Книга: Пароль скрещенных антенн

КЕНТАВРЫ МИРА НАСЕКОМЫХ

КЕНТАВРЫ МИРА НАСЕКОМЫХ

МАЛОИЗВЕСТНАЯ, как это ни странно, история, о которой пойдет речь, относится к прошлому знаменитого острова Святой Елены. В первой половине XIX века какой-то подозрительный парусник был перехвачен военными кораблями в открытом океане. Патрульное судно препроводило его в ближайший порт и здесь передало береговым властям.

Дата, когда это произошло, — 1840 год — особо отмечена летописцами острова, так как проклятый корабль немало горя принес жителям порта Джемстаун, где его вынудили пришвартоваться, а далее и всему острову.

Однако поначалу никто ничего не подозревал плохого. Все выяснилось гораздо позже. И то не сразу.

Прошло несколько лет после прибытия парусника… Однажды в летний день два жандарма с карабинами за плечами старательно шагали по тропинке от города Джемстаун к одной из деревушек в прибрежных горах. Значительная часть трудного пути была уже пройдена, и оба изрядно устали, а главное, изнывали от жары. На восьмом километре дорога привела их к могучему, метров двенадцати высотой, дереву мелии, стоявшему на самом дне глубокого ущелья.

— Не вредно бы малость перекусить перед подъемом, — проворчал один из жандармов, снимая треуголку и вытирая взмокший лоб.

— И не грех влить в себя хоть по глотку чего-нибудь мокрого, — заметил другой, на ходу отстегивая флягу, висевшую на плетеном ремешке.

Блюстители порядка молча переглянулись и, решительно свернув с тропинки, стали располагаться на отдых.

Мирно шелестела вокруг листва зеленых деревьев. Со всех сторон оглушительно щебетало, чирикало, щелкало и свистело пернатое население горной расщелины.

— Какая благодать! — умилился первый, снимая с плеча тяжелый карабин. Он поставил его наземь, прислонив к стволу мелии. За ним и второй снял карабин и повесил его на сук.

В то же мгновение двенадцатиметровая мелия вздохнула и с треском, грохотом, под громкий всплеск птичьего гомона и шум крыльев встревоженной стаи покосилась и поплыла, осыпая сухие сучья. Можно было подумать, что чья-то невидимая рука с силой толкнула огромное дерево. Гигант падал во весь рост, свистя ветвями и хороня под собой деревца, кустарники и травы.

…Когда жандармы вернулись в казарму и рассказали об удивительном происшествии, офицер пожевал ус и, прищурившись, осведомился:

— У вас как, одна фляга на двоих была или у каждого своя?

Офицер был убежден, что жандармы болтают невесть что, и если он заставил написать рапорт о происшествии, то лишь для того, чтобы позабавить друзей. Ему и в голову не приходило, что этот рапорт будет извлечен из архивов учеными, которые отметят его как еще один неуслышанный сигнал, предвещающий бедствие.

Немало и других, казавшихся поначалу не вполне серьезными, недостаточно достоверными и просто невероятными, историй произошло в то время и после того в Джемстауне, в его окрестностях, да и в других местах вокруг, прежде чем все они оказались поставлены в связь между собой.

И тогда всем стало ясно, что успел за эти годы натворить незаметно завезенный в Джемстаун южноамериканский, бразильский термит из числа так называемых носачей. Никто о нем никогда на острове Святой Елены и понятия не имел, на его существование в продолжение многих лет никто не обращал внимания. Поэтому-то носач и мог так незаметно и так катастрофически размножиться здесь.

А когда он размножился, десятки, сотни, тысячи деревянных сооружений, в том числе и жилых домов, даже строения, стоявшие на каменном фундаменте, скрепленном известкой, начали с необычайной быстротой приходить в негодность. Все стало в конце концов рушиться, как дерево мелии, которое так перепугало жандармов.

Джемстаун оказался разрушенным.

