Книга: Трудные годы советской биологии

Расцвет и угасание Лепешинской

Расцвет и угасание Лепешинской

В 1950–1951 гг. наряду со статьями, превозносившими открытия Бошьяна, были допущены к опубликованию и статьи с резкой критикой его деятельности. Это, однако, отнюдь не свидетельствовало о том, что во мраке, окутавшем советскую биологию после августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г., появился какой-то просвет. По-прежнему научная и общая печать была переполнена хвалебными гимнами в честь «передовой мичуринско-павловской биологии» и ее вождей — Лысенко, Лепешинской, Быкова. Ни одна критическая строчка не могла преодолеть цензурный барьер, не говоря уже о том, что писание подобных строчек было связано с большим риском. И вдруг в шестом номере «Ботанического журнала» за 1952 г. появляются две статьи, в которых подвергается разносу сам Трофим Денисович Лысенко. Это было полной неожиданностью для биологов обоих лагерей.

Обе статьи обрушивались на одну из двух теоретических основ, на которых покоилась лысенковская передовая мичуринская биология, — на его «новое учение о виде». Оно должно было заменить дарвиновский «плоский эволюционизм», якобы не признающий качественных изменений в процессе биологической эволюции. Одна статья называлась «Дарвинизм и новое учение о виде», автор — Н. В. Турбин, вторая — «О новом учении Т. Д. Лысенко о виде», автор — Н. Д. Иванов. Обе статьи обвиняли Лысенко в полной несостоятельности его критики дарвинизма, указывали на его противоречия со взглядами Мичурина и категорически отвергали приводимые Лысенко и его сотрудниками данные по скачкообразному зарождению одного вида в недрах другого. После ряда лет подобострастного восхищения всеми высказываниями Лысенко странно и совершенно непривычно было читать в научном журнале такие фразы: «…Никак нельзя согласиться с утверждением академика Т. Д. Лысенко, что эволюционная теория Ч. Дарвина в своей основе метафизична» (Турбин, с. 801).

«Новое учение о виде, новая теория видообразования оставляет все эти факты (факты, объяснимые дарвинизмом. — В. А.) без объяснения» (Турбин, стр. 807).

«…Представленные данные Т. Д. Лысенко никак не могут служить основанием для построения новой теории видообразования, ибо, если исходить из них, то, как мы видели, непременно попадешь в заколдованный круг идеалистов и теологов» (Иванов, стр. 831).

«Итак, новое учение о виде не соответствует взглядам И. В. Мичурина на видообразование и поэтому оно не может быть названо мичуринским» (Турбин, с. 808).

«…Оснований для замены эволюционной теории дарвинизма… новой теорией видообразования, выдвинутой академиком Т. Д. Лысенко, нет» (Турбин, с. 818).

В обеих статьях показывается противоречие лысенковского учения о виде теории диалектического материализма.

Непонятно было, как могли появиться в открытой печати подобные статьи, что произошло с цензурным барьером?

Н. В. Турбин сообщил мне следующую историю опубликования этих статей. В начале 1952 г. на заседании редколлегии «Ботанического журнала», в состав которой входил Турбин, рассматривался вопрос о присланной в журнал рукописи Н. Д. Иванова. Фамилия автора биологам до этих пор известна не была. Выяснилось, что он зять М. И. Калинина и имеет звание генерала, как-то связан с лесоведением и работает в аппарате АН СССР. Статью Иванова редколлегия признала в профессиональном отношении слабоватой, но главный редактор журнала академик В. Н. Сукачев настаивал на том, что «Ботанический журнал» должен отреагировать на антидарвиновское учение Лысенко о виде. Решено было статью Иванова опубликовать и, кроме того, поместить в том же номере статью на эту же тему, но профессионально более высокого качества. Сукачев предложил написать ее Турбину, на что тот согласился и вскоре представил свою рукопись.

Это было очень смелое предприятие, но почти без шансов на его осуществление. И действительно, как и следовало ожидать, цензура эти статьи не пропустила. Тогда Турбин послал секретарю ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову письмо, в котором сообщал, что теория видообразования Лысенко роняет престиж советской науки, и просил снять запрет на публикацию критических статей. Вскоре секретарь Ленинградского обкома ВКП (б) Ф. Р. Козлов сообщил, что рукопись Турбина была просмотрена Сталиным, и вождь сказал, что у него впечатление, что в этом вопросе товарищ Лысенко ошибается и нам надо его поправить. Прошел также слух, вероятно обоснованный, что до Сталина дошла одна из многочисленных жалоб на Лысенко, по поводу которой он подал реплику: «…товарища Лысенко нужно научить уважать критику».

Создалось впечатление, что отношение Сталина к Лысенко вновь изменилось. Ведь антилысенковская позиция Ю. Жданова, занятая им весной 1948 г., не могла не быть санкционирована А. Ждановым и Сталиным, так же как через несколько месяцев Сталиным была санкционирована августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 г. По логике же вещей Сталин должен был сокрушить Лысенко. Ведь он не мог мириться с существованием рядом деятеля, возглавлявшего собственную державу, слава которого становилась хоть мало-мальски сопоставимой с его собственным величием. Презент на кафедре дарвинизма ЛГУ восклицал: «Я слушаюсь только двоих — Сталина и Лысенко». Возможно, расправа Сталина с Лысенко была бы ускорена, если бы «Ботанический журнал» пожелал и смог напечатать присланную Лепешинской рукопись, содержащую фразу: «Лысенко — это Сталин в биологии». Так что весьма вероятно, что если бы Сталин прожил дольше, то Лысенко постигла бы участь многих слишком выдвинувшихся деятелей. Во всяком случае важно то, что статьи Турбина и Иванова прорвали цензурную преграду и тем самым открыли путь к потоку критических статей, разоблачавших лысенковскую лженауку.

