Книга: Забытые опылители

ВСПОМИНАЕТ СТИВ:

Больше десяти лет назад мне встретилось одно из этих управляемых гнездовий солончаковой пчелы на востоке штата Вашингтон, содержащее, возможно, несколько тысяч пчёл. Оно занимало четверть мили в длину, образуя полосу шириной от 25 до 30 футов по краю поля люцерны. Взяв совок и прорыв ослепительно-белую поверхностную корку соли до влажной и песчаной почвы под ней, фермеры показали, что солончаковые пчёлы гнездятся неглубоко, на глубине лишь от 6 до 8 дюймов. Позже они узнали, что, если срыть бульдозером землю на глубину, возможно, 2 или 3 футов, и выстлать дно непроницаемым слоем пластика или бентонитовой глины, они могли бы начать создавать подобие защелоченной плайи, где устраивают гнёзда самки солончаковой пчелы. Уложив крупные камни, гравий, сетчатую ткань, песок, верхний слой почвы, а затем тонко размолотую каменную соль поверх водонепроницаемого слоя, они создали матрицу, подходящую для нор солончаковой пчелы. Затем они поместили там бетонные водонапорные трубы на расстоянии от 50 до 75 футов одна от другой таким образом, чтобы весь пчелиный участок мог быть подтоплен, и влага могла бы просачиваться вверх так же, как это происходит на естественных выходах щелочных грунтовых вод природного происхождения. Затем они брали пчелоблоки – куски земли из естественных скоплений гнёзд, содержащие куколки пчёл, лежащие в своих ячейках-колыбелях – и использовали их для «засева» новых гнездовий. И в завершение работы они разместили в некоторых местах над пчелиным гнездовьем теневую защиту, покрывая деревянные рамы камуфляжем из излишков военного имущества. Как рассказал мне Фил Торчио, «эти затенители работали просто волшебно. Под камуфляжем полуденные температуры снижались на 15-17 градусов». Торчио также должен был убедить фермеров в необходимости держать для пчёл достаточное количество кормовых пыльцы и нектара по соседству на смежных природных территориях или на орошаемых пастбищах, или же последующие поколения солончаковых пчёл оскудеют. Там, где фермеры принимали во внимание его замечания, пчёлы выживали.

В течение нескольких десятилетий солончаковые пчёлы были ключом к производству семян люцерны, гарантируя значительно более высокие урожаи семян на Американском Западе по сравнению с теми, что на тот момент получали по всему миру. Одни лишь эти семена, предназначенные для получения ростков, используемых как овощи, в дополнение к запасам посевных семян, оценивались в 115 миллионов американских долларов за 1000[23]. Почему? Потому что люцерна на сено – это основной вид кормовых культур в Северной Америке, и среди полевых культур лишь соя превосходит её по посевным площадям. К 1990 году сено из люцерны стоило почти 5 миллиардов долларов в год, и вместе с ценностью полученной с его помощью продукции вносило в американскую экономику вклад в размере 12 миллиардов долларов в год. Хотя вряд ли кто-то из проживающих за пределами Большого Бассейна подозревал об этом, аборигенные пчёлы в значительной степени определяли успех посадок важнейшей из культур, используемой для производства сена на прокорм домашнего скота в западной части Соединённых Штатов. Почти 85 процентов урожая семян люцерны в Соединённых Штатах было произведено на территориях, обслуживаемых солончаковыми пчёлами и пчёлами-листорезами (Megachile rotundata) – на площадях, включающих лишь 15 процентов всех земель, занятых под выращивание семян люцерны.

Затем на родину солончаковых пчёл в Большом Бассейне и на Тихоокеанском Северо-западе обрушилась беда – как раз в то время, когда там не было фактически никого, кто смог бы бороться с её причиной и защитить пчёл. Нед Бохарт из лаборатории Службы сельскохозяйственных исследований Министерства сельского хозяйства США в Логане, Юта, так вспоминает об общей последовательности событий: «старые фермеры в центральной Юте вспоминают, что в 1920-е и 1930-е годы было множество [естественных] гнездовых участков солончаковых пчёл с популяциями, измеряемыми миллионами особей. Хотя они и не осознавали этого, но эти пчёлы и были причиной высоких урожаев семян люцерны, которые сделали Юту одним из основных производителей в стране в то время». Бохарт продолжал:

