мы получили письма от Брема, секретаря его величества, из Парижа, от 16 числа сего месяца, сообщающего нам, как он это уже много раз делал, что г-н маркиз де Торси в своих ответах на требования удовлетворения за события, произошедшие в Вардехузе, опирается на наилучшую доступную информацию, и что г-н граф де Форбен невиновен. Мне приказано, сударь, сообщить Вам, что теперь, когда эти события, произошедшие у всех на глазах, вполне известны, его величество изумляется, как можно было сказать, что сведений недостаточно. Нужные сведения в изобилии представил офицер короля, который, согласно собственному признанию г-на де Форбена, сделал то, что обязан был сделать в этой ситуации. Поэтому, даже если у Вас есть желание оспорить сведения, поступившие из Голландии, от матросов голландского флота, мне неясно, как может отсутствие показаний нескольких обитателей городка Вардехуз (с которыми, по Вашим словам, Вы желаете ознакомиться) стать извинением промедлению Вашего двора, не торопящегося огласить моему господину королю положительное решение[685]. Возможно, все эти люди не слишком хорошо видели то, что происходило в крепости и на рейде, и их свидетельства, как бы то ни было, не могут отличаться от свидетельства королевского офицера или затмить его. Поэтому, сударь, мы просим Вас выразить серьезное предостережение Вашему двору, сказав, что ни это дело, ни дело Хеснес нельзя рассматривать столь поверхностно и с таким неуважением к дружественному королю и покровительствуя дерзким людям, которые подрывают его репутацию. Я в особенности полагаюсь на разговор, который у нас с Вами был, и я уверен, что его величество не желает, чтобы были уничтожены справедливость и право народов.

Копия ответа на письмо г-на Ханнекена, в Копенгагене, 29 марта 1708 года

Сударь,

Я позавчера отправил г-ну маркизу де Торси письмо, которое вы имели честь написать мне по поводу дела Вардехуза и дела Хеснес.

Может вызвать лишь удивление, сударь, что после того, как мы договорились отложить решение по вопросу до той поры, когда будем лучше о нем осведомлены, Вы продолжаете требовать немедленного удовлетворения, по-прежнему основываясь лишь на докладе датского канонира и голландцев, притом, что они все являются заинтересованными сторонами. Однако же, кажется, что свидетельство г-на графа де Форбена, примерно ста офицеров и более шести тысяч свидетелей[686], единодушно утверждающих обратное, должно иметь по крайней мере столько же веса, как и свидетельство канонира и врагов Франции. Поскольку ответ из Вардехуза может прийти скоро, Вы убедитесь, что факты, изложенные г-ном графом де Форбеном, соответствуют истине.

Что до дела судовладельца из Дюнкерка, я надеюсь, сударь, что король, Ваш господин, будет доволен ответом, который я получил от г-на графа де Поншартрена, и всеми разысканиями, которые приказал сделать его величество. Я посылаю Вам отрывок из этого письма и умоляю Вас соблаговолить доложить об этом его датскому величеству. Этот ответ может его убедить и в том, что чувства короля к нему именно такие, каких он только может желать.

Вместе с тем я умоляю Вас, сударь, указать этому государю на то, что в то время, когда господа его министры с такой горячностью требуют удовлетворения по этим двум делам, по которым мы не можем прийти к одному мнению, у подданных короля тоже немало поводов жаловаться на недостаточное уважение к ним датчан и, я осмелюсь сказать, на причиняемые им несправедливости. Я сообщу Вам о них подробно, когда Вы это сочтете нужным. Приведу лишь один факт – несправедливость г-жи баронессы де Руссенштейн по отношению к одному байоннскому купцу, столь черную и вопиющую, что я убежден, что если бы его датское величество узнал о ней в подробностях, он не оставил бы ее безнаказанной. Тем не менее вот уже десять лет мы пытаемся добиться здесь удовлетворения столь противной праву народов несправедливости, но король не особо торопится с решением. Имею честь послать Вам рассказ о ней. Те, по отношению к кому госпожа де Руссенштейн осуществила столь недостойный обман, не имея возможность подать на нее в суд, многократно обращались в канцелярию и в Королевский совет Дании, но всегда безрезультатно. Имею честь, и пр.

