Книга: Шмели и термиты

Двадцать пять лет спустя

<<< Назад Десять лет спустя

Вперед >>> Сто лет спустя

Двадцать пять лет спустя

РОХОДЯТ годы, и крохотная, величиной с наперсток, затерянная в почве зародышевая камера разрастается, становится заметным холмиком. Он наглухо облицован сверху глиной, песком, цементом, и в этой мертвой снаружи и немой, как камень, глыбе течет удивительная жизнь.

«В детстве мы столько слышали о волшебных дворцах, где стены облицованы шоколадными плитками, колонны вылиты из сахарной карамели, потолки выложены и полы вымощены печатными пряниками в узорах из сверкающих леденцов… И вот термитник — весь от основания до купола слепленный из корма… Для термитов это тот же волшебный дворец!» — говорит поэт.

Но брюзга только холодно улыбается и кисло указывает, что стенки ходов и камер гнезда термитов склеены из переваренного в основном корма и отбросов пищи. Эту массу термиты могут в случае нужды сгрызать, однако она нисколько не съедобна.

В отношении кровли термитника это совершенно очевидно.

Омываемый то тихими моросящими дождями, то бурными грозовыми ливнями, иссекаемый градом и ветрами, просушиваемый и обжигаемый палящим солнцем, наземный купол гнезда с годами становится все выше, шире, объемистее. Постоянно оставаясь спекшейся, мертвой снаружи глыбой, гнездо тем не менее продолжает год от года увеличиваться в размерах.

О том, сколько времени растет такая глыба и как именно растет, ученые узнали из опыта, впервые проведенного в Южной Африке над антиподами обитателей Гяурской равнины. Здесь это были не северные — закаспийские, а южные — капские термиты.

Описываемое далее исследование трудно назвать опытом; это было только терпеливое, много лет продолжавшееся и строго продуманное наблюдение.

В несколько десятков молодых гнезд вбито по нескольку гвоздей. Гвозди разве что гораздо длиннее обычных, а так вообще ничем не примечательные. Конечно, железные, конечно, с одного конца острые, конечно, на другом конце с плоской шляпкой.

Каждый гвоздь забивали молотком чуть ли не на половину высоты, чтобы ему стоять надежно: одни — у основания купола, другие — на середине склона между краем и вершиной, третьи — в самую вершину. Затем старательно измеряли расстояние от шляпки каждого гвоздя до поверхности купола. После того как такие же измерения были повторены на следующий год дважды — весной и осенью, а затем стали регулярно производиться в течение нескольких последующих лет, выяснилось, что расстояние от шляпки до поверхности купола постепенно уменьшается, как если бы гвозди самоуглублялись, врастали в гнездо.

На самом деле происходило, разумеется, другое: не гвозди опускались, а купола поднимались, сантиметр за сантиметром покрывая их.

Росли купола не везде одинаково скоро, вернее, не везде одинаково медленно. По краям термитников, у их основания, уровень кровли поднимался еле-еле, но и здесь года через два-три становился заметен рост. На склонах высота нарастала быстрее: каждый год примерно сантиметра на полтора. А на вершинах приросты составляли даже два — два с половиной сантиметра за год.

Примерно в двадцатипятилетием возрасте рост наземной части гнезда постепенно затухает. Если после этого непогода или несчастный случай в каком-нибудь месте разрушат оболочку, то повреждение тут же зарубцовывается, так что и шрама не остается.

Кровлю, как и все гнездо, сооружают обитатели термитника. Как же они это делают, если на ней ни днем, ни ночью не видно термитов, которые бы ее надстраивали, поднимали, чинили, заделывали?

Кто-то пошутил, что термиты-строители, прокладывая свои крытые туннели, или надстраивая, или ремонтируя гнездо, ведут себя как некие астронавты, прилетевшие на другую планету и здесь вынужденные без индивидуальных скафандров перемещаться или производить наружный ремонт.