Распыление инсектицидов на пастбищах и сельхозугодьях убило значительный процент естественно обитающих в этом штате солончаковых пчёл. Фактически оказалось, что солончаковая пчела была несколько более восприимчивой к большинству инсектицидов по сравнению с медоносной пчелой. В 1973 году одно небрежное отравление пестицидами гнездовых участков солончаковой пчелы в штате Вашингтон вылилось в 287000 долларов потерянного дохода от производства семян люцерны. Повсеместно кооперативы, которые были организованы для защиты популяций солончаковой пчелы, заключили соглашения по контролю над использованием инсектицидов на площадях их посадок люцерны. До недавнего времени в Айдахо, Орегоне и некоторых частях штата Вашингтон эти соглашения поддерживали постоянство мутуалистических отношений между фермерами и пчёлами.

Однако даже солончаковые пчёлы, охранявшиеся на искусственных гнездовых участках, пострадали от снижения численности из-за поражения дрожжевыми и плесневыми грибками их подземных запасов пищи после обильных летних дождей, выпадавших в начале 1960-х гг. Хотя они остаются отчасти жизнеспособными в Вашингтоне и местами в Юте, их численность совершенно не сравнить с тем, какой она была когда-то. С запозданием, а возможно, что и слишком поздно, они нашли нескольких влиятельных адвокатов, чтобы защитить себя от дальнейшего ущерба.

Бедственное положение аборигенной пчелы едва ли станет передовицей газеты или главной темой выпуска вечерних новостей. Но в настоящее время положение промышленного пчеловодства в Америке очень шаткое. Оно стремительно сдаёт позиции из-за разнообразных угроз – двух видов клещей, грибковых, бактериальных и вирусных болезней, многочисленных пестицидов, гербицидов и экономических угроз, в том числе из-за уменьшения субсидий в условиях появления дешёвого импортного мёда из Китая и Мексики. В это же время африканизированные пчёлы расширяют занятый ими ареал и ставят под угрозу эту жизненно важную услугу по опылению растений. И хотя нападения на домашних европейских медоносных пчёл становятся основными новостями, мало кто из репортёров задаётся ключевым вопросом: если численность медоносных пчёл продолжит катиться вниз по своей нынешней траектории, то какие пчёлы или другие опылители заменят их в деле предоставления жизненно важных услуг по опылению наших обширных коммерческих и домашних сельскохозяйственных посадок?

Два талантливых брата – экономист Лоуренс Саузвик и ныне покойный специалист по биологии пчёл Эдвард Саузвик, оба из Нью-Йорка – когда-то задались этим самым вопросом и попытались на него ответить. Они предполагают, что в северной части Соединённых Штатов 50 процентов популяции домашней европейской медоносной пчелы может вскоре быть потеряно из-за трахейного клеща и клеща Varroa вкупе с другими паразитами и болезнями. Кроме того, в ряде южных штатов США может также иметь место полный отказ от содержания домашних колоний европейских медоносных пчёл, поскольку вторжение африканизированного подвида расширяется и множит долги пчеловодов. Если эти прогнозируемые убытки станут явью, как предполагают братья Саузвик, то может быть потеряна пятая часть урожая люцерны. И если не привлекать солончаковых пчёл и другие виды вроде люцерновой пчелы-листореза для заполнения пустоты, оставшейся после снижения числа колонии медоносной пчелы, то в Соединённых Штатах возможно сокращение урожая посевов люцерны на 70 процентов.

Если этот прогнозируемый ущерб урожаю перевести в экономические потери общества в плане уменьшения доступности люцерны или более высоких цен, то стоимость исчезнувших медоносных пчёл при отсутствии диких опылителей им на замену составила бы 315 миллионов долларов в год. Если, однако, окажется возможным тем или иным образом восстановить численность аборигенных опылителей и управлять ею в целях заполнения ниши, которую ранее занимали разводимые с коммерческими целями и одичавшие колонии медоносных пчёл, то тогда упадок одного только этого вида опылителя будет стоить американским потребителям «всего лишь» 40,5 миллионов долларов ежегодно. И как ни удивительно это может прозвучать, распространение и контролируемое разведение солончаковых пчёл, пчёл-листорезов и их прочих аборигенных родичей ради замены медоносных пчёл может вылиться в ежегодную экономию 275 миллионов долларов американским производителям, разводчикам и потребителям люцерны.

