Книга: Шмели и термиты

Год спустя

<<< Назад Отступившие в подземелье

Вперед >>> Десять лет спустя

Год спустя

 ЕПЬ событий, описываемых в этой главе, начинается с того, что два совершенных насекомых, сбросивших длинные крылья, два имаго — молодые самка и самец — стоят друг против друга, головой к голове. Время от времени обмениваясь короткими прикосновениями усиков, они роют под собой землю, разрыхляя ее жвалами. Лапками насекомые отбрасывают из-под себя мельчайшие крупинки почвы и пыль.

— Какая фантастическая церемония! — восторженно воскликнет мечтатель. — Сколько в ней необыкновенных событий! Смелый прыжок в небо, к солнцу, — и падение. Сброшенный наземь свадебный наряд, в котором его владелица даже не успела по-настоящему покрасоваться. Избранник, спускающийся на крыльях и, в свою очередь, обламывающий их. Сброшены крылья, и оба, едва успев прикоснуться один к другому усиками, соединены навеки и убегают в поисках крова в неизвестность, навстречу своей судьбе. На каком-то месте оба решают, что «здесь будет город заложен», и принимаются строить свое убежище, которое в будущем разрастется в бесшумный, но бурлящий жизнью подземный город-великан Мегалополис.

— В общем, все это уже и без термитов более или менее известно, хотя бы по муравьям, — докучливо зевнет брюзга. — Роятся, взлетают, потом крылья сбрасывают, в землю зарываются…

И опять оба — и брюзга и поэт — в частностях правы, а в главном бродят где-то возле правды.

Прежде всего надо сказать, что и во время вылета крылатых и после него муравьи и термиты ведут себя далеко не во всем одинаково.

В самом деле, муравьи (к слову сказать, и шмели и пчелы) относятся к «брачнокрылым»: их свадьбы происходят в воздухе, в полете. У термитов никакого «брака на крыльях» не бывает. Для муравьиных самцов (к слову сказать, и для трутней медоносной пчелы) брачный полет смертелен: они, не успев опуститься на землю, погибают после встречи с самкой. У термитов и это не так: самцы после брачного полета благополучно живут не меньше, чем самка, прекрасно могут и пережить ее… У многих муравьев новое гнездо закладывается одной молодой самкой (у медоносных пчел — старой самкой и сопровождающими ее рабочими пчелами и трутнями, улетевшими с роем). У термитов новое гнездо основывают двое — самка и самец.

Но главное не в этом.

Сколько бы новых отличий от муравьев ни открыли дальнейшие исследования в повадках термитов во время их роения и закладки новых гнезд, самым поразительным в этих повадках было, есть и останется как раз то, что в них действительно много сходного с муравьиными.

Откуда взялось, как возникло это сходство? Ведь термиты не связаны с муравьями родством. Они находятся на разных, раздельно расположенных ветвях и в разных ярусах великого дерева жизни. Муравьи никак не могли ничего унаследовать из свойств, приобретенных в процессе развития термитами. Эти два насекомых развивались независимо друг от друга, без всякой преемственности между собой, и тем не менее в законах их жизни обнаруживается удивительно много общего. Око сказывается в отдельных свойствах, признаках, чертах и повадках, а также в общем устройстве семьи.

Вот грандиозный опыт, бесконечно содержательный и с замечательной наглядностью свидетельствующий о подлинно бескрайнем могуществе условий существования! Ведь здесь сходными условиями воспитаны сходные нормы поведения, сходные инстинкты в двух разных созданиях, чуждых друг другу и по происхождению и по времени, когда они появились на Земле. Поэтому-то так поучительно, что и для муравьев и для термитов вылет крылатых одинаково стал рассевом живых зародышей новых семей, способом расселения вида. Но для муравьев это в то же время и брачный полет, а для термитов — только начало, только первый шаг брачной церемонии.

И вот перед нами парочка имаго, роющих зародышевую камеру. За каждым из насекомых постепенно образуется полукруглый валик из пыли, а головы их начинают углубляться в совместно вырываемую норку.

Откуда, могут спросить скептик и маловер, известны такие подробности поведения этих насекомых, находящихся наедине с природой?

Вопрос вполне законен. На него исчерпывающе отвечают многочисленные описания, сделанные многими натуралистами, наблюдавшими закладку первичной, зародышевой камеры. Изловив во время брачной прогулки термитную парочку и отсадив ее в прозрачную банку с рыхлым грунтом или гнилой древесиной, можно во всех подробностях проследить процесс закладки нового гнезда.