Действительно, они и шнуры-туннели строят, и наружную стену ремонтируют, и панцирь гнезда поднимают и достраивают, не показываясь на свет и действуя изнутри. Так они защищены и от нападения внешних врагов, и от действия пугающих их наземных условий.

Какие именно из наземных условий пугают термитов, не приемлемы для них, невыносимы?

Исчерпывающего ответа на этот вопрос пока нет, но кое-что можно узнать из опытов.

В один конец длинной прозрачной трубки положим патрон с быстро впитывающим влагу хлористым кальцием, в другой — обильно увлажненную вату. В середину этой трубки поместим несколько термитов и предоставим им возможность свободно передвигаться вправо и влево. Где они окажутся через некоторое время? На вате. Теперь повторим опыт в темноте, для чего прикроем трубку светонепроницаемым футляром. Это не меняет поведения термитов: и на свету и во мраке они избирают влажную среду. Не поленимся проделать опыт еще раз, затемнив конец трубки с хлористым кальцием и поярче осветив конец с мокрой ватой. Поставленные перед необходимостью более сложного выбора — «сухой мрак» или «сырой свет», термиты собираются на освещенной мокрой вате: в темном сухом конце трубки их нет ни одного. Значит, они могут преодолеть свое очевидное в других случаях тяготение к мраку, но не способны подавить отвращение к сухому. Они демонстрируют всеподавляющую потребность в сырости, они способны решительно преодолевать светобоязнь и, если надо, отказываются ради влаги от чем-то привлекательной для них тьмы.

Запомнив урок, полученный в лаборатории, вернемся к наблюдениям за термитниками в естественных условиях.

В разных странах в разное время года, но всюду в пору, когда миновали холода и прошли дожди, умывшие и увлажнившие оболочку гнезда, в рабочих термитах просыпается страсть к строительству. Ее будит теснота гнезда, потребность в его расширении. Сейчас все другие потребности оттесняются на второй план. На второй план оттесняются также и все другие способности большинства обитателей, взятого под наблюдение термитника.

Цепи рабочих, тянущиеся через родительскую камеру и доставляющие родоначальникам семьи корм, в эту пору движутся совсем вяло. По одной этой причине самка откладывает теперь мало яиц, и термиты пока не особенно отвлечены также и уходом за молодью. У них сейчас, можно сказать, и времени сколько угодно, и жвалы и ножки свободны.

Тысячи рабочих поднимаются из самых глубоких отсеков гнезда, подтягиваясь вверх, ближе к внутренней стороне кровли. Вместе с ними поднимаются и солдаты, пока еще только без пользы усиливающие всеобщее оживление в этой, как правило, сонной части гнезда.

Вскоре строители начинают изнутри то там, то здесь вгрызаться в оболочку гнезда.

Много ли может сделать один рабочий термит, когда он где-нибудь буравит землю или древесину? Разумеется, нет. Но после того как рабочее место покинуто, оно сразу занимается другим, и этот продолжает дело, начатое первым. Придет время, на то же место — ни правее, ни левее, ни выше, ни ниже, а именно здесь — встанет третий…

Совершенно очевидно, что каждый, каким-то образом помечая участок, на котором работал, неслышно зовет своей притягательной меткой сменщика.

Так буравятся коридоры в гнезде, выходы в куполе, дороги в почве к кормовым запасам да и в самом корме. Это делает работу термитов направленной и быстрой.

Сменяя друг друга, они углубляются в прочную кровлю и прогрызают ее.

Под неусыпной охраной солдат, которые жвалами преграждают путь в гнездо кому бы то ни было извне, в куполе открывается выход, и сквозь него одна за другой выбрасываются крупицы строительной массы, так что вскоре над старым слоем кровли, чуть выше, вырастает новая, еще сыроватая пленка.

Все происходит так быстро и в такой тесноте, что можно скорее догадаться, чем увидеть, что мелькающие в отверстиях усатые головы строителей, прежде чем исчезнуть, успевают выбросить наружу комочки отрыгнутой пасты, внося таким образом в кладку свою лепту.

