Книга: Земля и космос. От реальности к гипотезе

Глава 15 Грех ученого

Глава 15

Грех ученого

Недавно в журнале для любителей научной фантастики появилась статья, озаглавленная «Азимов и религия». Она написана молодым энтузиастом по имени М. Б. Тепер, и в ней анализируются некоторые из моих рассказов в попытке показать, что в моем творчестве присутствует искреннее религиозное чувство.

Я был этим крайне изумлен, поскольку этого совершенно не заметил. На самом деле я не исполнял никаких ритуалов какой-либо из главных религий и не посещал никаких религиозных учреждений. Я строго придерживаюсь рационализма и склонен отбрасывать все, что не подкрепляется логикой — той логикой, которую я использую.

Однако (и, возможно, именно это может кого-то ввести в заблуждение) я интересуюсь религией с интеллектуальной точки зрения, как я интересуюсь почти всем, — и я знаю довольно много и о религиях западного мира. Более того, я не вижу ничего предосудительного в рассмотрении определенных вещей с теологической точки зрения, если это придает мысли четкость и краткость.

К примеру, на меня произвело большое впечатление замечание Роберта Оппенгеймера в связи с созданием ядерной бомбы, что «физики познали грех». Я считаю, что Оппенгеймер выразил в этих трех словах свою мысль кратко и очень сильно.

Я хотел бы использовать эти слова в своей книге (чтобы продолжить теологическую тему) и изложить свое мнение по этому вопросу.

В частности, я хочу предложить несколько идей по поводу того, 1) как следует определять понятие «грех» относительно науки; 2) когда наука совершила свой первый грех и 3) можно ли назвать какого-то конкретного ученого первым грешником.

В первую очередь определимся с понятием греха, чтобы лучше узнать значение этого слова. Это религиозный термин. Он обозначает неподчинение указаниям божества; в более широком смысле — это нарушение моральных законов. В этом отношении грех является намного более тяжким преступлением, чем нарушение созданных человеком законов или просто действия вопреки здравому смыслу. Грех намного хуже, чем действия, которые мы называем «преступления», «промахи», «неверные поступки».

Если мы хотим использовать понятие «грех» не в религиозном, а в научном смысле, давайте, по крайней мере, четко очертим его значение. Будем использовать его для серьезных проступков, таких, для которых слово «преступление» будет недостаточным.

Тогда в отношении к науке грех может быть определен как самые худшие действия ученого — именно ученого, а не частного лица.

К примеру, мы можем сказать, что наука — это деятельность ученого по исследованию природы и увеличения (по возможности) человеческих знаний для лучшего понимания Вселенной (включая человека, часть Вселенной). Тогда самое худшее, что может сделать ученый, — это изменить цели науки. Максимальное же зло, которое может принести ученый, — это сознательно внести в науку неправильные теории, которые уменьшают мировой запас знаний.

Но эти случаи мы отбросим, по той причине, что их просто не было. Я не могу припомнить ни одного случая подобного поведения во всей истории науки!

Конечно, было множество ученых, по чьей вине развитие науки задерживалось. Абраам Г. Вернер замедлил развитие геологии из-за своей ошибочной приверженности к нептунизму, несмотря на множество свидетельств против этой теории. Йонс Якоб Берцелиус замедлил развитие органической химии ввиду того, что упорно придерживался неверной теории молекулярной структуры. Из-за небрежности Джорджа Б. Эри задержалось открытие Нептуна.

Во всех этих — и многих других — случаях упоминаемые физики искренне полагали, что идут самым верным путем. Все они стремились увеличивать объем знаний, и все были уверены, что их действия идут во благо. Мы знаем, что они действовали в неверном направлении, только потому, что их заблуждения давно стали ясны.

С высоты сегодняшних знаний легко видеть, как ученые прошлого часто совершали непростительные ошибки, вызванные упрямством, самолюбием, старческой раздражительностью или отсутствием воображения. Все это, конечно, плохо, но эти промахи были лишь ошибками — а кто от них свободен? Кто из нас осмелится утверждать, что через сто лет то, в чем он был совершенно уверен, будет считаться столь же разумным и правильным?