Г-н Пуссен [г-ну де Поншартрену-младшему]

Копенгаген, 3 апреля 1708 года

Монсеньор.

Имею честь послать Вам письмо, которое г-н Ханнекен, государственный секретарь, написал мне по поводу дела Вардехуза и дела г-на Коавена из Дюнкерка. Прилагаю к нему ответ, который я ему написал. Чтобы прекратить нападки датского королевского двора, я счел необходимым противопоставить их жалобам свои. Тем не менее я надеюсь, монсеньор, что то, что Вы имели честь написать мне по поводу истории с судовладельцем из Дюнкерка, хорошо подействует на настроение короля Дании, который изначально вовсе не предубежден против Франции.

Сторонники союзников в Дании очень встревожены прибытием английского короля в Шотландию[687]. Добрые датчане больше радуются этому, чем сокрушаются. Имею честь быть, и пр.

После этой дипломатической перепалки особенно интересно узнать версию Форбена. Граф закончил свою долгую морскую карьеру в 1710 году. Французский флот не забыл его – не меньше шести военных кораблей были названы в его честь, а один из них до сих пор в строю. В 1730 году Форбен опубликовал свои мемуары, которые скорее напоминают роман. Они были переизданы в 1829 году и дважды в недавнее время[688]. Мы использовали версию 1829 года, в которой орфография и пунктуация были осовременены[689].

[1706] Через неделю, будучи на траверзе Тексела[690], я готовился атаковать голландский флот, находившийся в сопровождении четырех военных кораблей, но мне помешала эскадра из пятнадцати голландских кораблей, включавшая вице-адмиральский и контр-адмиральский корабли.

Они погнались за нами. Их нельзя было дожидаться – пришлось спасаться. Я поплыл на всех парусах и сумел оторваться. На своем пути я встретил несколько торговых кораблей и сжег их.

От Тексела я отправился охотиться к берегам Англии. Корабли, которые отправлялись в Московию, были вынуждены вернуться в порт, и я их там некоторое время удерживал. Они были вынуждены задержаться на год, потому что было уже слишком поздно отправляться в это плаванье. Пока я оставался в этих краях, я сжег где-то пятьдесят голландских рыбацких баркасов, ловивших сельдь, а затем направился к берегу Норвегии, где вошел в датский порт, чтобы запастись водой и проконопатить корабли моей эскадры.

На следующий день после моего прибытия губернатор провинции послал мне приветствие, которое мне совершенно не понравилось. Он сообщил, что если мои корабли служат эскортом для торговых кораблей, я могу оставаться в порту, сколько заблагорассудится; но если это корсарские или военные корабли, я должен немедленно покинуть порт.

Я был тем более удивлен этим странным приказом, что тот, кто его мне прислал, не располагал в порту ни достаточным количеством войск, ни достаточным количеством кораблей, чтобы заставить меня подчиниться приказу, если бы я отказался это делать. Все его силы сводились к небольшому количеству не слишком внушительных кораблей и нескольким плохоньким домишкам на берегу моря, рядом с которыми находились два-три плохоньких кабачка.

Я хотел вначале ответить со всей надменностью, которая мне казалась подходящей в данном случае; однако, чтобы не разжигать страсти и не давать повода королевскому двору в чем-либо меня упрекнуть, я удовольствовался тем, что сказал офицеру, прибывшему ко мне с поручением от губернатора, что эскадра принадлежит королю; что мы вошли в порт лишь с намерением слегка подкрепить силы; что мы ни в чем не выразим неуважения его датскому величеству, если запасемся водой и деревом; а затем, когда сочтем это нужным, мы поднимем паруса.