Едва свод нового участка кровли сомкнулся, в полость, образовавшуюся под свежим слоем пленки, набиваются строители. Одни вклеивают в свод новые капли клея и комки глины, другие вмуровывают в них доставленные из глубины гнезда песчинки, третьи цементируют кладку остатками переваренной пищи.

На ветру вся масса плотно спекается, и поверхность ее постепенно теряет свой более темный поначалу цвет.

Этот слепленный строителями купол не размывается даже ливнями и в то же время, впитывая в себя влагу, сохраняет ее для гнезда.

Когда солнце после дождей начинает прокаливать кровлю, сушить ее, влага, впитанная куполом, не испаряется без пользы, а выделяется внутрь гнезда и становится как бы еще одним — уже третьим — источником водоснабжения термитника. О первых двух источниках — химическом (расщепление целлюлозы) и физическом (конденсация паров в грибных садах) — речь шла выше. Осталось сказать о четвертом источнике — механическом.

Оказывается, термиты, когда приходится особенно туго, способны вырывать глубокие отвесные шахты, уходящие до самой грунтовой воды.

Уже упоминавшийся в этой книге академик Н. А. Димо, много лет проработавший в молодости агрономом в Средней Азии, рассказывал:

«Я не раз производил раскопки в Голодной степи и убедился, что в поисках воды термиты могут вырывать колодцы глубиной до пятнадцати метров».

Французский энтомолог Е. Маре вспоминает:

«На ферме Ритфонтен в Ватерберге у меня был случай проследить направление одного из таких каналов, идущих вдоль вырытого колодца через участок, прочный как скала, на глубину восемнадцать метров!»

Судя по другим наблюдениям, сделанным в Южной Африке, колодцы могут быть и еще более глубокими. Имеются сведения о ходах, прослеженных на глубину до тридцати метров, а в одном случае, в Сахаре, даже до тридцати четырех метров.

В таких колодцах круглосуточно двумя встречными рядами движутся цепи термитов. Вниз спускаются плоские, обуреваемые жаждой, вверх поднимаются тяжело нагруженные округлые водоносы. Многие термиты доставляют из шахты в гнездо в зобике воду, а во рту комочки пропитанного влагой грунта.

Не случайно в южных странах, даже во время самой отчаянной засухи, когда блекнут, скручиваются и сохнут от нехватки влаги листья старых деревьев в апельсиновых рощах, когда на корню сгорает вся наземная растительность, под литым куполом термитника нерушимо держится устойчивая влажная атмосфера.

Прикрывая термитник, накаляемый солнцем, панцирь повышает и выравнивает водный баланс гнезда. И не только водный.

Просверлим в куполе буравом несколько небольших, шириной сантиметра по два, отверстия и в каждое поглубже введем открытыми концами пустые пробирки с пристроенным краном. Обмажем ввод глиной, кран откроем. Часов через двенадцать, предварительно закрыв кран, извлечем пробирки и в таком виде передадим их в лабораторию. Здесь каждую пробирку поставят открытым концом в раствор поташа, который поглощает углекислый газ.

Теперь достаточно открыть кран, чтобы раствор в пробирке поднялся, показав, сколько содержится в ней, а значит, и в атмосфере гнезда углекислого газа. Таким образом и удалось дознаться, что в воздухе термитника не только перед роением, о чем уже шла речь, но и вообще углекислого газа значительно больше, чем в надземном воздухе. В гнездах австралийских носачей, например, во много десятков раз больше. Атмосфера гнезда каких-нибудь Калотерзиес или Зоотермопсис с 15–18 процентами углекислоты была бы смертельной для большинства животных. В ней не выжить и человеку.

Насыщенная углекислотой и влажностью атмосфера никак не могла бы поддерживаться в термитниках, не будь гнёзда этих насекомых покрыты сплошным цементированным панцирем. Благодаря этому же панцирю в гнезде выравнивается отчасти также и температура.

Сам по себе каждый термит, как и любое насекомое, холоднокровен: пригреет солнце — и насекомое согрелось, ожило, похолодает — и оно начинает медленнее двигаться, может совсем оцепенеть.

