Книга: Путешествие хирурга по телу человека

Послед: ешьте его, сжигайте, закапывайте под деревом

Послед: ешьте его, сжигайте, закапывайте под деревом

На первый взгляд, кажется, что пуповина зародилась в море: переливчатая и резиновая, как медуза или ламинария, она опутана тройной спиралью кровеносных сосудов – двойная артерия закручивается вокруг одной вены. Фиолетовые сосуды вплетаются в сероватое желе, состоящее из вещества, используемого лишь еще в одной части тела – стекловидном теле глаза. Пуповина выглядит мягкой и нежной, но на самом деле она прочнее, чем кажется: в течение девяти месяцев она обеспечивает плоду жизнь.

Морщинистая девочка со сжатыми кулачками, которая только что появилась на свет, уже успела заплакать. Я обтер ее полотенцем и ненадолго положил чуть ниже бедер матери. Плацента все еще была внутри таза роженицы, и мне не хотелось, чтобы кровь попала на тело младенца. Я положил пальцы на пуповину, чувствуя, как крошечное сердце трепещет, как пойманная бабочка. «Все в порядке?» – поинтересовался ее отец. Он выглядел усталым от недосыпа и родовых мук его жены, свидетелем которых он только что стал.

«Да, – ответил я. – Все в полном порядке». Пока я смотрел на девочку, пульс в пуповине замедлился, а затем и вовсе прекратился: это была реакция на прохладный воздух и повышение содержания кислорода в крови ребенка. Теперь она дышала самостоятельно. Внутри печени новорожденной и вокруг ее сердца синхронно закрылись кровеносные сосуды, так называемые шунты, которые во время ее нахождения в матке отводили кровь в обход развивающихся легких и печени. В то же самое время открылись другие сосуды, несущие кровь к легким и от них. Именно благодаря им кровь ребенка покраснела при поступлении в нее кислорода. Отверстие в ее сердце, необходимое для циркуляции крови во время пребывания в матке, тоже закрылось. Закрылись и пуповинные артерии, идущие из глубин таза матери к пупу ребенка. Из-за всех этих изменений ее синеватое и восковое личико порозовело. Только когда пульс в пуповине остановился, я пережал ее пластиковым зажимом.

Акушерка подала мне ножницы, шершавые и затупившиеся из-за многочисленных обработок в стерилизаторе, и я в очередной раз удивился, как же сложно разрезать такую нежную на вид субстанцию. Мне пришлось кромсать ее, словно это был стальной трос. Мать рожала младенца, стоя на четвереньках, но, как только я подал ей ребенка, она легла на спину и положила дочь на грудь со вздохом изумления. Пока мать, отец и их младенец растворялись в мире для троих, мы с акушеркой ждали завершения родов. Это был еще не конец.

«Третья стадия» родов многим неизвестна, так как они считают, что шоу заканчивается с появлением на свет младенца. Однако гормональная буря и происходящие в теле химические процессы отделяют плаценту. Если сокращение будет происходить слишком медленно, кровь может начать струиться из матки, что известно как «послеродовое кровотечение». Я аккуратно, но довольно сильно надавил на опускающийся живот матери, чтобы понять, сокращается ли матка. Она сокращалась.

Я осторожно потянул за пуповину парой стальных щипцов. Ребенок уже сосал грудь матери: пока он это делал, гормоны, ускоряющие выработку молока, тоже стимулировали сокращение матки. Теперь пуповина казалась совсем бледной на фоне стали: артерии и вена внутри нее стали сейчас лишь призраками своей былой мощи. Пока я тянул, пуповина внезапно расширилась, как расширяется дерево в том месте, где в землю углубляются корни. «Послед[95]», фиолетовый сгусток крови, выскользнул из тела матери на кровать.

Послед был тяжелым, более 500 граммов, практически круглым и толстым. С самых ранних сроков беременности ему приходилось доставлять кислород, сахар и питательные вещества развивающемуся плоду, а также уносить в тело матери углекислый газ, мочевину и другие побочные продукты. Кровь матери и плода не смешивается, но капилляры каждого из них так близко располагаются друг к другу, что кажется, будто миллион крошечных рук сцепились пальцами через плаценту. Да Винчи заметил это более 500 лет назад, в то время как многие его современники полагали, что ребенок растет внутри матки, поглощая менструальную кровь матери. Выполненные Леонардо рисунки плаценты напоминают послед овцы; считается, что он видел лишь один труп женщины, умершей во время беременности. Он не был одинок: на протяжении многих веков европейские мужчины, казалось, были больше знакомы с плацентой овец, чем своих собственных детей. Даже научное название оболочки плаценты, «амнион», происходит от греческого «ягненок».