Пока самец и самка с трудом прокладывают узкий ход, медленно углубляясь в почву, бросим хотя бы беглый взгляд на старые, недавно роившиеся термитники и заглянем в гнезда, покинутые тысячами крылатых. Столько обитателей ушло отсюда в полет, что можно было ожидать — роившиеся термитники совсем опустеют.

Но нет, это не получается.

Крылатых, правда, в гнездах почти не осталось, но потоки рабочих, бегущих по переходам и коридорам между нишами, по-прежнему плотны.

Крылатые, в которых к моменту роения бывает хорошо развито жировое тело, постоянно получают в гнезде наиболее богатую, изысканную пищу. Воспитание и пропитание их, выращивание и содержание дорого обходилось семье: уменьшая количество корма, сносимого к запрятанной в глубине гнезда родительской камере с кладущей яйца самкой и ее супругом, оно сдерживало рост общины.

После того как армады прожорливых крылатых покинули свои гнезда, сразу высвободилась уйма корма и усилились центростремительные течения, доставляющие пищу родительским парам. Царицы обильнее питаются теперь и могут откладывать все больше и больше яиц, на выхаживание которых и направляются силы общины. Поэтому-то семьи после роения и растут особенно быстро.

Впрочем, это продолжается только до тех пор, пока из вновь выращиваемой молоди не вырастет достаточно новых крылатых потребителей корма. Они, естественно, опять ослабят питание родительских пар и задержат рост семей до очередного вылета крылатых в будущем году.

И опять это произойдет во всех гнездах термитов данного вида по всей местности одновременно, так как молодые парочки скорее всего подберутся из двух разных, чуждых друг другу гнезд. От таких браков и семьи получаются более устойчивые к невзгодам, более населенные, более сильные, более жизнеспособные.

В опытах удавалось составлять парочки и из насекомых, происходящих из одного гнезда. Однако когда насекомые имели возможность выбора, они всегда предпочитали чужого, а не родственника.

Оба молодые, которые счастливо ушли от всех опасностей и сохранились, роют для себя новую темницу, тесную, мрачную, не оживленную ничьим присутствием. Вновь становясь затворниками, бывшие крылатые теперь уже не голова к голове, а спинка к спинке, бок о бок вгрызаются в землю или в гнилое дерево, роют дальше и глубже, пробираются все ниже. Ход, ведущий в камеру, достигает глубины три — шесть сантиметров, ширина его не менее сантиметра.

Отметим (из песни слова не выбросишь), что, по мнению некоторых наблюдателей, самец роет норку не столь старательно, как самка: дольше отдыхает, медленнее двигает ножками.

Так или иначе, иногда только после сорока — пятидесяти часов работы, ход вырыт. Он заканчивается камерой, в которой оба строителя свободно умещаются во весь рост. Ширина камеры равна примерно половине высоты. Выход из норки на поверхность почвы наглухо закупорен изнутри, он закрыт старательнейше склеенным сводом. Отрезав себя от внешнего мира, строители погрузились во мрак.

Очень любопытно проследить, как изменялось отношение к окружающим условиям этой парочки насекомых после того, как они покинули свои родные гнезда.

Совсем недавно оба, не останавливаясь перед опасностями, стремились уйти из подземелья, где прожиты были в неволе долгие месяцы. Они покинули внезапно опостылевшее им родное гнездо. Затем, едва сброшены крылья и еще совершается в тандеме пробег в поисках места для поселения, происходит крутое изменение вкусов и потребностей. Теперь оба термита вновь ищут мрака, сырости, тесноты. Их поведением вновь руководят светобоязнь и жаробоязнь, которые гонят их с сухих освещенных участков и побуждают обследовать каждую попадающуюся на пути щелочку, любую не совсем пересохшую ямку, всякое углубление в почве. В поисках сырости, темноты и тесноты и вырывается норка, в которой молодые самец и самка скрываются от мира.

Наконец молодая пара уединилась и погрузилась в темноту запечатанной норки, и вот когда мы получаем ответ на вопрос о том, почему усики основателей термитной семьи короче, чем у крылатых: оба насекомых, оставшись одни в камере, обкусывают друг другу концы усиков, как если бы последние членики служили им только для того, чтобы найти спутника жизни, и теперь, когда эта задача выполнена, больше не нужны и никогда не пригодятся.