Но это отдельный термит сам по себе; все же они, вместе взятые, в гнезде приобретают как бы новые свойства.

Живой термитник в целом уже не холоднокровен, а отчасти независим от внешней температуры. Это объясняется не только отличиями жизненного уклада и свойств семьи термитов, но и особенностями сооружаемого семьей гнезда.

С помощью буравов под купол вводятся ртутные ножки удлиненных прямых и коленчатых термометров, их замуровывают в термитнике так, чтобы столбик ртути на шкале был хорошо виден. Он и показывает, что летом, когда почва накаляется до пятидесяти — шестидесяти градусов (в это время дотронуться до поверхности купола невозможно), внутри гнезда все равно больше тридцати не бывает.

В Туркмении, например, в самую холодную пору года в термитнике на девять-десять градусов теплее, чем на открытом воздухе.

Если зимой вскрыть большой термитник и наклониться над расколотым куполом, стекла очков сразу запотевают, кожа лица ощущает поднимающееся снизу тепло. Не случайно термиты, быстро погибающие при температуре ниже шестнадцати градусов, могут часто гнездиться в местностях, где бывает и значительно холоднее.

Обитатели термитников противостоят смертельным для них холодам и ограждены от губительного перегрева. В умеренных широтах гнезда сооружаются в основном под землей и с небольшими сравнительно надземными куполами, благодаря чему термиты избавлены от особенно резких колебаний температуры. Летом они перемещаются из жарких верхних этажей вниз, в прохладные, а на зиму уходят от холодов, опускаются в самые глубокие непромерзающие горизонты и, наоборот, весной поднимаются из остывших нижних отсеков наверх, в прогреваемые солнцем купола.

Похоже, что здесь перед нами еще одна примета климата давних эпох. Весьма правдоподобно, что потребность в выравненных температурных условиях тоже гнала термитов в подземелье. Здесь они нашли укрытие и от зимних невзгод, и от летнего перегрева, от иссушающего действия и заморозков, л солнечных лучей. Тем более, что солнце становилось особенно жгучим по мере того, как в атмосфере уменьшалось содержание водяных паров, а лучи стали доходить до земли сквозь все более прозрачный слой воздуха.

Не имеющие ни жала, ни каких-нибудь ядовитых желез, лишенные даже достаточно прочного хитинового покрова, который одевал бы их мягкое голое брюшко, неуклюжие и столь медлительные в движениях, что они неизбежно проигрывают во всех жизненных состязаниях на скорость, оттесненные от всех источников лучшей пищи, термиты тем не менее продолжают существовать на всех пяти континентах. Конечно, это было бы невозможно, если бы не их гнезда, где они надежно защищены от врагов и невзгод, а сверх того, находят все нужное для жизни.

«Находят» — это, конечно, не совсем то слово…

Могли ли бы, не имея гнезд, выжить эти насекомые, всюду приуроченные к наиболее жаркому поясу, хотя они не выносят солнца южных стран, необычайно требовательные к влаге и, однако, процветающие во множестве районов, где подолгу не выпадает ни капли осадков?

Похоже, что мать-природа, которая для всего живого так добра, заботлива, а часто и щедра, на этот раз показала себя не просто скупой и черствой, но также злой и вздорной мачехой.

Именно мачеха и оснастила термитов безотказным умением не просто находить готовое, а выбирать, извлекать из окружающих условий все, чего они лишены, все, в чем им отказано от рождения.

Подумать только: вот, например, вездесущий на Земле воздух, нечто готовое и заранее в неограниченном Количестве данное всему, что есть на нашей планете живого. Казалось бы, чистый дар природы, дар, поглощаемый из бездонного океана атмосферы…

Но ведь и воздух термитам приходится приспосабливать для себя, насыщать парами воды, обогащать углекислым газом, И, к слову сказать, хотя атмосфера термитника содержит углекислого газа больше, чем воздух под открытым небом, кислорода термиты потребляют в гнезде больше, чем иные наземные животные.