Кроме самого факта появления антилысенковских статей большое удивление вызвало их авторство. Как было сказано выше, фамилия Иванова до появления его статьи вообще была неведома биологам. Фамилия же Турбина известна была очень хорошо. Ведь в одном и том же приказе министра высшего образования СССР С. В. Кафтанова от 23 августа 1948 г. деканом биологического факультета Московского университета был назначен главный и самый злобный идеолог лысенковского стана И. И. Презент, а деканом Ленинградского — Н. В. Турбин. У Лысенко были основания доверить Турбину столь ответственный пост. Еще до августовской сессии в Ленинградском университете он читал курс, в котором излагал элементарные основы классической генетики, нейтрализуя их критикой с позиций мичуринской биологии. Еще до сессии он выступал в печати, солидаризуясь с лысенковским отрицанием наличия в природе внутривидовой борьбы за существование. Исследовательские работы Турбина вполне укладывались в рамки мичуринской биологии.

Взгляды Турбина того времени, надо думать, были вполне искренними. Они, видимо, отражали весьма скромное биологическое образование, которое он получил в Воронежском сельскохозяйственном институте, а также последовавшую за этим работу в пролысенковском коллективе, возглавлявшемся академиком Б. А. Келлером. После августовской сессии Лысенко имел все основания считать, что выбор декана биофака Ленинградского университета был им сделан правильно. Биофак был очищен от морганистов-менделистов, Турбин и в докладах, и в печати бескомпромиссно осуждал идеалистическую буржуазную генетику и признавал единственно методологически правильной мичуринскую биологию. В 1950 г. он выпускает учебник «Генетика с основами селекции», допущенный Министерством высшего образования СССР для преподавания в университетах. В этом учебнике никаких следов классической генетики не было. Подзаголовки первой главы гласят: «Менделизм-морганизм — порождение реакционной идеологии империалистической буржуазии», «Мичуринская генетика — теоретическая основа современной материалистической биологии». В книге отрицается существование особого материала наследственности — генов, положенных в основу «менделевско-моргановской генетики». Казалось бы, что все в порядке, однако на этот раз Лысенко ошибся. По-видимому, у Турбина в результате биологического самообразования вскоре начало изменяться отношение к мичуринской биологии. К 1952 г., убедившись в ложности новой теории видообразования Лысенко, Турбин проявил большую смелость и выступил против нее; при этом ему удалось прорвать цензурный кордон.

Хотя Турбин и Иванов ограничивались лишь критикой лысенковского видообразования и не посягали на другие разделы мичуринской биологии, их статьи вызвали со стороны лысенковских приспешников — Нуждина, Студитского, Лепешинской, Дмитриева и других — яростные, подчас грубые нападки в печати. Турбин на страницах «Ботанического журнала» и в других изданиях давал им соответствующую отповедь. Опубликованы были также статьи ряда крупных ученых (В. Н. Сукачева, П. А. Баранова, Е. М. Лавренко и других), присоединившихся к разоблачению лысенковского «нового учения о виде». В своих полемических статьях 1954 г. Турбин подчеркивал: «…выступление против теории видообразования, выдвинутой Т. Д. Лысенко, ни в коей степени не означает моего отказа от основных положений мичуринской биологии, от критики вейсманизма-морганизма…». Однако это, по-видимому, было не совсем так. Имеются признаки, что у Турбина и отношение к лысенковской теории наследственности тоже начало «расшатываться». У него на кафедре генетики ЛГУ с начала 50-х годов доцент B.C. Федоров организовал чтение специального курса по классической менделевско-моргановской генетике для узкого круга сотрудников и специализировавшихся студентов. А в 1957 г. Турбин в статье «О современной концепции гена» вопреки основному тезису мичуринской генетики об отсутствии особого вещества наследственности переходит на позиции классической генетики и утверждает, что термин «ген» «нельзя квалифицировать как идеалистический и метафизический».

Итак, появление в конце 1952 г. в «Ботаническом журнале» статей Иванова и Турбина ознаменовало снятие цензурного запрета на критику не только антидарвинского лжеучения Лысенко, но и других аспектов «передовой мичуринской биологии», включая «новую клеточную теорию» Лепешинской. Это означало перелом в судьбе советской биологии. Как сжатая пружина, она начала расправляться по мере ослабления наложенного на нее гнета. Никогда не утихавшая борьба за оздоровление нашей биологии наконец смогла выйти из подполья. Она была трудной, затяжной, шла с переменным успехом, отголоски ее не утихали вплоть до последнего времени.

Переходя к рассказу об очищении советской биологии от живого вещества Лепешинской, следует вернуться к некоторым сторонам ее деятельности. Это нужно для того, чтобы попытаться понять психологию людей, принесших столько бед, материальных и моральных, нашей науке. Внутренние силы, побуждавшие деятельность Лепешинской, отличались от тех, которые выдвинули на короткий срок Бошьяна в новаторы науки.

Ольга Борисовна Лепешинская родилась в 1871 г. в богатой купеческой семье. В 1894 г. она примкнула к революционному движению, вышла замуж за профессионала-революционера П. Н. Лепешинского, с ним побывала в ссылке в Сибири, а затем в эмиграции, где Лепешинские тесно общались с В. И. Лениным. В партию Лепешинская вступила в 1898 г. Она получила фельдшерское образование. В энциклопедических (словарях указано, что в 1915 г. Лепешинская еще окончила медицинский факультет Московского университета, однако дальнейшая ее деятельность с этим утверждением плохо вяжется.

Первый выход Лепешинской на большую научную арену состоялся в 1925 г., на втором Всесоюзном съезде зоологов, анатомов и гистологов в Москве. В это время она работала в Биологическом институте им. Тимирязева Коммунистической академии. Лепешинские жили в то время в Кремле, в Кавалерском корпусе. Доклад Лепешинской на съезде назывался «Развитие кости с диалектической точки зрения». Он вызвал бурную отрицательную реакцию гистологов не только своими теоретическими измышлениями, но и крайне низким качеством микроскопических препаратов, которымиЛепешинская иллюстрировала свой доклад. В следующем году Лепешинская выпускает брошюру «Воинствующий витализм». Она посвящена критике очень интересной нестандартной книги проф. А. Г. Гурвича «Лекции по общей гистологии», вышедшей в 1923 г.