Нет, мы не можем полагать, что кто-либо из ученых совершил грех. Поскольку мы всего лишь люди, а не боги, не в нашей власти судить человеческие души.

Давайте отыщем метод, по которому можно судить о грехе в науке каким-то объективным способом, который не был бы связан с личностью ученого. Куда проще определить наносимый вред человеку, чем столь абстрактной вещи, как наука.

Я так думаю. И поскольку с общим развитием науки развивается и наука по нанесению человеку вреда, такие примеры найти легко. Кто будет спорить с утверждением, что использование огня сыграло большую роль в жизни человечества? Но, получив огонь, человек обрел способность поджигать. Каменный топор, пика, лук и стрелы могут быть использованы для того, чтобы убивать дичь; возможно, их создавали именно с этой целью. Если мы не вегетарианцы (а я не вегетарианец), мы вряд ли сможем возражать против появления орудий, которые сделали мясную пищу намного доступней.

И вместе с тем каменный топор, пика, лук и стрела могут быть — и, конечно, были — предназначены для убийства людей.

Порох также создавался не для убийства. Впервые он был изобретен, похоже, китайцами в Средние века для использования только в пиротехнических целях (мы до сих пор используем его в День независимости в Соединенных Штатах, День Гая Фокса в Великобритании и для других праздников повсеместно). Но в Западной Европе в XIV столетии его стали применять в орудиях.

Таким образом, деятели науки не могут быть ответственны за то, что достижения науки используются во вред человечеству (хотя, конечно, ученые должны делать все, что в их силах, чтобы этого не допустить). Поскольку ученый делает свой вклад ради добра, он вполне вправе надеяться, что этот вклад и будет использован ради добра.

Конечно, ученый способен оценить возможный ущерб и принять решение не обнародовать собственное открытие. Так, итальянский химик Асканио Собреро впервые в 1847 году приготовил нитроглицерин и, ужаснувшись от его взрывной способности, отказался продолжить дальнейшую работу из гуманистических соображений. Альфред Нобель, смешав нитроглицерин и диатомовую землю, получил динамит, что дало человечеству, несмотря на все разрушительное действие нового вещества, крайне полезное средство во многих вполне мирных и созидательных работах.

Взвешивая добро и зло, можно принять неверное решение и прийти к неверным выводам, может, даже совершив преступление, но поскольку в подобных изобретениях есть и возможность применения во благо, я не стал бы использовать это очень сильное слово «грех».

Я бы связал это слово лишь с тем ученым, который изобрел бы что-то, что могло служить только средством разрушения и не могло приносить благо.

Это крайне сужает круг изобретений, и за всю историю человечества, до настоящего времени, я могу припомнить только одно открытие, которое может соответствовать слову «грех».

В VII веке жил химик по имени Каллиникус, бежавший то ли из Сирии, то ли из Египта (мы не знаем точно) от арабских завоевателей. Ему удалось добраться до Константинополя.

Византийская империя, у которой Константинополь был столицей, рушилась под мощными ударами арабов, воодушевляемых на завоевания новой религией — исламом. В 673 году Константинополь оказался в осаде.

В конце концов арабы смогли взять Константинополь, несмотря на все могущество его стен, поскольку были сильны как на земле, так и на море. В городе начался голод, а дух жителей упал.

И тогда Каллиникус пришел со своим самым примечательным за всю историю войн «секретным оружием». Оно представляло собой смесь, состав которой мы не знаем по сей день (настолько большим это было секретом!), но который, похоже, включал в себя нефть и нитрат калия, так что смесь могла загораться быстро и распространяла большой жар. При соприкосновении с водой смесь реагировала тем, что интенсивно выделяла тепло, так что продолжала гореть даже в воде.

Эта смесь, названная греческим огнем, была пущена по воде в направлении арабского флота. От нее загорелись деревянные корабли, но большее действие оказал вид горящей воды, который ужаснул арабов и вселил в них страх. Морская блокада была снята, а Константинополь спасен.

Греческий огонь был только разрушительным, и я не знаю, как его можно было бы использовать в созидательных целях. Каллиникус, его изобретатель, знал это и сознательно создал свое изобретение в целях разрушения — и только разрушения. Тем не менее Каллиникус, делая это, считал, что защищает христианство, и, я уверен, полагал, что нанесение вреда арабам не является грехом, поскольку только христиане могут по-настоящему считаться людьми.