Только что говорилось, что один отдельно взятый термит вне семьи представляет собой холоднокровное насекомое. Его температура не отличается от температуры окружающего воздуха. Однако семья как целое заметно ограничивает влияние внешней температуры: она согревает гнездо при похолодании и остужает его при перегреве.

Точно так же отдельно взятый, оторванный от семьи термит довольствуется воздухом обычного состава, а в то же время все, вместе взятые, обитатели термитника изменяют природный состав воздуха в гнезде, насыщают его парами воды, повышают в нем содержание углекислого газа и, кроме этого, такому не сразу и поверишь — оснащают гнездо исправно действующей вентиляцией, поставляющей обитателям термитника необходимое количество свежего воздуха.

Бесконечно любопытны приспособления, связанные с кислородным питанием гнезда. Их обнаружил у термитов уже знакомый читателям этой книги швейцарский натуралист профессор Мартин Люшер, который много лет посвятил изучению биологии африканских термитов.

Группы заранее пересчитанных и взвешенных насекомых Люшер помещал в герметически закрытые сосуды с едким кали.

Здесь выделяемая термитами углекислота поглощалась, и давление в сосудах снижалось, автоматически приводя в действие специально устроенный вентиль. Он был точно отрегулирован и бесперебойно восстанавливал исходный уровень давления, пропуская для этого в сосуд кислород, количество которого автоматически измерялось.

С помощью этого прибора и удалось установить, что один, весящий в среднем шесть миллиграммов, взрослый термит Калотермес, потребляет за день восемьдесят кубических миллиметров кислорода, а термит Зоотермопсис, весом в семнадцать миллиграммов, — примерно двести кубических миллиметров кислорода. После этого нетрудно было подсчитать, что на миллиграмм живого веса термитов приходится в среднем около десяти — двенадцати потребляемых за день кубических миллиметров кислорода.

Этот показатель Люшер и положил в основу своих дальнейших расчетов. Готовясь к ним, он определил, что в одном крупном, высотой метра в три, гнезде Термес наталензис, распространенных в районах Уганды или Берега Слоновой Кости в Африке, где проводились описываемые здесь исследования, может насчитываться около двух миллионов термитов средним весом в десять миллиграммов. Живая масса всей населяющей термитник семьи весит, следовательно, килограммов двадцать. А так как семье на один грамм живого веса требуется примерно пятьсот кубических миллиметров кислорода в час, то получается, что за день через гнездо должно пройти, в общем, не меньше тысячи двухсот литров воздуха.

Тысяча двести! Между тем во всех, вместе взятых, полостях гнезда вмещается воздуха, как ни мерить, не более пятисот литров.

Как видно, «своего», гнездового, воздуха термитам и на день не хватает. Если бы термитник был полностью изолирован, совсем отрезан от воздушного океана с природными запасами кислорода, его обитатели скоро задохнулись бы. Выходит, без «кислородного дутья» термитнику не обойтись.

Новые подсчеты показали, что за сутки воздух в гнезде по крайней мере раз пять полностью сменяется.

Как, однако, это возможно, если гнездо находится в земле, а сверху оковано панцирем?

Профессор Люшер отложил в сторону бумагу с расчетами и взял в руки археологический нож, очень удобный для предстоящей ему работы. А ему предстояло изучить тонкую анатомию гнезда. Исследовав ее пристальнейшим образом, ученый нашел, что для смены и обновления воздуха в термитнике имеются специальные устройства, связанные с каналами, соединяющими между собой все этажи гнезда.

У Макротермес наталензис в Уганде, например, глубоко, ниже самого основания термитника, проложены в земле воздухопроводы. Через них наружный воздух поступает под купол и между грубовато построенными, но прочными лепными сводами, на которых покоится внутренняя часть термитника, доставляется под самый центр гнезда. Дальше он промывает земляную глыбу, заселенную термитами, и сквозь канал, скрытый в толстой оболочке, доходит чуть ли не до самого поверхностного слоя кровли. Именно здесь она имеет тонкое пористое строение. Таким образом, воздух самотеком поступает у основания, пронизывает все гнездо и удаляется из термитника у вершины.