К научной деятельности Лепешинская приступила, когда ей было уже около 50 лет. Она не получила воспитания в какой-либо научной школе и, как показали ее дальнейшие труды, не понимала, какие условия нужно соблюдать, ведя исследовательскую работу вообще и в цитологии в частности. Вместо этого она внесла в науку весь пыл и тактику революционной деятельности, считая цитологию лишь новым поприщем классовой борьбы. В связи с этим своих научных оппонентов она рассматривала как идеологических и политических противников, борьбу с которыми можно вести любыми средствами. Заканчивая свою брошюру, посвященную критике книги Гурвича, она пишет: «В наше время весьма обостренной и все более обостряющейся классовой борьбы не может быть безразличным то обстоятельство, какую позицию займет тот или иной профессор советской высшей школы, работая даже в какой-нибудь очень специальной отрасли знаний. Если он станет „по ту сторону“, если он кормит университетскую молодежь идеалистическими благоглупостями, если он толкает научное сознание этой молодежи в сторону той или иной разновидности идеализма, он должен быть во имя классовых интересов пролетариата призван к порядку…» (с. 76).

Лепешинская подарила экземпляр этой книги директору Тимирязевского института академику С. Г. Навашину с надписью:

«Глубокоуважаемому Сергею Гавриловичу Навашину от автора, ненавидящего врагов рабочего класса».

Это было в 1926 г., а в 1955 г. в ответ на возражение профессора С. И. Щелкунова по поводу превращения желточных шаров в клетки она ответила, что всякая критика связана с классовой борьбой. Как видим, позиция Лепешинской по вопросу классовой борьбы в цитологии была движущей силой на протяжении всей ее «научной» деятельности.

Революционное прошлое Лепешинской не только определяло стимулы и характер ее научной деятельности. Оно имело решающее значение для ее продвижения в монопольные лидеры советской цитологии, так как обеспечило поддержку высоких партийных деятелей, со многими из которых, включая Сталина, она находилась в личном контакте. Не менее важное значение имел ее союз с Лысенко. В организации продвижения Лепешинской к славе и в борьбе с ее противниками неоценимую услугу оказывали два ее главных толкача — вице-президент АМН СССР Н. Н. Жуков-Вережников и профессор И. Н. Майский, директор Института экспериментальной биологии АМН СССР, куда Лепешинская перешла после ликвидации Тимирязевского института. Наряду со стремлением громить классового врага на цитологическом фронте поступательное движение Лепешинской стимулировалось честолюбием и властолюбием ее и ее толкачей. Можно себе представить, какую радость и ублаготворение испытала эта биологически безграмотная женщина, долгие годы бывшая объектом резкой, подчас пренебрежительной критики, когда в мае 1950 г. на совместном совещании двух Академий — биоотделения АН СССР и АМН СССР — пред ней склонились крупнейшие представители нашей биологии и медицины.

По мере продвижения к общему принудительному признанию ее научная фантазия разгоралась. Ей казалось, что исходя из ее единственно методологически правильной материалистической теории можно раскрыть любые тайны живой природы. Со второй половины 40-х годов в печати стали появляться сообщения Лепешинской, ее сотрудников и многочисленных прихлебателей с чудовищными открытиями: клетки начали образовываться не только из желточных шаров и растертой гидры. Клетки стали возникать из «кристаллов» плазмы крови, из кровяной зернистости, из гомогенатов разных тканей, из сока алоэ, из сенного настоя. Инфузории превращались в кристаллы, кристаллы обратно в инфузории. Из неклеточного живого вещества образовывались яйцевые клетки, раковые клетки, целые кровеносные сосуды с их содержимым. Растительные клетки превращались в животные, животные в растительные. В числе авторов этих фантастических открытий далеко не всегда были безграмотные люди, среди них часто фигурировали и титулованные ученые, хорошо понимавшие, что они занимаются подлогом. Проводя теоретические исследования, Лепешинская и ее подручные заботились о внедрении их в практику.

С начала 30-х годов Лепешинская занималась изучением оболочек эритроцитов. Она сообщила, что со старостью они становятся плотнее и хуже проницаемыми, а сода их мягчит. Отсюда был сделан смелый вывод — сода может тормозить развитие старости. Чтобы сохранить молодость, нужно принимать содовые ванны. Это средство было широко распропагандировано по всей стране (вплоть до газеты «Ленинский водник»), и в результате сода стала исчезать из продажи. В 40-х и 50-х годах сода помимо омоложения стала выполнять еще ряд важнейших функций. В 1953 г. в статье «О принципе лечения содовыми ваннами» (Клиническая медицина. № 1) Лепешинская сообщает, что сода может «сыграть большую роль и в вопросе борьбы со старостью, с гипертонической болезнью, склерозом и другими заболеваниями» (с. 31). И еще оказалось, что если впрыснуть соду в оплодотворенные яйца курицы, то содовые цыплята проявляют необычайную прожорливость и перегоняют в росте контрольных цыплят; а кроме того, в отличие от контрольных, содовые не гибнут от ревматизма. Особенно замечательные результаты были получены Лепешинской в растениеводстве. Замоченные в соде семена свеклы дали корнеплоды, весящие на 40 % больше. Лепешинская через журнал «Молодой колхозник» предложила молодежи провести подобные опыты в открытом грунте, и школьники и юннаты не замедлили сообщить о повышении урожайности разных культур.

Открытие превращения кровяной зернистости в клетки дало Лепешинской основание рекомендовать для более быстрого заживления ран прибавление к ним крови. Сразу же нашлось немало медицинских деятелей, подтвердивших целебные свойства предложенного метода. Так, например, А. А. Сафронов в статье «Лечение ран в свете учения О. Б. Лепешинской» писал: «Привлечение в рану живого вещества, создание необходимых условий для его развития — вот наиболее правильный путь к решению проблемы лечения ран» (Сб. «Неклеточные формы жизни». 1952, с. 187).