Большинство составляющих нашей анатомии достаточно крепкие, чтобы проработать как минимум 40–50 лет до того, как начнутся какие-либо проблемы, но орган, который требуется организму лишь на протяжении восьми-девяти месяцев, показывает, насколько уязвимой может быть ткань человеческого тела. Я видел плаценты, которые превращались в хрупкую и серую субстанцию либо из-за токсинов, которым они подвергались, либо из-за глубоко прожаренной пищи, любимой шотландцами. Хуже всего выглядят плаценты заядлых курильщиц: они покрыты узлами желтого цвета, плотными, как серая амбра.

Однако эта плацента была чистой, и я положил ее на стальной поднос. Напоминающие паутину остатки амниотического мешка были объединены с самой плацентой, и я не видел никаких разрывов. «Оболочки не повреждены», – сказал я медсестре, прежде чем неуклюже выбросить плаценту в пластмассовое ведро. Я закрыл его оранжевой крышкой, словно баночку с краской, и понес в комнату, где хранились все отходы. Теперь эта плацента, которая недавно была необходима для жизни и роста плода и служила центром его мира, стала лишь составляющей кучи плацент и пуповин, доставленных сюда от родивших сегодня женщин. Уже завтра все это будет сожжено в больничной печи. То, что еще сегодня утром питало ребенка, завтра станет дымом, летящим над городом.

Греческое слово omphalos происходит от того же корня, что латинское umbilicus: они оба несут в себе смысл пребывания в центре либо тела, либо мира. Греки считали Омфал, камень в Дельфах, географическим центром Земли. Примерно в то же время, когда люди активно приезжали паломничать в Дельфы, греческий путешественник и историк Геродот писал о том, какие разные обычаи преобладают в различных частях Древнего мира.

Можно вспомнить, например, историю о Дарии [1]. Когда Дарий был царем Персии, он собрал греков, которые в то время находились при его дворе, и спросил, за какую награду они согласились бы съесть тела их мертвых отцов. Они ответили, что не сделали бы это за все богатства мира. Позднее в присутствии греков Дарий спросил индийцев из племени каллатиев, которые едят тела умерших родителей, за какую награду они бы их сожгли. Царь пригласил переводчика, чтобы греки поняли ответ. Индийцы издали вопль ужаса и запретили ему даже упоминать о таких страшных вещах.

Для Геродота обычай был превыше всего; в последние несколько десятилетий на Западе принято сжигать плаценты вместе с грязной одеждой, больными органами и зараженными иглами в больничной мусоросжигательной печи.

Как греки Дария пришли в ужас от перспективы есть своих отцов, так и индийцы племени каллатиев были напуганы тем, что им не придется их есть. Практика поедания плаценты пробуждает противоречивые чувства. Плацента – богатый источник прогестерона, гормона, сохраняющего беременность. Падение в теле женщины уровня прогестерона вызывает перепады настроения после рождения ребенка, которые часто приводят к послеродовой депрессии. Поедание последа типично как для хищников, так и для всеядных животных, например, шимпанзе, которые являются нашими ближайшими родственниками. Здесь стоит вопрос не столько о питании, сколько о предоставлении истощенной матери возможности мягко выйти из беременности, характеризующейся высоким уровнем прогестерона.

В Ветхом Завете есть только одно упоминание о последе, и оно связано с нарушением табу: во Второзаконии 28, стих 57, женщине разрешают съесть плаценту (что обычно не было позволено), так как ее город находится в осаде. Однако в других средиземноморских культурах поедание новоиспеченной матерью последа поощрялось, так как это способствовало появлению молока и сокращению болей во время возвращения матки к нормальному размеру.

