Книга: Пароль скрещенных антенн

ВСТРЕЧА В ПУСТЫНЕ

ВСТРЕЧА В ПУСТЫНЕ

ДАЛЕКО на юг отступили освещенные утренним солнцем сиреневые вершины и сизые гребни горных цепей. Склоны их прикрыты медленно плывущей дымкой, и кажется, величественная громада поднялась и парит в воздухе, не касаясь земли. Зато с северной стороны небо припало к земле так низко, как только можно себе представить. Там, где-то за горизонтом, скрыты просторы Кара-Кумов. Между мертвой пустыней и подножием первых отрогов Копет-Дага лежит начисто выжженная, раскаленная плита Гяурского плато. Промелькнула короткая весна с сочной зеленью трав и огненными коврами степных тюльпанов, и снова все выгорело. Испепеленной кажется земля, местами серая, рыжеватая, рыжая. Дико, пусто, голо. Небо и суша. Пустота и плоскость.

Вот он, можно подумать, край света, рубеж земли, вот они — чертовы кулички!

И ничего подобного. Всего два часа назад мы покинули шумные городские перекрестки. Позади остались улицы с черными тенями тополей на выбеленных стенах, с излучающими пряный аромат щеголеватыми цветниками и скрытой среди клумб, журчащей в цементированном ложе канавок оросительной водой, — Ашхабад.

Отсюда трасса ведет на окраину, мимо разбросанных строений и пыльных пустырей. Жилые и промышленные кварталы отступают к западу, а на южной стороне над городом все свободнее вырисовываются очертания горных цепей.

В стороне от дороги видна печальная полоса кладбища — немой лес из невысоких глиняных столбов. Здесь похоронены жертвы землетрясения 1948 года: мужчины, женщины, старики, дети, не пережившие страшной ночи с 5 на 6 октября.

Среди зарослей низкорослого узловатого кустарника дорога бежит на восток, и чем дальше она уходит, тем пустыннее становится местность.

Справа поодаль мелькают руины старинного храма Анау, окончательно разрушенные землетрясением. По земляным складкам раскопок снуют крохотные человеческие фигурки: здесь работают археологи.

Сколько замечательных находок сделано в Анау за последние годы: обнаружены остатки древнего города и крепостных укреплений, развалины мавзолея с изображением двух драконов, стоящих один перед другим с раскрытой хищной пастью. Мавзолей не очень древний, зато холм вблизи этого памятника парфянской культуры насыпан почти двадцать два века назад — во времена гибели империи Александра Македонского. Найдя следы давно минувших эпох и памятники погибших цивилизаций, историки узнали много нового о прошлом здешних мест.

Но обо всем этом сейчас некогда и подумать, не то что говорить: покинув асфальт трассы, машина свернула под прямым углом и по спекшемуся грунту бежит, преодолевая встречный ветер, на север, в сторону Кара-Кумов. Начинается глинистое предмостье пустыни. Машина движется, как лодка на волнах: ее заметно подбрасывает на пологих буграх, на выпуклостях грунта. В кузове громыхают бочки, бидоны и канистры, а в них бьет о стенки, хлюпает, плещет, захлебывается вода. Без воды сюда не ездят.

До чего же голо, пусто и сухо кругом!

Просто невероятно, что где-то существует темная, влажная, пружинящая под ногой земля, поросшая тенистым лесом, присыпанная палым листом, выстланная прохладным войлоком мха или сплошной зеленью дернины, скрытая высокими травами, звенящая щебетом и трелями птиц, журчанием чистых ручьев, над которыми, шелестя прозрачными крыльями, носятся стрекозы.

Бывают же такие чудеса!

Здесь с добела расплавленного в зените неба бесшумно низвергаются на землю сухие потоки слепящего зноя. Не то что леса — деревца не видно. Нет ни кустика, ни травинки, ни строения, ни камня.

Зрелище это, вне сомнения, величественное, но как о нем рассказать, если для описания пустоты ни на одном языке нет слов.

Что в самом деле сказать? Пространство, плоскость… Небо и земля, не имеющая примет…

Если остановить машину, плотные сильные струи ветра обрушиваются на нее, взметают пыль в кузове, дребезжат закрытой крышкой капота, вламываются в кабину, из которой выглянул шофер, рвут у него из рук дверцу.