Теоретические и практические труды Лепешинской и ее окружения заполонили специальные журналы, книги, учебники. О них сообщалось в вузовских курсах и общедоступных лекциях, в политических и художественных изданиях и газетах. Они рекламировались по радио, в кино (фильм «У истоков жизни»), в театрах.

После майской сессии 1950 г., утвердившей лидерство Лепешинской в цитологии, в апреле 1952 г. последовало 2-е совещание, посвященное творчеству Лепешинской, о котором упоминалось выше. В промежутках между совещаниями многие биологи, желая укрепить или улучшить свое служебное положение, приезжали в Отдел живого вещества на поклон к Лепешинской. В 1951 г. по проблеме развития живого вещества разрабатывалось более 60 тем, на 1952 г. была намечена разработка более 70 тем. 1951–1952 годы были вершиной научной карьеры Лепешинской. Эта вершина была достигнута в условиях полностью заглушенной критики. Но вот в конце 1952 г., т. е. еще до смерти Сталина, цензурная преграда была взломана. С трибун и со страниц журналов на учение Лепешинской начал обрушиваться нарастающий поток критики. К сожалению, в тех условиях для разоблачения лженауки Лепешинской нельзя было ограничиваться лишь словесной критикой. Для опровержения приводившихся ею данных приходилось бессмысленно тратить время на постановку опытов, результаты которых были самоочевидны. Уже в 1953 г. критика нанесла Лепешинской серьезный удар. Журнал «Клиническая медицина», опубликовавший в январском номере «содовую» статью Лепешинской, в сентябрьском номере того же года напечатал статьи А. Я. Могилевского и Е. А. Лившица с показом всей вздорности «содовой» деятельности Лепешинской. По поводу ее работ по действию соды на цыплят и головастиков Могилевский, в частности, пишет:«Подобные опыты вообще не могут быть основанием для каких-то выводов и тем более для перенесения их на человеческий организм… Статья полна фразами, смысл которых непонятен … Лучше было бы ведущему медицинскому журналу не печатать подобных статей, чтобы не вызывать недоумения у широких кругов медицинской общественности» (с. 78). В мартовском журнале «Клинической медицины» за 1954 г. Лепешинская помещает ответную статью с совершенно беспомощной попыткой нейтрализовать впечатление от разгромной критики Могилевского и Лившица.

В 1953 г. в печати появились и первые разоблачения работ по образованию клеток из неклеточного живого вещества. Когда из лаборатории Лепешинской сообщили, что клетки, якобы, могут возникать из плазмы крови, лишенной клеточных элементов, то сразу нашлись услужливые биохимики — М. Г. Крицман, А. С. Коникова, Ц. Д. Осипенко (Биохимия. 1952. Т 17), которые описали включение аминокислот в белки плазмы крови, т. е. доказывали способность бесклеточной жидкости синтезировать белки. На следующий год в том же журнале появилась статья В. Н. Ореховича с сотрудниками, в которой было показано, что данные Крицман и других являются грубой ошибкой. Так как опыты велись ими не в стерильных условиях, то аминокислоты включались в белки бактерий, загрязнявших плазму крови.

Еще один удар по данным Лепешинской был нанесен в том же 1953 г. Т. И. Фалеевой (см. Доклады АН СССР. Т 91, № 1). Лепешинская утверждала, что при развитии икры севрюги ядро яйцеклетки рассеивается и она переходит в доклеточную безъядерную стадию. Затем ядро вновь возникает из протоплазматической зернистости. Эти превращения Лепешинская расценивала как пример рекапитуляции, т. е. как воспроизведение в развитии яйца этапа, сходного с тем, который имел место на заре филогенеза, когда клетки рождались из доклеточного вещества. То, что при созревании яйцеклеток ядро и хромосомы присутствуют на всех его стадиях, давно было доказано и известно каждому мало-мальски грамотному биологу, так что для опровержения ложных данных Лепешинской зря тратить время на переисследование этого вопроса было ни к чему. Однако нужно было еще убедить в этом невежественных людей, которые имели то или иное касательство к судьбе биологии, а также молодежь, начинающую знакомиться с этой наукой по учебникам, напичканным идеями Лепешинской. Поэтому труд, затраченный Фалеевой на показ источника ошибки Лепешинской, приходится считать оправданным. Икринка севрюги по сравнению с ядром огромна. Для микроскопирования требуются срезы толщиной около 7 микрон. Фадеева показала, что для разложения икринки севрюги нужно изготовить более двухсот срезов. Ядро же обнаруживается лишь на одном или двух срезах. Лепешинская просто не удосужилась просмотреть достаточное количество срезов.

