Книга: Зоология и моя жизнь в ней

Овсянки обыкновенная и белошапочная

Овсянки обыкновенная и белошапочная

Прибайкалье

Ранней весной 1998 года я написал в Иркутск Юрию Анатольевичу Дурневу, в то время заведующему кафедрой зоологии в университете этого города, с просьбой принять группу из двух человек и посодействовать им в проведении исследований в Байкальском регионе. Получив согласие, выехали из Москвы на поезде 9 мая. Возможность лететь самолетом отпадала автоматически, поскольку мы везли с собой 10-литровую канистру со спиртом, провезти которую воздухом нечего было и мечтать. Провоз горючих жидкостей авиатранспортом уже давно категорически запретили. А в поле без этого продукта универсального назначения (в том числе и в качестве твердой валюты) никак не обойдешься.

Култук

Прибыли в Иркутск только на пятый лень, и Ю.А. сразу же отвез нас в поселок Култук, где у него было нечто вроде дачи. По пути на придорожном базарчике купили хорошую порцию омуля, в пару к которому у нашего хозяина была заранее припасена литровая бутылка какой-то особенной сибирской водки. Засиделись далеко за полночь, а перед тем, как уйти на покой, Ю.А. сказал, что ему надо быть в Иркутске рано утром.

Это известие нас несколько обеспокоило, поскольку в доме мы оставались не одни, а с собакой породы колли, чрезвычайно нервной и раздражительной. Ни я, ни Дима не имели каких-либо навыков в области кинологии, а собака едва ли могла успеть посчитать нас за своих за те несколько часов, что мы провели на даче.

Утром, однако, все обошлось без происшествий. Мы позавтракали и отправились на экскурсию. Шли километр за километром по заброшенному полотну того участка знаменитой Кругобайкальской железной дороги, которая огибает южную оконечность Байкала. Это сооружение, выстроенное в начале ХХ века, считают уникальным памятником инженерного искусства. Дело в том, что здесь берег Байкала представляет собой каменистую гряду, которая возвышается над урезом озера на высоту до 400 метров. Из-за того, что этот склон по большей части сложен скальными породами, строителям пришлось основную часть маршрута прокладывать в тоннелях либо на искусственных полках, вырубленных в скале, Откосы дороги приходилось укреплять подпорными стенками. Чтобы избежать воздействия штормовых волн, дорогу прокладывали высоко, более чем в пяти метрах от уровня воды. Проходит она на этом участке длиной в 260 километров через 33 тоннеля и по множеству виадуков[206].

Мы с Димой шли километр за километром, любопытствуя увидеть, а что же таится за следующем тоннелем, маячащим впереди. Погода стояла сумрачная, и ничего особенно замечательного в орнитологическом плане на глаза нам не попадалось. Самыми многочисленными птицами были здесь черные вороны. Они интересны тем, что представляют собой так называемый «проблемный вид», поскольку, занимая собственный обширный ареал в Сибири, свободно гибридизируют на его границах с нашей обычной серой вороной, обитающей далее к западу. Поэтому в оправдание этой экскурсии я все время пытался записывать голоса черных ворон, намереваясь в дальнейшем сравнить их с звуковыми сигналами серых.

Ушли мы километров за восемь от поселка, а когда решили, наконец, возвращаться, пошел дождь. Он все усиливался, и когда мы подошли, наконец, к дому Ю.А., то оказались вымокшими до нитки. А что будет, думали мы, беспокойно топчась у порога, когда загремит ключ, вставленный в замочную скважину? Какова будет реакция колли на наше появление в этот довольно поздний вечерний час? Несколько вариантов действий для каждого из нас были проду маны, прежде чем мы решились войти. К нашему удивлению и облегчению, ничего из ряда вон выходящего не произошло. Собака немного поворчала, но позволила нам, одному за другим, пройти очень медленно, не делая резких движений, через комнату на кухню. А здесь уже можно было предложить ей угощение и закрепить тем самым более терпимое ее отношение к нам.

Сарма и Малое море

Еще в Иркутске было решено, что доступ к чайкам мы сможем получить, живя на стационаре Сергея Владимировича Пыжьянова, главного специалиста по этим птицам в Иркутском университете. Но это требовало согласования с его собственными планами, что в момент нашего приезда почему-то не удалось сделать сразу. Так что в Култук нас отправили просто для того, чтобы мы не томились попусту в городе. Но уже на второй день пребывания в этом поселке, после еще одной экскурсии по окрестностям, нам стало ясно, что ничего интересного нас здесь не ждет. Вернулись в Иркутск и пробыли в ожидании еще два дня, потратив первый из них на закупку продуктов в дорогу.

Основное затруднение состояло, как неожиданно выяснилось, в том, чтобы доставить нас на стационар, за 250 километров от города. То ли машин не было, то ли никто не хотел ехать в такую даль. В результате Ю.А. договорился с кем-то из своих знакомых, что нас отвезет их сын. Он оказался довольно развязным молодым парнем, который явно чувствовал себя на высоте положения, управляя дорогим японским легковым автомобилем своего отца. Ю.А. дал нам «в нагрузку» двух студенток, и наш водитель всю дорогу слегка флиртовал с одной из них. Перед отъездом меня заверили в том, что с неуловимым Пыжьяновым мы встретимся где-то по пути, и до стационара доедем вместе. Дело происходило 18 мая. Забегая вперед, скажу, что увидел его я только на четвертый день после этого, к концу дня 21 мая.

Дорога шла по слегка всхолмленной степи, низкорослая травянистая растительность которой только начинала оживать – в мае в этих местах стоит еще ранняя весна. Кое-где по сторонам дороги виднелись небольшие голубые озера, а когда машина пересекала невысокие перевалы, впереди открывалась панорама Байкала. Мы въехали в поселок весьма непрезентабельного вида из нескольких домишек, часть которых выглядели полуразрушенными. А вот и стационар – три или четыре вагончика и ни одного человека!

Сначала мы думали, что вот-вот подъедет Пыжьянов, и нас пустят в теплое помещение. В это время года средняя дневная температура на Байкале составляет 9.9 °С, а по ночам опускается до 2.5°С. В такой обстановке пришлось сварганить ужин на костре, а затем устраиваться на ночь в палатки, не держащие тепла.

Утром возникла мысль вскрыть какой-нибудь из вагончиков. Оказалось, однако, что двери и окна каждого не просто забиты досками, но перекрыты также металлическими балками, прикрученными наглухо толстенными болтами. Идею хозяев стационара понять было нетрудно – население поселка, на окраине которого располагалась база, составляли буряты маргинального свойства. Они направляли всю свою энергию на поиски спиртного или чего-то такого, на что его можно выменять. А стационар месяцами оставался без присмотра.