Дав этот ответ, я предложил офицеру выпить и совершенно напоил его. Я удерживал его при себе в течение всей недели, что оставался в порту, и он ни на один момент не протрезвел, потому что я позаботился, чтобы рядом с ним всегда были люди, которые заботливо подносили ему выпить. Наконец, когда пришло время отплытия, я уложил этого пьяницу на землю. Он так и не вспомнил о времени, которое провел на борту корабля, где он только пил и спал.

В течение недели, что я оставался в этом порту, я узнал, что меня повсюду ищет враждебная эскадра из пятнадцати военных кораблей. У меня было недостаточно сил, чтобы ее ждать, – нужно было думать, как избежать встречи с ней. Я решил обойти вокруг Шотландии и Ирландии.

На своем пути я встретил корабль голландской компании, отправлявшийся на Восток. Я взял его почти без боя. Он вез шестьдесят тысяч экю серебром, а его груз стоил по меньшей мере столько же. Спустя несколько дней, вблизи от берегов Франции, я захватил еще два ценных корабля. Я привел эти два корабля в Брест, где они были проданы и принесли доход королю, как и груз голландского судна.

Приведя в порядок мою эскадру, я вернулся в Ла-Манш, где встретил английский военный флот из двенадцати кораблей. Силы были неравны, и мне снова пришлось спасаться бегством. Я поплыл на всех парусах, уклоняясь в северном направлении.

[…]

Я строил разные планы, и по-разному их рассматривал. Наконец, я остановился на плане, который был самым выгодным для короля и самым почетным для меня. Я решил принять меры, чтобы завладеть английским, голландским и гамбургским флотами, которые каждый год отправляются в город Архангельск, на Белом море, в Московии.

Я сообщил о своих замыслах г-ну де Поншартрену, он поговорил о них с г-ном адмиралом[691], они оба их одобрили; их одобрил и король, которому о них сообщили спустя несколько дней. Поскольку эти моря французам известны мало, я попросил министра обеспечить мне голландских и гамбургских лоцманов; он обещал это сделать.

[…]

За два дня до отъезда я спросил министра, не считает ли он правильным, чтобы я захватывал корабли и в датских портах, если мне представится удобный случай. Он сказал мне, чтобы я такого случая не упускал и королевский двор такие действия тоже одобрит. Я попросил этого разъяснения, поскольку знал о тайных разногласиях между Францией и Данией. Я не стал просить письменного приказа, считая, что мне достаточно слова министра. Но впоследствии мне это чуть было не обошлось дорого. Я действовал, исходя из слов министра, но у меня не было под рукой бумаги, которая могла бы оправдать мои действия.

[…]

[1707] Я неделю оставался в Бове, а затем отправился в Дюнкерк, где снарядил свою эскадру – она теперь состояла из восьми фрегатов и четырех баркасов. Я некоторое время ждал обещанных мне лоцманов, но тщетно. Министр написал мне, что не смог их найти и что я должен сделать так, как сочту нужным; следовательно, приходилось обойтись без лоцманов. Я поднял паруса, решив, что моих карт мне будет достаточно, пока я не захвачу в плен лоцманов, знающих моря, в которые я хотел отправиться.

[…]

Затем следует описание морской битвы с англичанами напротив французских берегов. Битва не оставила равнодушным корабельного капеллана.

Капеллан моего корабля, парижанин, никогда до той поры не терявший из виду башни Нотр-Дам, так испугался этого боя, что его было невозможно успокоить. Звук пушечной канонады, убитые и раненые – все это до того напугало его, что когда мы вернулись в Дюнкерк, он потребовал у меня расчета и сказал, что не вернется в море, даже если король сделает его адмиралом.

[…]

Покончив, таким образом, с этим делом, я, поскольку у меня был карт-бланш, а время шло, решил не ждать ответа королевского двора, вновь поднял паруса и, как и планировалось, взял курс на Белое море.

В первые дни моего плавания я захватил семь-восемь вражеских кораблей и сжег их. Они были недостаточно ценными, чтобы брать на себя труд куда-то их вести. В эти первые дни в море эскадре не раз досаждала дурная погода. На судне Аннекена порывом ветра сбило фок-мачту, а Рокфёй пожаловался мне, что его судно дало течь.