Когда братья Саузвик расширили свой анализ с опыления люцерны, включив в него более 60 видов прочих американских продовольственных культур, незамеченный экономический вклад аборигенных опылителей, особенно пчёл, внезапно стал очевидным. Если количество колоний медоносных пчёл вблизи сельхозугодий снизится так, как было указано выше – снижение на 50 процентов на севере и вероятное снижение на 100 процентов на юге – вне всяких сомнений, американскую экономику ждут совокупные ежегодные потери, исчисляемые миллиардами долларов. Итоги в целом шокируют: если ни один аборигенный вид пчёл-опылителей не заменит чужеземную медоносную пчелу в предоставлении жизненно необходимых услуг по опылению, ежегодные потери могли бы возрасти до целых 5,7 миллиардов долларов. Даже в туманных и напыщенных разговорах финансистов, оперирующих многими миллиардами долларов, это не такая уж мелочь.

Альтернативные опылители – дикие животные вроде нектароядных летучих мышей, бражников, дневных бабочек, одиночных пчёл и жуков-блестянок наряду с контролируемыми человеком видами, подобными солончаковым пчёлам и люцерновым пчёлам-листорезам – могли уменьшить такие ожидаемые убытки всего лишь до 1,6 миллиардов долларов, если о них должным образом заботятся в окрестностях сельхозугодий. По сути, братья Саузвик утверждают, что потенциальная ценность аборигенных опылителей для агроэкономики США могла бы составлять величину порядка, как минимум, 4,1 миллиардов долларов в год!

Многие американцы не замечают того, что их жизни неразрывно связаны с судьбой люцерны. Они могут и не понимать того, насколько много других культурных растений создают саму основу для их текущих доходов и образа жизни – культурных растений, которые опыляются главным образом дикими животными, которые не находятся на попечении и под контролем людей – фермеров и прочих. Как указали в 1983 году специалисты по биологии пчёл из Министерства сельского хозяйства США, две трети произведённых в США предметов потребления, которые получены благодаря насекомым, имеют форму люцерны и произведённых из неё продуктов.

Роберт и Кристина Прескотт-Аллен изучили 60 сельскохозяйственных культур, критически важных для североамериканской экономики, на предмет их относительной зависимости от диких и частично контролируемых опылителей. Они определили, что семь видов культурных растений, в настоящее время стоящих в Соединённых Штатах Америки около 1,25 миллиардов долларов ежегодно, опыляются в первую очередь дикими насекомыми. Среди них кешью, тыква, манго, кардамон, дерево какао, клюква и голубика высокорослая. Другой североамериканский вид, низкорослая голубика узколистная, которая в недавнем прошлом опылялась не менее чем 190 различными видами аборигенных пчёл на всём пространстве своего ареала, теперь сталкивается с недостаточной посещаемостью опылителями в некоторых областях, где её выращивают. Похоже на то, что чрезмерно фанатичный контроль над сорняками со стороны управляющих посадками голубики закончился потерей местообитаний и корма для аборигенных опылителей, от которых традиционно зависела голубика узколистная. Производство еще 18 основных видов продовольственных культур до некоторой степени зависит от диких опылителей. Кроме того, дикие животные критически важны для производства семян, используемых при размножении ещё 19 продовольственных культур на полях фермеров: к этой категории принадлежат лук, морковь, капоковое дерево, подсолнечник, земляника, корица, клевер, инжир и кокосовые орехи.

В 1976 году Сэмюэль Макгрегор из лаборатории Службы сельскохозяйственных исследований Министерства сельского хозяйства США в Тусоне высказал оценку, согласно которой, как минимум, 150 главных продовольственных культур в какой-то мере полагается на диких опылителей. В более новом обзоре Дейв Рубик документально подтвердил, что не менее 800 культивируемых видов растений полагается в плане опыления на диких пчёл и другие насекомых. Рубик также провёл подсчёт систем скрещивания для примерно 1330 видов культивируемых продовольственных видов по всему миру. Хотя в наших знаниях о воспроизводстве, требованиях к опылению и о том, кто именно занимается опылением многих из самых распространённых культур, встречаются совершенно удивительные пробелы, эта сводка представляет данные, которые демонстрируют тесную связь с природой. Он утверждает, например, что примерно 73 процента наших сортов растений хотя бы отчасти опыляются разнообразными пчёлами, что 19 процентов используют для перемещения своей пыльцы мух, 6,5 процентов используют летучих мышей, 5 процентов – ос, 5 процентов – жуков, 4 процента – птиц и 4 процента используют дневных и ночных бабочек. И вновь чётко продемонстрирована наша зависимость от пчёл, других насекомых и иных животных-опылителей. Исчезновение этих существ, перемещающих пыльцу, забрало бы еду прямо у нас изо рта.