Но разве могут насекомые разрушить настоящий город, построенный людьми?

На этот и многие другие связанные с темой вопросы и отвечает далее повесть. Она отвечает, кроме того, и на несколько неожиданные пока и? казалось, лишенные между собой связи вопросы о том, для чего прибыла к границе Кара-Кумов автомашина с запасом воды. Она отвечает также на вопрос о том, как живут обнаруживаемые под куполами холмов в пустыне жалкие, белесые, мягкотелые насекомые.

Однако для того чтобы разобраться во всем этом, необходимо поближе присмотреться к термитам и их подземному обиталищу.

Чтобы вскрыть термитник, достаточно с размаху, изо всей силы вогнать лом или лопату в купол. Под ним открывается мрачный лабиринт гнезда, в котором с первого взгляда все непонятно и загадочно. Десятки выдающихся исследователей природы всю жизнь потратили на то, чтобы проникнуть в лабиринт тайн термитника.

Каждый, кто имеет возможность бросить взгляд не только на поверхность, но и в глубь гнезда термитов и своими глазами какое-то время наблюдать за массой насекомых, которые постоянно копошатся и движутся в недрах черной земляной губки, не может остаться равнодушным перед лицом открывающегося зрелища.

Мечтатель восторженно ахает:

— Невообразимо! Заколдованный, сказочный мир… А брюзга, не пряча гримасы, цедит сквозь зубы:

— Беспорядочное, противное месиво…

Какой бы ни казалась живая масса, начинающая холм, все в термитнике — причудливый план и рисунок внутренних строений, невиданный материал, из которого они выполнены, безукоризненная чистота камер и коридоров, ниш и переходов, по которым движутся вереницы насекомых, самый вид термитной толпы на тесных улицах, площадях и перекрестках подземной колонии, — все заставляет задуматься любознательного свидетеля и очевидца этого удивительного проявления жизни.

И раньше или позже всякий, кто даже никогда ничего об этом не слышал и не читал, неожиданно обнаружит, сам для себя откроет и удостоверится, — что далеко не все обитатели гнезда одинаковы и далеко не во всем схожи между собой. Но сначала следует сказать именно об их сходстве.

— Право, — восклицает мечтатель, с которым мы только что познакомились, — они напоминают ювелирные безделушки, украшения из драгоценных камней! Смотрите: круглая капелька желтого янтаря, скрепленная с продолговатой полупрозрачной бледной жемчужиной! Опирается каждое насекомое на три пары тонких ножек из старого тусклого золота. Разве не так?

— До чего беспомощны, невзрачны, неприятны, неказисты! — возразит мечтателю брюзга. — Достаточно увидеть, как они копошатся, чтобы навсегда почувствовать к ним отвращение.

И опять оба — и брюзга и мечтатель — ошибаются. Термит одному может, разумеется, показаться безобразным, а другому — похожим на передвигающееся с помощью трех пар золотых ножек жемчужное зерно с капелькой янтаря вместо головы. У насекомого действительно двойственный вид. Оно в самом деле выглядит беспомощным и в то же время устрашающим, малоподвижным и быстрым, мрачным и невыразительным.

Если, проштудировав по лучшим сочинениям самые детальные и точные описания внешнего вида термитов, попробовать в уме нарисовать себе насекомое, то такой набросок-скорее всего, окажется очень далеким от действительности. И неудивительно: наиболее подробные перечни мельчайших деталей строения не воспроизводят общей картины, не отражают первого живого впечатления, которое оставляет термит. Насекомые эти какие-то неправдоподобно сборные, будто составленные из разных существ, вроде тех полулюдей-полуконей, точнее, коней с человеческой грудью и головой, которые описаны во многих, мифах под названием кентавров.