От Марокко до Моравии и Явы женщины ели собственную плаценту и плаценту других женщин [2], чтобы улучшить свою фертильность, в то время как в Венгрии пепел от сожженной плаценты тайно подмешивали в еду мужчинам, чтобы сократить их плодовитость (все это не так странно, как кажется: женские половые гормоны иногда способствуют женской фертильности, замедляя при этом выработку спермы у мужчин). Во время правления китайской династии Тан в VIII веке н. э. считалось, что плацента матери, родившей девочку, способна снова превратить женщину в юную девушку[96].

Яйца ранних позвоночных росли в окружении морской воды; мы, млекопитающие, у которых матка заполняется амниотической жидкостью, носим море внутри нас. То, что оболочки матки тесно связаны с морем, было известно с древнейших времен. Так жители Британских островов считали, что ребенок, появившийся на свет в оболочке плода, непременно станет выносливым пловцом и будет удачливым всю жизнь.

«Жизнь Дэвида Копперфилда» Чарльза Диккенса начинается с автобиографии главного героя и нелепого обсуждения того, как его «сорочку» выставили на продажу по вышеупомянутой причине:

«Я родился в сорочке, и в газетах появилось объявление о ее продаже по дешевке – за пятнадцать гиней. Но либо в ту пору у моряков было мало денег, либо мало веры и они предпочитали пробковые пояса, – я не знаю; мне известно только, что поступило одно-единственное предложение[97]» [3].

В Японии и Исландии от плаценты принято избавляться, не предавая ее земле под деревом, а закапывая под домом. В Японии место захоронения выбирает священник, в то время как в Исландии ее следует закопать таким образом, чтобы она совпадала с траекторией первых шагов матери, которые она сделала, впервые встав утром с постели. В одном древнекитайском тексте говорится, что плаценту и пуповину необходимо зарыть глубоко в землю; наверху должна быть «земляная насыпь, которая символизирует долгую жизнь ребенка. Если послед съест свинья или собака, ребенок лишится ума. Если его съест насекомое, ребенок заболеет золотухой. Если его съест ворона или сорока, ребенок умрет неожиданной или мучительной смертью. Если плаценту сжечь, на теле ребенка появятся кровоточащие раны» [4].

Русские традиционно считали плаценту и пуповину священными [5]. Православные христиане связывали их с образом Богородицы, олицетворением плодородия. После родов послед на время клали на церковный алтарь, где он, по поверьям, положительно влиял на фертильность других женщин, а затем его закапывали.

Некоторые народы Индонезии верили, что плацента и ее оболочки вышли из моря и должны быть возвращены туда же: плаценту складывали в горшок и бросали в реку, откуда она могла доплыть до океана. Люди делали это, чтобы предотвратить попадание плаценты в плохие руки (идея о том, что послед – это часть ребенка, существовала на протяжении долгого времени). Другие народы Юго-Восточной Азии сооружали для плаценты похоронные носилки и окружали ее масляными лампами, фруктами и цветами, а затем сплавляли плаценту по реке.

В некоторых других культурах плаценту сравнивали не с даром моря, а с деревом: такое представление объяснялось тем, что «ствол» пуповины словно укореняется в матке. Мне рассказывали, что во время рождения ребенка женщина испытывает боль из-за постоянных волн давления в сочетании с сильнейшим чувством растяжения в промежности. Выход последа ощущается иначе: роженице кажется, что из нее наконец искореняется что-то, что очень давно было погребено внутри нее. В «Золотой ветви», авторитетной книге по культурной антропологии, Джеймс Фрэзер описал несколько культур, где принято закапывать плаценту под священным деревом, которое на протяжении всего своего существования будет связано с ребенком. Дерево получает имя младенца и становится центром его мира, подобно тому, как Омфал в Дельфах был центром греческого мира.

Для большинства из нас пейзаж воспоминаний детства обладает особой силой и зачастую оказывает значительное влияние на взрослую жизнь. На Западе мы не освящаем этот пейзаж, хороня в нем плаценту или принося послед в дар богине плодородия, но он все равно в какой-то степени остается для нас священным. В конце 1970-х годов Шеймас Хини[98] зачитал по радио ВВС свое эссе, в котором описал двор фермы, где провел детство [6]. Вступление к эссе он назвал «Омфал» и рассказал в нем о том, как водяной насос на заднем дворе был центром его детского мира.