Увидев, что они не в состоянии продолжать плавание, я попросил вернуть мне запечатанные инструкции, которые я им вручил, выходя из Дюнкеркского порта, и приказал отправляться в порт Гётеборг, принадлежащий королю Швеции, где они смогут отремонтировать корабли и отправиться крейсировать там, где они смогут быть полезнее всего королю.

С их уходом моя эскадра стала меньше на два крупных корабля; однако я не прекращал следовать своему плану. Я захватил у берегов Московии гамбургский баркас; я вооружил это судно, на котором нашел еще и ценнейшего лоцмана.

Оказавшись на траверзе острова Кильдин, я встретил примерно двадцать английских кораблей, плывших в Московию; я напал на них и захватил всю эскадру. Я сжег пятнадцать из этих кораблей и оставил себе пять лучших из них и с самым ценным грузом.

Через три дня я наткнулся на большой торговый флот в сопровождении трех военных кораблей. Я собирался нападать на него и одержал бы верх, но помешал возникший в одночасье очень густой туман, из-за которого мы потеряли эти корабли из вида; туман длился целых три дня. Те, кто знаком с этими морями, знают, что подобные туманы там очень частое явление. Из множества замеченных нами кораблей мы смогли захватить только четыре.

Рассерженный тем, что потерпел неудачу, я отправил один баркас на разведку. Когда он вернулся, я узнал, что большая часть этого флота скрылась в порту острова Кильдин – а это было то самое место встречи, которое я назначил своей эскадре. Я вошел туда с двумя фрегатами, которые у меня были с собой, – остальные корабли крейсировали в окрестностях. Я нашел там всего четыре английских торговых судна, которыми и завладел. На следующий день все мои корабли присоединились ко мне, и я узнал, что они сожгли восемнадцать торговых судов.

Отправляясь из Дюнкерка, я взял с собой корабль, нагруженный провиантом для эскадры; теперь я разгрузил его, распределил провиант между всеми кораблями, а этот корабль нагрузил лучшим и самым ценным грузом из всех, которые мы успели захватить.

Олово, как самое тяжелое, было помещено в самый низ корабля, чтобы служить балластом. Остаток груза составляли ткани всех цветов, саржа, большое количество индиго, полотна и другие ценные вещи; в целом груз стоил больше миллиона двухсот тысяч ливров.

Я еще находился в порту, из которого не мог сразу отплыть, когда мой баркас привез мне маленькую рыбачью лодку с московитами. Мы друг друга не понимали и у нас не было переводчиков. Два матроса из Дубровника[692], случайно бывшие с нами, поняли их язык. Эти добрые московиты, грубые и простые, увидев, что с ними хорошо обращаются и их понимают, так обрадовались, что пустились в пляс. Я был удивлен, что жители Дубровника на албанском берегу говорят примерно на том же языке, что и московиты, находящиеся на 72 градусе северной широты; и я понял, что русский или славянский язык широко распространен.

Англичане, чьи корабли я захватил и которые, боясь подвергнуться внезапному нападению, сами бросили их при моем приближении, объяснили другим рыболовам-московитам, находившимся в порту, что французы – варвары, питающиеся только человеческим мясом. Эти добрые люди, предубежденные против нас из-за этих смехотворных россказней, так испугались, увидев нас, что оставили рыбную ловлю и своих рыб и бросились наутек. Каждый год они проделывают более ста лье по суше, чтобы в сезон рыбной ловли вернуться в море и рыбачить. Зимой они возвращаются в свою страну, потому что холод на этом острове столь нестерпим, что они не могут здесь оставаться.

Я сошел на землю, не зная ничего о том, что им рассказали англичане. В нескольких шагах от побережья я увидел около тридцати маленьких деревянных домиков – они были заполнены высушенной рыбой, которую в этих краях называют столфиш. Чтобы никто не причинил зла этим бедным людям, я создал караул и поставил часовых.