В этих дразнящих воображение созданиях уже много веков живет поэтический образ, населяющий сказки многих народов: люди с песьими головами; женщины с рыбьими хвостами; хищники с головами змей и крыльями птиц; одетые в броню драконы; четырехногие, которые выклевываются из птичьих яиц; многолапые водяные — спруты с змеями, растущими на голове, как волосы; русалки, грифоны, горгоны…

Обитатели термитника — существа отнюдь не сказочные. Но пока не привыкнет глаз, каждый термит кажется сборным, смонтированным.

Голова насекомого в прочном, как у типичного жука, хитиновом покрове оснащена небольшими, постоянно подвижными усиками — антеннами и хорошо развитыми челюстями-жвалами. Грудь у них чаще всего малозаметна. Талия, которой так славятся осы, муравьи и даже пчелы, у термитов совершенно отсутствует; грудь соединяется с брюшком по всей ширине. А брюшко продолговатое, у одних совсем светлое, у других более темное, часто размеченное вдоль середины беспорядочным узором пятнышек. Все оно начинается от груди и очень походит на последние сегменты тела какой-нибудь голой гусеницы или личинки. Неожиданными при таком сочетании частей выглядят три пары длинных и тонких, как у мотылька, подвижных членистых ножек.

Эти впечатления в какой-то мере обманчивы. Термит не имеет отношения ни к жукам, ни к бабочкам и, кроме того, никогда не бывает червеобразной личинкой.

У всех насекомых каждая особь, развиваясь, изменяется, претерпевает одно превращение за другим. Из яйца выходит личинка, она растет, и у многих становится сначала спящей куколкой, а там и полновозрастным совершенным насекомым — имаго.

Возьмем для примера пчел. У них из яйца вылупляется безногая белесая личинка. Непрерывно питаясь, эта личинка растет, пока не превратится в предкуколку, далее в совсем бесцветную куколку. Куколка недвижимо спит в ячейке, чтобы проснуться вполне сформировавшейся пчелой, окрашенной в присущие ей цвета. В сотах пчелиного гнезда большое число ячеек всегда заполнено личинками разного возраста и куколками. Точно так же и в исправном муравейнике с весны до осени, а у некоторых муравьев и круглый год не переводятся пакеты яиц и личинок, а также склады спящих в коконах или голых бесцветных куколок. Дозрев, они темнеют и просыпаются к жизни взрослыми муравьями. Пройдя стадию куколки, и пчелы и муравьи уже ничуть не растут более, нисколько не увеличиваются в размерах.

У термитов все несколько по-другому.

Термит не бывает ни напоминающей червячка личинкой, ни спящей куколкой. Его развитие минует эти формы. Из термитного яйца выклевывается ничтожное по размерам созданьице, живая точка. Это термит в миниатюре, живой, подвижный и бегающий не хуже взрослого. Его без помощи увеличительного стекла и не рассмотришь как следует. Зато под лупой можно увидеть и голову с усиками (в них, правда, всего только одиннадцать-двенадцать члеников, то есть почти вдвое меньше, чем у взрослого), и грудь с тремя парами бегательных ножек, и ножки с четырехчлениковыми лапками, и, наконец, брюшко, отличающееся безупречным молочно-белым цветом.

И все же это еще не термит, а только термитик. Чтобы стать взрослым, ему предстоит подняться по лестнице превращений. В ней пять-шесть, а то и больше ступенек. Каждая будет шагом по пути к взрослому состоянию, и на каждой это создание будет, увеличиваясь в размерах, изменяться.

Пора, однако, напомнить, что до сих пор речь шла только о сходстве насекомых, составляющих население термитника. Между тем — об этом уже говорилось — обитатели подземной колонии удивительно различны.

Среди массы бескрылых, совсем белесых и бесцветных, светлых насекомых, движущихся по магистралям и отсиживающихся в закоулках гнезда, можно видеть какое-то число почти темнотелых, крылатых; да и крылатые не одинаковы: среди многочисленных длиннокрылых попадаются и совсем короткокрылые. Бросаются в глаза различия и в размерах уже одной только головы: у какой-то части бескрылых она непомерно велика, величиной чуть ли не с остальную часть тела. Эти головы явно тяжелы для их обладателей. Они носят их, понуро склоняя до самой земли, так что на каждом таком хитиновом цилиндре не всегда сразу видны большие темные зубчатые жвалы. Это и есть воины, так испугавшие Ганса ван Блоома, когда он прятался от разъяренного дикого быка на вершине термитника. У крылатых же головы куда меньше, а жвалы совсем незаметны.