Стоит на несколько шагов отойти в сторону, и становится слышно, как тугие, упругие воздушные струны поют над равниной. Голый грунт позванивает кое-где под каблуками, как хорошо обожженная черепица. Ветер скулит и подвывает захлебываясь. Он то злобно, то жалобно свищет, хнычет, стонет и воет. Он пробирается под плащ, бугром вздувает его на спине, изо всех сил пробует оторвать полы, но тут же бросает их, громко хлопая и щелкая. Он лихорадочно листает вынутую вами из кармана записную книжку и с каждой новой страницей так тонко и четко свистит, что невольно озираешься, ищешь: кто это?

Но нет, вокруг пусто — пусто и мертво. Только далеко-далеко у границы земли и неба по самой кромке горизонта струится марево; клубятся, стелются, бегут волны седого тумана; плывут, отражаясь в поблескивающих водах, парусные лодки; цветут сады; спешат к колодцам стада.

Наваждение… Фата-моргана…

Огромная раскаленная плита земли как бы вставлена в хрупкую рамку из дышащих прохладой миражей.

Но в самом ли деле земля здесь, как показалось сначала, совсем не имеет примет?

Если оторваться от дальних просторов и неохватных масштабов, если перевести взор хотя бы на ближайший клочок почвы вокруг, то нельзя не увидеть приземистые лысые бугры, те самые, на которых машина громыхала бочками с плещущей в них водой.

Каждый холмик сам по себе нисколько не примечателен, в нем нет ничего особенного, но их много, и они слишком друг на друга похожи… Конечно же, не случайна правильная кривая линия этих одновершинных пологих глинистых наростов, возвышающихся над землей самое большее на тридцать — сорок сантиметров.

На земле вокруг голых бугров, по которым без задержки скользит ветер, топорщится кое-где чуть видная реденькая щетинка стерни и остатков травинок. Между ними беспорядочно разбросаны серые лепные узоры, напоминающие рисунок мороза по стеклу: метелки, колосья, побеги с листочками… В одних узнается карликовая солянка, в других — крохотный мятлик, пастушья сумка, ромашка, верблюжья колючка.

Откуда же здесь эти воспроизведенные в глине миниатюрные растеньица? Как возникли колоски в футлярах из склеенных комочков грунта, эти как бы застывшие полые жилки из земли?

На хрупких глиняных узорах кое-где заметны следы птичьих когтей и лапок варана. Поверх серого плетения земляных футляров и трубок черными искрами проносятся во всех направлениях великаны муравьиного мира пустыни — легкие, длинноногие катаглифис, как они именуются в книгах, фаэтончики или бегунки, как их называют попроще. Чем ближе к муравейнику, тем больше вокруг бегунков, тем оживленнее они снуют. Горловина входа в муравьиное гнездо необычно широка, сюда свободно пройдет орех. Каждый ход заполнен кишащим месивом движущихся черных ножек, телец, голов, усиков. Муравьи-фуражиры волокут к гнезду зернышки и семена, трупы жучков, мушек, останки ос…

Выброшенный изнутри мельчайший песок окружает входы в муравейник неровным светлым кольцом.

Только теперь становится понятно, что и в этой пустыне есть своя, неброская флора и не сразу обнаруживаемая фауна— жизнь, которая открывает себя лишь при ближайшем рассмотрении.

Но если заглянуть в эту жизнь поглубже, не скользя взглядом по поверхности? Если, например, вскрыть один из пологих холмиков?

Не так это просто. С одной лопатой за дело лучше и не браться. Здесь, кроме нее, нужны стальной лом и тяжелая крепкая кирка.

Лом надо с размаху, изо всей силы и поглубже вогнать в вершинку купола, затем отколотую часть сразу отворотить и отбросить.

И что же? Под обтекаемым, зализанным снаружи куполом, подставляющим солнцу намертво пересушенную глину, открывается сплошная, во весь холм, черная пористая губка. Земля источена бесчисленными ходами и нишами, и в этих темных и сыроватых щелях и камерах беззвучно и неспешно шевелится живая масса — тысячи, многие тысячи небольших, каких-то бесцветных, белых, белесых насекомых.