Но нам-то от этих трезвых размышлений было не легче. Мы отчетливо понимали лишь одно: в нашем жалком лагере все время кто-то должен оставаться сторожем, то есть на экскурсии нельзя было уходить всем вместе. Тут-то кстати пришлись две студентки, которые и не очень-то стремились познакомиться с местной природой.

Сказать по правде, им в этом отношении не слишком повезло. Местность отнюдь не отличалась ни красотой ландшафта, ни обилием живности. Мы находились в дельте реки Сармы, в поселке того же названия[207]. Это плоская безлесная низина, хаотически пересеченная там и тут протоками разной ширины, которые очень затрудняли передвижение по местности. Среди птиц, как и в Култуке, самыми многочисленными и заметными были опять же черные вороны. Чайки лишь изредка пролетали над нами – гнездились они на острове, видневшимся вдали через пролив под названием Малое море. Я попытался сосредоточиться на овсянках – здесь, к счастью, обитали и белошапочные, и такие, которые на первый взгляд выглядели наподобие обыкновенных. Первым делом следовало поймать заманка, и там, где овсянок было больше, на одной из полян с редкостойными лиственницами, я развесил две паутинные сети. Но дело не ладилось, во многом из-за подавленного настроения, в котором мы все находились.

Погода стояла мрачная, время от времени моросил дождь, а главное – удручало то, что невозможно было выспаться. К рассвету все начинали замерзать в своих спальниках, и приходилось вставать чуть свет и быстро-быстро разводить костер. К тому же запасы продовольствия грозили вскоре подойти к концу, а у меня заканчивались сигареты. Магазина же в бурятском поселке, как и следовало ожидать, не было и в помине.

В преддверии третьей ночи я попытался, как принято сейчас говорить, «переломить ситуацию». Метрах в ста от нашего лагеря стоял дом без окон. Не знаю, каково было его первоначальное назначение, но вдоль длинных его стен тянулись в два этажа дощатые нары. Большую часть этого дня наша команда разгребала битое стекло и мусор на полу, чтобы здесь можно было без опаски ходить в темноте. После ужина сгребли угли из костра в металлическое ведро, найденное у лагеря и взяв его с собой, гуськом в темноте отправились справлять новоселье. Нельзя сказать, что в помещении без окон спать было намного комфортнее, но все же под крышей было на 3–4 °С теплее.

Но вот, на четвертый день появились хозяева стационара, которые даже не дали себе труда извиниться за свое безответственное поведение. А чего извиняться-то. Ну, прожили четверо суток на поляне перед заколоченными жилыми помещения ми. Но не на морозе же в 30 °С! Пускай привыкают неженки-москвичи к суровой жизни бородатых сибиряков-таежников! Ни до, ни после мне не приходилось сталкиваться с подобным нарушением этики полевого гостеприимства.

В составе десанта неожиданно оказался мой коллега по прошлым экспедициям Александр Рубцов. Его вместе с нами поселили в вагончике, где можно было, наконец, основательно отогреться. Он собирался изучать биологию черных ворон, но быстро понял, что дело это, во-первых, весьма трудоемкое (ему пришлось бы все время лазать по деревьям), а во-вторых, не сулящее каких-либо принципиально новых результатов[208]. Я предложил ему заняться овсянками, и эта наша совместная работа растянулась затем на многие годы.

На следующий день нас с Димой доставили на ближайший остров, занятый огромной колонией чаек – не менее нескольких тысяч пар. Мы пробыли здесь до самого вечера, стараясь получить как можно больше материала, поскольку по настроению наших любезных хозяев сразу поняли, что второй раз нам здесь побывать уже не придется. Пока мой напарник ловил чаек на гнездах, я пристроился на краю обрывистого утеса, и, не сходя с места, потратил несколько часов на съемку видеофильма. Удалось запечатлеть на пленку практически все характерные особенности поведения этих птиц, в том числе и манеру воспроизведения долгого крика. Сразу стало ясно, что ни по характеру телодвижений, ни по вокальному аккомпанементу таких акций эти чайки не имеют ничего общего с хохотуньей. А ведь чаек Байкала, так же как и средиземноморских, было принято считать подвидами так называемой «южной серебристой чайки». Просто на том основании, что ареалы всех четырех форм тянутся непрерывной полосой от побережий Пирененейского полуострова на западе (форма atlantis) вдоль всего Средиземного моря (michahelis), через Причерноморье, Прикаспий и озера западного Казахстана (хохотунья cahinnans) до Монголии и Байкала (mongolicus).

Позже, при обработке данных, полученных на этом острове, с учетом анализа музейных коллекций, мы с Димой пришли к выводу, что байкальские чайки наиболее близки к чукотским, формы vegae. Обе эти формы улетают на зимовку в юго-восточную Азию, где вероятно находился центр их возникновения и откуда они позже расселились к северо-западу и к северу. Хохотуньи же мигрируют осенью в противоположном направлении, на юго-запад, на берега Аравийского полуострова и Красного моря, то есть связаны в своем происхождении с водоемами ближнего Востока. К сходным выводам много позже пришли европейские орнитологи (сноска 23), показавшие при этом, что байкальские чайки по своей генетической конституции имеют очень мало общего с северной серебристой чайкой формы argentatus. Поэтому совершенно неверно называть байкальских чаек «серебристыми», как до сих пор продолжают делать все те, кто пишут о природе Байкала в научных статьях и научно-популярных очерках.

Дима выяснил, что неподалеку от нашей базы есть маленький островок, где гнездятся чайки и куда можно доплыть на веслах на резиновой лодке. Пока он занимался там отловом птиц, мы с Сашей Рубцовым вплотную взялись за овсянок. Интрига состояла в следующем. В отличие от Западной Сибири, где оба вида обитают совместно многие столетия, в окрестности Байкала желтые овсянки проникли совсем недавно, в середине 1920-х гг., а вполне обычными стали тридцать лет спустя, за полвека до этой нашей экспедиции. Они расселялись сюда с запада по трассе БАМа, по вырубкам вдоль строящейся железной дороги.

Я называю этих овсянок «желтыми», а не «обыкновенными», поскольку значительная доля этих пришельцев с запада, где идет достаточно интенсивная гибридизация, должны были, теоретически, нести в себе гены белошапочной овсянки. И в самом деле, большинство местных «обыкновенных» овсянок выглядели наподобие тех птиц, которых мы, работая в Академгородке, без колебания относили к категории гибридов разных поколений. Вопрос состоял в том, будут ли такие птицы достаточно охотно вступать в гибридизацию с местными генетически чистыми белошапочными овсянками.