Наблюдая эту массу насекомых, с удивлением ловишь себя на мысли, что весьма неодинаковые обитатели термитника составляют связанную кровным родством семью. Крошки и великаны, молодые и взрослые, похожие и разные — все, сколько их здесь есть, являются братьями и сестрами. Это потомство одних и тех же родителей.

В наиболее крупных густонаселенных термитниках, о которых речь будет далее, семья состоит не только из родных, но также из множества совместно живущих двоюродных братьев и сестер, из разновозрастных десятков и сотен тысяч, а то даже и миллионов внучек и внуков двух насекомых, положивших когда-то начало общине. Они появляются на свет одинаковыми и по размерам, и по признакам, и по свойствам.

Но мы уже начинаем, кажется, слишком забегать вперед, тогда как совершенно необходимо разобраться, каким же это образом рожденные одинаковыми родные братья и сестры, живя вместе под одним кровом, вырастают тем не менее столь разными.

Со многими невообразимыми чудесами предстоит столкнуться далее в лабиринтах термитника. И вот первое и, может быть, одно из наиболее поучительных.

Надо сказать, что у разных видов порядок превращений более или менее неодинаков. Во всех исследованиях, посвященных этому — одному из наиболее запутанных — вопросу, сначала подробнейшим образом описывается ход развития насекомых, а далее говорится:

«Но в жизни все это не так просто!..»

Или:

«Но здесь еще слишком много неизученного…» Или:

«Но никакая схема развития не может быть верной для всех видов…»

Запомнив эти предупреждения, познакомимся с одной из таких схем.

В пчелином улье, посмотрев на соты, пчеловод всегда с одного взгляда отличит самок — матку или рабочих пчел — от самцов-трутней. И в муравейнике пол насекомых распознается без особых трудностей: рабочие муравьи, муравьи-воины и муравьиные царицы — это все самки, и с муравьиными самцами их не спутаешь.

У термитов не то: у них признаки пола глубоко скрыты, и по внешним приметам ясно опознаются только стазы (так ученые называют природные сословия, естественные касты в семье общественных насекомых). Без анатомического вскрытия и увеличительного стекла совсем не просто определить пол рабочего, солдата и даже крылатого — длиннокрылого или с крыловыми зачатками.

Пол легко опознается только у одной откладывающей яйца, или, как говорят специалисты, овулирующей, самки.

Из яиц, которые эта самка сносит, выходят термиты, неотличимо похожие друг на друга и, видимо, во всех отношениях совершенно одинаковые. Они не приписаны от рождения ни к какому сословию и не относятся по крови ни # какой естественной касте — стазе. Ни об одном из множества одинаковых созданий совершенно невозможно сказать заранее, какая его судьба ждет, кем оно окажется, когда вырастет и станет взрослым, — рабочий это будет или солдат.

Между тем о термите никак нельзя сказать, что в любой коже сердце у него все то же. Нет, от того, в какой коже вырастет, каким окажется взрослое насекомое, зависят и его повадки, и, в конечном счете, его жизненное назначение. Если это рабочий термит, то на его ножки и жвалы переложены все тяготы по сооружению гнезда и добыче корма, и он всех в семье — от мала до велика — кормит и поит. Если это солдат, то он ревностно охраняет покой гнезда и благополучие его обитателей, а сам даже кормиться не способен, может только бегать по коридорам и нишам гнезда, выстроенного рабочими, и принимать готовую пищу от рабочих. Крылатые же (мы уже знаем, что у термитов есть и такие) не способны ни строить гнездо, ни кормить молодь, ни оборонять семью. Это самцы или самки, предназначенные только для продолжения рода и ни для чего другого не пригодные.

