Книга: Трудные годы советской биологии

Взлет и падение Бошьяна

Взлет и падение Бошьяна

Процесс разрушения биологии в Советском Союзе, начавшийся в 30-е годы борьбой Т. Д. Лысенко и его приспешников за установление единовластия в этой науке, достиг своего апогея в 1950–1951 гг. Позади остались августовская сессия ВАСХНИЛ 1948 г., принесшая триумф Лысенко, майская сессия 1950 г., посвященная новой клеточной теории О. Б. Лепешинской, и «быковская» сессия июня 1950 г. Биология оказалась подчиненной трем монополизированным направлениям, лидеры которых наделены были диктаторскими полномочиями. Эти три спаянных между собой направления составляли ядро «передовой материалистической советской биологии».

В печати часто мелькали фразы, подчеркивающие неразрывную связь частей этой триады:«…перестройка онкологии на основе павловского физиологического учения, мичуринской биологии и клеточной теории О. Б. Лепешинской в ближайшее время принесет свои положительные результаты в борьбе против рака» (из докл. Н. Н. Жукова-Вережникова на VII сессии АМН СССР. 1952. С. 22). А вот выдержка из резолюции пленума Всесоюзного общества анатомов, гистологов и эмбриологов 1953 г.:«…Пленум констатирует отставание морфологических исследований по сравнению со всей советской биологической наукой, успешно развивающейся на основе мичуринской теории развития органического мира, физиологического учения И. П. Павлова и новой материалистической клеточной теории» (Архив АГЭ. 1954. Т 31, № 1. С. 90). Появился термин «мичуринско-павловский дарвинизм». Учившийся у И. П. Павлова член-корреспондент АМН СССР, директор ИЭМ, главный редактор «Физиологического журнала СССР» Д. А. Бирюков в 1955 г. опубликовал в своем журнале статью под названием «О единстве учения И. П. Павлова и И. В. Мичурина». В ней он писал: «Несмотря на различие объектов исследования, привлекших внимание Мичурина и Павлова, и отсутствие непосредственного контакта между ними, единство их подхода к изучению организма совершенно очевидно» (с. 721). Этот тезис Бирюков пытается обосновать ссылками на высказывания Мичурина и Лысенко. Далее он утверждает: «…И. П. Павлов вполне определенно высказал убеждение о возможности наследственного закрепления некоторых приобретаемых форм временных связей» (с. 728).

Действительно, в начале 20-х годов в лаборатории Павлова на мышах были получены результаты, которые дали повод Павлову в 1923 г. считать возможной передачу по наследству приобретенных условных рефлексов. Однако вскоре Павлов вынужден был отказаться от этого положения, и 13 мая 1927 г. в газете «Правда» было опубликовано его письмо, где он пишет: «Первоначальные опыты с наследственной передачей условных рефлексов у белых мышей при улучшении методики и при более строгом контроле до сих пор не подтверждаются, так что я не должен причисляться к авторам, стоящим за эту передачу». Это письмо было широко известно биологам, так же как и многие опыты, выполненные как в коллективе Павлова (Е. А. Ганике), так и в других лабораториях, показавшие отсутствие наследственной передачи условных рефлексов.

Бирюков не мог не знать всего этого, но, желая укрепить монополию быковского лагеря союзом с лысенковщиной, пошел на заведомый подлог, приписав Павлову признание основного лженаучного положения мичуринской биологии — наследования приобретенных признаков. Впрочем, Бирюков в этом отношении лишь шел по стопам своего патрона К. М. Быкова, который двумя годами раньше точно так же сознательно исказил взгляды Павлова на эту проблему[11]. Учение Лысенко и теорию Лепешинской скрепляло то, что Лысенко положил в основу своей идеи о зарождении одного вида в недрах другого теорию Лепешинской о развитии клеток из неклеточного живого вещества.

К «передовой мичуринско-павловской» биологии примыкал и Г. М. Бошьян, совершавший перевороты в микробиологии и иммунологии. Однако он не очень заботился о консолидации с основными направлениями передовой науки, полагаясь, по-видимому, на пробивную силу собственных открытий.

Совершенно очевидно, что идейные и организационные конструкции, созданные лидерами «передовой биологии», могли существовать лишь при вполне определенных условиях. Для этого требовалась постоянная действенная поддержка со стороны вышестоящих инстанций и бдительная, надежная охрана от посягательств критиков. Поддержка была обеспечена тем, что на ответственные посты в учебных, научных, административных и партийных учреждениях, связанных с биологией, медициной и сельским хозяйством, были посажены люди, безоговорочно выполнявшие все предписания лидеров и их ближайшего окружения. От научной критики их охраняло официальное признание собственной методологической непогрешимости и идеологической порочности противников. Укреплению такого положения способствовала энергичная деятельность многих философов, подвизавшихся вокруг биологии (М. Б. Митин, Г. В. Платонов, Д. М. Трошин и многие другие).