В общем, так оно и есть.

Впрочем, надо снова повторить, что законы жизни этих насекомых на редкость гибки и подвижны. Здесь можно говорить только о некоторых самых общих путях, только об отдельных самых примерных правилах.

Сбросившие крылья и построившие зародышевую камеру самец и самка обречены на пожизненное заточение. Оно связано с тяжелыми испытаниями и лишениями, со многими опасностями.

Сколько почвенных хищников грозит благополучию и самому существованию беззащитных насекомых, скрытых в норке, из которой им некуда уйти! Кроме того, в убежище, куда зарылась парочка, нет ни пищи, ни воды, и никто извне не доставит сюда никакого пропитания.

Стоит сказать несколько слов об одном поучительном секрете жизненности зародышевых камер и их обитателей. Первичная норка в иных случаях, причем не так уж редко, сооружается не одной родительской парой, а двумя, даже тремя. Бывает и так, что число самок и самцов в камере поначалу не одинаково. Чем больше основателей камеры, тем скорее она сооружается, тем крупнее она, тем больше в ней окажется в конце года яиц и молодых термитов. Но самцов и самок сверх одной-единственной царской пары — основателей гнезда — здесь в конце концов все же не останется. Все лишние погибают. Новый термитник, войдя в силу, продолжает расти только с одной родительской парой.

Избавление от всех невзгод и угроз, спасение от жажды и голода, перспектива жизни — все сосредоточено в самих строителях зародышевой камеры.

И если парочку в ее убежище не погубит засуха и не затопит ливнем или наводнением, если ее не сожрет какая-нибудь из землероющих тварей, то раньше или позже на новоселье появятся первое, а за ним и последующие яйца, отложенные самкой.

У одних термитов это происходит только на следующий год после роения, у других — сразу же, через несколько недель. И сколько бы времени ни прошло до появления в камере первых яиц, ни самец, ни самка ниоткуда не получают никакого корма.

Они живут в это время за счет запасов, сосредоточенных в их жировом теле. Кроме того, и ненужные им более мощные летательные мышцы, заполняющие грудь, тоже становятся для них сейчас чем-то вроде концентратного консерва. Это и поддерживает обоих затворников и перестраивает для произведения на свет зародышей первых молодых членов общины, которой суждено превратить совсем пустынное пока место в тот безмолвный «Шуми-городок», в тот бурлящий жизнью Мегалополис, о котором говорил мечтатель.

Но когда еще все это будет!

Сейчас залогом предстоящего могут служить только первые перемены в поведении самки. О них довольно красочно рассказывают внимательные наблюдатели:

«Она — в постоянном движении. Челюсти ее движутся, антенны кружат. Время от времени она вытягивается во весь рост, припадая грудью к земле и выпрямляя брюшко, поднимаемое кверху. Сразу после этого она подгибает брюшко под себя и непрерывно кружащими в воздухе антеннами ощупывает его конец. Все это завершается тем, что брюшко насекомого судорожно сокращается, по нему пробегает волна, выжимающая, выталкивающая первое яйцо, которое здесь некому пока принять. После этого самка долго отдыхает».

Перерывы в кладке яиц бывают на первых порах довольно длительными. Проходит нередко неделя и больше, прежде чем появится второе яйцо. Еще столько же требуется для третьего. Родители то и дело чистят, облизывают яйца, из которых должны появиться первенцы новой семьи.

Питательные вещества слюны, моющей яйца, всасываются сквозь их оболочку, и размер яиц постепенно увеличивается в три-четыре раза.

Новые недели, полные испытаний и опасностей, проходят, пока оболочка выросших и созревших яиц лопается, сначала на верхушке, потом вдоль. Из них и появляются на свет первые молодые термиты. Родители продолжают их кормить слюной, и они медленно растут, от линьки к линьке увеличиваясь в размерах. Все они один за другим превращаются в рабочих, сперва только в рабочих, в одних рабочих, к слову сказать, заметно меньших, чем те, что будут появляться на свет в этом же гнезде позже, когда семья разрастется.

Участие рабочих в жизни молодой семьи начинается с того, что они, пройдя последнюю линьку, какое-то время отдыхают, а затем принимаются расширять объем камеры, роют от нее ходы, сооружают новые ячейки.