Продовольственные культуры опыляет удивительный спектр аборигенных беспозвоночных: мошки, падальные мухи, львинки, мухи-журчалки, бражники, жуки-блестянки, жуки-пестряки, божьи коровки, осы-бластофаги, сфециды и складчатокрылые осы, пчёлы-галиктиды, «тыквенные пчёлы»[24], пчёлы-плотники, андреновые пчёлы, шмели, пчёлы-каменщики, пчёлы-листорезы и «кактусовые» пчёлы Diadasia. Другие пищевые растения опыляет множество диких позвоночных: от нектароядных летучих мышей и опоссумов до древесных птиц вроде садовых трупиалов, желтокрылых трауписов, чёрных дроздов, бурых соек и дятлов золотолобых меланерпесов. Если такое разнообразие диких опылителей существенно для здоровья и богатства нашего сельского хозяйства – и это непреложный факт – то почему же так мало людей в Соединённых Штатах и в других странах признаёт тот факт, что аборигенные животные вносят существенный вклад в экосистемы культурных растений в целом и в их опыление в частности?

Одна из причин – то, что Министерство сельского хозяйства США и другие составители сводок по сельскохозяйственной статистике отслеживают лишь цифры по медоносным пчёлам, но не по другими опылителями. В какой-то степени это логично, поскольку значительно легче посчитать колонии домашних медоносных пчёл, чем диких жуков на анноне сетчатой во Флориде и Пуэрто-Рико. И потому мы знаем, что к 1988 году существовало более 3,4 миллионов колоний медоносных пчёл под контролем 150000 пчеловодов, многие из которых были любителями и держали меньше 25 ульев. Из прочих пчеловодов 10000 были частично занятыми, а 1600 – занятыми полную рабочую неделю коммерческими производителями, которые все вместе ухаживали более чем за 99 процентами всех колоний. К 1994 году количество колоний, которые содержат частично или полностью занятые в этой сфере люди, снизилось с 3,2 до 2,8 миллионов. Как минимум один миллион этих колоний размещался на землях фермеров и находился у них в аренде в целях получения услуг по опылению культурных растений в течение сезонов цветения, так что 2 миллиона колоний более или менее постоянно находились в аренде на сельхозугодьях в разные периоды года.

И всё же даже по собственному допущению Министерства сельского хозяйства США медоносные пчёлы в настоящее время осуществляют лишь четыре пятых от всего объёма услуг по опылению насекомыми, который получают возделываемые культуры в стране. Многие из критиков говорят, что даже эта оценка необычно высока, поскольку значительная часть опыления, приписанного медоносным пчёлам, в действительности осуществили другие посетители цветов. (Наши собственные исследования дают основание полагать, что медоносные пчёлы были подтверждены в качестве преобладающих опылителей лишь для 15 процентов культурных растений мира.) Однако даже эта пятая часть всех случаев опыления культурных растений просто сброшена со счетов как сделанная «иными неизвестными опылителями», что одновременно и потрясает, и тревожит.

Хотя знакомая нам медоносная пчела (Apis mellifera) распространилась по всей планете, она не является панацеей для опыления наших культурных растений, а особенно – для диких цветов. Существует определённое неудобство в том, что медоносные пчёлы добились такого успеха в обнаружении и сборе предоставляемых цветами ресурсов до того, как их обнаруживают другие опылители. Кроме того, они упаковывают свою пыльцу, смачивая её нектаром и слюной и тем самым делая её нежизнеспособной, или, по крайней мере, заметно снижая вероятность того, что она будет стёрта и отдана ожидающему её рыльцу цветка. По словам Джеймса Томсона из Университета штата Нью-Йорк в Стоуни Брук, это делает медоносных пчёл «гадкими» опылителями, поскольку они могут фактически подорвать деятельность аборигенных опылителей, которые теснее связаны с тем или иным растением. Медоносные пчёлы выглядят почти преадаптированными к проживанию в нарушенных естественным образом местообитаниях, или в тех местах, что были разрушены действиями человека. Это делает их в некоторой степени «сорным» видом, практически спутником поселений человека.