В гнезде Одонтотермес в районе Танганьики удалось расставить в больших камерах анемометры, и они показали, что воздух в разных местах гнезда действительно движется изнутри — наружу, снизу — вверх. Анемометры измерили также и скорость движения воздуха.

В термитниках Термес на Береге Слоновой Кости газообмен с внешней средой происходит через весьма совершенное устройство.

Тонкий пористый слой кровли на одной сравнительно небольшой части купола буквально источен хорошо разветвленными мелкими и мельчайшими канальцами. Здесь выделяется отработанный воздух, удаляемый из термитника, и забирается свежий извне.

Эта пористая часть купола, сквозь которую путем диффузии идет весь газообмен, может с первого взгляда показаться похожей чуть ли не на искусственные жаберные устройства или даже на легкие. Никакие другие сравнения здесь и не идут на ум.

Выходит, грибные сады термитника представляют собой нечто вроде органа пищеварения всей семьи, что-то вроде устройства для регулирования теплового режима и поддержания количества влаги в воздухе гнезда… Теперь археологический нож профессора Люшера вскрыл в гнезде целую систему строительных деталей, связанных общим назначением и служащих как бы органом обмена воздуха в термитнике. И все эти сложные устройства склеены из песка, жеваной древесины и клейких отбросов пищи. И кем склеены? Созданиями, каждое из которых от последнего членика усиков до конца брюшка не больше сантиметра в длину! А что у них за рабочий инструмент? Щипчики жвал и лапки ножек. Вот и вся амуниция. Есть над чем задуматься…

Каждый термит в отдельности, как ясно из сказанного, способен выполнять лишь весьма небольшую — да что там! — практически ничтожную долю всех строительных операций. Недаром в любом строительном эпизоде — хоть на поверхности термитника (о чем говорилось в этой главе выше), хоть внутри гнезда (о чем идет речь сейчас) — действует, без преувеличения, огромное количество рабочих. В сооружении же гнезда участвует не одно какое-нибудь насекомое и не часть семьи, а поголовно все рабочие термиты — потомки родительской пары, вся с годами возрастающая по численности община.

Невозможно, чтобы термитник в законченном виде и его только что описанные сложные устройства возникали случайно. Не более вероятно и то, чтобы нервные узлы насекомого были вместилищем некоего заранее заданного врожденного плана всего строения.

Тем не менее каждый отдельный термит в семье способен — это нетрудно видеть — сохранять, ремонтировать и расширять гнездо, находить свое место в работах, продолжать начатое предшествующими поколениями и доводить сооружение до стадии, с которой его поведут дальше другие, еще даже не рожденные обитатели гнезда.

Пока не все здесь, разумеется, понято и изучено. Но кое-что уже прояснилось.

В рассказе о внутреннем устройстве термитников упоминались несущие на себе всю сердцевину гнезда грубовато построенные массивные лепные своды.

Своды в данном случае не образное иносказание, не красное словцо. Свод — это, как всем известно, перекрытие с криволинейной формой поверхности, причем такое, в котором на опоры передаются не только вертикальные, но и горизонтальные усилия. Именно такие своды мы и видим в термитниках.

В ходах и камерах гнезд, в шнурах наземных галерей — везде можно обнаружить сводчатые сооружения: своды цилиндрические и сомкнутые, крестовые и зеркальные, с двоякой кривизной и наружно-ребристые, наконец, прочно опирающиеся на колонны простые и стрельчатые своды и врезанные в свод дополнительные сводчатые сооружения — распалубки…

Умением возводить все эти сооружения термиты владели за миллионы лет до того, как на Земле появились первые пещеры, заселенные человеком.

Конечно, свод — только маленькая частная архитектурная деталь в гнезде. Но он встречается здесь на каждом шагу, так что невозможно, чтобы это был случайный плод беспорядочных действий насекомых — строителей гнезда.