В 1954 и 1955 гг. продолжают появляться в научных журналах статьи с опровержением данных Лепешинской и ее многочисленных приспешников. Большую роль в сокрушении «новой клеточной теории» сыграли Л. Н. Жинкин и В. П. Михайлов. В докладах и обзорных статьях. опубликованных в ведущих научных журналах (Успехи современной биологии. 1955. Т 39, № 2; Архив анатомии, гистологии и эмбриологии. 1955. Т 32, № 2), они дали уничтожающую критику всем основным «фактам» и теоретическим выводам, на которых была построена эта псевдореволюционная теория. Важно было еще и то, что Михайлов не пожалел времени для экспериментального опровержения образования клеток из неклеточного живого вещества. Так он опроверг ошибочные данные Л. В. Полежаева (Журнал общей биологии. 1950. Т 9, № 4), который пытался доказать, что при регенерации отрезанной конечности головастика лягушки клетки образуются не только делением, но и возникают из живого вещества (Бюллетень экспериментальной биологии и медицины. 1954. № 8). Е. В. Дмитриева доказала, что утверждение А. Н. Студитского об образовании ядер из живого вещества при регенерации мышечной ткани ошибочно: новые ядра, как и следовало ожидать, появляются в результате деления предсуществовавших ядер (Доклады АН СССР. 1955. Т 100, № 5). Тогда же совместно с Г. Н. Ворониным (Доклады АН СССР, Т 94, № 3) Михайлов доказал, что описанные М. Д. Скобельским в 1952 г. «плазмосферы», выпадающие из плазмы крови при ее «культивировании» и будто бы превращающиеся в «клеткоподобные образования», являются мертвыми кристаллическими структурами, никакого отношения к образованию клеток не имеющими. Для понимания того, что творилось в биологии и для правильной оценки поведения людей следует учесть, что работы Михайлова выполнены были в его лаборатории, входившей в состав Отдела экспериментальной гистологии Всесоюзного института экспериментальной медицины. Этот отдел в 1950 г. избежал ликвидации лишь благодаря унизительному раскаянию в своих ошибках и признанию, как с трибуны, так и в печати, научного значения открытий Лепешинской заведующим этим Отделом действительным членом АМН СССР Н. Г. Хлопиным. Весной 1952 г. Отдел Хлопина был обследован комиссией, и она в своих выводах указала, что «Научная деятельность Отдела также перестраивается в направлении идей О. Б. Лепешинской».

«Новая клеточная теория» к 1954 г. начала давать трещины. Становилось ясно, что при снятии запрета на критику ей не уцелеть. Понял это и член-корреспондент АМН СССР П. В. Макаров, один из наиболее рьяных проповедников всех творческих достижений Лепешинской. Выше уже было показано, какую удивительную маневренность проявил Макаров в декабре 1950 г. на конференции Физиологического института им. А. А. Ухтомского. И на этот раз он показал должную расторопность и опубликовал в «Вестнике ЛГУ» за 1954 г. совместно с В. Е. Козловым статью, где экспериментально показал, что один из главных аргументов Лепешинской в пользу теории возникновения клеток из живого вещества, полученный ею в опытах с кашицей из растертой гидры, основан на недоразумении. Возможно, из-за меньшей расторопности издательство Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний в том же году выпустило брошюру П. В. Макарова «Новые принципы в клеточной теории и разоблачение реакционной сущности вирховианства», где автор, в частности, пишет:«Большое значение имело также широкое признание прогрессивных идей О. Б. Лепешинской в области развития живого вещества и новообразования клеток» (с. 5) и далее, излагая опыты Лепешинской по зарождению клеток из живого вещества, без тени сомнения пишет: «Процесс новообразования клеток был описан ею и в веществе, выделенном из тела гидр при их растирании в кашицу» (с. 7).

Не все клевреты Лепешинской проявили должную предусмотрительность. Многие, или не поняв ситуацию, или по невежеству веря в прогрессивность учения Лепешинской, продолжали обогащать его своими трудами.

Шумное впечатление произвела вышедшая в 1954 г. небольшая книжка заслуженного деятеля науки, члена Ученого совета Министерства здравоохранения РСФСР, профессора В. Г. Шипачева «Об исторически сложившемся эволюционном пути развития животной клетки в свете новой диалектико-материалистической клеточной теории». На обратной стороне титульного листа значится: «Работа выполнена под руководством Ольги Борисовны Лепешинской». Далее следует предисловие Ольги Борисовны, а затем авторский текст, которому предпосылается эпиграф из И. П. Павлова: «Что ни делаю, постоянно думаю, что служу этим, сколько позволяют мои силы, прежде всего моему Отечеству». Чем же Шипачев послужил своему Отечеству? Он собакам, кошкам, кроликам, мышам, лягушкам всаживал в брюшную полость «проросшие семена высших растений, преимущественно злаковых…» (с. 49). Через несколько дней или месяцев имплантированный материал вырезался и изучался на гистологических препаратах под микроскопом. В результате этих изысканий Шипачев под руководством Лепешинской сделал открытие, подобного которому не знала вся история биологии. Он обнаружил, что в брюхе животных растительные клетки преобразуются в животные, в свою очередь животные клетки начинают меняться в сторону растительных. Свою работу Шипачев расценивал как доказательство истинности «закона Лепешинской-Мичурина-Лысенко».

Труду Шипачева я посвятил статью под названием «К вопросу о превращении растительной клетки в животную и обратно». Она была напечатана в «Ботаническом журнале» (1955. № 2). Шипачев не имел ни малейшего представления ни о технике изготовления гистологического препарата, ни о расшифровке того, что видно в микроскопе. Так, например, он описывает лимфатические сосуды и утверждает, что лимфа животного превращается в растительные клетки. В действительности же он принимал за лимфатические сосуды просто трещины на плохо сделанном препарате. В результате разбора книжки Шипачева мне пришлось прийти к выводу, что «фактический материал» в работе Шипачева «…представляет собой пародию на науку» (с. 247). Я также позволил себе в статье пожурить О. Б. Лепешинскую за нескромность: она не сочла нужным указать Шипачеву, что в книге с ее предисловием не очень уместны такие выражения, как «учение корифеев науки Лепешинской-Мичурина-Лысенко» или «О. Б. Лепешинская размахом своей гениальной мысли вплотную подошла к правильному пониманию сущности жизни» и т. д. Свою статью, посвященную Шипачеву, я послал в декабре 1955 г. Н. С. Хрущеву с письмом, в котором писал: «Эта статья является одной из иллюстраций того нетерпимого состояния, до которого доведена наша биология благодаря деятельности группы руководящих ученых, которые, преследуя личные цели, в течение нескольких лет внедряли в науку под видом передового революционного учения так называемую новую клеточную теорию О. Б. Лепешинской». До этого, в мае 1954 г. Д. Н. Насонов направил Н. С. Хрущеву обстоятельное резкое письмо о положении, создавшемся в цитологии, с указанием на неотложные меры, которые необходимо предпринять для оздоровления нашей науки. Оба письма остались без ответа.