Просто задумайтесь: медоносные пчёлы – это не безотказный и гарантированно успешный ответ в обеспечении наших разнообразных культурных растений услугами опыления. Они не взаимозаменяемы в соотношении один к одному с аборигенными пчёлами или другими опылителями. Судьба процесса опыления в наших сельских сообществах после завоза этих общественных чужаков больше уже никогда не будет прежней. И весьма отрезвляет мысль о том, что по мере того, как земной шар меняется всё сильнее и сильнее, некогда вездесущие медоносные пчёлы, вероятнее всего, оплатят опылением своё посещение лишь малой части нуждающихся в опылении цветов среди обширного цветущего ландшафта.

Сельскохозяйственная статистика говорит нам о том, что способность промышленного пчеловодства по предоставлению адекватных услуг по опылению снижалась в течение десятилетий. И она наверняка снизится ещё больше в грядущие годы. Количество колоний медоносных пчёл в Соединённых Штатах достигло максимума в 5,9 миллионов в 1947 году. Послевоенный рост использования хлорорганических пестицидов способствовал падению на 43 процента количества колоний медоносных пчёл в США: с 5,9 миллионов до всего лишь 4,1 миллионов в 1972 г. и лишь 2,6 миллионов в 1995 г. Даже с переходом на фосфорорганические пестициды и лучший контроль над колониями во избежание отравления пестицидами промышленность так никогда и не оправилась полностью. Хотя в наши дни официальная статистика определяет «колонии» в соответствии с иными критериями, 3,4 миллиона колоний – это самая высокая из ежегодных оценок, которые были зарегистрированы с 1947 г.

Если мы рассмотрим факторы, которые в настоящее время ограничивают способность медоносной пчелы оказывать услуги по опылению, то обнаружим, что некоторые из угроз могут представлять собой неразрешимую проблему. Трахейный клещ медоносных пчёл, поражающий дыхательную систему взрослых пчёл, был впервые обнаружен в Соединённых Штатах в 1984 году, но в настоящее время он встречается в большинстве штатов. В многих штатах пчеловоды сообщили о потерях колоний из-за этого вредителя, достигающих 50 процентов. Этого словно было мало, и три года спустя эктопаразит, известный как клещ Varroa, попал в Соединённые Штаты и в настоящее время поражает колонии пчёл более чем в 30 штатах. Также множество колоний продолжают уничтожать грибковые, протозойные и бактериальные болезни, и лечение лишь подавляет инфекции, но не устраняет их. Нозематоз поражает 60 процентов колоний в Соединённых Штатах; гнилец поражает ещё 2 процента. В сумме эти разнообразные вредители и болезни выливаются в потери пчеловодами 192 миллионов долларов ежегодно – не считая снижения цены урожая из-за уменьшения объёма услуг по опылению. Кроме того, ущерб не ограничивается лишь колониями пчёл в поле. Пчелиные соты, хранящиеся на складах, постоянно подвергаются нападениям пчелиной огнёвки, гусеницы которой прогрызают тоннели сквозь храящиеся на складах рамки, жадно пожирая сам воск.

Промышленное пчеловодство уже переживало не лучшие времена, когда в 1990 году, после более чем десятилетия отдельных залётов, африканизированные пчёлы решили переселиться на постоянное место жительства в континентальные Соединённые Штаты. С тех пор они помогли разнести клещей по популяциям медоносных пчёл в дикой природе и на возделываемых землях. В прошлом десятилетии в одной из областей Аризоны это привело к гибели 85 процентов одичавших медоносных пчёл. До 80 процентов американских пчеловодов, вероятно, вынуждены будут бросить свои ульи, как только в местах их работы появятся африканизированные пчёлы. Единовременная потеря 1,6 миллионов колоний медоносных пчёл уменьшит доход пчеловодов на 160 миллионов долларов, но опять же эта оценка не включает ценности культурных растений, опыляемых медоносными пчёлами. Полагают, что ценность этой услуги по опылению превосходит в 50-60 раз ценность мёда, воска, пыльцы и других продуктов пчеловодства.

