Книга: Путешествие хирурга по телу человека

Матка: порог между жизнью и смертью

Матка: порог между жизнью и смертью

Телевизор занимал больше места, чем камин, но никто не смотрел его. В очаге светился электрический огонь. Фарфоровая пепельница в виде пекинеса была переполнена, а ковер усыпан конфетти из окурков. Ковер между входом в комнату и большим креслом, где находилась пациентка, прохудился. На полу виднелись жирные пятна от уроненной пищи и следы поскользнувшихся ног. На диване, который был длиннее, чем комната в ширину, сидели мужчина и женщина: сын и дочь моей пациентки. Им обоим пришлось раздвинуть колени, чтобы для их животов оставалось место. Сын встал, чтобы поприветствовать меня. Его руки дрожали.

«Она истекает кровью, доктор, – сказал он. – Снизу».

До того, как выйти под дождь, сидя в автомобиле, я изучил историю болезни Гарриет Стаффорд на рабочем ноутбуке. У нее была эмфизема[92], ишемическая болезнь сердца, гипертония и диабет – четыре всадника апокалипсиса стареющего общества. В ее карте, помимо этих четырех записей, были еще две, не менее значительные: «мультиинфарктная деменция»[93], которая объясняла то, как рассеянно она взглянула на меня, когда я вошел в комнату, и «карцинома эндометрия», то есть рак матки, который и стал причиной кровотечения. Внизу была просьба, приписанная ее лечащим врачом: «По возможности избегать госпитализации».

– Здравствуйте, я доктор Фрэнсис, – поздоровался я. – Как вы себя чувствуете?

В ее глазах отразилась типичная для больных деменцией паника: она боялась, что скажет глупость или выставит себя в плохом свете. Я представил себе ее мозг, такой же изношенный, как ковер на полу. Вместо широких возможностей социального взаимодействия ей приходилось довольствоваться лишь несколькими машинальными ответами. Некоторые больные деменцией буквально возвращаются к довербальному этапу развития: как совсем маленькие дети, они учатся доверять или не доверять окружающим по тону голоса говорящего и его манере произносить слова.

– Хорошо, да, нормально, – ответила она, улыбаясь и немного расслабляясь.

Я взял ее руку и осторожно потряс. Она была холодной, ладонь – потной, а пульс – поверхностным и частым.

– Я пришел, чтобы вам помочь, – сказал я.

Затем я прощупал кожу по всей длине руки: до самого плеча она была холодной. Женщина потеряла так много крови, что в теле ее уже не хватало, чтобы согревать конечности. Кожа ее лица стала бледной и восковой, почти прозрачной. В белках глаз крови совсем не было.

– Я менял ей прокладку полчаса назад, – сказал сын пациентки, – но рак… кровь хлещет из нее.

На его лице вспыхнул румянец: ему пришлось обсуждать две табуированные темы, рак и вагинальное кровотечение, с незнакомым мужчиной.

– Мне нужно ее осмотреть, – сказал я. – Можно ли ее куда-нибудь положить?

Рядом с гостиной была маленькая свободная спальня: пациентка больше не могла подниматься по лестнице. Сын и дочь помогли ей встать с кресла и, как ребенка, под руки повели в спальню. «Все хорошо, мам, все хорошо», – приговаривала ее дочь, как родитель, успокаивающий испуганного ребенка. Затем они с легкостью приподняли ее и уложили на кровать.

Она легла на спину, а я развязал ее домашний халат. Эта женщина понятия не имела, кто я такой, но воспоминания о врачах, пробужденные в ней появлением меня в галстуке и белой рубашке, успокоили ее и дали ей понять, что в необходимости вот так раздеться нет ничего страшного. Ее кровяное давление стало настолько низким, что измерить его было практически невозможно. «Больно?» – спросил я ее, пытаясь говорить максимально простым языком. Она сморщилась и провела рукой по растяжкам на коже. Вдруг мне показалось удивительным, что ее сын и дочь когда-то были внутри ее матки. Орган, подаривший им жизнь, сейчас приближал смерть их матери. Спустив ее пижамные штаны, я увидел кровь, наполняющую прокладку, и скользкие темно-красные сгустки.

Я достал из чемоданчика пузырек морфина и сделал укол в живот пациентки. Место инъекции было лишь в нескольких сантиметрах от опухоли, пожирающей ее матку, заставлящей затвердевать органы брюшной полости и убивающей ее так же быстро, как вскрытые вены. Пока я наблюдал за пациенткой в течение нескольких секунд, она закрыла глаза и задремала. На стене над ее головой висел плакат с изображением Иисуса: у него было кровоточащее сердце и голливудская борода. Вдоль плинтусов лежали стопки видеокассет. В комнате стояла открытая сумка с необходимыми вещами, похожая на те, что заранее собирают женщины, ожидающие родов. В сумке лежали банки с тальком, сигареты и чистые ночные рубашки.

– Мы храним эту сумку на случай, если маме придется лечь в больницу, – пояснил ее сын.

Затем мы все вместе вышли в гостиную, оставляя миссис Стаффорд лежать на кровати.

– Я знаю, мы раньше не встречались, но я изучил историю болезни вашей мамы, и мне известно, что у нее рак и что кровотечение непосредственно с ним связано.

– Да, – кивнула ее дочь. – Много месяцев назад врачи сказали, что ей осталось жить несколько недель.