С тех пор патриотизм неоднократно заставлял ученых совершать грех. «Да, — думали они, — мы нанесем вред, но этот вред будет им для того, чтобы спасти нас, и благо для нас намного превышает ущерб им». Но совершенно ясно, что мы не можем считать это законным аргументом, поскольку, если обе стороны будут думать только так, мы все погибнем.

Для того чтобы изучить вопрос еще детальнее, давайте сделаем следующий шаг.

Как только какой-либо ученый совершает что-то, что чернит только его имя, этот поступок еще не выглядит совсем скверным. Но когда он не только лишается репутации, но и подрывает веру в целое научное направление и во всех ученых… Вот это может быть настоящим грехом.

Но подобный грех вряд ли возможен, если научное направление представляет собой результат работы многих ученых или когда это направление является системой идей, выходящих далеко за свои пределы.

В древности коллективных систем взглядов не существовало. На заре человечества знания о природе добывали гениальные одиночки (к примеру, кто-то изобрел метод извлечения меди из медных руд). Однако распространение знаний было столь медленным, что на это уходило очень много времени, а к тому моменту само имя изобретателя уже забывалось.

И потому в ранних обществах создание навыков и изобретений приписывалось богам. Свои навыки боги дарили людям. Таким образом, использование огня стало не результатом человеческих наблюдений и предметом их гордости за сделанное открытие. Это был просто дар Прометея.

Происхождение того, что мы можем считать светской наукой, можно отнести к Древней Греции VI столетия до нашей эры. Философы из Ионии, начиная с Фалеса, были первыми исследователями природы, которые не объясняли природные явления сверхъестественными силами.

Но греческая наука в последние столетия существования Римской империи стала угасать; после этого началось возрождение богословия. Даже когда наука вновь ожила в раннем Средневековье и начале Нового времени, ей сильно мешали теологические путы, поскольку многое в науке было объявлено греховным.

Роджер Бэкон был в свое время объявлен колдуном, а после его смерти возникли вгоняющие в дрожь легенды. Знаменитая легенда о Фаусте была основана на деятельности реально существовавшего алхимика, который и в самом деле назывался Фаустом.

Деяния алхимиков были не грехами ученых, а грехами «колдунов». Зловещий вид эти люди обрели в легендах не потому, что они творили зло, а потому, что использовали потусторонние силы. Они владели знаниями, которыми человек обладать не должен.

Долгое время на ученых смотрели как на колдунов. Даже в начале 1930-х годов многие из рассказов научной фантастики несли такую идею: «Есть вещи, которые человек знать не должен».

Может, это и так, но в рассказах доказывалось, что поскольку знания не даны свыше, то они вообще должны быть запретными. Это была все та же история про древо познания. А поскольку ученые грешили, то их грех распространялся на все человечество; таким образом, все люди были одинаково грешны.

В предыдущей главе я утверждал, что человечество в основном (по крайней мере, в западном мире) впервые узнало о науке и ученых в истинно нерелигиозном духе (и даже в некоторой оппозиции религии) после 1752 года благодаря молниеотводу Франклина. Только после 1752 года стало возможным говорить о грехе науки с нерелигиозной точки зрения и рассматривать дела, которые могли очернить науку, с научной точки зрения.

Потому о потенциально существующем «научном грехе» можно говорить только с 1752 года. Тогда мы можем отбросить приведенный выше сомнительный случай с греческим огнем и задать себе вопрос: были ли у науки грехи после 1752 года?

Для меня ответ совершенно ясен. Да, были!

На протяжении долгого времени после 1752 года, фактически на протяжении всего XVIII века, наука считалась главной надеждой человечества. Конечно, в то время были разные люди — и те, кто надеялся на прогресс, и те, кто относился к нему со злобой, к примеру противники применения анестезии, теории эволюции или, позднее, наступления промышленной революции, — но наука в целом воспринималась как благо.

Как изменилось положение в наши дни! В народе растет убеждение, что ученые не только занимаются не тем, чем надо, но и действуют во вред.