В предыдущих главах несколько раз повторялось, что фактически всю общину термитника кормят одни лишь взрослые рабочие: только в их кишечнике живут те бактерии, которые снабжают термитов углеводами, жирами и белком. Но если это так, то здесь встает один каверзный вопрос, который придется рассмотреть.

Все бактерии, питающие в конечном счете термитов, живут только в ампулах кишечника взрослых рабочих. Хорошо. Но откуда же попадает эта микрофлора и фауна в новые гнезда, раз в кишечнике молодых термитов ее нет?

Допустим, в старом гнезде взрослые термиты, обмениваясь кормом, рассеивают обитающие в ампулах их кишечника формы, передавая один другому закваску с отрыжкой, с каплей эстафеты. Пусть так. Пусть это цепь. Однако с чего-то такая цепная передача должна начаться. Где же ее начало, где первые звенья цепи? Как обстоит дело в новом гнезде, которое основано парочкой крылатых? Ведь в кишечнике крылатых никаких целлюлозоразлагающих бактерий нет. Уходящие в роевой полет крылатые не могут, следовательно, принести с собой в зародышевую камеру никакой закваски. В то же время доказано, что все эти бактерии, биченосцы, инфузории и тому подобные относятся — напомним и это — к видам, которые не живут нигде, кроме как в кишечнике насекомых, и не вообще каких угодно, а только термитов данного вида. Откуда же в самом деле они появляются в новом гнезде?

Немало ученых, рассматривая в своих сочинениях этот вопрос, восклицали:

— Неразрешимая загадка!

Но неразрешимой она может казаться лишь тем, кто только на словах признает, что виды способны под воздействием условий изменяться и превращаться.

Мы не случайно говорим обо всем этом сразу же вслед за упоминанием о том, как первые рабочие термиты только что начавшей расти семьи принимаются расширять гнездо, увеличивать объем камеры, рыть новые ходы и ячейки. Очень похоже, что именно в древесине или в почве вокруг и около гнезда и распространены формы простейших, родственные питающей термитов фауне. Попадая в ампулы кишечника рабочих, они в новых условиях оставляют потомство, быстро изменяющееся, и раньше или позже превращаются в тех обитателей ампул, которые и питают термитов.

Происходит примерно то же, что и в почве под впервые посеянным где-нибудь клевером пли другим бобовым растением, которое своими корневыми выделениями воздействует на быстро сменяющиеся поколения почвенных бактерий. Какая-то часть их п превращается в специфические корневые клубеньковые клеверные бактерии, которых до посева клевера в почве не было.

Здесь еще много неясного, недослеженного, неуточненного, сомнительного. Однако немало здесь и неоспоримого, твердо установленного.

Через какое-то время после того, как родительская пара уединилась в зародышевой камере, рядом с родителями появляется их потомство. Первые десять, двадцать, иногда и сто термитов, появляющихся в новой семье, все подряд — рабочие: пока они молоды, в их кишечнике никаких бактерий нет; потом термиты вырастают и принимаются работать — рыть почву, расширяя гнездо, — и тогда в их ампулах появляются бактерии и простейшие, начинающие питать новую семью.

После этого один из молодых вырастает солдатом — головастым, с увеличенными зубчатыми жвалами.

Не много способен сделать для защиты гнезда этот единственный солдат, но все же начало созданию оборонных сил положено, первый защитник колонии уже есть. Правда, его присутствие ни в какой мере не мешает самке съесть то или иное из снесенных ею яиц. Иногда и самец участвует в их поедании. Во всяком случае, известный немецкий знаток термитов профессор Вильгельм Гетч в своих наблюдательных гнездах не раз застигал и самцов и самок с полувыпитым яйцом в жвалах.

Не стоит ужасаться смыслу происходящего! Правда, в свое время подобные явления послужили основой для теорий, согласно которым вся органическая природа, вся жизнь живого — это непрекращающаяся сплошная и вездесущая борьба всех против всех.