– У нее большая кровопотеря, и мы можем сделать две вещи: либо отвезти ее в больницу для вливаний крови, либо оставить ее дома и смотреть, что произойдет…

Брат и сестра переглянулись, после чего мужчина отвел взгляд и стал смотреть в окно.

– …или что может произойти, если кровотечение прекратится, она восстановится и все будет так, как раньше. Или же что произойдет, если она продолжит истекать кровью и угасать.

– Сколько ей осталось? – спросила дочь.

– Хотел бы я это знать, но… – я замолчал на мгновение, пока не поймал ее взгляд, – но она может умереть сегодня ночью.

– Просто оставьте ее дома, – решительно сказала ее дочь.

– Хорошо, – ответил я. – Я вернусь через три-четыре часа, чтобы узнать, как она себя чувствует.

До ухода я сделал записи для местных медсестер и помог дочери пациентки сменить ее матери прокладку. Когда я натягивал на нее одежду, я увидел, что новая прокладка уже алая от крови.

Я смог вернуться только в три часа ночи. Дверь мне открыла ее внучка, которая так торопилась меня встретить, что споткнулась и пролетела вперед, ударившись головой о стекло. «Здесь священник», – прошептала она, открывая дверь. Она была на поздних сроках беременности.

Я стоял у входной двери, держа в руках чемоданчик и думая, достаточно ли серьезное и благочестивое у меня выражение лица, чтобы встретиться со священником у смертного одра пациентки. Я ощутил спазм внутри из-за охватившего меня чувства вины: именно мое предупреждение о том, что она может умереть ночью, заставило его прийти сюда в такую погоду. В комнате было десять человек, включая священника, высокого и хорошо сложенного мужчину под пятьдесят. Он кивнул мне, стоя у ног больной. Бросив взгляд на пациентку с порога, я понял, что она уже выпила кровь Христа, приняла причастие и теперь лежала высоко на подушках.

Я решил подождать за дверью. На диване за моей спиной лежали сделанные мной ранее записи: вся семья пристально их изучила. Молитвы продолжались еще 10–15 минут, а затем началась суматоха: сын и дочь миссис Стаффорд, ее внучка и несколько внуков по одному начали выходить из комнаты. «Добрый вечер, отец», – сказал я священнику, когда он проходил мимо меня.

«Добрый вечер, доктор, – ответил он, похлопав меня по плечу и улыбнувшись по-деловому. – Вы выполняете важную работу». До того как я успел ответить: «Вы тоже», он удалился.

Я вошел в комнату. Миссис Стаффорд открыла глаза, и я взял ее руку, гадая, узнала ли она меня. «Я уже приходил к вам ранее, – сказал я. – Я врач». Она промычала что-то в ответ, снова закрыла глаза и положила голову на подушку. На этот раз ее пульс был еще более учащенным, а кровяное давление я вообще измерить не смог. Ее руки и ноги оставались такими же холодными, как раньше. «Она говорит, что ей холодно, – сказала ее дочь, входя из гостиной. – Мы включили электрическое одеяло, но…»

Я снова развязал халат миссис Стаффорд и начал аккуратно надавливать ей на живот. Она издала продолжительный стон, после чего я снова вколол ей морфин.

– Вы еще много раз меняли прокладку? – спросил я, смотря на ее дочь через плечо.

– Дважды с того момента, как вы ушли. Но вроде бы кровотечение замедляется.

Я стянул резинку ее пижамных штанов и увидел сгустки крови, облепившие тело пациентки, как пиявки.

– Я вернусь в конце смены с утра, – сказал я. – Попробуйте поспать.

Я возвратился в дом Стаффордов около восьми. У дома стояла мусороуборочная машина, дождь затихал. Дверь довольно долго никто не открывал.

– Она все еще дышит, – сказала ее дочь, встречая меня.

– Но она ничего не говорила с того момента, как вы ушли, – добавила ее внучка, поглаживая свой набухший живот.

Сын пациентки спал на диване и храпел. Его тапочки были аккуратно поставлены рядом с пепельницей в виде пекинеса. Телевизор все еще работал, но тихо. Я открыл дверь в спальню в третий раз за сутки. Лицо миссис Стаффорд теперь казалось еще более бледным, несмотря на идущий от окна дневной свет.

– Кровотечение остановилось? – спросил я. – Я имею в виду, вы сменили еще много прокладок?

– Только одну после вашего ухода, – сказала внучка. – Это хороший знак?

– Возможно, – ответил я.

Теперь ее пульс еле прощупывался. Дыхание было глубоким и нерегулярным. Глаза были полуоткрыты, а в уголках рта скопилась слюна. Морщины, казалось, разгладились, а тон кожи стал еще более желтым и похожим теперь не на воск, а на старый пергамент. Я стоял у постели, держа в руках ее запястье и пытаясь прощупать пульс, когда она испустила длинный выдох и затихла. В течение нескольких секунд я из уважения стоял неподвижно, прежде чем взглянуть на свои наручные часы и начать считать. Прошла минута, затем две.

– Это конец, да? – спросила ее дочь.

– Да, – ответил я. – Она ушла.

А затем дочь умершей начала плакать, но тихо; это было заметно только по дрожанию ее плеч и тому, как она раскачивалась на стуле. Ее собственная дочь обвила ее рукой и притянула поближе к себе.