Существует целая концепция, в рамках которой наука представляется ужасающей. Прогресс в медицине дал стремительный рост населения, развитие технологии приводит к увеличению загрязнения; группа самых лучших физиков, способных вознестись мыслью до небес, дала нам ядерную бомбу и так далее, так далее, так далее.

Но когда пришло разочарование в науке? Могло это произойти, когда какой-нибудь ученый продемонстрировал, что наука несет несомненное зло, показал это зло столь наглядно, что наука предстала в виде, в котором ее развитие стало неоправданным?

Что эта была за наука, которая совершила столь тяжкий грех, и что это был за ученый?

Ответ простой: это все, что относится к атомной бомбе. Именно относительно нее Оппенгеймер сделал свое замечание о грехе.

Но на это я возражу. Конечно, ядерная бомба — вещь ужасная; она крайне уменьшила безопасность человечества и доверие людей к науке, но создание ядерной бомбы никоим образом нельзя назвать грехом в чистом виде.

Для того чтобы разработать ядерную бомбу, физикам пришлось значительно расширить познания в ядерной физике. В результате были открыты радиоизотопы — дешевое средство, которое позволило производить теоретические и прикладные исследования в сотнях направлений, что привело к продуктивным результатам. Появились атомные станции, которые принесли человечеству огромную пользу, и другие нужные человеку вещи. Даже сама бомба может быть использована в созидательных целях (как движущая сила для космических кораблей, к примеру). А ракеты, которые могли нести водородную бомбу, могли нести вместо нее и космические корабли.

Кроме того, даже если вы возразите, что разработка атомной бомбы действительно была грехом, я напомню, что она не была первым грехом. Недоверие к науке появилось раньше атомной бомбы, бомба только усилила его, но отнюдь не была первопричиной.

Я вижу такое недоверие в впервые поставленной в 1921 году пьесе «R. U. R.» Карела Чапека.

Он словно воскресил старую историю о Франкенштейне. Первоначальный «Франкенштейн» появился столетием раньше, в 1818-м, и был скорее одним из последних «грехов» теологии, чем грехом науки. Как некогда Фауст, ученый использует запретные знания и оскорбляет самого Бога. Чудовище, которое в конце убивает Франкенштейна, как легко можно понять, является инструментом божьей кары.

В пьесе «R. U. R.», однако, теологические мотивы уже исчезли. Роботы созданы из чисто научных соображений, без какого-либо привкуса «запретного плода». Роботы — это орудия, призванные действовать во благо человеку, подобно таким изобретениям, как телефон или телеграф. Но это орудие отбивается от рук и в конце пьесы уничтожает человечество.

Наука может отбиться от рук!

Пьеса имела успех во многих странах и подарила слово «робот» миру и научной фантастике, так что ее мысль о науке, отбивающейся от рук, смогла дойти до многих и получила сочувственный отклик.

Почему же люди с такой готовностью в 1921 году приняли мысль, что наука может отбиться от рук и принести зло всему человеческому роду, тогда как всего за несколько лет до того наука казалась чистой, способной воплотить в жизнь самые утопические проекты?

Что же произошло непосредственно перед 1921 годом? Непосредственно перед 1921 годом была Первая мировая война.

Вторая мировая война была более масштабной и оказалась смертоноснее, чем Первая мировая, но, если разобраться в этом вопросе подробнее, она была намного бессмысленней.

Были совершены колоссальные ошибки в начале войны. Возможно, когда-то кто-то нажмет неправильную кнопку — в приступе страха или по ошибке — и уничтожит мир; но никогда не повторится та глупость военных руководителей Второй мировой войны, которая продолжалась на протяжении недель, месяцев и лет. По способности упорно совершать ошибки за ошибками эти люди навсегда останутся недосягаемыми.

Под Верденом погибло миллион с лишним человек. Шестьдесят тысяч английских солдат погибло в один только день при Сомме, когда генералы решили проложить дорогу из мертвых тел через вражеские траншеи.