До 1952 г. возможность гласной критики биологических направлений, официально признанных партийными и правительственными инстанциями в качестве единственных методологически правильных, была полностью исключена, так как на ее пути стоял надежный цензурный барьер. Такая критика расценивалась как идеологическая и политическая оппозиция и влекла за собой соответствующую кару. Важными охранительными мероприятиями были изъятие из библиотек и недопущение появления в печати всех книг, содержащих что-либо, противоречащее догмам мичуринской биологии, а также утрата связи с мировой наукой.

Если ко всему этому добавить огромную потерю квалифицированных специалистов, выгнанных с работы, и учесть, что у большинства уцелевших на работе психика была деформирована под влиянием страха и соблазна наживы, то к 1950–1951 гг. создалась, казалось бы, безысходная картина обреченности нашей биологии на полную деградацию. Однако как только начали расшатываться и ослабевать внешние опоры, поддерживающие лженауку, как только появлялась малейшая возможность, находились ученые, подававшие голос протеста. Это не обязательно были люди, сохранявшие бескомпромиссную верность науке. Таких вообще было очень немного. Среди вступавших в борьбу с лженаукой было немало ученых, которые в недавнем прошлом демонстрировали свою лояльность или даже приверженность догмам мичуринской биологии.

В невозможности процветания лженауки без мощной защиты извне первым должен был убедиться Бошьян. О нем было вкратце сказано в первой части записок, сейчас же следует привести некоторые подробности его бурного, но кратковременного взлета на научном поприще. До 1949 г. Бошьян заведовал отделом биохимии и микробиологии Всесоюзного института экспериментальной ветеринарии (ВИЭВ) под Москвой. Правильно оценив обстановку, сложившуюся в биологии в результате лысенковской деятельности, Бошьян с энергичной помощью директора ВИЭВ Н. А. Леонова решил пробиваться в лидеры микробиологии и иммунологии. Достижения Бошьяна, полностью отвергающие основы современной «буржуазной» науки, были вполне созвучны блестящим победам мичуринской биологии, и поэтому Леонову и Бошьяну быстро удалось заручиться безогдворочной поддержкой в Министерствах здравоохранения и сельского хозяйства СССР. В результате в 1949 г. вышло первое издание знаменитой книги Бошьяна «О природе вирусов и микробов» с предисловием Леонова, где он пишет, что открытие Бошьяна «…означает подлинную революцию не только в микробиологии, но и во многих других областях биологической науки» (с. 3). А уже 9 августа 1949 г. за подписью министра здравоохранения СССР Е. И. Смирнова был издан приказ, одобренный заведующим сельхозотделом ЦК КПСС А. И. Козловым, о создании в Научно-исследовательском институте эпидемиологии и микробиологии им. Н. Ф. Гамалеи АМН СССР (НИИЭМ) лаборатории по изучению изменчивости микробов во главе с Г. М. Бошьяном. Лаборатория была создана, несмотря на возражения директора НИИЭМ В. Д. Тимакова. Штат ее состоял из 11 человек. Лаборатория была засекречена.

В связи с выходом книги Бошьяну были присуждены степень доктора медицинских наук и звание профессора.

Помимо основного эпохального открытия — превращения бактерий в вирусы, вирусов в кристаллы и обратно кристаллов в вирусы, вирусов в бактерии, Бошьян объявил об установлении рада других сенсационных фактов. В частности, он утверждал, что бактерии выживают при двукратном автоклавировании при 120 °C, при автоклавировании в серной кислоте, что они не убиваются щелочью и рядом антисептиков, что бактерии зарождаются в лечебных сыворотках и вакцинах, растворах антибиотиков, в гниющих остатках животных и растительных организмов. Все это вопиюще противоречило всему, что было известно науке.

В августе 1950 г. Бошьян оповещает министра здравоохранения СССР Е. И. Смирнова и А. И. Козлова об открытии им возбудителя рака. Против него выступили директор НИИЭМ Тимаков и ряд компетентных специалистов микробиологов, вирусологов и иммунологов. Они добились созыва комиссий по проверке его деятельности. Комиссии, в составе которых были крупные ученые, работали в октябре и декабре 1950 г., и обе пришли к резко отрицательным выводам в отношении работ Бошьяна. В конце октября 1950 г. состоялось заседание 6-й сессии АМН СССР, на которой Бошьяна жестоко критиковали многие видные ученые. Помимо Тимакова, против него выступили директор Института биологической и медицинской химии АМН СССР В. Н. Орехович, директор Института вирусологии АМН СССР М. П. Чумаков, действительный член АМН СССР Ф. Г. Кротков. Выступил против Бошьяна и академик ВАСХНИЛ С. Н. Муромцев.