Так или иначе, но американское промышленное пчеловодство стремительно изменилось. Дешёвый мёд, импортируемый главным образом из Китая, а также с обширных пасек в штате Юкатан в Мексике, вторгся на американский рынок. Поддержание цен на мёд прекращено; отказ от субсидий оказывает резкое влияние на экономику содержания пчелиных колоний. Являются ли такие субсидии для сельского хозяйства предметом политического или философского права – здесь мы это обсуждать не станем. Независимо от вашей позиции по данному вопросу их потеря нанесла удар по индустрии как раз в тот момент, когда страна должна была подчеркнуть, а не принижать важность всех опылителей. Как признано в одном недавнем сообщении Министерства сельского хозяйства США, в наши дни промышленное пчеловодство явно находится в состоянии беспрецедентного кризиса. Ответ эколога Джеймса Томсона на этот кризис – ровно такой же, как у многих других специалистов по экологии опыления: «Поскольку использование инсектицидов и разрушение местообитаний продолжают уничтожать популяции диких пчёл, потребность в контролируемых опылителях становится более острой и ценность медоносных пчёл как опылителей значительно перевешивает их ценность как производителей мёда».

Упадок последних лет в промышленном пчеловодстве не обязательно необратим. Однако он предполагает, что общество поступило бы мудро, если бы приложило силы к сохранению и контролю альтернативных опылителей, особенно многочисленных аборигенных пчёл, которые являются превосходными опылителями. Соответственно, канадский специалист по экологии опыления Питер Кеван призывал «к выяснению пределов возможностей медоносных пчёл и к расширению ролей аборигенных видов в коммерческом опылении возделываемых культурных растений». В свете этих тенденций горькой иронией выглядит тот факт, что многие исследовательские команды, работающие с альтернативными опылителями, с 1990 г. пережили сокращение штатов. Три четверти из них ожидают дальнейшего снижения поддержки команды. После первого международного симпозиума по не-апидным пчёлам и их роли как опылители урожая, собравшегося в Логане, Юта, в 1992 году, исследователи откровенно говорили о недостатке активности общества в получении основных биологических и культурных фактов, помогающих расширить разнообразие опылителей, обслуживающих сельскохозяйственные посадки и природные территории. Джеймс Томсон высказался об этом так:

И всё же, даже если бы в Соединённых Штатах на нас не надвигались кризисы, связанные с медоносными и аборигенными пчёлами и самим опылением, нашлось бы множество весомых причин для поддержки использования аборигенных опылителей для многих культивируемых растений. Выгоды от аборигенных опылителей, даже при наличии медоносных пчёл, можно наилучшим образом продемонстрировать на примере тыкв и кабачков в засушливых юго-западных пустынях Аризоны и северной Мексики. В конце 1970-х годов Винс Тепедино изучал опыление тыквы на Гринвилльской ферме в Юте, где одиночная пчела, опыляющая тыкву (Peponapis pruinosa) обитала, как минимум, с 1953 года. Медоносные пчёлы также были обычны в этих местах. Благодаря усилиям этих двух видов пчёл, одного аборигенного и одного завезённого, плоды завязывались у 91 процента от общего количества раскрывшихся и готовых к опылению женских цветков тыквы. Тепедино стремился выяснить, какая из пчёл в большей степени отвечала за эту чрезвычайно высокую завязываемость плодов.

Хотя первоначальные наблюдения указывали на то, что единственное посещение женского цветка тыквы любой из пчёл с одинаковой вероятностью вызывало образование зрелой тыквы, Тепедино продолжал работать. Он обнаружил, что медоносные пчёлы решительным образом предпочитали посещать пестичные (женские) цветка ради нектара, тогда как аборигенная пчела пепонапис предпочитала тычиночные (мужские) цветы, где они активно собирали пыльцу. Кроме того, самцы аборигенных пчёл зачастую встречались с готовыми к спариванию самками в мужских цветках, где часто происходило спаривание. И что ещё важнее, представители обоих полов у аборигенных пчёл демонстрировали лучшие, чем медоносные пчёлы, навыки в поиске корма на цветках тыквы. К тому времени, когда медоносные пчёлы отправлялись в утрений полёт и добирались до открытых цветков тыквы, вылетающие раньше пчёлы пепонаписы уже опыляли их.