В окрестностях Сармы эти птицы держались преимущественно по зарослям ивняка вдоль всевозможных водотоков. Что касается белошапочных овсянок, то они предпочитали здесь селиться в сохранившихся кое-где, пока что не вырубленных окончательно фрагментах своих исходных местообитаний – в хвойных лесах из сосны и лиственницы. Но там, где такие участки леса подступали к долинам водотоков, территории желтых и белошапочных овсянок располагались мозаично, вплотную друг к другу.

Батхай и еще раз Култук

В Сарме мы ловили овсянок последующие 10 дней, затем вернулись в Иркутск, и, пробыв в городе два дня, на третий переехали в другое место. Дима, завершив свою часть работы, улетел в Москву, а мы с Сашей обосновались на животноводческой ферме в поселке Батхай, до которого от Иркутска около 120 километров в направлении на юго-запад-запад, и примерно 370 до Сармы.

Здесь мы пробыли большую часть июня, немногим меньше трех недель. Новое место выгодно отличалось от предыдущего в том отношении, что леса были менее нарушены хозяйственной деятельностью человека. Сохранились обширные их массивы, в дебрях которых можно было увидеть таких малоизученных птиц, как, например, рыжая овсянка и синий соловей.

Наши овсянки гнездились по опушкам березовых и лиственничных лесов. На участке примерно в два квадратных километра мы закартировали территории двадцати желтых самцов и семнадцати белошапочных. Песни тех и других очень похожи на слух. Когда наш желтый самец-заманок пел в клетке, выставленной на участке белошапочного, хозяин территории прилетал, собираясь изгнать напрошенного гостя, но, увидев, что тот выглядит непривычным образом, сразу терял к нему интерес и быстро ретировался.

Напоследок, перед отъездом в Москву, мы задержались на несколько дней на даче Ю.А. в Култуке. За время нашего отсутствия местность полностью преобразилась. Холмы на склонах над поселком, серые и мрачные в начале мая, выглядели теперь темно-розовыми от буйного цветения рододендрона. Впрочем, сам Култук не стал от этого выглядеть более приветливым. Деревянные дома были беспорядочно разбросаны по склонам сопок, и куда бы вы ни пошли в надежде полюбоваться цветущими растениями, были вынуждены все время лавировать между заборами из всевозможной рухляди, скрепленной гладкой либо колючей проволокой. Такие же преграды приходилось преодолевать, если возникало желание подойти поближе к берегу озера.

Можно было лишь позавидовать натуралистам прошлого, бродившим по этим местам в те времена, когда они не были еще столь густо населены людьми[209]. В конце 60-х годов XIX века поселок служил основной базой польских политических ссыльных Бенедикта Дыбовского и Виктора Годлевского, которые провели первые исследования гидрологии южного Байкала, а также животного и растительного мира озера и прибрежной тайги. Заметный вклад они внесли, в частности, в составление каталога видов местных птиц[210].

Сравнительно немногочисленных здесь овсянок мы ловили, экскурсируя по трассе Кругобайкальской железной дороги, где еще сохранились клочки не тронутой природы. Но самое важное, что нам удалось сделать в Култуке – это изучить в деталях большую коллекцию тушек этих птиц, которую нам Ю.А. любезно доставил из Иркутского университета. Она содержала 132 экземпляра взрослых белошапочных овсянок (преимущественно самцов), чья окраска в данный момент интересовала нас в первую очередь.

Дело в том, что среди десяти самцов этого вида, которых нам удалось поймать за все время экспедиции, и еще у тридцати, хорошо рассмотренных с близкого расстояния в 12x бинокли, ни у одного не было ни малейших признаков желтизны в оперении, столь характерной для особей гибридного происхождения. Такое отклонение от окраски типичных белошапочных овсянок мы обнаружили только у одного самца из 91, присутствовавших в коллекции. Что касается желтых овсянок, то почти все 16, пойманные нами, и абсолютное большинство коллекционных мало чем отличались от экземпляров из Академгородка, где обыкновенная и белошапочная овсянки свободно скрещиваются друг с другом.

Все это полностью противоречило ожиданиям, с которыми мы приступали к исследованию взаимоотношений этих двух видов в данном регионе. Нам казалось самоочевидным, что мы застанем здесь интенсивную гибридизацию между пришлыми желтыми овсянками со смешанной наследственностью и местными белошапочными. Оказалось, однако, что самки ни тех, ни других не признают в самцах иной окраски адекватных половых партнеров.

Этот вывод явно противоречил тому, что предсказывает общепринятая теория. Согласно ей, при первой встрече двух близких видов они сначала начинают скрещиваться в меньшей или большей степени, а затем, за счет повышенной смертности гибридов вырабатываются так называемые механизмы этологической изоляции. То есть, на основе естественного отбора, идущего по методу проб и ошибок, в смешанной популяции возрастает доля особей каждого вида, которые способны делать «верный» выбор полового партнера и избегать «ошибок в опознавании своих и чужих».

То, что нам пришлось увидеть на Байкале, гораздо лучше укладывалось в концепцию, выдвинутую мной в книге «Гибридизация и этологическая изоляция у птиц». Идея состоит в том, что процесс идет в обратном направлении. Именно, чем длительнее сроки совместного обитания близких видов, тем выше вероятность отдельных эпизодов скрещивания, сначала единичных, которые, постепенно увеличиваясь в числе, ведут к насыщению смешанной популяции гибридными особями Этот процесс, идущий по принципу цепной реакции, выливается на больших временах в поступательное расширения межвидовой гибридизации. Или, другими словами, разрушение барьеров репродуктивной изоляции в зонах вторичного контакта близких видов есть попросту функция времени.

Если следовать этой схеме, на Байкале, где белошапочные и желтые овсянки вошли в контакт всего лишь меньше века назад, перед нами пример самой начальной стадии этого процесса. Здесь механизмы этологической изоляции работают пока что настолько надежно, что противодействуют скрещиванию между популяцией гибридного происхождения и одним из родительских видов[211]. В Западной Сибири, где эти виды сосуществуют тысячелетиями, гибридизация идет интенсивно, несмотря на резкие различия в окраске родительских видов. На данном этапе процесс этот прогрессирует очень быстро, на временах, исчисляемых десятилетиями. Как читатель увидит позже, в дальнейшем нам удалось обнаружить на Алтае такую территорию, где фактически произошло уже полное локальное слияние интересующих нас видов.

Алтай 2005

В эту поездку на Байкал Саша Рубцов основательно увлекся овсянками и решил сосредоточиться на их изучении, взяв это темой своей докторской диссертации. По его инициативе мы получили в 2004 г. грант на ее разработку от Американского фонда поддержки гражданских исследований (CRDF, № RUB1-2630-MO-04).