Помимо выводов закрытых комиссий и выступлений на открытой 6-й сессии АМН СССР появилось несколько разгромных статей против Бошьяна в печати. Наибольшее значение имели статьи В. Н. Ореховича. В 1950 г. Орехович в журнале «Вопросы медицинской химии» дает календарь «открытий» Бошьяна, из которого читателю становится ясно, что они были выполнены не в колбах и пробирках, а на бумаге, ибо за приводимые Бошьяном сроки данные работы не могли быть осуществлены. Далее Орехович показал полную безграмотность Бошьяна, который утверждал зарождение бактерий в растворах антибиотиков, явно не зная, что данные антибиотики вообще не являются белками. Л. Н. Заманский и П. Я. Сивер однозначно показали (Вопросы медицинской химии. 1952. Т 4), что кристаллы, в которые, по Бошьяну, превращаются бактерии и из которых вновь рождаются бактерии, имеют неорганическую природу. Эти кристаллы выпадают в питательной среде под действием продуктов обмена бактерий. То же показал Орехович во второй своей статье. В ответ на критику Ореховича Бошьян разразился пространной статьей в том же журнале (1952), содержащей невежественные вымыслы, прослоенные грубой бранью в адрес критиков.

Таким образом, уже в 1950 г. было показано, что «открытия» Бошьяна являются сплошной фикцией. Специалисту и вообще любому грамотному биологу это было совершенно очевидно до всяких проверок. После работ авторитетных комиссий, а также выступлений специалистов, и устных, и в печати, в 1950 г. это уже стало ясно каждому, но потребовалось еще четыре года и еще две комиссии, чтобы прекратить бессмысленную дорогостоящую деятельность Бошьяна. Все же в декабре 1953 г. 8-я сессия АМН СССР в свое постановление внесла следующий пункт: «В связи с отсутствием контроля со значительным опозданием была вскрыта бесперспективность работы лабораторий, руководимых Утенковым, Шкорбатовым, Глезером, Невядомским, Бошьяном». Прошло еще три месяца, и новый министр здравоохранения СССР М. Д. Ковригина направляет председателю Совета Министров Г. М. Маленкову письмо с просьбой разрешить ликвидировать лабораторию Бошьяна в НИИЭМ АМН СССР. 14 июля 1954 г. Ковригина издает приказ о ликвидации и рассекречивании лаборатории Бошьяна. Решением ВАКа он лишается степени доктора медицинских наук. После ликвидации этой лаборатории Бошьян нашел себе убежище в одном из ветеринарных учреждений.

Чем объяснить, что в «передовой советской биологии, противостоящей метафизической буржуазной науке», первой была прекращена деятельность Бошьяна? Ведь его учение о кристаллизации бактерий, о возникновении микробов из кристаллов, из лечебных сывороток и вакцин, из антибиотиков и т. д. не более абсурдно, чем проповедуемое О. Б. Лепешинской возникновение клеток высших организмов из кристаллов, из плазмы крови или других форм неклеточного «живого вещества». Бошьян, так же как и Лепешинская, отвергал одно из самых крупных достижений биологии прошлого века: доказанное Л. Пастером отсутствие в наше время самозарождения жизни из тел мертвой природы. Вместе с тем на той же 6-й сессии АМН СССР 1950 г., где ряд ученых резко критиковал Бошьяна, никто не подал голоса против выступившей Лепешинской. Более того, многие выступавшие, включая министра здравоохранения СССР Е. И. Смирнова, отмечали выдающееся значение ее работ, а в постановлении сессии было сказано: «Материалистические представления о развитии клеток, разработанные профессором О. Б. Лепешинской… составляют основу изучения проблем эмбриологии, гистологии, цитологии, микробиологии и вводят идею развития в область медицинской биологии» (Вестник АМН СССР. 1951. № 1. С. 23).

Дело в том, что Бошьян переоценил свои возможности и нарушил субординацию в сложившейся структуре мичуринской биологии. Ни в предисловии, ни во введении к книгам Бошьяна (1949, 1950) нет даже упоминания о мичуринской биологии или августовской сессии ВАСХНИЛ. В тексте находим лишь несколько блеклых ссылок на Лысенко и один-единственный раз упоминается фамилия Лепешинской, причем Бошьян скрыл, что ей принадлежит приоритет в «открытии» перехода клеток в кристаллы и обратно. По-видимому, Бошьян рассчитывал создать свой собственный бизнес, не идя под власть уже признанных лидеров мичуринской биологии. Тем самым он лишил себя защиты со стороны лысенковского стана.