Американская армия осуществляла маневры на территории графства Дерри: бомбардировщики пролетали совсем низко, направляясь на ближайшую воздушную базу, но великие исторические события никак не влияли на течение домашней жизни. Гул бомбардировщиков был далеким; гораздо ближе раздавался звук воды, стекающей в ведра. Когда женщины с пяти соседних ферм набирали воду, насос повторял: «Омфал, омфал, омфал». Насос служил неподвижной точкой в центре жизни Шеймаса; неподвижной, но наполненной влагой жизни, поддерживающей существование всех, кто жил вокруг нее. Хини был привязан к водяному насосу, как плод остается привязанным пуповиной к матке на протяжении девяти месяцев.

В той радиотрансляции Хини рассказал не только о насосе: пейзаж детских воспоминаний расширился, вобрав в себя гороховое поле («зеленая паутина, мембрана с прожилками света»), живую изгородь, буковое дерево, коровник и полый ствол старой ивы. Ива была его любимицей: он прислонял голову к ее коре и чувствовал, как крона дерева вертится вокруг него. Ему казалось, что он держит крону на своих плечах, подобно Атланту, подпирающему небесный свод. Переключившись на мифологию на середине предложения, Хини вспомнил, как ветви рогами окружали его голову, словно он был Кернунном, кельтским божеством. Пейзаж воспоминаний был священен, и не важно, прибегая к каким традициям (христианским, греческим или кельтским), Хини подчеркивал это.

Пуповину можно есть, сплавлять по реке или закапывать под деревом. Можно пригласить священника, чтобы он помог захоронить ее под домом. Можно продать ее, закопать на берегу во время отлива или спрятать от злых духов. В хорошо финансируемых современных системах здравоохранения появилась еще одна возможность: сохранить пуповину с помощью криогенной заморозки.

В желеобразной субстанции пуповины находятся клетки, генетически совпадающие с ребенком, но не распределенные по различным типам тканей. Такие клетки называются «стволовыми»: как новое дерево может вырасти из одной ветки, так и различные части тела теоретически способны вырасти из стволовых клеток. Из клеток крови пуповины можно вырастить такие ткани, как, например, костный мозг, в то время как из клеток желеобразной субстанции могут получиться структурные компоненты тела: кости, мышцы, хрящи и жир.

На буклетах, рекламирующих криогенную заморозку пуповины, есть два типа иллюстраций: милые и улыбающиеся дети, занятые игрой, или ученые в защитных костюмах, выполняющие сложное лабораторное задание. Невозможно встретить картинки, на которых был бы запечатлен рассеянный склероз, болезнь Паркинсона или лейкемия, несмотря на заявления о том, что хранение стволовых клеток может стать для человека своего рода страховкой от этих заболеваний. Можно пожертвовать стволовые клетки в общественный банк, передать их другому человеку или заплатить частной компании за хранение стволовых клеток вашего ребенка, которыми смогут пользоваться только члены вашей семьи.

В ряде культур до сих пор принято верить в длящуюся на протяжении всей жизни внутреннюю связь ребенка с его пуповиной. По этой причине к пуповине нужно относиться уважительно. Если вы хотите, чтобы частный банк хранил пуповину вашего ребенка, вам нужно договориться с ученым, который после появления на свет вашего младенца сможет извлечь стволовые клетки в тот критический период, пока они еще живы. Пожизненную связь ребенка с пуповиной можно поддерживать, регулярно осуществляя выплаты по кредитной карте. Благодаря Национальной службе здравоохранения в Великобритании сейчас существует организация по хранению пуповинной крови: извлеченные из нее стволовые клетки исследуются учеными на предмет возможности их использования в трансплантатах костного мозга. В течение десяти лет мы перестали выбрасывать послед в мусорное ведро и снова наделили его чуть было не забытым глубинным смыслом.

Существуют разногласия по поводу того, могут ли частные банки предоставить достаточно стволовых клеток для лечения взрослого. Непонятно, оправдана ли высокая стоимость хранения пуповины ребенка для использования им самим. Даже если житель Восточной Африки ощущает связь с деревом, под которым была закопана его пуповина и которое привязывает его к определенному участку земли, мы вряд ли будем черпать силы из регулярных посещений криогенной лаборатории. Между лабораториями существует система обмена, и может случиться так, что пуповина вашего ребенка окажется в другой стране, где она не будет вам доступна. Однако так она хотя бы получит защиту от муравьев, свиней, собак и сорок.