Неподалеку от этих хижин было множество могил с крестами, на которых были надписи греческими буквами; я понял, что здесь похоронены христиане.

Караул стоял уже два дня, когда убежавшие рыбаки выделили из своих рядов старика, чтобы он вернулся и посмотрел, что происходит на острове. Этот добрый человек не хотел брать на себя подобное поручение, но его соотечественники наконец убедили его, что такой старый человек, как он, скорее всего уже невкусный, и французы не захотят его есть.

Этот добрый московит весь дрожал, когда подошел к хижинам. Часовой остановил его и привел ко мне на корабль. Пораженный тем, что встретил множество своих, с которыми хорошо обращались, и восторженный тем, что французы не только не тронули их хижины и рыбу, но даже выставили караул с целью их сберечь, он начал много креститься, чем выразил свое изумление.

Немного времени спустя он попросил, чтобы его вернули на землю, – он желал отнести добрую весть тем, кто его послал. Услышав его рассказ, они все сразу же вернулись и продолжили рыбачить по своему обыкновению. Они угостили нас большим количеством превосходного лосося, и я позаботился о том, чтобы им как следует заплатили.

Услышав шум нашей эскадры, губернатор города Кола, в двадцати лье от того места, где мы находились, прислал к нам лодку с офицером. Я принял его очень вежливо, хорошо угостил и подарил ему несколько подарков. Он был очарован учтивостью французов. Отслужили мессу; офицер выслушал ее стоя, по греческому обычаю. Он был одет на турецкий лад и носил длинную бороду.

После того как я его как следует попотчевал, он, прощаясь, сказал, что англичане обманули их, представив французов варварами; что он сам убедился в абсолютно противоположном и что покидает нас с совсем другими чувствами, чем те, что ему пытались внушить.

На этом острове есть два вида куропаток, белые и подобные фазанам; у тех, что подобны фазанам, изысканный вкус, и их очень легко убить. Кроме того, там водится множество молодых бекасов и золотистых ржанок. Страна принадлежит греческим монахам, которые держат множество зверей, которых они называют карибу.

Эти карибу размером с небольшую корову. У них раздвоенные копыта, а на голове рога примерно три фута длиной, загибающиеся по кругу так, что их кончики почти касаются друг друга. Особенность этих рогов в том, что они мясисты, покрыты короткой шерстью и имеют множество отростков, подобно рогам оленя. Мясо этого животного не слишком нежное, но достаточно хорошего вкуса.

Прежде чем отплыть, я сжег все захваченные корабли, которые не могли быть мне полезны на обратном пути. Рыбаки благодаря этому обогатились: они запаслись большим количеством канатов, чем им потребуется в течение всей жизни, не говоря уж остатках испорченных товаров и большом количестве железа, которого в их стране недостаточно.

От острова Кильдин я отправился к острову Вардехуз, принадлежащему королю Дании. Начав крейсировать на траверзе этого острова, я заметил голландский флот в сопровождении трех военных кораблей. Эти три корабля увидели мой корабль, решили, что я один (моя эскадра рассеялась и крейсировала неподалеку), и направились ко мне с намерением меня атаковать.

Я дал сигнал двум своим кораблям, чтобы они присоединились ко мне. Враги, увидев это, бросились в бегство, забыв про флот, который был им поручен. Я обеспечил им золотой мост – мне незачем было захватывать корабли и людей, на которых мне было наплевать. Меня интересовали только торговые корабли, за которыми я и погнался, и многие из которых скрылись в гавани на острове Вардехуз. Я вошел на рейд и захватил все, что там спряталось. Там стояли семнадцать совершенно покинутых кораблей.

Все экипажи спаслись бегством и в спешке захватили с собой все самое ценное из груза. В центре гавани находится деревушка, в которой около двадцати домов, а посреди деревушки – церковь, где служит лютеранский священник.