Выше говорилось, что нельзя узнать, каким в будущем станет насекомое первого возраста, кем оно окажется, когда вырастет. Предсказать это невозможно, потому что не существует примет, указывающих на будущее развитие каждой молодой особи. Различия, обнаруживаемые во взрослых, возникают постепенно. Они формируются обстоятельствами жизни и — накопляются исподволь, по мере того как одинаковые по крови и облику крошки растут и поднимаются по ступеням развития.

Такие ступени действительно существуют, они отчетливо размежеваны между собой, каждая отделяется от предыдущей линькой.

Линька…

Это слово еще не раз будет повторяться, и пора сказать, что именно оно обозначает. Молодой термит выходит из яйца в мягкой и тонкой хитиновой рубашке. Постепенно эта рубашка твердеет, становится узкой, мешает расти, и насекомое сбрасывает ее. Линька — это очередная смена возрастной кожи, когда старый, отвердевший, ставший тесным и непрозрачным покров сбрасывается, и насекомое появляется в более просторном и на первых порах опять мягком и прозрачном одеянии.

Когда термиту пришло время линять, он ложится на бок, подтягивая назад голову, ноги, усики. Брюшко выпячивается бугром, отчего рубашка на спине лопается и сходит с тельца и головы. Через несколько минут старые лохмотья висят уже на одних только концах усиков и последних члениках ножек. Взрослые термиты съедают эти лохмотья, помогая молоди освободиться от них.

Закончившие линьку молодые термиты впадают в состояние покоя. У одних оно длится несколько часов, у других — даже два-три дня. Взрослые насекомые облизывают линявшую молодь, уносят в камеры, где потише.

В свое время — раньше или позже — рубашка вновь станет для подрастающего насекомого тесной и будет сброшена. А с каждой сбрасываемой старой рубашкой сбрасываются и какие-то черты сходства, все более утрачиваются свойственные всем молодым термитам общие черты, все больше сглаживается их подобие. Хитиновая рубашка, в которую растущий термит одевается при каждой очередной линьке, с каждым разом все отчетливее несет на себе признаки взрослых форм. Так из одинакового возникает несходное, из подобного вырастает различное.

Мы скоро узнаем некоторые подробности, объясняющие не только зачем и почему, но и как возникают все эти изменения и различия.

Однако повторяем, здесь говорится обо всем только очень бегло.

Первый — назовем его здесь младенческим — возраст термитов закончился их линькой. Молочно-белая молодь, сбросившая одинаковую у всех рубашку, вновь выходит на свет уже чуть более крупной.

Молодые второго возраста — несколько длиннее, несколько шире и не все одинаковы. Различие не слишком заметно, оно сводится, может быть, только к разнице в размере головы. Молодь существует сейчас в двух обликах: малоголовых и крупноголовых. У первых — маленькая яйцевидная голова. У вторых — голова цилиндрическая. Усики стали немного длиннее, у тех и других по двенадцать-тринадцать члеников. Термиты этого возраста и выглядят и ведут себя сходно. Как моськи среди слонов, бегают эти короткоусые создания меж полновозрастных и длинноусых своих взрослых собратьев, по-прежнему еще отличаясь от них совершенно белым цветом брюшка.

Новая линька кладет конец второму — скажем, детскому— возрасту. Снова сбрасывается помутневшая, ставшая тесной и жесткой рубашка и опять из-под нее появляется на свет чуть более крупный и еще кое в чем отличный от линявшего термит. Его брюшко, однако, по-прежнему прозрачно. Усики снова стали длиннее: в них уже четырнадцать члеников. Соответственно длине усиков повышается и приспособленность к участию в жизни семьи.