Для сооружения свода обязательны закономерно связанные, целесообразно сопряженные и сливающиеся операции не одного какого-нибудь особенного умельца, хранителя архитектурных талантов вида, а множества термитов, обитающих под данным куполом.

Как же эти операции организованы в пространстве и во времени?

В загадке возникновения в термитниках свода как бы в миниатюре представлена тайна возникновения всего гнезда со всеми его совершенными устройствами.

Вот почему так интересна работа одного из наиболее известных термитологов мира академика Пьера Грассе. Этот выдающийся французский биолог глубже других вник в вопрос о том, как возникает свод в гнезде термитов.

Он изучал виды термитов, живущие в Центральной Африке.

Наблюдения проводились в плоских стеклянных чашках. Едва поселенная в такую чашку группа термитов осваивалась с местом, она начинала его застраивать. При этом каждый рабочий формовал в жвалах комочек строительной пасты, действуя сам по себе и не сообразуясь с действиями других. Подчиняясь настойчивому требованию инстинкта, термит по-прежнему независимо от других носил свой комочек пасты по гнезду, как бы искал, куда его прикрепить. Пока стенки чашек были совсем или почти совсем чисты, комочки приклеивались где попало. Дальше первые приклеенные комочки сами начинали привлекать к себе термитов, ищущих, где бы им примостить свой груз.

Мы уже знаем, что рабочие термиты, буравя землю или древесину, продолжают работу, начатую до них другими, точно так же и строители тоже продолжают начатую другими работу: они приклеивают новые комочки уже не столько где попало, сколько поверх приклеенных прежде. Слепые, они находят их не видя и в темноте. Эти участки определенно привлекают к себе новых участников строительства. В конце концов, и в общем довольно скоро, в гнезде все заметнее начинают расти столбики и валики-гребни, склеенные из строительной пасты.

Они растут, однако, не беспредельно. Отнюдь! Едва какой-нибудь столбик или валик достигает предельной высоты (она не одинакова у разных термитов: у Кубитермес, например, четыре-пять миллиметров, у воинственных Белликозитермес — пять-шесть), рост их вверх прекращается. Пока крупицы строительного материала приклеивались в самую вершину, столбики и валики росли отвесно вверх. Теперь они пристраиваются вверх, но сбоку, и столбик или валик начинает искривляться, обрастает навесом, причем не горизонтальным, а слегка приподнимающимся.

Некое подобие «I» превращалось в некое подобие «Г».

Если бы тем дело и исчерпывалось, то столбик или валик, увенчанные растущим в одну сторону навесом, в конце концов обрушились бы.

Но так не происходит. Не происходит потому, что термиты, наращивая столбик или валик, приклеивают к ним новые комочки вбок и вверх отнюдь не как попало. Они приклеивают их только в сторону ближайшего столбика, в сторону валика, который проходит ближе всего. И на этом столбике и валике тоже одновременно ведется такое же пристраивание вбок и вверх подобного же навеса.

Таким образом, здесь и там строители действуют независимо друг от друга, а само строительство оказывается в то же время встречным, согласованным, взаимно связанным. В конце концов, как нетрудно понять, обе сооружаемые врозь половины свода встречаются, смыкаются: «I», разросшееся в «Г», встречается со своим зеркальным отображением и превращается в «П». Опираясь один на другой и смыкаясь один с другим, два столбика образуют классическую арку, два гребня соединяются в туннель, в крытый коридор.

Так термиты-строители, не имея никакого врожденного плана арки или свода, не обладая никакими сложными инстинктами аркостроительства или сводовозведения, действуя каждый в одиночку и послушные одним лишь простым побуждениям, вслепую, «на ощупь», возводят вполне правильные своды.

Однако для стройки требуется достаточно живой силы.

Это подтверждено в опытах с разным числом термитов. В плоских стеклянных чашках с пятью — девятью рабочими стройка почти не подвигается. Но уже при пятидесяти термитах, особенно если в чашках была и самка, строители проявляли достаточную активность. Они, в частности, сразу принимались строить над самкой навес.

