Книга: ЧЕЛОВЕК И НООСФЕРА

Несколько замечании об управлении народнохозяйственным организмом

<<< Назад
Вперед >>>

Несколько замечании об управлении

народнохозяйственным организмом

Экономические процессы в силу огромного количества независимых производителей и потребителей в течение всей истории представляли собой стихию. Конечно, время от времени делались попытки определенной регламентации экономической деятельности вроде запрета на экспорт шерсти — не изделий из шерсти, а именно «сырой» шерсти, который существовал в Англии в XVII и XVIII веках. Они давали тот или иной эффект, но говорить об управляемом развитии в этих условиях было нельзя.

В XVIII веке постепенно утверждаются капиталистические отношения и провозглашается лозунг «laissez faire» — дайте делать деньги деньгам. Рождается и Рынок. Вернее, извечно существовавший рынок как средство обмена превращается в Рынок, где продается все и вся, где уравниваются в цене и продаются не только производимые товары, но и земля, ее воды, недра, да и совесть человеческая в том числе! Рынок перешагивает национальные границы. Он становится всеобщим — общепланетарным.

Образование Рынка, а вместе с ним и утверждение капиталистических отношений невероятно ускоряют развитие производительных сил и многократно убыстряют течение всех экономических процессов. Но все это не делает их более управляемыми, рыночная стихия сохраняется и при капитализме. Более того, непрерывно растет ее интенсивность, а вместе с ней и мера хаоса: я думаю, что викторианская эпоха была апогеем «неуправляемости».

Но уже в конце XIX века возникают тенденции другого рода. Они были связаны с резким усложнением производства, требовавшим его кооперации и концентрации, — эти тенденции были предсказаны еще Марксом. Концентрация и кооперация имели своим результатом известную регламентацию производства, внесение определенной упорядоченности в человеческую активность, попытки оказать влияние на те процессы, которые происходят на Рынке.

В послевоенные десятилетия начали возникать монополии, международные корпорации. Одним словом, стали появляться крупные объединения производителей. Начала сокращаться та исходная предпосылка, которая порождала стихию Рынка, — существование огромного количества независимых производителей.

Усиливается регламентация. Однако процессы экономического развития в этот период еще нельзя считать направляемыми. Подобный процесс особенно усилился, когда возникли социалистические государства, жестко ограничивающие рыночные отношения и сформулировавшие доктрину плановой экономики.

Для дальнейшего нам важно понять, какой смысл вкладывать в термин «плановая экономика», с которой было связано много надежд и иллюзий? В какой степени экономика, производственная деятельность народнохозяйственного организма страны могут быть управляемыми? И вообще можно ли говорить о подобных системах как об управляемых?

В ответах на эти вопросы нам помогут не только соображения общетеоретического характера, но и опыт, приобретенный социалистическими государствами.

Прежде всего давайте посмотрим, как растет сложность системы управления в зависимости от сложности управляемой системы. Ситуация пояснена на приведенном рисунке. Представим себе, что для управления неким объектом надо переработать к бит информации. Предположим теперь, что управляемая система состоит из двух объектов. Если они связаны между собой, то объем информации не просто удваивается: в акте управления надо учесть и их взаимозависимость. Пусть на это надо затратить еще р бит информации.


Рис. 4.

Значит, в этом случае система управления должна быть способна переработать + 1 р бит информации. Если система состоит из трех объектов, то объем информации уже будет 3 к + 3 р и т. д.

Как это видно из рисунка, в общем случае многих объектов объем перерабатываемой информации будет расти как квадрат сложности. Но связь — это тоже объект управления, и надо учитывать связи между связями и т. д., иными словами, объем информации, который необходимо переработать для обеспечения одного и того же качества управления, растет очень быстро вместе с ростом сложности системы. Но объем перерабатываемой информации характеризует и сложность системы управления. Конечно, могут быть различные ухищрения, упрощающие процедуры управления. Кроме того, приведенные расчеты сделаны на очень упрощенном примере. Но основной вывод остается тем же самым: сложность системы управления, сохраняющей «качество» управления, растет неизмеримо быстрее сложности самой управляемой системы.

Этот вывод справедлив для любой системы — инженерной, производственной, социальной. Справиться с этим растущим объемом информации при быстром росте сложности системы никакие компьютеры (ни современной, ни любой гипотетической мощности) не смогут. А это означает, что имеет место весьма печальный факт: не существует систем управления, способных сохранить одно и то же «качество» управления вместе с ростом сложности системы.

К сказанному следует добавить, что в системе управления неизбежно присутствуют те или иные помехи, флюктуации, снижающие «качество» управления, то есть степень точности достижения поставленной цели. Количество этих помех и ошибок также стремительно растет вместе со сложностью управляемой системы.

Итак, если система достаточно сложна, если наши возможности обработки информации ограничены, то говорить об управлении такой системой в том строгом научном смысле слова, какой мы ввели в предыдущем параграфе, нельзя! Этот факт имеет огромное принципиальное значение, когда речь идет о системах социальной природы. Но и при создании сложных технических систем надо всегда помнить о предельных возможностях управления. В случае системы большой сложности можно говорить лишь о направленном развитии системы, о том, чтобы ее состояние находилось в окрестности, вблизи тех или иных ориентиров. Заметим, что понятие «направляемое развитие» уже не имеет четкого математического смысла и его выяснение требует каждый раз конкретного содержательного анализа.