Малоголовая и крупноголовая молодь выходит из очередной линьки еще больше изменившейся. Каждая форма распадается вновь на две, так что третий — скажем, отроческий — возраст представлен в семье уже в четырех обликах. Теперь в крупноголовых можно по строению черепа и жвал безошибочно распознать и будущих рабочих и будущих солдат, составляющих большую часть постоянного населения каждого гнезда. А из числа малоголовых выходят формы, различные по строению груди и крыловых зачатков: одни, и их большинство, вырастут длиннокрылыми, другие, их сравнительно немного, будут короткокрылыми.

Однако всем четырем формам еще предстоит расти и сменять рубашки. После очередной линьки они снова становятся крупнее, их усики вновь слегка удлиняются, и насекомые в целом оказываются еще более разными.

Когда проходит положенный срок, повзрослевшие, но все еще пока не взрослые термиты включаются на какое-то время в жизнь общины. Сейчас они уже в четвертом, так сказать юношеском, возрасте и обладают усиками из пятнадцати-шестнадцати члеников.

Дальше становящиеся все более крупноголовыми будущие рабочие и солдаты поднимаются еще на одну-две ступени. Они проходят последние линьки, завершают развитие и рост. Появляясь на свет в последний раз с усиками нормальной длины, они рождаются в той рубашке, в какой им и предстоит жить уже до последнего дня. Однако расти, увеличиваться в размерах им больше не придется.

Рабочие имеют около сантиметра в длину. У них подвижная, необычайно подвижная оранжевато-желтая голова со следами глаз и постоянно шевелящиеся двадцати-двадцатипятичлениковые антенны-усики.

Солдаты крупнее рабочих. У них почти прямоугольная голова. Длина ее с серпообразными, изнутри зазубренными челюстями, пожалуй, даже превышает длину брюшка.

Что касается будущих крылатых, которые вырастают из малоголовых, то они в этом возрасте уже выделяются на фоне белесой массы бескрылых. Их отличают более темный цвет тела, а также крыловые зачатки разной длины и формы.

На светло-коричневых с маленькой головой насекомых видны пленки недоразвитых крыльев, что-то вроде короткой пелеринки, наброшенной на плечи. Это запасные самцы и самки, лжецари и лжецарицы. Они время от времени появляются в семье как бы на всякий случай: а вдруг понадобятся? Тогда они поднялись бы еще на одну ступень, прошли последнюю линьку и, претерпев превращения, завершающие развитие, стали бы пригодными для того, чтобы пополнять состав родной семьи. Но раз так не случилось, им придется доживать свой век в облике «рабочих с царскими отметинами».

Впрочем, таких короткокрылых светло-коричневых в семье обычно совсем немного. Несравненно больше здесь темно-коричневых. Верхняя часть их спинки прикрыта четырьмя прозрачными узкими зачатками крыльев. Концы их доходят чуть ли не до середины брюшка. Таким темнотелым предстоит пройти последнюю линьку и превратиться в длиннокрылых самцов и самок-имаго.

Выросшие среди слепорожденных детей подземелья, которые совсем не видели и никогда не увидят света, или среди подслеповатых, почти слепых, выхоженные и выкормленные белесыми, бескрылыми братьями и сестрами, эти темнотелые, длиннокрылые и зрячие насекомые (они кажутся в этом мире слепых большеглазыми) одеты в сверкающее свадебное платье. В недрах сильной семьи каждый год созревает множество таких женихов и невест. Их ждет особая судьба: они покинут родной дом и попытают счастья, закладывая новые гнезда.

Маленькая, яйцевидная и еще более темная, чем тело, головка… На голове пара двадцатипятичлениковых четковидных усиков и два хорошо заметных пятнышка глаз. Шея в месте прикрепления головы сужена. Вдоль спины плоско наложены одно на другое четыре крыла — по два с каждой стороны, но видны только верхнее и основания нижележащих. Широкие крылья покрывают брюшко. Между его темными спинными (тергиты) и брюшными (стерниты) полукольцами выделяются светлые перепонки.