Надо было срочно приступать к работе, но сам Рубцов, по ряду причин, не смог этой весной принять участие в запланированной экспедиции на восток. Сначала я предполагал ограничиться исследованиями преимущественно в окрестностях Академгородка, где обстановка и условия работы были мне хорошо знакомы и где я, к тому же, мог рассчитывать на всестороннюю помощь моих давних друзей. Но, по благоприятному стечению обстоятельств, поездка приобрела в конце концов гораздо много более обширные масштабы.

Основная трудность при подготовке к ней состояла в том, что я к этому времени лишился своего главного многолетнего помощника – Димы Монзикова. Он женился и вынужден был покинуть Институт, не имея возможности про жить с семьей на нищенскую зарплату младшего научного сотрудника. Встал вопрос о том, с кем же мне ехать.

Перебирая в памяти потенциальных попутчиков, я вспомнил, что несколько лет назад руководил дипломной работой студента биофака МГУ Михаила Мордковича. Его исследование по биологии чернолобого сорокопута произвело на меня тогда благоприятное впечатление. Из него следовало, в частности, что автор хорошо разбирается в методиках отлова птиц. Я позвонил Михаилу, и мы договорились встретиться, чтобы обсудить план поездки в деталях.

К концу разговора он, как бы вскользь, сказал: «А, может быть, поедем на машине?». «Да, это решило бы множество проблем, – ответил я, – да где ж ее взять?» «У меня есть машина на ходу», – ответил он. Сначала на его сером «Москвиче 2141» мы объехали несколько московских магазинов, торгующих оборудованием для туристов. На деньги, уже полученные от американцев, приобрели все необходимое для качественного выполнения работы. Купили хорошие импортные бинокли, два прибора GPS, только недавно появившиеся в продаже, и множество других полезных вещей.

Я решил, что, раз уж мы едем на машине, следует взять с собой из Москвы птицу-заманка. Тогда мы сможем, не теряя времени, начать отлов овсянок сразу же, как только окажемся на месте. Поехали на Птичий рынок и после довольно длительных поисков купили там обыкновенную овсянку и просторную клетку для нее, прекрасно сработанную и чрезвычайно дорогую. Высокая ее стоимость объяснялась тем, что прутья стенок были не проволочными, а выточенными из мягкого дерева. В такой клетке вероятность ее узника получить травму много ниже, чем в клетке с прутьями из жесткой проволоки.

Принять участие в экспедиции с радостью согласилась и моя жена, Катя Павлова. Но она решила ехать не с нами, а поездом до Новосибирска, поскольку в машине, доверху забитой вещами, места для третьего седока не оставалось. Время прибытия мы рассчитали так, чтобы ей не пришлось слишком долго ждать там нашего приезда. Мы тогда не подозревали, сколь высокой квалификацией водителя обладает Михаил. В результате же мы оказались на месте первыми, а она приехала лишь на следующий день.

Но давайте все по порядку! Рано утром 5 июня Миша подъехал моему дому на Красноармейской улице, мы загрузили машину и тронулись в путь. Маршрут пролегал по трассе М7 через Владимир, Нижний Новгород и Казань. К концу дня доехали до Елабуги, покрыв немногим более тысячи километров. Пока что все шло гладко, если не считать того, что нас дважды оштрафовали за превышение скорости.

В Елабуге начались неприятности. Нам следовало переехать через Нижнекамское водохранилище. Из расспросов прохожих оказалось, что моста через него то ли не существует, то ли он закрыт на ремонт. Нам объяснили, что можно воспользоваться паромом, но по другим сведениям таких переправ существовало две. Долго ездили по восточным пригородам Елабуги, сохранившей еще облик провинциального города XIX века, когда после сильного пожара богатые купцы развернули здесь массовое строительство каменных домов. Кое-как попали все же в одно из указанных нам мест, однако выяснилось, что приехали не туда, куда следовало. Нашли, наконец, то, что искали. По бокам узкой проселочной дороги, спускавшейся с зеленого пригорка к воде, стояли три или четыре легковые машины. Паром давно ушел, и никто не знал, как скоро он вернется и вернется ли сегодня вообще. Не укладывалось в голове, что на другом берегу водохранилища нас ждет ультрасовременный город Набережные Челны, сердце автомобильной промышленности страны, где изготовляют знаменитые КАМАЗы.

Но деваться было некуда. А количество автомобилей, намеревающихся попасть на паром, стало постепенно увеличиваться. Я посоветовал Мише поставить машину вплотную к воде – как раз там, где должен был быть въезд на паром. В глубоких сумерках поставили рядом палатку и вытащили из багажника вьючный ящик, на котором разложили скромную снедь для ужина. Потом легли спать – было около 11 часов вечера.

Примерно часа через два все вокруг пришло в движение. Паром, с которого доносились голоса, был уже совсем близко. Машину пришлось сдать назад и вбок на несколько метров, чтобы освободить проезд для транспорта, прибывшего с той стороны. Пока они выезжали гуськом с парома, мы быстро свернули палатку и, как я и рассчитывал, оказались на нем первыми. От места посадки на паром до выезда на причал в Набережных Челнах судно проходит по водохранилищу на север около 10 км. Миша все это время дремал на водительском месте, а я, глядя в окно машины на водную гладь, с наслаждением выкуривал одну сигарету за другой. Было облегчением осознавать, что неожиданное препятствие уже, по сути дела, позади.

Беспокоило лишь одно: как чувствует себя еще один наш пассажир – овсянка, клетка с которой, прикрытая легкой светлой тканью, стояла на заднем сидении. Я время от времени поворачивался назад, приоткрывал край этого покрывала и с радостью убеждался, что птица выглядит наилучшим образом. Была середина ночи, в машине царил полумрак, и она должна была, по идее, крепко спать в такой обстановке. Но овсянка не только не была напугана всей предшествовавшей суетой, она стоически перенесла все передряги этого длинного дня и теперь спокойно сидела на жердочке, поблескивая открытыми глазами. Мне оставалось лишь радоваться тому, какую удачную покупку мы сделали на Птичьем рынке. Эта птица принимала участие и в следующей нашей экспедиции на будущий год, а потом прожила много лет у Саши Рубцова.

На следующий день к вечеру проехали 720 км и миновали Челябинск. Там нас застал страшный ливень. О ночевке в палатке не могло быть и речи. Остановились в мотеле, к моей радости, несмотря на поздний час, буфет в нем был еще открыт, и для меня нашлись даже 150 грамм водки.

На этом отрезке пути, в отличие от предстоящего нам на завтра, траффик был еще довольно интенсивным. Мише то и дело приходилось обгонять фуры по встречной полосе, что он делал подчас довольно рискованно. Я сказал ему: «Миша, когда приедет Катя, Вы уж делайте так пореже, а то у нее нервы могут не выдержать…». На свободных участках дороги он развивал скорость до 140 км в час, и я опасался, как бы машина не развалилась.