Главные жители деревушки явились ко мне на корабль, сказав, что если я пожелаю сойти на берег с частью моих солдат, то легко захвачу все, что голландцы сняли со своих кораблей, и жители готовы указать мне, где все это спрятано, если часть этих вещей я отдам им. Хотя я многократно превосходил врага в силе и мог сойти на берег, ничего не опасаясь, я решил, что не стоит так далеко заходить. Как вы увидите, это было мудрое решение.

На следующий день после того, как я встал на рейд в Вардехузе, мои корабли, крейсировавшие в окрестностях, привели ко мне восемь флейтов[693], тоже принадлежавших к голландскому флоту; число захваченных кораблей выросло, таким образом, до двадцати пяти. Я выбрал четыре лучших корабля, перенес на них все, что было в грузе лучшего и самого красивого, а все остальные суда сжег.

Можно сказать, что в процессе переноса вещей с одних кораблей на другие происходил масштабный грабеж: офицеры, писари, матросы, солдаты – все обогатились. Я был единственным, кто ничего не получил; моя натура не дозволяла мне некоторые маневры и я по природе своей никогда не был склонен к грабежу, и, наконец, я не забывал, что ко мне приставлен морской комиссар, которому министр поручил следить за моим поведением.

Пробегая глазами общий каталог, который был составлен по такому случаю, я был сильно удивлен, что с такого большого количества кораблей мы захватили так мало ценностей; и хотя общая сумма была довольно значительной, я находил, что это весьма мало по сравнению с числом захваченных кораблей. Ни один корабль не был загружен полностью; на них находилось мало звонкой монеты, хотя обычно, как считается, голландцы ее возят много.

Самыми ценными были следующие товары: индиго и голландское полотно, а также небольшое количество олова, сукна, других шерстяных материй, аквавит, вино, большое количество водки; ткацкие станы и вплоть до кирпичей. Кроме того, было небольшое количество золотых нитей для вышивания, банты, бижутерия, немножко золотых тканей – и все.

Я уже испытал нечто подобное, захватив несколько английских кораблей, на которых нашел только большие бочки, заполненные грубым сукном и обрезками, оставшимися от портных. Мне было интересно, и я спросил у нескольких захваченных врагов, почему они настолько слабо нагружают свои корабли.

Они мне ответили, что, возвращаясь из путешествий, обычно везут только грубые и не особо ценные товары; что те товары, что они успели доставить, оплачиваются векселями; а звонкую монету они так хорошо прячут на корабле, что никто, кроме капитана и корабельного писаря, не знает о месте, где она лежит; а эти двое настолько твердо хранят тайну, что если их возьмут в плен, они предпочтут, чтобы корабль сгорел, а деньги сгинули в море, но не расскажут, в каком уголке корабля они спрятаны.

Это абсолютная правда. В одном из захваченных мною и отправленных в Брест кораблей было спрятано пятнадцать тысяч ливров звонкой монетой и два ящика золотой ткани – и эти тайники были обнаружены случайно.

Наконец, кроме всех этих захваченных кораблей, я взял выкуп за четыре захваченных мною флейта. Сняв с них самую ценную часть груза, я получил с каждой по шесть тысяч ливров, не считая пятисот ливров по праву капитана, которого министр имел суровость лишить меня.

Мое плавание было достаточно счастливым; теперь, чтобы его завершить, мне нужно было лишь одно – довести мою эскадру домой в полном здравии. Это предприятие было не лишено трудностей – я достаточно помешал торговле неприятеля и мог ожидать, что он не оставит меня в покое. Я боялся, что меня будут ждать неподалеку от Дюнкерка, где, ударив превосходящими силами, мне вернут часть того зла, которое я им причинил. Это было бы тем более просто, что моим кораблям, которые давно не ремонтировались, было бы трудно спастись бегством.

[…] В Бресте я с большим удовольствием узнал, что англичане и голландцы очень жалуются на приостановку своей торговли и потерю столь большого количества кораблей, которые я сжег. В самом деле, они могли удивляться – ведь ни разу до тех пор французы не продвигались так далеко на Север.