«Нужны ли, — размышляли сторонники таких взглядов, — другие доказательства необходимости этого, что и говорить, бесконечно широкого и чуть ли не на каждом шагу проявляющегося закона? Вполне очевидные факты свидетельствуют, что не только каждый вид в борьбе за существование противостоит остальным, но и существа одного вида доходят в поголовной междоусобице и конкуренции до взаимного уничтожения. Пусть это и кажется человеку нелепым, бессмысленным, невероятным и даже с точки зрения простой логики невозможным. Секрет заключается здесь в том, что погибают в борьбе за существование не все. Те, кому разные внешние и внутренние обстоятельства более или менее случайно благоприятствуют, выживают в этом братоубийственном самопожирании, и оно, таким образом, в конечном счете способствует прогрессу и совершенствованию видов. Вы все еще сомневаетесь? Но вот перед вами термиты в зародышевой камере, они пожирают только что отложенное самкой яйцо! И вот перед вами зародышевая камера с муравьиной самкой: из каждого десятка яиц, откладываемых здесь ею, она иной раз чуть ли не девять сама же и выпьет, пока выведутся первые рабочие. Что же поделать, если так выглядит в ну туре естественный отбор?»

Все это звучит, может быть, очень убедительно, но тем не менее правы в данном случае оказались те, кто давно уже взял под сомнение возможность развития и совершенствования природы на основе одних только законов войны всех против всех.

Во всяком случае, теперь уж и в отношении пожирания яиц шмелями, термитами и муравьями выяснено, что так называемый каннибализм (пожирание себе подобных) здесь не имеет места. Яйца, которые с явным смаком пожираются основателями гнезд, как установлено недавно, лишены зародыша, не могут развиваться. Для этих яиц сейчас установлено особое название — трофические, кормовые. Это пища, оформленная в виде яйца.

Склад яиц в гнезде наших закаспийских Анакантотермес ангерианус состоит из массы мельчайших желтоватых икринок, которые термиты часто переносят с места на место. Они то собирают их в кучки, то раскладывают тонким слоем, как бы размазывая по дну ячеек. Но так они выглядят в больших гнездах. В зародышевой камере, когда в ней не больше дюжины яиц, пакет их представляет собой крохотную полупрозрачную крупицу, которая со временем вырастает не только потому, что в ней увеличивается число яиц, но также и потому, что каждое яйцо заметно разбухает.

Занятые строительством, расширением гнезда, первые рабочие не выходят из камеры для заготовки корма. В это время в камере уже можно видеть живую, всю в капельках подземной росы грибницу, а на ней первые яйца. За грибным садом ухаживают и родители, и первые рабочие термиты. В грибнице кладки яиц защищены микроклиматом от губительной сухости, а вылупляющиеся из них термиты первого возраста находят поддерживающий корм, особенно дорогой в гнезде, обитатели которого еще не совершают походов за провиантом, фуражировочных вылазок.

Однако грибные сады разводятся не всеми термитами, и у таких семья растет обычно медленно.

В первый год после роения самка малоплодовита, ее потомство крайне немногочисленно, зато каждый появившийся на свет рабочий термит живет сравнительно долго. Век рабочей пчелы, вышедшей из ячейки, например, в начале лета, не превышает шести-семи недель. Из сотен ее ровесниц через два месяца ни одна не останется в живых. Рабочие термиты из числа первых потомков самки-основательницы живут по сто недель и даже сверх того. Десяток термитов может, таким образом, прожить и проработать в общей сложности значительно больше, чем даже сотни пчел.

Раньше или позже увеличивается число рабочих термитов, снующих внутри гнезда и постепенно принимающих на себя уход за яйцами и воспитание подрастающих членов семьи. Иногда уже к концу года в составе новой семьи появляются (но часто это бывает лишь на четвертый, пятый год) и первые, ясно определившиеся, но пока еще не окончившие развития, будущие крылатые самцы и самки. Однако новое гнездо долго еще остается маложизненным.

Молодые термитики массами гибнут не только от засухи, но и от холода, от неподходящей почвы и необычной зимы, становятся жертвами подземных врагов — муравьев, жаб, змей, кротов и даже вредных паразитических грибков, вроде Антеннопсис галика, быстро приводящих к гибели молодые гнезда желтошеего термита. Старые же сильные термитники без всякого ущерба для себя переносят невзгоды и испытания, от которых молодые, зачинающиеся семьи погибают. Это особенно заметно в сухой год.

Поселения уцелевших семей совсем еще не заметны извне. Их убежище — меньше наперстка, и никаких явных признаков его существования к концу года на участке нет, хотя жизнь термитника вступает в новый важный этап.

<<< Назад Отступившие в подземелье

Вперед >>> Десять лет спустя