Интересна была реакция водителей шикарных иномарок, когда, обогнав их, мы быстро оказывались далеко впереди. Они не могли взять в толк, как это доморощенный «советский» автомобиль показывает такое преимущество в скорости перед их машинами, купленными на доллары и евро. Один такой почитатель иностранной техники, трижды оставаясь в хвосте, каждый раз догонял нас и на несколько минут оказывался в выигрыше. Но Миша прибавлял газ и снова обгонял его. На четвертый раз тот остановился у обочины, словно ему самому это очень понадобилось в данный момент, и больше мы его не видели.

Ситуация коренным образом изменилась на третий день, когда мы проехали Омск. Далее из семи отрезков между населенными пунктами три превышали 100 километров (105, 136 и даже 294). Напряженной стала ситуация с заправками. Один раз мы едва дотянули до нее, толкая машину руками, когда она категорически отказалась ехать примерно за 30 метров от колонок. 560 километров до въезда в Новосибирскую область выглядели совершенно ненаселенными, и оставалась лишь удивляться тому, что китайцы до сих пор не оприходовали эту богатейшую территорию.

В Академгородок мы приехали в первой половине этого, третьего дня пути, покрыв за сравнительно короткое время 3365 километров. Я не сразу сумел показать Мише, как въехать на Морской проспект, настолько здесь все изменилось за те 40 лет, которые прошли после моего отъезда отсюда. Остановились, как и в предыдущий приезд с Димой, у Валерия Пальчикова и стали ожидать приезда Кати. Как и тогда, первым пунктом полевой работы стала его дача. Здесь мы за два дня (11 и 12 июня) видели семь овсянок и одну из них поймали. Все они были желтыми, а та, которую удалось поймать и рассмотреть в деталях, выглядела бесспорным гибридом.

Наши беглые наблюдения подтвердили справедливость интересного и неожиданного вывода, сделанного в этом самом месте восемь лет назад, когда мы с Димой ловили здесь овсянок. Тогда оказалось, что белошапочные овсянки, вполне обычные в окрестностях Новосибирска в 1960-е гг., практически полностью исчезли. В тот год мы с Димой не видели здесь ни одной.

Она из гипотез объясняла это тем, что за прошедшие 30 лет, произошла так называемая поглотительная гибридизация, и этот вид был вытеснен потомками смешанных пар. Но нельзя было исключить другой ход событий. Могло быть и так, что в силу каких-то изменений в местной экологической обстановке северная граница ареала белошапочной овсянки сдвинулась к югу, в то время как обыкновенные овсянки оказались более терпимыми к этому гипотетическому фактору и продолжали существовать здесь как ни в чем не бывало.

Мы решили проехать дальше на юг и посмотреть, каково соотношение численности двух видов там. В Академгородке мы выяснили, что сможем базироваться сколь угодно долго на стационаре Института биологии и систематики Сибирского отделения РАН, расположенного в поселке Черга на Чуйском тракте. До него было немногим больше 500 километров, и мы решили не ломиться напролом, а сделать передышку примерно на полпути, в окрестностях Барнула. Остановится можно было в деревне Рассказиха у старого приятеля Кати зоолога Евгения Петровича Кашкарова[212], с которым она раньше контактировала по делам охраны природы. Там мы переночевали, огляделись и пришли к выводу, что овсянок здесь много и место вполне подходит для наших исследований. Но решили все-таки сначала посетить Чергу и попытать счастья там.

В Черге погода нам не благоприятствовала. В первый день дождь шел с утра до вечера, так что об экскурсиях не могло быть речи, и Миша занялся ремонтом машины (отвалился глушитель). Все же за последующие пять дней удалось поймать одиннадцать птиц, среди которых оказалась и типичная белошапочная овсянка. Интересно, что этот самец бурно реагировал на нашего заманка – обыкновенную овсянку, привезенную из Москвы. Хозяин участка явно принимал «пришельца» «за своего» и нападал на него до тех пор, пока не угодил в сеть. Этот эпизод очевидным образом контрастировал с тем, что мы наблюдали в подобных случаях на Байкале, где самцы белошапочных овсянок не тратили сил на изгнание обыкновенных со своих участков. В Черге мы видели еще одну типичную белошапочную овсянку, но преобладали здесь желтые с явными признаками гибридного происхождения.

Надо было возвращаться в Барнаул. Катя должна была по срочным делам вернуться в Москву, и мы решили отправить ее самолетом из этого города. На обратном пути из Черги мы заехали к орнитологам, работавшим в университете Горноалтайска, административного центра Республики Алтай. Там мы попросили показать нам музейные коллекции. Увиденное убедило нас в том, что, как мы и предполагали, численность белошапочной овсянки должна увеличиваться в южном направлении, ибо большая часть экземпляров этой коллекции была добыта на самом юге Алтайского края, ближе к границе с Монголией.

Прежде чем отправить Катю в Москву, мы втроем пробыли четыре полных дня в Рассказихе и поймали здесь семь особей, из которых одна выглядела как генетически чистая белошапочная. Потом поехали с Мишей на юг и провели исследования еще в трех точках по Чуйскому тракту, на расстояниях 195, 243 и 260 километров от этой нашей базы. Когда характер местности соответствовал излюбленным местообитаниям овсянок, мы останавливали машину примерно через каждые 100 м и включали через динамик запись песни. Если в ответ на эти звуки в поле зрения появлялась овсянка-самец, на открытое место выставляли клетку с птицей-заманком. В большинстве случаев хозяин территории подлетал к клетке, так что мы могли рассмотреть его в бинокли с близкого расстояния. Если пришелец вел себя достаточно агрессивно по отношению к заманку, мы пробовали поймать его лучком, выставленным рядом с клеткой, либо паутинной сетью. Перед отловом при удачном стечении обстоятельств песню каждого данного самца записывали на портативный магнитофон, а ко ординаты каждой остановки фиксировали с помощью прибора GPS. Каждую пойманную птицу кольцевали и брали у нее пробу крови.

Эта методика позволяла получить сведения не только о тех особях, которых удавалось поймать, но и о тех, которых мы могли хорошо рассмотреть и зарисовать характерные черты их облика. В результате мы имели теперь достаточно полное представление о состоянии смешанной популяции овсянок на трансекте длиной свыше 500 километров между Новосибирском и Чергой.