Правоверный мичуринец С. Н. Муромцев опубликовал в 1951 г. статью (Журнал общей биологии. Т 12, № 3), в которой странным образом сочеталась резкая критика измышлений Бошьяна о превращении одного вида микробов в другой с признанием лысенковского порождения одних видов растений в недрах других (лещина в грабе, ель в сосне и т. д.). Признание ненаучным утверждения Бошьяна об обратимом превращении бактерий в кристаллы не мешало Муромцеву исповедовать новую клеточную теорию Лепешинской. Хотя по всем своим научным показателям Бошьян полностью вписывался в мичуринскую биологию, в лоно ее он не был принят. Лысенко в апреле 1956 г. на лекции в Одесском университете, отвечая на вопрос профессора И. И. Пузанова о его отношении к Бошьяну, сказал, что он Бошьяна вообще никогда не поминал.

В отличие от Лысенко и Лепешинской Бошьян не получил благословения Сталина. Сокрушая великого Пастера, он не мог опереться на авторитет какого-либо канонизированного ученого. В деятельности Бошьяна был еще один крупный изъян, помешавший ему задержаться на вершине славы. Его псевдонаучные изыскания в сущности не сулили каких-либо практически полезных результатов. Его утверждения, что микробов не убить ни автоклавированием, ни антисептиками, что микробы зарождаются в лечебных и профилактических сыворотках и вакцинах, что одни виды микробов могут превращаться в другие, делали очевидным для медиков, к каким страшным последствиям в практической медицине могло бы привести принятие фантастических измышлений Бошьяна. Кроме всего, он не был огражден от критиков достаточно высоким цензурным забором.

Процветание Бошьяна продолжалось менее пяти лет, но за это время он нанес существенный материальный ущерб и огромный моральный вред нашей стране. В справке от 1 июля 1954 г., подписанной директором и заместителем главного бухгалтера НИИЭМ, указано, что деятельность Бошьяна обошлась институту в 1331 тыс. рублей. Если к этому прибавить стоимость столь же бессмысленной работы Бошьяна и его сотрудников в ВИЭВ в течение 12 лет, а также стоимость многих тысяч голов скота, зря уничтоженных в опытах Бошьяна и его последователей, то общий убыток будет немалый.

Если материальный урон можно покрыть рублями, то чем можно компенсировать урон моральный? В то же самое время, когда специалисты микробиологи разоблачали Бошьяна, глашатаи передовой мичуринской биологии прославляли ее в специальной и общей печати как новое великое достижение. Об этом было сказано в первом разделе записок. Здесь добавлю, что в 1950 г. лишь один А. Н. Студитский опубликовал о книге Бошьяна три статьи: в журнале «Огонек», в «Московском пропагандисте», в газете «Красный флот». Последняя статья называлась «Блестящее открытие биологической науки». Хвалебными публикациями о достижениях Бошьяна, кроме Студитского, успели себя скомпрометировать президент АН БССР Н. И. Гращенков, вице-президент АМН СССР Н. Н. Жуков-Вережников, профессор И. Н. Майский и многие другие. Вздорные идеи Бошьяна в качестве последних достижений науки подносились студентам в ряде вузов. Бошьяновскими измышлениями были инфицированы социалистические страны, где его идеи широко пропагандировались не только в специальной печати, но и в газетах. В Чехословакии нашлись ученые, занявшиеся подтверждением бошьяновских работ.

К сожалению, «открытия» Бошьяна стали известны и в капиталистических странах, о них писалось в коммунистических изданиях, во Франции вышел перевод его книги. Творчество Бошьяна внесло свой вклад в антисоветскую пропаганду.

В заключение хотелось бы для себя уяснить, в какой мере глубоко было невежество Бошьяна, чтобы признать его искренне верующим в научную ценность своих открытий, и в какой мере его деятельность стимулировалась лишь желанием добиться успеха любыми средствами, включая прямой подлог. О бесчестности Бошьяна, помимо разоблачений, сделанных В. Н. Ореховичем, говорят и его отношение к критике, и препятствия, которые Бошьян пытался ставить при проверке его работ. В частности, бюро Отделения гигиены, микробиологии и эпидемиологии АМН СССР предложило Бошьяну произвести проверку «втемную» его утверждения о возможности выделения специфического возбудителя из любого бактерийного препарата, т. е. при условии передачи ему препаратов без уведомления его об их природе. Однако от такой надежной проверки Бошьян категорически отказался.

Бошьяновская эпопея могла возникнуть и какое-то время процветать лишь на почве, возделанной Лысенко, при полном игнорировании мнения ученых микробиологов, вирусологов и иммунологов со стороны министерских чиновников и соответствующих партийных инстанций.