Крылья — передние и задние — по строению и величине одинаковы. Они чуть не в два раза длиннее тела. Концы их заходят далеко за конец брюшка.

Выпростав во время последней линьки и распрямив свои четыре крыла, молодые укладывают их на спине и как бы забывают о них. В тесных ходах и камерах подземного гнезда у них нет никакой возможности воспользоваться этим летным оснащением.

Точно так же и солдатам внутри гнезда ни к чему их ратные доспехи, пока ничто не нарушает нормальный ход жизни термитника. Что могут здесь сделать их мощные с острыми зубчатыми краями жвалы?

Рабочих, солдат, крылатых разного возраста мы могли видеть в том гнезде, которое вскрыли на Гяурском урочище. Это гнездо большого закаспийского термита, иначе — термита К. О. Ангера (Анакантотермес ангерианус).

Закаспийский термит больше всего и распространен в районе Гяурской равнины. В его гнездах различают по крайней мере шесть форм особей.

Кроме четырех сословий, описанных выше и представленных в каждой семье множеством насекомых, необходимо на? звать еще два. Но эти совсем малочисленны: мы говорим об отцах и матерях колонии.

Мать — «настоящая царица» Анакантотермес ангерианус — имеет в длину свыше двух сантиметров. Крыльев у нее уже нет. Дальше мы узнаем, при каких обстоятельствах и каким образом она их лишается. Вместо крыльев на спинке можно видеть четыре треугольных крыловых обрубка — роговые лопастинки, как их иногда называли в старых книгах. Голова такая же, как у всех крылатых, но усики чуть короче. Мы скоро узнаем и то, чем объясняется меньшее число члеников в ее усиках. Зато брюшко ее и длиннее и толще, чем у любого из термитов в семье. Оно до того раздуто, что его темные кольца разошлись далеко друг от друга и разделяющие их перепонки натянулись и стали совсем прозрачными.

Супруг царицы — «настоящий царь» — несколько меньше ее. На его слегка раздутом брюшке тоже заметны тонкие светлые перепонки.

Туркестанский термит — Анакантотермес туркестаникус— очень похож на Закаспийского. Это близкие родичи. Насекомые названных видов различаются больше по цвету и некоторым мелким признакам строения и физиологии, зато термитники у них совсем разные. Туркестанский не возводит над гнездом никакого купола и круглый год живет в земле скрытно, почти не обнаруживая себя.

У закаспийского и туркестанского термитов настоящая царица заметно массивнее царя и по меньшей мере раза в два крупнее рабочих.

Подобные различия ни в какое сравнение не могут идти с теми, какие наблюдаются у термитов тропических стран. Здесь царица бывает в пять, в десять, в десятки раз крупнее царя, а солдат и рабочих превосходит еще больше. Это — пухлое чудовище с крошечной головкой и с еле поблескивающими на спине роговыми лопастинками — треугольными обломками крыльев.

Солдаты Анакантотермес отличаются от рабочих тоже не столь резко, как у других видов. Известны термиты — солдаты самой невообразимой формы, весьма не похожие на рабочих. У многих термитов разных видов рабочие, в общем, мало различаются между собой, а солдаты совсем разные. Такие виды только по солдатам и опознаются.

Жвалы у термитов-солдат бывают длинные, треугольные, несимметричные, толстые, тонкие, роговидные, скрещивающиеся.

У солдат южнобразильского Термес риограндензис жвалы, подобно пружине, способны перебросить насекомое на несколько сантиметров. У солдат Кантотермес с острова Цейлон жвалы — это нечто вроде пращи, с помощью которой схваченный враг отбрасывается на два-три десятка сантиметров. Особо следует сказать о солдатах с совсем незаметными жвалами: это и есть упоминавшиеся выше в рассказе о событиях на острове Святой Елены носачи (ученые их именуют «назута»).

Если носы раздвоены, то это так называемые вилконосы. Они, как и обычные носачи, тоже оснащены не холодным оружием, а химическим.