Наши исследования диких тыкв в пустыне Сонора в Аризоне и Мексике придают большое значение поведенческим различиям между аборигенными и медоносными пчёлами в качестве опылителей. Аборигенные ксеноглоссы и пчёлы-плотники были заметно надёжнее в сборе и дальнейшем переносе больших количеств пыльцы на восприимчивые рыльца. Мы определили, что для того, чтобы добиться образования полноценного количества семян у каждого женского цветка на растении тыквы, требуется в среднем 3,3 посещения их медоносной пчелой, но лишь 1,3 посещения пчелой Xenoglossa и 1,1 посещения пчелой-плотником.

В иных отношениях все аборигенные пчёлы ксеноглоссы также более эффективны, чем иные опылители тыквы, в том числе пчёлы-плотники. Они посещают больше цветков тыквы, чем другие пчёлы, и они приурочивают своё посещение ко времени, когда пыльца и нектар наиболее доступны. Они не только проявляют привязанность к разным видам тыквы, но ещё и являются сильными летунами, которые часто перемещают пыльцу между разделёнными большими расстояниями растениями одного и того же вида, тем самым поддерживая генетическое разнообразие в популяции.

Фактически мы документально зафиксировали замечательный уровень привязанности пчелы ксеноглоссы к различным видам тыквы – наши пчёлы едва ли посещали какие-то растения, отличные от представителей рода Cucurbita. Пчёлы часто спаривались внутри цветков тыквы. Иногда их брачная активность одновременно могла оставить пыльцу на рыльцах цветков. Покрытые пыльцой ксеноглоссы проводят долгое время, сидя, чистясь и выжидая на массивных рыльцах тыкв – такое поведение никогда не наблюдалось ни среди медоносных пчёл, ни среди других аборигенных пчёл, если уж на то пошло. Это маленькие скрытные жизни, которые кормят нас.

И когда мы плохо обращаемся с этими маленькими жизнями, последствия могут внезапно обрушиться на нас с самой неожиданной стороны. Взгляните, что случилось, когда канадское правительство перешло на биоразлагаемое фосфорорганическое соединение, известное как фенитротион, когда ДДТ впал в немилость. Оба они применялись буквально на десятках тысяч акров хвойного леса в попытках контролировать заражение еловой листовёрткой-почкоедом в Нью-Брансуике. Питер Кеван документально подтвердил, что фенитротион был косвенной причиной резкого снижения урожаев коммерческих посадок голубики узколистной на соседних с ними территориях. С появлением практики распыления фенитротиона с воздуха на больших площадях сборы урожаев голубики в Нью-Брансуике резко упали с 5,5 миллионов фунтов в 1969 году до всего лишь 1,5 миллионов фунтов в 1970 г. В течение четырёхлетнего периода потери Нью-Брансуика составляли в среднем миллион фунтов за сезон, в то время, как урожаи голубики в соседней Новой Шотландии оставались относительно устойчивыми.

В течение следующего десятилетия Кеван интерпретировал потери урожая на плантациях голубики в Нью-Брансуике с позиции самых разнообразных экологических перспектив. Он называет описанные ниже сценарий своей модели отношений между культурным растением, опылителями и другими животными «пирогом с голубикой». Из интервью, взятых в ходе полевых исследований, он узнал, что «фермеры, разводящие голубику, вешают все проблемы на промышленное лесоводство, и в частности на использование фенитротиона в рамках программы контроля численности еловой листовёртки-почкоеда. Точка зрения разводящих голубику фермеров выставлялась как верная: опылители на плантациях голубики были убиты фенитротионом». Действительно, это фосфорорганическое соединение, которое тесно связано с боевыми нервно-паралитическими газами, значительно более ядовито, чем ДДТ, для аборигенных одиночных пчёл и общественных шмелей. Кроме того, опрыскивание от еловой листовёртки-почкоеда точно совпадает по времени с периодом самого активного цветения голубики. В течение сезона 1970 года численность шмелей и пчёл-галиктид, обычно опыляющих голубику, была явно недостаточно высокой на тех полях, что соседствовали с лесами, где предпринималось опрыскивание в целях контроля численности листовёртки. Соответственно, урожаи ягод падали до тех пор, пока промышленными пчеловодами и разводчиками пчёл не были завезены колонии медоносных пчёл, призванные восполнить недостаток диких пчёл-опылителей – но восстановились они в полном объёме лишь несколько лет спустя, когда от местного использования фенитротиона в конце концов отказались. Кеван и его коллеги документально зафиксировали то, что в некоторых случаях возвращение к «нормальной» численности популяций у шмелей и других пчёл заняло целых восемь лет.