Когда в другом опыте в узкое пространство меж двух листов стекла были посажены царица и достаточное число рабочих и солдат, то уже через самое короткое время солдаты окружили царицу кольцом из нескольких небольших групп, по три — шесть насекомых в каждой. Эти группы сосредоточились на более или менее равном расстоянии одна от другой. Затем к солдатам стали стягиваться рабочие. Они подбегали поодиночке с крупицами строительной массы и приклеивали ее сначала к стеклу, потом к прежде прикрепленным крупицам, так что вскоре хорошо заметны стали растущие вокруг тела царицы темные столбики. После того как столбики поднялись до верхнего листа стекла и уперлись в него, они стали разрастаться в обе стороны. Наутро сооружение кольца вокруг царицы было закончено. В нем оставались незаклеенными лишь несколько узких проходов.

И в этом случае, судя по всему, термиты действовали независимо друг от друга, а все выглядит так, как если бы работа велась по плану.

Конечно, рассматривая готовый свод, или арку, опирающуюся на два столба, или крытый коридор, опирающийся на два валика, или, наконец, прорезанное ходами кольцо вокруг тела царицы, мы видим только их, но не обрушившиеся и впоследствии убранные термитами сооружения. В таких наблюдениях итог воспринимается как цель, здесь ничто не напоминает о безуспешных пробах и ошибках, о незавершенных операциях. Их и не видно, так как все строительные «неудачи» в гнезде сгрызаются, а материал, из которого они сооружены, вновь обращается в дело.

Опыты с разно окрашенными почвами — желтая и красная глина, черный перегной, светлый известняк — показали, что свой строительный материал термиты не склонны переносить с места на место далеко. Они пускают его в дело тут же.

Каждый строитель не слоняется как попало, он скрытно привязан к участку, на котором действует, хотя в гнездах и нет замкнутых, изолированных одна от другой групп строителей.

В разных местах чашки или другого искусственного гнезда вырастают обычно отдельные зоны, тесно застраиваемые арками и сводами, а из них постепенно возникают дороги и камеры.

Такие зоны разделены поначалу пустым, незастроенным пространством, но со временем связываются между собой крытыми коридорами или уже не раз встречавшимися нам хорошо утрамбованными дорогами. В них и по ним в обе стороны снуют обитатели гнезда, а по сторонам трасс возникают новые застраиваемые участки.

В плоских искусственных гнездах застройка ведется с двух сторон. В объемных гнездах то же происходит не в двух, а в трех измерениях. Участки новостроек сливаются в конце концов в ту цельную губчатую массу, которую представляет собой, как правило, сердцевина всякого старого гнезда.

Но вернемся к опыту с длинными гвоздями, забитыми в гнездовые купола. Достигшие уже пятидесяти — шестидесяти сантиметров в высоту, купола южноафриканских термитников остановились в росте и такими остаются, пока живы заселяющие их семьи.

Одни из самых южных в Южном полушарии — капские термитники сидят в почве мелко: надземная часть полномерных гнезд раз в пять-шесть больше, чем подземная, и все они имеют хотя и неправильную, но приближающуюся к пирамидально-конусообразной форму.

Один из самых северных видов Северного полушария — закаспийский термит перестает расширять свои гнезда в том же примерно возрасте, что и капские. Надземная часть купола Анакантотермес ангерианус более пологая и редко поднимается на полметра. Наибольшая^ масса гнезда скрыта в почве, и довольно глубоко, так что основание расположено ниже уровня зимнего промерзания грунта. Сюда-то, в нижние этажи, на зимние квартиры и спускаются семьи перед наступлением холодов.

Между южной широтой, где обитают капские, и северной, где обитают закаспийские термиты, расположены страны всех пяти материков, заселенные известными сегодня науке видами. И для каждого гнездо является не только местом обитания и убежищем, но также и важнейшим условием существования. Вне гнезда отдельные термиты могут существовать лишь временно, а нормальная жизнь семьи термитов совсем невозможна.

<<< Назад Десять лет спустя

Вперед >>> Сто лет спустя