В каждом самом ничтожном уголке развороченной части купола трепещет жизнь, только что вскрытая вторжением лома. Из глубины поднимаются, выходя на свет, то более темные, то головастые светлые шестиногие создания. Но с каждым мгновением их выбегает все меньше. Зато все больше насекомых уходит от заливающего их яркого света, от обжигающего жаркого ветра. Многие, сбившись в кучу, замерли, уткнувшись головой в тупички плоских норок. То там, то здесь, как бы приросшие к месту, приподнявшись на одной передней паре ног, странные существа поводят из стороны в сторону головой. Их большие темные челюсти широко раскрыты. Целые стайки неуклюжих насекомых с крохотной, меньше булавочной головки, головой, блестят изящными продолговатыми крыльями, прикрывающими все тело. Они исчезают в глубине гнезда или судорожно забиваются в узкие ходы и ниши обломков купола. Сплошной бахромой выступают из продолговатых щелей, в которых они скучились, округлые концы крыльев. Ветер шевелит их.

И все это можно видеть под куполом любого из тысяч холмиков на огромной площади между Кара-Кумами и отрогами Копет-Дага. Немало здесь также и гнезд без куполов, совсем скрытых в земле…

А это что?

Из горловины ближнего муравейника, со всех сторон охватывая только что раскрытый ломом холмик, несутся длинноногие легкие бегунки. У них перед обитателями холмиков явное преимущество если не в силе, то в скорости. Одни с ходу перехватывают беспомощных белесых или еще более беспомощных крылатых насекомых и, подняв их сильными челюстями, с живым грузом спешат обратно, к муравейнику. Другие врываются внутрь раскрытого холмика и быстро возвращаются оттуда с добычей. Навстречу им спешат новые цепи жадных охотников.

Однако ведь пока прочное укрытие холмика было цело, муравьи-бегунки пробегали мимо, ничего не замечая. Почему же так? И что это за губка под куполом? Как получилось, что вся равнина, весь этот уголок земли сплошь покрыт холмиками? Когда они здесь выросли? Что о них известно? Что в этой жаркой мертвой пустыне поддерживает скрытое от глаз существование массы насекомых, которые их так густо населяют? И что это, в конце концов, за насекомые?

Это термиты, обыкновенные живые термиты, крупица того диковинного мира, о котором мы слышали и читали столько неправдоподобных историй.

Чего стоит один рассказ о злоключениях старшего сына Гендрика ван Блоома — Ганса, попавшего в отчаянный переплет во время охоты! Помните? Это Майн Рид — «В дебрях Южной Африки, или Приключения бура и его семьи». В нескольких главах подряд описываются здесь испытания, пережитые Гансом в степи за великой рекой Оранжевой.

Преследуемый дикими быками и загнанный одним из них на вершину огромного термитника, Ганс рассчитывал здесь отсидеться, но раненный им свирепый старый бык не уходил. Он злобно ревел и яростно бил термитник своими толстыми черными рогами, такими толстыми, что они почти срослись у основания. Уже в нескольких местах повреждена наружная стенка, а Ганс на вершине термитника все еще чувствует себя в безопасности, хотя в его ружье давно уже не осталось ни единого патрона.

И вдруг он увидел… «Мой конус весь кишел тучами рассерженных термитов. Они заползали все выше и выше и уже лепились гроздьями возле моих башмаков. Каждая пробоина, сделанная рогами быка, извергала несчетное множество злых насекомых, и, казалось, все они стремились ко мне! Как ни малы эти твари, мне чудилось в их движении определенное намерение. Всеми ими владело, казалось, одно стремление, один импульс — напасть на меня. Тут не могло быть ошибки, их намерение было очевидно. Они двигались дружной массой… и неуклонно приближались к тому месту, где я стоял.

Я видел также, что это были воины. Воина отличает от работника более крупная голова с длинными челюстями. Я знал, что они кусают злобно и больно. Меня охватила дрожь. Признаться, я отроду не испытывал подобного ужаса…»

Разве это можно забыть?

А Жюль Верн? Вот хотя бы герои «Пятнадцатилетнего капитана»— маленький Джек, мистрис Вельдон, капитан Дик Занд, Том Геркулес, мистер Бенедикт, Актеон и другие. Они вышли наконец из лесов Анголы и брели, все еще продолжая считать, что это Южная Америка.