Если бы после моего боя с англичанами на второй день выхода из порта королевский двор поторопился назначить недостающих мне офицеров, я бы направился в небольшой пролив, через который входят в Белое море, и, с силами, имевшимися в моем распоряжении, захватил бы все корабли, отправленные в эти моря. Но этот бой, лишив мою эскадру двух больших кораблей и двух баркасов, то есть половины моих сил, замедлил мое плавание на месяц; поэтому я прибыл к берегам Московии лишь одновременно с англичанами, через неделю после того, как гамбургский и бременский флот проследовали этой дорогой.

[…] Он [кардинал Янсон] высказал мне множество любезностей по поводу осуществленного мною похода. В самом деле, он мне в некоторой степени делал честь: я помешал неприятельской торговле, напал на четыре флота и лишил их более чем семидесяти торговых судов, не считая взятых мною на абордаж военных кораблей.

Министр принял меня не менее благожелательно, чем кардинал; он осыпал меня учтивостями, по крайней мере внешне, и бросил все дела, чтобы вести меня к королю. Когда я вошел, его величество, обратившись ко мне, был столь добр, что сказал: «Г-н де Форбен, Вы в полной мере сдержали Ваше слово и сделали больше, чем обещали. Я доволен Вами и Вашей службой». Мои достижения были тем более ценны, что в эти два года (1706 и 1707 годы) военный флот был совершенно пассивен, и на море, кроме моей эскадры, никто не действовал; а сухопутную армию побили всюду, при Рамильи, при Турине, при Барселоне; таким образом, я был единственный, кто сумел добиться какой-либо победы над врагом. В два первых дня по прибытии я постоянно находился при дворе и являлся на ужин к королю. Его величество часто оказывал мне честь тем, что расспрашивал меня.

[…]

Я оказался в положении, которого не ждал, которое было для меня опасным и, возможно, погубило бы меня безвозвратно, если королевский двор не был так ко мне расположен.

Голландцы, взбешенные моим последним походом и тем разрушением своей торговли, которое он вызвал, стали жаловаться королю Дании. Они заявили, что корабли друзей и союзников короля, с которыми у него мир, должны быть в безопасности в его портах; если же это не так, король не должен с этим смириться; что граф де Форбен имел дерзость захватить и сжечь на рейде острова Вардехуз и в его окрестностях, неподалеку от норвежских берегов, двадцать пять голландских кораблей с богатым грузом; что они требуют справедливого воздаяния за это насилие и умоляют его величество воспользоваться своим авторитетом и добиться достойного возмещения убытков.

Король Дании прислушался ко всем их жалобам. Желая отомстить за то, что произошло, он написал своему послу очень гневное письмо. Тот, выполняя полученные приказы, стал сильно на меня жаловаться. Меня открыто обвиняли в том, что я нарушил право народов и своими непростительными действиями подверг угрозе мирные договора между Францией и Данией; посол настаивал, что я должен понести такое суровое наказание, какого заслуживают мои действия.

Хотя между двумя королевствами было немало размолвок, нельзя было пропустить мимо ушей жалобы его датского величества и не дать ему хотя бы кажущегося удовлетворения. Г-н де Поншартрен приказал искать меня; он объяснил мне, о чем идет речь, но не сообщил, каково истинное мнение королевского двора по поводу этого дела, и сказал: «Идите к г-ну де Торси, которому пишут иностранные дворы; и приведите ему доводы, которые оправдали бы Вас от обвинения, выдвинутого против Вас послом Дании».

Я был удивлен тем, что услышал. «Вы хорошо знаете, сударь – ответил я ему, – что Вы сами приказали мне поступить так, и Вы, конечно, не забыли, что, когда я спросил Вас, считаете ли Вы нужным, чтобы я нападал на врагов в датских портах, Вы мне ответили, дословно, чтобы я такого случая не упускал. Вы сказали мне, что Вам доставит удовольствие, чтобы я именно так и поступил. Я повиновался Вам: чего же еще можно от меня желать? Мне кажется, это Вы должны оправдать меня». – «Все равно, идите, – сказал мне министр, – сделайте то, что я Вам говорю, и не заботьтесь об остальном».