Конец экспедиции мы провели в Рассказихе. Наш хозяин Евгений вставал чуть свет и садился писать свою докторскую диссертацию, а мы, позавтракав, усаживались в машину и раз за разом объезжали окрестности поселка. Можно было рассказывать о каждой удачной поездке, когда отлов шел успешно и наш охотничий азарт бывал удовлетворен. Но особенно запомнился один эпизод. Уже начинало смеркаться, когда мы руками поймали юную овсянку, не умевшую еще летать. В этом возрасте обыкновенные овсянки отличаются от белошапочных легким налетом желтизны на оперении. По этому признаку пойманного слетка можно было считать овсянкой желтой. Но поймали мы ее на территории самца, который выглядел как овсянка белошапочная. Очень важно было поймать его и рассмотреть в руках. Если бы он, действительно оказался чистокровным, желтизна в оперении его детеныша указывала бы недвусмысленно, что его супруга была овсянкой желтой. Такими явными свидетельствами успешности размножения смешанных пар мы тогда еще не располагали.

Так что поймать самца было необходимо. Но он явно не был согласен с нами. Мы растянули паутинную сеть и положили диктофон, проигрывающий песню этого вида, прямо у ее нижней кромки. Солнце уже село, и даже в бинокль было плохо видно, где именно самец находится в данный момент. Вот он приближается, прыгая по земле, к диктофону, но снова улетает подальше. Затея начала казаться невыполнимой, и мы уже раза три или четыре собирались сесть в машину и уехать. Но вот Мише показалось, что неподвижная до этого сеть пришла в движение. Почти уже в полной темноте бежим туда – и птица у нас в руках! Опасаясь упустить пленника в том состоянии ажиотажа, которое охватило нас, оставили осмотр столь желанного трофея до приезда домой. И, о радость, у этого самца не обнаружилось ни малейших признаков смешанной наследственности.

Алтай 2006

К концу экспедиции, о которой сейчас шла речь, стало ясно, что сделанное нами останется незаконченным, если оставить без внимания территории вдоль того отрезка Чуйского тракта, который продолжается южнее Черги. До его окончания на границе с Монголией оставалось еще около 450 километров. Чтобы обследовать эти места, необходимо было располагать собственным надежным транспортом. Но снова гнать машину из Москвы и ехать своим ходом в столь дальний маршрут казалось нерациональным.

Еще во время последнего нашего пребывания в Рассказихе Евгений Кашкаров посоветовал нам обратиться к зоологу из Барнаула Алексею Грибкову. У него наверняка есть автомобиль и, кроме того, будучи местным жителем, он прекрасно знает эти места и мог бы стать нашим проводником. Зимой мы списались с Грибковым, и он согласился за умеренную плату принять участие в новой запланированной экспедиции.

На этот раз в дороге нас было трое, не считая овсянки. К нам с Михаилом присоединился Саша Рубцов. Ехать до Барнаула решили поездом, поскольку канистра со спиртом и птица в клетке едва ли были уместны на борту авиалайнера. Впрочем, и в поезде присутствие овсянки в нашем купе, которое было выкуплено целиком на троих, вызвало резкое недовольство проводницы, несмотря на то, что клетка была все время обернута тканью, а птичка лишь изредка напевала вполголоса.

Алексей встретил нас на вокзале. До этого я не спрашивал у него, на какой машине мы поедем и побаивался, как бы это не оказались «Жигули». К нашей радости он провел нас к «Ниве», которая, впрочем, не выглядела новой. Ее вид ясно свидетельствовал о том, что она хорошо послужила прежнему владельцу, у которого Алексей купил ее только за несколько дней до нашего приезда.

По его словам, машину следовало проверить и довести до кондиции перед столь дальней поездкой. От Барнаула до границы с Монголией нам предстояло проехать по трассе 700 километров, не считая разъездов в поисках овсянок в тех точках, где придется останавливаться на время для ловли птиц. На этот косметический ремонт требовалось не меньше недели, и мы трое решили провести это время в Рассказихе, где можно было пополнить материал, собранный в прошлом году Хозяин дома в это время был в США, в городе Сиэтл, у своей жены Кэтлин, биолога, как и он сам[213]. Милые старички-соседи выдали нам ключ, и мы снова оказались в привычной обстановке, с которой было связано так много приятных прошлогодних впечатлений. Интерьер дома выглядел весьма необычно: нечто вроде лабиринта из концентрических эллипсов, так что, попадая сюда впервые, вы не сразу могли понять, куда двигаться, чтобы оказаться на кухне или в гостиной. Внутри строения не было ни одного прямого угла, а стены прежние хозяева выкрасили на высоту человеческого роста темно-синей масляной краской. В наш первый приезд сюда Евгений объяснил, что дом он купил у баптистов, так что его странное устройство было связано, вероятно, с какими-то их верованиями.

Высокие стеллажи в центральной комнате ломились от книг, они же громоздились на полу всюду, где скромная мебель оставляла свободными подступы к стенам. Эта богатейшая библиотека сильно скрасила наше пребывание здесь. Время было ранневесеннее (конец апреля), и погода далеко не всегда благоприятствовала работе в поле. В дождливые дни мы погружались в чтение. Меня особенно заинтересовали несколько книг на английском языке, изданные совсем недавно в США, где речь шла о ранней истории человечества. В них, частности, обсуждался вопрос о времени первого проникновения людей в Новый Свет, об эволюции каменных орудий первых поселенцев и о загадках освоения человеком Южной Америки. Эти темы не переставали интересовать меня с тех пор, как я работал над книгой «Знаки, символы, языки», и я конспектировал эти новейшие материалы, допуская, что, возможно, когда-нибудь дополню ими очередную ее, расширенную версию.

Во время этой вынужденной паузы в ожидания готовности машины Алексея к дальнейшему маршруту удалось узнать кое-что новое и об овсянках. Дом Евгения стоял вторым с краю, в дальнем конце от въезда в деревню, и надо было пройти всего лишь пару сотен метров, чтобы оказаться в центре мозаики их территорий. Уже на второй день я заметил, что один желтый самец постоянно попадается на глаза в паре с самкой белошапочной овсянки. Ее в конце концов удалось поймать, но самец оказался гораздо более осмотрительным. Многие часы, затраченные мной на попытки заполучить его в руки, прошли впустую. Птица решительно отказывалась идти в лучок и благополучно избегала сетей, развешенных в местах ее постоянной кормежки.

Нет смысла описывать в деталях все перипетии дальнейшего путешествия по Алтаю, занявшего более месяца. За это время мы делали остановки на три-четыре дня в семи точках по южному отрезку Чуйского тракта длиной 370 километров. Не раз мы отклонялись на несколько десятков километров от основной трассы, и пользовались гостеприимством многочисленных знакомых Алексея, постоянно живших в этих глухих местах. Всюду во время этих остановок мы вели учеты и отловы овсянок по той же методике, что и в предыдущей экспедиции. За недостатком места мне придется далее ограничиться лишь теми немногими результатами, которые за время этой поездки оказались принципиально новыми, существенно пополнившими все, что нам было известно ранее о взаимоотношениях двух видов овсянок.