У других термитов число солдат редко бывает больше одной десятой — одной пятой состава семьи, в колонии носачей солдаты составляют иногда и треть всей общины. Носачи действуют всегда массами. Из огромных твердых хоботов на их головах-спринцовках в случае опасности извергаются струйки клейкого выделения желез, сковывающего и парализирующего врагов.

Известны также виды с солдатами, у которых головы обычные, без особых носов, рогов, вилок, крюков, но с незаметным на глаз выводным отверстием находящейся в голове ядовитой железы. Эти не обливают врага ни клеем, ни варом, а бодают его, с силой ударяя лбом и нанося на него таким образом каплю яда.

Устройство вооружения и то, как оно применяется разными видами, приводит к выводу, что солдаты термитов непригодны для наступления и эффективны только в обороне.

Отметим эту любопытную деталь и напомним далее, что совсем не обязательно, чтобы все взрослые рабочие или солдаты одной семьи были одинаковыми. Известно немало термитов, которые имеют по две и больше хорошо различимых форм каждого сословия…

Больше того. Наряду с отчетливо выраженными стазами-кастами в семьях многих термитов обнаружены и всевозможные переходные, промежуточные формы насекомых, представляющих как бы межкасты. Таковы, например, солдаты-рабочие, или, по-ученому, «гверилья», иногда обнаруживаемые у Ретикулитермес, даже солдаты-крылатые у них же. Промежуточные формы между бесплодными рабочими и способными к продолжению рода крылатыми постоянно встречаются у всех термитов и несут в жизни семьи такую важную службу, что о них дальше придется рассказать особо.

Можно ли после всего сказанного удивляться тому, что семья термитов выглядит несравненно более многоликой, чем население улья или муравейника?

Вспомним пчелиную толпу на сотах улья. Большую часть года она состоит из тысяч или десятков тысяч рабочих пчел одинакового цвета, одинакового размера, одинакового строения. Они если и различаются, то обычно только по тому, насколько потерты волоски опушения или обтрепаны концы крылышек. Заметно отличается от всех пчелиных самок только одна-единственная — матка. Даже после того как в гнезде появились трутни, картина мало меняется: трутней обычно не столь уж много, да они не так уж резко отличны от рабочих пчел.

Семья муравьев разнообразнее. Муравьи, как правило, одинаковы по цвету. Но наряду с рабочими, которые нередко различаются по размеру, в муравейнике можно видеть и цариц, и солдат, и молодых крылатых самцов и самок, и всякие переходные и промежуточные формы, то есть тоже межкасты, вроде «рабочих с царскими отметинами» или «цариц в рабочем одеянии».

Тем не менее даже и многообразие муравьиной массы ни в какое сравнение не идет с разноликостью населения термитников. Здесь вместе с подвижными крошками первого возраста можно видеть насекомых на всех ступенях роста и развития вплоть до взрослых, в сотни раз более крупных, причем наряду со светлотелыми рабочими и темноголовыми солдатами в семье полно длиннокрылых и короткокрылых самцов и самок. И все это дремлет в камерах или движется, копошится, перемещается в разных направлениях, сливаясь в цепи и потоки, которые то исчезают, то возникают вновь.

Однако нам пока по-прежнему неясно, для чего же даны крылатым крылья, такие никчемные в их подземельях; нам не неизвестно, в каких случаях и как пускают в дело солдаты свои жвалы или острые носы, которыми им не приходится пользоваться против своих братьев и сестер; мы так и не узнали еще, когда и при каких обстоятельствах лишается мать семьи термитов своих крыльев, от которых у нее сохранились лишь блестящие треугольные обрубки.

Обо всем этом речь и пойдет, но только позже, после того как хотя бы несколько слов будет сказано о географии термитов, а главное, о том, как изучаются нравы и повадки этих насекомых, обитающих во мраке подземелий, скрытых от человеческого взора.