По иронии судьбы, в то же самое время, в 1970 году, голубике также был нанесён беспрецедентный ущерб местными певчими птицами – настолько серьёзный, что против производителей голубики, устроивших отстрел малиновок, скворцов, воловьих птиц и свиристелей, которые опустошали их плантации голубики, поднялся общественный протест. Что же случилось? Кеван полагает, что фенитротион коварно подкосил многочисленных паразитических ос и переносчиков болезней (птичьей малярии, которую переносят комары), которые держали под контролем популяции птиц, пожиравших голубику. Разрушения в окружающей среде, говорит он, устранили некоторые из факторов, ограничивающие популяции птиц: «Для птиц факторами могли быть хищники и/или болезни. Стаи голодных, но в остальном вполне здоровых птиц полетели бы в поисках корма на посадки культурных растений... Таким образом, потери урожая голубики можно отнести на счёт двух причин, которые обе являются результатами использования фенитротиона: снижение интенсивности опыления аборигенными пчёлами и увеличение ущерба плодам от больших популяций птиц... что приводит к потерям миллионов долларов».

Но небрежное использование средств сельскохозяйственной химии – это не единственная угроза опылению, а потому и стабильности нашего снабжения пищей. Другими беспрецедентными угрозами сопровождается генная инженерия ультрасовременных коммерческих культур – игра по высоким ставкам, которую ведут крупные транснациональные компании у нас в стране и за рубежом. Когда «биотехнологи» переносят отдельный ген, приносящий преимущество вроде устойчивости к гербицидам, насекомым или болезням (что имеет место у подавляющего большинства сегодняшних трансгенных растений), в культурные растения, нуждающиеся в перекрёстном опылении, они могут неосторожно позволить этим генам попасть в сорные родственные виды, совместимые при перекрёстном опылении. Многие из учёных задались вопросом: не создаст ли это настоящие суперсорняки? Норман Эллстранд из Калифорнийского университета в Риверсайде и другие учёные провели эксперименты с безвредными генетическими маркерами, желая выяснить, скрещиваются ли культурные растения, если представится такая возможность, со своими сорными родственниками при нормальных условиях ведения сельского хозяйства. Растущее количество таких исследований подтвердило, что так и происходит. Этот случайный, но столь же успешный перенос гена легко происходит там, где широко распространены пчёлы и другие насекомые-опылители, и в местах, где популяции сорняков находятся на расстоянии всего лишь нескольких сотен метров. Далее Эллстранд предсказывает, что маленькие, фрагментированные популяции из заросших сорняками местообитаний вблизи возделываемых полей с ещё большей степенью вероятности переопыляются с обширными посадками культурных растений, если они потревожены деятельностью человека.

Неконтролируемый перенос выгодных генов культурных растений в популяции сорных видов не уникален для продуктов биотехнологии. Прецедент уже имел место в случае традиционных продовольственных культур и их сорных родственников. У человека уже возникли затруднения, выражающиеся в уменьшении урожая культурных растений после того, как сорные родственники риса, сахарной свёклы, редиса, сорго, ржи, африканского проса и, вероятно, некоторых других растений стали более агрессивными благодаря приобретению новых генов от соседствующих с ними культурных растений.

В ряде случаев, зафиксированных нами в Аризоне и Соноре в Мексике, как у дикого перца чили (Capsicum annuum), обмен генами можно расценивать как положительный. Но в иных случаях горькие тыквы и быстрорастущие худосочные редиски не выиграют никаких голубых лент на окружных ярмарках. Если Эллстранд прав, то мы должны остановиться и признать, что генная инженерия может нести существенные риски в тех случаях, когда отношения между растением и опылителем уже находятся в беспорядке из-за нарушенных ландшафтов – или же в тех случаях, когда мы почти ничего не знаем о том, кто что опыляет, если уж на то пошло.

Далее, вполне очевидно, что мы, Homo sapiens, непрерывно вызывая разрушительные изменении в природе, ужасно плохо обращаемся с маленькими посредниками-опылителями, связывающими воедино цветковые растения планеты. И в то же время, начиная признавать неизмеримую, зачастую косвенную ценность всех диких опылителей для снабжения нас пищей, мы также начинаем осознавать, насколько глубоко мы разрушили их отношения с растениями.