Положение Лепешинской явно ухудшалось. Главный покровитель Сталин умер, Хрущев, по-видимому, вообще не проявлял интереса к цитологии, открытой защиты со стороны Лысенко уже не было, у него были свои заботы. В мае 1953 г. состоялось 3-е и последнее совещание по живому веществу, созванное Отделением биологических наук АН СССР и АМН СССР. Вступительное слово произнес тот же академик-секретарь биоотделения АН СССР А. И. Опарин. По составу 3-е совещание было скромнее предыдущих, а в постановлении Президиума АН СССР от 12 июня 1953 г. прозвучали уже новые нотки: «…конференция выявила некоторые недочеты в разработке проблемы изучения неклеточных форм живого вещества, выразившиеся в недостаточно критической оценке вновь получаемых результатов и увлечении теоретическими схемами, иногда не подкрепленными фактическими доказательствами». На этот раз труды совещания отдельной книгой опубликованы не были.

Между тем, критика теоретических и практических построений Лепешинской нарастала как на страницах журналов, так и на конференциях, совещаниях, семинарах. Наибольшую активность в борьбе с «новой клеточной теорией» проявляли ленинградские ученые. Особенно большое значение имели заседания Общества анатомов, гистологов и эмбриологов (АГЭ) в Ленинграде, созываемые для обсуждения положения, создавшегося в цитологии. Они собирали огромную, весьма реактивную аудиторию. Присутствовали студенты и аспиранты, приезжали цитологи из Москвы и других городов. Заседания проходили бурно. Не очень приятные чувства должны были при этом испытывать ученые, серьезно дискредитировавшие себя активной поддержкой Лепешинской. Вопрос о возврате в лоно нормальной науки решался ими по-разному: одни торопились, другие не спешили, третьи, вроде профессора Студитского, сохраняли верность «новой клеточной теории» и тормозили оздоровление нашей науки.

Интересно проследить, как менялась атмосфера и поведение людей на заседаниях Ленинградского общества АГЭ с годами. В декабре 1953 г. оно началось докладом А. Г. Кнорре. Это был весьма способный, биологически широко образованный эмбриолог. Он являлся инициатором письма тринадцати, опубликованного в «Медицинском работнике» в июле 1948 г. Об этом письме, в котором давалась уничтожающая критика деятельности Лепешинской, см. стр. 40. Чтобы уцелеть в науке, Кнорре принял участие во 2-м совещании по живому веществу, состоявшемся в апреле 1952 г., и выступил с докладом «К вопросу о процессах развития яйцевых клеток у птиц и амфибий». Доклад начинался фразой: «Работы Лепешинской явились могучим толчком к развитию новых исследований в различных областях биологии и медицины» (Новые данные по проблеме развития клеточных и неклеточных форм живого вещества: Труды конференции. 1954. С. 108). Далее речь шла о желточных шарах, которые, по Лепешинской, превращаются в клетки, но из текста доклада Кнорре сделать какой-либо вывод по этому вопросу невозможно. Вместе с тем Кнорре описывал рассеяние ядерного вещества при дроблении яйцеклетки.

Через год после этого в указанном выше докладе на собрании общества АГЭ он восхваляет принципы «…советского творческого дарвинизма, т. е. мичуринского и павловского учений», ведет борьбу с вирховианством и отдает должное «передовому учению о развитии живого вещества Лепешинской», но наряду с этим он позволяет себе высказать в довольно изощренной форме то, что еще год-полтора назад в официальной обстановке он позволить себе не мог. В разосланных тезисах доклада он, в частности, пишет: «Некритически пропагандируя любое, в том числе неудачное или ошибочное утверждение О. Б. Лепешинской, такие работники дают лишний козырь противникам передового учения, создавая ложное впечатление, будто учение о развитии живого вещества строится целиком или главным образом на недостоверных фактах и ошибочных наблюдениях» (с. 16). Кнорре несомненно сознавал, что «передовое учение» целиком строится на несуществующих фактах, но высказывать это гласно он счел для себя еще несвоевременным. Кнорре обвиняет «столь высококвалифицированных гистологов и цитологов, как Г. К. Хрущов, П. В. Макаров и др. …», оказывающих «медвежью услугу передовому учению… восхваляя все подряд положения и наблюдения О. Б. Лепешинской».

Через полгода, в апреле 1954 г. Ленинградское общество АГЭ вновь обсуждало живое вещество. Аудитория ломилась, много молодежи, вопрос насущен: как читать цитологию студентам, чему их учить. С докладом выступил П. В. Макаров. В совместной работе с В. Е. Козловым они опровергают данные Лепешинской о зарождении клеток в кашице из гидр. Затем последовали бурные прения, перешедшие во всестороннюю критику «новой клеточной теории»; лишь немногие выступавшие пытались ее защитить. В. П. Михайлов рассказал о своей работе, показавшей ошибочность данных Полежаева, упомянутых выше. Кнорре же сообщил, что его трехлетние попытки обнаружить возникновение клеток из желтка (главный аргумент Лепешинской) результатов не дали. Макаров на этом заседании вряд ли чувствовал себя уютно. Ведь у него на губах еще не обсохло живое вещество, и об этом ему напоминала аудитория. Раздавались выкрики: «Куда девать Вашу книгу?» Речь шла об его учебнике «Основы цитологии» объемом в 531 страницу. Все эти годы он был и долго еще оставался единственным учебником по цитологии для биолого-почвенных факультетов университетов. В учебнике помещено 5 портретов — М. В. Ломоносова, И. П. Кулибина, в XVIII в. улучшившего микроскоп, К. М. Бэра, псевдосоздателя клеточной теории П. Ф. Горянинова и О. Б. Лепешинской. Весь учебник пронизан идеями и данными Лепешинской, богато иллюстрирован ее рисунками. После заседания Макаров, подойдя ко мне и потирая руки, сказал: «Я в своем учебнике перелепешил, перелепешил»[12].