Усталые путники искали место для ночлега и вдруг увидели впереди «холмы, а на них около сотни конусов, шалашей или палаток высотой от двенадцати до пятнадцати футов, расположенных симметрически в четыре ряда и покрывающих довольно большое пространство. Но пусто, никого, даже часовых нет».

Это мертвое поселение оказалось урочищем, откуда, должно быть предчувствуя приближение наводнения, ушли, покинув свои гнезда, термиты. В их владениях и укрылись герои романа, не ожидая от того никаких бед, происшедших позже. А пока путники осваивались на новом месте, они успели обнаружить в термитнике стены, покрытые изнутри ячейками, напоминающими медовые соты, и склады сладких растительных соков, едва успевших затвердеть, и сделали уйму других сногсшибательных открытий, между тем как автор, ссылаясь на свидетельства всеведущего и знаменитого, как он пишет, путешественника Камерона, сообщает о термитах еще множество всевозможных слухов, а вернее сказать, выдумок.

Впрочем, что говорить о Майн Риде и Жюле Верне! Ведь это прошлый век, эпоха, когда гордой мечтой, пределом дерзости казались многим мысли о быстрых, всего за восемьдесят дней, путешествиях вокруг земного шара, о лодках, плавающих — можно ли такое представить? — под водой, о летающих снарядах, о дружбе и братстве белых с неграми и краснокожими…

Однако авторы приключенческих и фантастических повестей и романов и сейчас не забывают термитов. Подобно Майн Риду и Жюлю Верну в 60-х годах минувшего века, польский писатель Станислав Лем в «Хрустальном шаре» приводит читателей, на этот раз в 60-х годах нашего века, все к тем же термитникам. И вот мы с замечательным французским ученым-биологом Жакобом Шарденом в глубинных районах Африки, где Шарден ищет «черный кривой термитник, хранящий сердце муравьев». Об этом волшебном термитнике Шардену сообщил старый негр, вождь местного племени.

Ах, как мучителен был путь! «Не знаю, есть ли на свете что-нибудь ужаснее. Представьте: со всех сторон, спереди и сзади, — каменные термитники высотой с двухэтажный дом. Местами они стояли так тесно, что с трудом можно протиснуться. Бесконечный лес серых колонн. Когда мы останавливались, слышался непрестанный слабый мерный шум, временами переходящий в постукивание. Стены дрожали днем и ночью… Я взял пять шашек динамита и взорвал термитник, стоявший у нас на дороге. До сих пор мы не мешали друг ДРУГУ- Теперь началась война. Я зажег серу и надел на спину баллон… Я держал в руке трубку, из нее вырывался едкий дым, разгонявший термитов. Мы надели противогазы и обулись в специальные ботинки, оплетенные стальной сеткой. Только так удалось пройти. К вечеру за плечами осталось шесть взорванных термитников. В одном месте пришлось применить бензин: я разлил его и поджег, оставив между нами и термитами огненную преграду…»

Наконец цель достигнута: черный термитник найден…

«Я разломал это гнездо. Старый Нфо Туабе говорил правду… Сверху там был слой волокон, как бы тонкая пряжа, необыкновенно ровная и прочная. Внутри — центральное помещение, окруженное множеством термитов… Я в жизни таких не видел — огромные, плоские как ладонь, покрытые серебристыми волосками, с головками воронкой, оканчивающейся чем-то вроде антенны. Антенны эти упирались в серый предмет величиной с мужской кулак. Когда я отрывал их от центрального предмета — от этого непонятного шара, они сразу же погибали. Я вынул этот предмет, положил в стальную коробку и тотчас же вместе с моим Уагоду отправился в обратный путь…»

Это и был заветный «Хрустальный шар», «сердце муравьев», отовсюду непреодолимо притягивающее к себе насекомых!

…И сколько же этих — старых и новых сказок, в которых правда так странно и забавно переплелась и смешалась с вымыслом, насочинено по поводу, вокруг и около термитов и термитников в связи с тайнами и загадками их все еще очень мало разведанной жизни!

Обо всех этих сказках совсем не придется говорить. А то, что здесь будет рассказано, поможет читателю самому отсеять правду от вымысла во всем прежде слышанном и читанном об этих насекомых и в то же время покажет, что достоверная правда, изученная действительность, точная истина может быть несравненно чудеснее, удивительнее и часто невероятнее всяких домыслов и фантазий.