В этой бойне было ужасно все, но разве имелось что-либо от науки в этом душераздирающем спектакле взаимного самоубийства? Были применены новые взрывчатые вещества, используемые в беспрецедентных количествах? Были новыми по замыслу пулеметы или танки? Нет, это было лишь развитие старых технических устройств. Можно ли считать каким-то страшным оружием применяющиеся в этом сражении аэропланы? Конечно же нет! Аэропланы до войны вовсе не были страшным оружием, ими восхищались, и у них определенно имелся огромный мирный потенциал.

Нет, нет и нет! Но если вы хотите, чтобы я привел пример научного достижения, которое имело только военное применение, то такой пример есть.

22 апреля 1915 года под Ипром, на участке, удерживаемом канадскими подразделениями, по направлению к линии союзников двинулось два желто-зеленых облака.

Это был ядовитый газ — хлор. Когда облака накрыли траншеи союзников, солдаты покинули их. Они бежали с поля боя. Им пришлось сделать это, и на фронте появилась брешь пять миль шириной.

Никогда раньше на Западном фронте не было бреши такого размера, но немцы не воспользовались этой возможностью по одной простой причине: они не были уверены, что их новое средство и в самом деле сработает, даже несмотря на то, что эксперименты с газом уже были проведены в меньших масштабах против русских. Была и другая причина: они сами боялись идти вперед, пока облака не рассеятся.

Канадцы смогли собраться вновь, и, после того как облака рассеялись, линия фронта была восстановлена. К моменту следующей газовой атаки они использовали маски.

Именно таким был тот пример времен Первой мировой войны, поскольку перед войной существовали другие ядовитые газы, намного более ужасные, чем использовавшийся обеими сторонами относительно безобидный хлор.

Угроза отравляющих веществ была ужасной, их применение коварно, а неготовые к этому жертвы просто беззащитны. Кроме того, сама мысль лишить человека способности дышать — самой насущной его потребности — просто ужасала. Все это привело к тому, что после Первой мировой войны газовая война была запрещена.

На протяжении всей Второй мировой войны ядовитый газ не использовался, несмотря на предложения по его применению, и во всех войнах с этого времени применение даже слезоточивого газа вызывало решительные возражения. Военные неутомимо пытались доказать, что отравляющий газ на самом деле гуманен, что он часто позволяет достигнуть успеха, не убивая и даже не причиняя ущерба, ведь он не калечит, как пули или осколки. Тем не менее люди не могли допустить мысли, что кого-то можно лишать возможности дышать. Снаряды и пули могут попасть мимо цели, от них можно скрыться. Но как уберечься от крадущегося к тебе газа?

Но была ли возможность мирного применения отравляющего газа? Нет, у него было только одно использование: нанести вред, вывести человека из строя или убить. Никакого другого использования быть не могло. Когда Первая мировая война завершилась и союзники обнаружили, что осталось много тонн ядовитого газа, то они стали думать: можно ли как-то использовать этот газ? Ответ был простой: никак. Ядовитый газ нужно было похоронить в море или избавиться от него еще каким-нибудь образом. Было ли с появлением отравляющего газа достигнуто какое-либо знание? Конечно нет!

Война с использованием отравляющего газа была сознательно разработана ученым, который стремился лишь к уничтожению. Единственным извинением этому поступку может служить только патриотизм, но является ли оно достаточным для прощения? Известно, что во время Крымской войны 1853–1856 годов британское правительство поставило перед Майклом Фарадеем, величайшим из живших тогда ученых, два вопроса. Первый: возможно ли создание отравляющего газа в количествах, достаточных для использования на поле боя? Второй: может ли Фарадей возглавить работы по выполнению этой задачи?

Фарадей ответил решительным «да» на первый вопрос и категоричным «нет» на второй. Он не считал, что патриотизм может служить оправданием. Во время Второй мировой войны Эрнст Резерфорд из Великобритании отказался принимать участие в военных разработках, считая, что его исследования важнее.

Однако во имя немецкого патриотизма во время Первой мировой началось применение боевых отравляющих веществ, — и эти отравляющие вещества стали результатом применения науки. Никто этого не может отрицать. Отравляющий газ был создан учеными-химиками Германской империи. И этот газ не только отравил тысячи людей, но и запятнал само имя науки. В первый раз за ее историю миллионы людей осознали, что наука может принести чудовищное зло, после этого наука так и не смогла восстановить свое незапятнанное имя.