Заседание Общества заключил председательствовавший гистолог профессор С. И. Щелкунов. Он резко критически высказался о работах Лепешинской и рассказал, что, приехав в Москву, посетил Отдел живого вещества Лепешинской с намерением пообщаться с ее сотрудниками и посмотреть препараты, но в этом ему было отказано.

Третье заседание Ленинградского общества АГЭ, посвященное творчеству Лепешинской и ее окружения, состоялось в мае 1955 г. и продолжалось два дня. Оно открылось основным докладом Л. Н. Жинкина и В. П. Михайлова на тему «Критический анализ современного состояния учения о клетке». Докладчики неопровержимо доказали отсутствие каких-либо достоверных данных в пользу возможности возникновения клеток из живого вещества, лишенного ядер и других атрибутов клетки. Из доклада всем стала ясна полная необоснованность «новой клеточной теории» Лепешинской. В прениях выступили 13 человек. Остановлюсь на некоторых. Одним из первых выступил профессор С. И. Щелкунов, который годом раньше, будучи в Москве, неудачно пытался познакомиться с трудами Отдела развития живого вещества Лепешинской. Перед самым собранием АГЭ он вернулся из Москвы, но на этот раз ему повезло, и он в отделе Лепешинской три рабочих дня «проверял всю фактическую документацию…». Рассказав о том, что он видел, Щелкунов пришел к заключению, что отдел «…не располагает фактическим материалом, который бы поддерживал концепцию учения Ольги Борисовны о живом веществе и новообразовании живой клетки». А. Г. Кнорре, взяв слово, уже отбросил маскировку и приветствовал критику Лепешинской Жинкиным и Михайловым, но счел ее лишь началом, так как «…не только научная, а вообще широкая советская общественность серьезно дезориентирована в вопросах развития клеток, живого вещества и т. д.». Я в своем выступлении, по-видимому, преждевременно призывал прекратить трату сил и времени на бесплодную полемику вокруг «новой клеточной теории» и направить усилия на экспериментальную разработку цитологических проблем, в чем мы очень отстали.

Профессор 3. С. Кацнельсон, специально занимавшийся историей цитологии, разоблачил псевдопатриотов, приписывавших во главе с Макаровым создание клеточной теории вместо Теодора Шванна П. Ф. Горянинову. Он сказал: «В действительности ни о каких клетках Горянинов понятия не имел».

На этом совещании защищать Лепешинскую в открытую уже никто не решался. Заседания Ленинградского отделения АГЭ имели огромное оздоровительное значение для науки не только в Ленинграде, но и в масштабе всей страны. Московские цитологи в эти годы сколько-нибудь значительной активности в борьбе с лепешинковской лженаукой не проявляли. Среди них многие увязли в живом веществе, и выбраться им из него по разным мотивам было не очень просто. Для некоторых крах «новой клеточной теории» был связан с потерей ведущего положения в науке, и они всячески пытались тормозить оздоровление биологии. На упомянутом 3-м заседании Общества АГЭ перед докладом Жинкина и Михайлова было зачитано присланное из Москвы пространное письмо профессора Студитского в ответ на посланные ему тезисы доклада. Студитский отвергал доводы Жинкина и Михайлова и в полном объеме защищал «новую клеточную теорию». Член-корреспондент АН СССР Г. К. Хрущов в книге «Достижения советской биологической науки» (1954) продолжал воспевать достижения Лепешинской. Цепко держался за эти позиции и заведующий кафедрой гистологии 1 Медицинского института в Москве В. Г. Елисеев.

Да и в Ленинграде имелось немало деятелей, которые утратили способность дышать чистым воздухом. В этом можно было убедиться на том же заседании АГЭ. Во время прений по докладу Жинкина и Михайлова произошел следующий эпизод. Анатом В. В. Куприянов спросил Жинкина: «…как Вы относитесь к утверждению ряда ученых нашей страны — Аничкова, Абрикосова, Струкова (это действительно крупнейшие ученые нашей страны. — В. А.) — они считали, что не только концепция Лепешинской правильна, но и фактический материал безупречен, они об этом писали в газете „Медицинский работник“»? Жинкин ответил:«Думаю, что признание такого рода явилось результатом тех ненормальных условий в науке, которые создались после 1948 г., и думаю, что здесь многие из ученых говорили не то, что думали (аплодисменты)». Ответ Жинкина сразу же вызвал окрик блюстителя нравов каждой данной эпохи (ведь дело было до XX и XXII съездов партии) председателя Всесоюзного общества АГЭ члена-корреспондента АМН СССР Д. А. Жданова:«Лев Николаевич, вероятно, оговорился, заявив, что такое, по его мнению, неправильное отношение к учению Лепешинской со стороны ряда видных ученых зависело от, якобы, ненормальной обстановки, в которой развивалась наша наука, начиная с 1948 г. Я думаю, что это заявление было опрометчиво и в заключительном слове профессор Жинкин уточнит то, что он думал». Осуждающую реплику Жданова поддержал в своем заключительном слове председатель собрания член-корреспондент АМН СССР Б. А. Долго-Собуров: «Я не согласен с замечанием Л. Н. Жинкина о каких-то неправильных путях нашей науки с 1948 г. …историческая сессия ВАСХНИЛ помогла нам решительно искоренить идеи вейсманизма-морганизма… везде, где есть наши друзья за рубежом, там везде борются за торжество идей советской науки, потому что она самая передовая, самая прогрессивная наука в мире».

Пользуясь отсутствием запрета на критику Лепешинской, преодолевая сопротивление тех, кому было невыгодно крушение «новой клеточной теории», постепенно удавалось очищаться от насаждавшейся ею псевдонауки. Это находило отражение и в отношении к Лепешинской редакций, которые после 1950 г. беспрекословно печатали любой подсунутый ею вздор, а также в отношении аппарата АМН СССР к работе ее Отдела.