После этих слов я отправился к графу де Торси. Я не очень знал, что предпринять, чтобы выбраться из этого положения; ведь, в конечном счете, я мог полностью себя оправдать, лишь опираясь на данный мне приказ, а как раз этого я желал избежать в силу двух причин. Во-первых, министр дал мне этот приказ лишь устно, и мне было бы сложно доказать это, если бы он решил отрицать мои слова. Во-вторых, сказав об этом приказе, я бы поставил под удар королевский двор и вызвал бы негодование г-на де Поншартрена, который меня бы никогда за это не простил. Поэтому я решил приукрасить дело, как только смог.

Я заявил, что, встретив на траверзе мыса Нордкап голландский флот, погнался за ним и захватил восемь кораблей уже в открытом море; что, преследуя остаток этого флота, скрывшегося на внешнем рейде острова Вардехуз, я захватил еще семнадцать судов, но то, что произошло в порту, должно рассматриваться лишь как продолжение боя, начавшегося в открытом море, где мне дозволено нападать на врагов короля. К тому же я не нашел на этих кораблях ни солдат, ни экипажей; казалось, что неприятель покинул их, взяв с собой все, что было самого ценного; и я решил, что имею право завладеть кораблями, на которые никто уже не претендовал.

Я умолял министров его датского величества обратить внимание, что экипажи этих кораблей скрылись в маленькой деревне посреди порта, и мне было бы очень легко напасть на них, и датчане явились на борт моего судна, сказав, что если я пообещаю им вознаграждение, они скажут мне, где голландцы спрятали все, что смогли унести с кораблей, но я отвечал этим советчикам, что земли короля Дании для меня священны, что я не имею права что-либо предпринимать в его владениях и голландцам повезло, что они там спрятались.

Я добавил ко всему этому еще несколько маловажных причин и закончил заявлением, что всегда уважал его датское величество и никогда не посмел бы входить в его порты и нападать на врагов короля, если бы меня не увлекало что-то, что было сильнее меня, и если бы бой не начался за пределами порта.

Это заявление было отправлено королю Дании. Он не был им удовлетворен – и нельзя его в этом винить. Посол вернулся к своему обвинению и начал выступать против меня еще более яростно.

Мне пришлось во второй раз предстать перед г-ном де Торси. Я повторил то же самое заявление, к которому добавил несколько довольно маловажных причин, которые по сути ничего не значили. Но поскольку, как я уже сказал, королем Дании при французском дворе были недовольны и не слишком беспокоились о том, как бы ему угодить, это дело так и не пошло дальше, и об этих жалобах перестали говорить.

По возвращении, 21 октября 1707 года Клод де Форбен и Рене Дюге-Труэн отличились в битве у мыса Лизард, рядом с Корнуоллом. Эта победа помешала каравану из более чем ста торговых кораблей, двигавшемуся в сопровождении военных судов английского флота, достигнуть Лиссабона. Но два командира королевского флота сразу же стали оспаривать победу друг у друга[694]. Дюге-Труэн тоже опубликовал воспоминания; мемуары двух корсаров оправдывают их действия.

Вот отрывок из мемуаров Сен-Симона, посвященный подвигам Форбена (мы воспроизводим его вместе с примечаниями издателя мемуаров)[695].

Форбен[696] в этом году показал себя на море[697]. Хотя суда его были слабее, чем четыре семидесятипушечных английских корабля, сопровождавшие флот из восемнадцати судов с припасами для еды и для боя, который он встретил у берегов Англии, покинув Дюнкерк, он захватил два военных корабля и доставил их в Дюнкерк вместе с восемнадцатью торговыми судами, всего после четырех часов боя, и поджег один из двух других военных кораблей. Через три месяца (в июле и августе) он захватил в устье Двины[698] семнадцать голландских кораблей, богато нагруженных товарами для Московии. Он захватил их, а потопил в течение своего похода не менее пятидесяти кораблей[699].