Самое интересное, пожалуй, ожидало нас в конце намеченного маршрута. Чуть больше недели мы базировались в поселке Кош-Агач. В его окрестностях я заранее запланировал получить хорошие цифровые фотографии местных сорокопутов (даурского жулана и его гибридов с жуланом европейским), а заодно пополнить свою коллекцию фотографий животных изображениями местных видов птиц[214]. Из Кош-Агача мы совершили две поездки в районы, значительно удаленные от Чуйского тракта. Но прежде чем описывать увиденное там, хочется сказать несколько слов о самом поселке. В нем я побывал впервые в 1968 г.[215], еще в годы Советской власти. За эти 38 лет он разительно изменился. Тогда для меня Кош-Агач выглядел забытым Богом местом, чем-то вроде запущенной резервации из нескольких десятков почерневших деревянных домишек с населением около полутора тысяч человек. Местные жители-алтайцы, обреченные на праздность, казалось, еле-еле сводили концы с концами. Теперь же, несмотря на десятилетия бездарного управления страной, всюду чувствовалась медленная поступь прогресса. Уже можно было выбирать, в каком именно из нескольких магазинов стоит покупать продукты. Ясно было, что лишь после Перестройки люди получили возможность действовать в своих интересах и по собственному почину развивать мелкий бизнес.

Примером тех результатов, к которым привели эти социальные преобразования, стала для меня маленькая чистая одноэтажная гостиница, где нам выделили комнату, которых всего было в ней, как помнится, лишь три или четыре. Здесь мы только ночевали, а по утрам завтракали, взяв у администратора электрический чайник, после чего выезжали на экскурсии. Я с благодарностью вспоминаю то ощущение домашнего уюта, которое все время сопутствовало нам во время пребывания в Кош-Агаче.

Одна из двух дальних поездок, предпринятых нами из этого поселка, никак не была связана с основной задачей экспедиции. Алексею Грибкову было необходимо воспользоваться нашим пребыванием близ границы с Монголией и посетить высокогорья хребта Сайлюгем – одну из тех трех территорий Южного Алтая, где обитают алтайские горные бараны (аргали)[216]. Нам предстояло проехать 65 километров прямо на юг, вверх по долине реки Чаган-Бургазы. Там, у впадения в нее реки Саржематы, мы остановились в деревушке того же названия, состоявшей из трех-четырех домов. Это место жительства семейно-родовой общины скотоводов из алтайского этноса теленгиты[217]. Как обычно бывало и ранее во время экспедиции, обитатели этого медвежьего угла также оказались давними друзьями Алексея и встретили наше появление радостными приветствиями. Они поселили нас в доме, стоявшем на отшибе от прочих и состоящем из одной большой комнаты с внушительного вида печью посредине нее.

Мы находились на высоте свыше 2000 метров над уровнем моря, и хотя стоял май, царил адский холод, особенно по ночам. Печь приходилось топить непрерывно, но даже при этом условии укладывались, одев на себя все теплые вещи. Особенно мучительно было вылезать по утрам из спальных мешков, сразу же кидаться растапливать печь, одновременно лихорадочно разжигая походный примус, чтобы поскорее согреться изнутри чаем.

Прямо в поселке можно было увидеть несколько видов птиц, ранее мне незнакомых. Так что я вплотную занялся фотоохотой и получил снимки бледной завирушки и горной чечетки. Но особенно интересовал меня монгольский земляной воробей, обитающий в России только в хребте Сайлюгем. Я обошел окрестности поселка в поисках этих птиц, но безуспешно. И вдруг выяснилось, что один самец постоянно держится примерно в 50 метрах напротив нашей входной двери. Ранними утрами он подолгу сидел на одном и том же камешке высотой сантиметров в пять, время от время взлетая с него и проделывая характерный рекламный полет в сопровождении простенькой песни. Я пристроился на земле метрах в 20 от него и, дождавшись момента, когда он перестанет обращать на меня внимание, сделал большую серию фотоснимков экзотического пернатого.

На крышу нашего дома по утрам прилетала пара клушиц. Эти птицы из семейства врановых, с иссиня черным оперением и длинными карминно-красными клювами были мне хорошо знакомы. В одну из экспедиций в Закавказье я дней десять жил в большой пещере, где пара клушиц гнездилась в щели ее потолка. Но здесь мне удалось снять на видео их брачные игры, особенно интересные своим весьма своеобразным дуэтным вокальным аккомпанементом.

На третий день мы отправились на машине выше в горы, где Алексей рассчитывал проверить, какова численность обитающей здесь группировки аргали. Планировалось доехать до верховий реки Саржематы. Там можно было остановиться в охотничьем домике у самой границы с Монголией. Почти все 20 километров до этого места машина шла по руслу, перегороженному там и тут грядами валунов самых разных размеров. Поистине кошмарную «дорогу» я снимал на видео через ветровое стекло «Нивы», поражаясь, каким образом наш видавший виды автомобиль ухитряется преодолевать все эти бесконечные препятствия. Страшно было подумать, что будет, если с машиной случится что-то серьезное. До места нашей стоянки было уже очень далеко, а чтобы искать помощь у пограничников, пришлось бы кому-нибудь идти пешком ничуть не меньшее расстояние.

Позавтракав в домике, трое из нас занялись орнитологическими наблюдениями за местными высокогорными видами птиц. На озерца, синевшие там и тут в углублениях желто-оранжевого каменистого ложа, то и дело со звонким курлыканьем прилетали с гор оранжевые же «утки» – огари, а на травянистых участках держались рогатые жаворонки. Алексей тем временем ушел в горы искать аргали. Максимальные высоты достигают здесь более трех тысяч метров над уровнем моря. Его не было часа четыре. Насколько мне помнится, ему все же удалось увидеть одно небольшое стадо.

Во время другой поездки из Кош-Агача, цель которой отвечала основным задачам всей экспедиции, мы получили сведения, полностью подтвердившие нашу первоначальную рабочую гипотезу. Местом работы было выбрано урочище Талдуаир[218] – горный массив на стыке южных отрогов восточной части Курайского хребта и западного склона хребта Чихачева[219]. Около 45 километров мы ехали от Кош-Агача точно на восток по местности, типичной для выровненной горной полупустыни, именуемой Чуйской степью. Единственными препятствиями оказывались неглубокие русла речушек, которые наша «Нива» преодолевала без особого труда. Стояли последние дни мая, и повсюду виднелись чудесные куртины пышно цветущей сон-травы.