В начале 1955 г. Лепешинская совместно с Т. С. Павловой написала книгу «Опыты по применению живого вещества и соды на практике в медицине». Рукопись этой книги была направлена в Медицинское издательство. На рецензию она попала к В. П. Михайлову, который дал о ней резко отрицательный отзыв. Книга свет не увидела, заступиться уже было некому. В 1957 г. «Архив анатомии, гистологии и эмбриологии» после моей рецензии вернул Лепешинской и В. Г. Крюкову рукопись статьи «По поводу некоторых работ, пытающихся опровергнуть факты новообразования клеток из доклеточного вещества».

Как постепенно увядала слава Лепешинской, можно проследить по ежегодным отчетным сессиям АМН СССР. Напомню, что после триумфа Лепешинской на майском совещании 1950 г. ее скромная лаборатория в Институте экспериментальной биологии (ИЭБ) АМН СССР была преобразована в обширный отдел. Директором ИЭБ был профессор И. Н. Майский, который на пару с вице-президентом АМН СССР Н. Н. Жуковым-Вережниковым организовал продвижение Лепешинской в лидеры цитологии и учинял расправу с ее оппонентами. Уже в декабре 1953 г. на 8-й сессии АМН СССР Лепешинская жалуется, что создание ее отдела проходило неорганизованно, что комиссия, обследовавшая ее отдел, со своими результатами ее не ознакомила, что в отчете за 1953 г. среди достижений отдела отмечена лишь разработка нового метода киносъемки куриных зародышей. На 9-й сессии в марте 1955 г. Лепешинская уже была вынуждена отбиваться от критики ее работ в печати, в частности от возражений В. П. Михайлова. На 11-й сессии АМН СССР в апреле 1957 г. Лепешинская выступает с претензией: «В отчете ничего не сказано по вопросу о живом веществе. Между тем это чрезвычайно важная проблема для всей нашей страны, для всего мира, имеющая практическое приложение в медицине и сельском хозяйстве». Эту цитату я извлек из «Вестника АМН СССР» (№ 3 за 1957 г.) из раздела прений по отчетному докладу академика-секретаря АМН СССР В. Ф. Тимакова. В «Вестнике» прения изложены в сокращенном виде. Профессор Ю. М. Васильев, присутствовавший на этой сессии, передал мне не попавшие в печать слова Лепешинской: она выразила удивление, что ни слова о ее работах не сказали присутствующие здесь авторитетные ученые академики Н. Н. Аничков, И. В. Давыдовский и др., которые еще недавно говорили о ее работах то-то и то-то, а теперь молчат. Этот ее демарш вызвал аплодисменты присутствующих. Все же в план работ ИЭБ на 1956–1960 гг. вошло «…изучение роли живого вещества в развитии клеток и тканей». Однако в отчете работы ИЭБ за 1957 г. сказано: «…недостаточно продуктивной была работа цитологической группы в Отделе развития живого вещества …». В ноябре 1957 г. в «Медицинском работнике» было сообщено, что Отдел Лепешинской сокращается и вместо него остается лаборатория цитологии во главе с Лепешинской.

Чувства И. Н. Майского к Лепешинской явно охладели. В его совместной с М. С. Ломакиным статье, помещенной в «Вестнике АМН СССР» за 1959 г., хотя и имеется раздел «Проблемы регенерации и регуляции клеточного размножения», ни Лепешинская, ни живое вещество не упоминаются. Сведения о том, как изменилось отношение Майского к живому веществу, мы можем почерпнуть из письма дочери О. Б. Лепешинской Ольги Пантелеймоновны. Письмо это она прислала в редакцию журнала «Знание — сила» в конце 1987 г. В нем она пишет:«С единомышленниками О. Б. Лепешинской расправлялись административно: либо переходи на другую тематику, либо тебя уволят. Например, меня и В. Г. Крюкова (муж О. П. — В. А.) после смерти О. Б. Лепешинской (она умерла в 1963 г. — В. А.) директор Института экспериментальной биологии И. Н. Майский за нежелание отказаться от ее учения через 2 дня после разговора с нами уволил без предупреждения».

Откровенно говоря, понять Майского можно. Авторы «новой клеточной теории» утратили всякое чувство меры. В Сборнике трудов конференции Государственного казахского педагогического института, вышедшего в Алма-Ате в 1962 г., О. П. Лепешинская и В. Г. Крюков опубликовали 4 статьи. В одной из них, озаглавленной «Крахмальные зерна как возможный источник новообразования клеток эпидермиса в изолированной семядоле фасоли», авторы пишут:«Особенно интенсивный переход крахмальных зерен в клетки наблюдался в местах возникновения каллюсов[13]…» (с. 139). В это время отвечать за подобную дикость, исходящую из руководимого им Института экспериментальной биологии АМН СССР и за причиняемый этим огромный вред, было уже опасно. Ведь чушь, проповедуемая столичными академическими учеными, на местах многими принималась всерьез. В том же сборнике находим статьи сотрудников Казахского педагогического института: З. А. Мукашев и Н. И. Суворов (кафедра философии и кафедра ботаники) «Философские вопросы новой клеточной теории»; В. И. Комарова и Н. И. Суворов (кафедра ботаники) «Преподавание новой клеточной теории в педагогическом институте».

Так со смертью О. Б. Лепешинской в 1963 г. был уничтожен основной очаг, распространявший по всей стране абсурдные идеи «новой клеточной теории» и вытекавшие из них бессмысленные практические рекомендации. Однако потребовалось еще немало времени и сил, чтобы ликвидировать все последствия многолетней вредоносной деятельности Ольги Борисовны Лепешинской. Эпопея Лепешинской иллюстрирует мысль, которую я высказал в последней своей могографии 1985 г. («Реактивность клеток и белки»):

«Научные идеи не могут не стареть, не стареют лишь лженаучные — они гибнут, минуя фазу старения»[14].