Отравляющий газ стал грехом ученых.

А можем ли мы назвать этих ученых?

Да. Это был Фриц Габер, искренний немецкий патриот, но патриот редкого типа, который считал все методы хорошими, если они принесут пользу (как он ее понимал) фатерланду (к сожалению, такой способ мышления присущ слишком большому числу людей всех стран, а не только Германии).

Габер разработал процесс, названный его именем, который позволял получать аммиак, связывая азот из воздуха. Аммиак мог быть использован для изготовления взрывчатых веществ. Если бы этот процесс не был изобретен, немцы израсходовали бы все свои боеприпасы к 1916 году ввиду английской блокады. Получив этот процесс, Германия потеряла запасы продовольствия, солдат и боевой дух, но не взрывчатые вещества. Однако это мы не можем квалифицировать как научный грех, поскольку процесс Габера может быть использован для изготовления полезных взрывчатых веществ и удобрений.

Но во время войны Габер безостановочно работал, чтобы создать методы производства отравляющего газа в больших количествах, и он лично наблюдал за первой атакой с применением хлора.

За такую преданность он получил награду, но как иронично она выглядела! В 1933 году к власти в Германии пришел Гитлер, а так случилось, что Габер был евреем. Ему пришлось покинуть страну — и не прошло и года, как он скончался.

То, что ему удалось благополучно покинуть Германию, отчасти произошло потому, что он работал на Резерфорда, который буквально сдвигал горы, чтобы спасти как можно больше немецких ученых от рук немецких же психопатов. Резерфорд лично встречал всех, кто достигал берегов Англии, и жал им руки в знак братства ученых всего мира.

Габеру он руки не протянул.

Я могу только надеяться, что Резерфорд не протянул руку не из национального патриотизма, а из презрения к ученому, который, зная, что совершает научный грех, все же пошел на это.

Даже в наши дни мы все еще можем провести четкую грань. Тех ученых, кто разработал атомные бомбы и ракетные технологии, сейчас вовсе не осуждают. Некоторые из них терзались мучительными размышлениями, но они знали, что их работа может служить во благо, если только все мы будем достаточно разумны. Даже Эдвард Теллер, хотя и является отцом водородной бомбы, заслуживает прощения, поскольку в один прекрасный день его работа может дать полезную энергию благодаря реакции синтеза.

Но что можно сказать о неизвестных нам засекреченных исследователях, которые в разных странах работают над нервно-паралитическими газами или над бактериологическим оружием? Для кого они могут быть героями?

Оправдано ли использование тонн нервно-паралитического газа в целях созидания? Какое полезное применение можно представить для бацилл чумы в бесчисленных контейнерах?

К работам этих ученых, несомненно, правомочно отнести слово «грех», причем бессчетное число раз, — и по их вине, если снова переходить на теологическое значение этого слова, оно применимо ко всему человечеству.

Замечание.

После того как я написал эту главу и опубликовал ее в журнале, я получил письмо от одного армейского офицера, который работает над бактериологическим оружием. Ему очень не понравились три последних абзаца. Он назвал три полезных применения ядовитого газа, к примеру хлорирование используется для очищения питьевой воды.

Однако это изобретение могло появиться и без изготовления ядовитого газа целыми цистернами. Какую пользу несет производство газа в столь большом количестве? (Хлор оказывает довольно слабое действие по сравнению с отравляющими веществами, которые использовались после 1915 года; их мирное применение базируется на знаниях, полученных до войны, а не во время исследования действия на человека отравляющих веществ.)

Хочу также сказать, что уже после того, как я написал эту статью, президент — а им был тогда Ричард М. Никсон (известный своим пламенным либерализмом) — объявил, что Соединенные Штаты отказываются от бактериологической войны и не будут вести ее ни при каких обстоятельствах. И чтобы привести господина Никсона к такому решению, биологическая война должна действительно выглядеть ужасающей и не иметь совершенно никаких положительных сторон.

И потому я твердо верю в то, что написал, и жалею лишь о том, что не смог выразить свою мысль сильнее. Я очень хотел бы думать, что господин Никсон принял свое решение благодаря моему мнению, которое он прочитал или услышал мимоходом.