Машина въехала в редкий лиственничный лес, покрывавший подножие пологого склона в основании западных отрогов Талдуаира и мы решили остановиться здесь лагерем. Предстояло в течение двух дней провести учеты местных овсянок. В первые же часы, не отходя далее чем на несколько сот метров от стоянки, мы поймали трех чистокровных самцов белошапочной овсянки, а на второй день – еще одного. Экскурсии, предпринимавшиеся в разных направлениях всеми четырьмя членами отряда однозначно показали, что желтых овсянок здесь нет и в помине!

Вывод напрашивался сам собой. Мы достигли северной границы основного, исконного ареала белошапочной овсянки, откуда отдельные особи расселяются далее к северу[220] и скрещиваются там с обыкновенными, после чего начинается процесс массовой гибридизации по схеме цепной реакции. Понятно, что белошапочных овсянок должно быть тем больше, чем южнее находится данная местность на проложенном нами трансекте, что я и предполагал доказать, планируя эту экспедицию. Именно это подтвердили подсчеты особей двух видов в нескольких пунктах остановок на обратном пути к дому.

Белошапочные овсянки оказались вполне обычными в окрестностях поселка Чибит, что в 108 километрах к северу от Кош-Агача. Их доля в местной смешанной популяции составляла немногим более 39 %, как и далее к северу, через 131 километр по Чуйскому тракту, близ поселка Хабаровка[221].

Въехав в Хабаровку, мы, как всегда в таких случаях, решили в поисках жилья подъехать к магазину и расспросить местных жителей о возможности найти пристанище на два-три дня. Нам посоветовали ехать в сельсовет, где нас любезно принял его председатель – миниатюрная женщина восточной внешности, элегантно одетая совершенно по-европейски. Проверив наши документы, она сказала, что сейчас свяжется по телефону с одним из местных фермеров. «Сейчас он приедет за вами», – сообщила она. Пришлось ждать, сидя в машине довольно долго, так, что кое-кто из самых нетерпеливых предлагал оставить это дело и ехать дальше.

К счастью, терпение возобладало. Появился крепкий молодой человек на мотоцикле и предложил следовать за ним. Мы въехали в обширную усадьбу, основательно защищенную от проникновения посторонних оградой из толстых слег. «Живите сколько хотите!», – сказал хозяин, объяснив нам, что собирается открыть здесь стоянку для туристов. Так что мы стали для него первыми желанными ласточками.

Место оказалось истинным золотым дном. Прямо вокруг дома пели овсянки обоих видов, а на следующий день мы обнаружили среди них немало гибридов. Ситуация выглядела так, словно мы наткнулись на то самое место, где на наших глазах идет процесс локального слияния видов. Прошло уже восемь лет, а Саша Рубцов ездит сюда каждую весну, продолжая свои исследования по гибридизации овсянок.

Покинув гостеприимную Хабаровку, мы двинулись дальше на север. Примерно через 60 километров начинался затяжной Семинский перевал.[222] Между подъемом на него и началом спуска, на расстоянии около десяти километров пролегало нечто вроде плато, поросшего кедровым лесом. Мы сделали несколько коротких остановок, включая каждый раз записи голосов овсянок и обходя ближайшие окрестности. Никаких признаков присутствия овсянок обнаружить не удалось. Видно, местность их не устраивала по тем или иным причинам.

Но как только спуск по серпантину закончился, овсянки тут же стали заметными, и все они были желтыми! Казалось очевидным, что на исследованном нами отрезке трансекта Семинский перевал с его своеобразной лесной растительностью служит своего рода преградой к свободному расселению белошапочных овсянок к северу. Основательно проверить это принципиальное заключение мы вознамерились в последующие дни. Было решено остановиться в Черге (в 70 километрах южнее перевала) и уже оттуда съездить назад в ранние утренние часы, когда птицы максимально активны, а учеты их потому наиболее продуктивны.

В Черге мы задержались на несколько дней. Надо было выяснить, будет ли отличаться соотношение в числе белошапочных и желтых овсянок от того, что мы видели здесь в прошлом году. Оказалось, как и следовало ожидать, что никаких значимых изменений не произошло. Осуществили мы и наш план поездки на юг к Семинскому перевалу. У его северного спуска мы разделились на две группы. Саша и Миша пошли пешком, а Алексей и я медленно ехали на машине. Когда мы с ним вернулись к намеченному месту встречи и объединили результаты обоих учетов, оказалось, что среди 23 увиденных нами самцов только один (4.3 %) выглядел как типичная белошапочная овсянка. Напомню, что к северу от перевала, в Хабаровке таких птиц было значительно больше трети от числа учтенных (39.3 %).

Эволюция в действии. За время шести экспедиций, описанных в этой главе, полностью подтвердились основные идеи, высказанные мной ранее в книге «Гибридизация и этологическая изоляция у птиц» (глава 6). Правда, о гибридизации овсянок в ней было сказано немало, но чайки в эти более поздние годы оказались для меня в данном контексте объектом совершенно новым.

В упомянутой книге я настаивал на важности явления, именуемого ретикулярной (или сетчатой) эволюцией. Суть его в том, что расхождение веточек эволюционного древа не обязательно является процессом финальным и необратимым. Представим себе две формы, которые произошли от общего предка и в ходе своего последующего независимого развития накопили множество различий самого разного свойства (в основе своей генетических) и тем самым оказались в данном фрагменте кроны эволюционного древа как бы его концевыми побегами. Долгое время считали, что с течением времени ход событий может быть единственно возможным. А именно, что они будут все дальше уходить друг от друга по пути усиления разделяющих их различий[223].

Концепция ретикулярной эволюции рисует и еще одну возможность. Она состоит в том, что такие формы могут со временем войти во вторичный контакт и путем гибридизации сформируют некую синтетическую общность, в которой свойства обеих окажутся гармонически интегрированы настолько, что ее можно будет назвать некой эволюционной инновацией.

Важно заметить, что такой процесс вторичного слияния форм, во-первых, может происходить в пространстве локально, не охватывая их целиком. И, во-вторых, он тем более вероятен, чем протяженнее промежуток времени с того момента, когда такие формы впервые получили возможность контактировать друг с другом.

Результаты экспедиций, о которых речь шла в этой главе, показали, что сходные процессы такого рода обнаруживаются в столь разных группах птиц, как чайки и овсянки. Уже одно это можно считать важным свидетельством того, что мы имеем здесь дело с закономерностью общего характера. Или, иными словами, отдаленная («межвидовая») гибридизация не есть некий каприз природы, случайное отклонение от кардинальной линии эволюции, но представляет собой вполне закономерное явление. И что особенно существенно для поступательного прогресса зоологических исследований, анализ такого рода ситуаций дает нам в руки возможность изучать современными количественными методами процессы эволюции в действии.