Все сказанное полностью относится и к проблемам управления экономическими организмами. С увеличением их размеров, объемов и номенклатур производства система управления очень быстро усложняется. Качество управления начинает падать. Этот факт всем хорошо известен — мы все являемся его свидетелями, и главный его индикатор — рост числа «белых воротничков», то есть количество управленческого персонала, во всех развитых странах, как капиталистических, так и социалистических.

Значит, на определенном уровне сложности необходима децентрализация, передача прав (или части прав) отдельным элементам этого экономического организма — отдельным предприятиям, например. Такая перестройка неизбежна. Иначе экономический организм начнет хиреть — он войдет в полосу застоя, неизбежные управленческие ошибки в планировании в первую очередь приведут к их лавинообразному росту. Управление сделается номинальным, возрастет хаос, дальнейшее развитие «управляемого» экономического организма неизбежно прекратится. И это тоже общий постулат, подкрепленный многолетним опытом развитых государств с плановой экономикой, где первоначальные успехи при неизменной структуре управления сменяются стагнацией.

Но при этом следует иметь в виду, что децентрализация сама по себе не является еще панацеей и не делает систему управляемой. Более того, она рождает и новые трудности. В самом деле, обретая самостоятельность, то или иное предприятие сразу превращается в организм: у него возникают собственные цели и определенные возможности им следовать. Эти новые цели вовсе не обязаны совпадать с целями всего хозяйственного организма: они всегда будут иными — не антагонистическими, но другими.

Примечание. К сожалению, эти факты (необходимость считаться с реальными законами развития) не сделались общепризнанными, и, начиная с 30-х годов, в нашей стране постепенно утвердилась иллюзия возможности директивного планирования и управления таким огромным объектом управления, каким является народно-хозяйственный организм Советского Союза. Судьба людей, думавших иначе, реалистически представлявших себе возможности и средства направляемого развития, настоящих больших ученых: Кондратьева и Чаянова — трагична, они расстреляны, Вайнштейн провел большую часть жизни в заключении и ссылке, Леонтьев уехал в США. На долгие годы была исключена возможность серьезного обсуждения той структуры управления и планирования, которая была выгодна ведомственным монополиям и позволяла административно-командной системе «держать в руках» народное хозяйство.

Значит, проблема децентрализации совсем не проста и требует создания специальных правил взаимоотношения иерархических звеньев. Иногда эту задачу удается удачно решить на основе опыта и интуиции, и тогда, казалось бы, разрозненно работающие предприятия начинают работать как единый, достаточно слаженный механизм.

Так произошло, например, в Советском Союзе в начале двадцатых годов, после окончания гражданской войны, во время утверждения новой экономической политики. В эти годы общество впервые столкнулось с проблемой управления экономическим организмом целой страны, причем страны, занимающей 1/6 часть суши. Впервые в истории все недра, все воды, земля и все средства производства были обобществлены. Возникла беспрецедентная задача их рационального использования. Этот опыт не только интересен с чисто практической точки зрения, но его успехи и его просчеты крайне назидательны. Он бесценен с точки зрения общества, связанного по рукам и ногам условиями «экологического императива»!

Здесь нет места для его подробного анализа (см. подробнее: Моисеев Н. Н. Социализм и информатика. М., 1988), и я в этом разделе остановлюсь лишь на одном моменте, сыгравшем, как мне кажется, решающую роль в успехах экономической политики 20-х годов и оказавшем большое влияние на развитие теоретической мысли.

В тот период были организованы тресты и синдикаты — совершенно автономные экономические образования. Они были чем-то похожи на акционерные общества или даже крупные корпорации западных стран, в которых отсутствует лицо, обладающее контрольным пакетом акций. Другими словами, не было единого «хозяина». В таком случае власть вручается менеджеру, который несет перед акционерами полную ответственность за судьбу предприятия или корпорации.

Советские тресты и синдикаты, вернее, их руководство получило полное право на управление всем капиталом этих производственных организмов. Но вместо акционеров капитал принадлежал государству. И перед ним управляющие несли полную моральную, финансовую и уголовную ответственность за развитие и процветание руководимого ими экономического организма. Он мог процветать, тогда процветало и руководство синдиката, и его коллектив. Но он мог и прогореть, и тогда рабочие не получали зарплаты, а руководство шло под суд!

Синдикат заключал договоры с вышестоящими инстанциями — Госпланом, наркоматами и т. д. Эти договоры были им выгодны, ибо обеспечивали сбыт и снимали трудность снабжения. Государство устанавливало и налоги на прибыль, причем налоги были дифференцированные. В остальном же тресты и синдикаты существовали в условиях довольно свободной рыночной экономики.

Итак, в двадцатые годы в Советском Союзе существовала рыночная экономика, и, несмотря на это, я употребил слова об управлении. Так было ли хозяйство 20-х годов управляемым организмом? Было или нет?

Теперь бы я сказал — оно было направляемым. Ленинское руководство страны, вероятно, достаточно отчетливо понимало (во всяком случае, интуитивно — никто из них не был специалистом в области управления), что централизованное управление организмом всей страны невозможно — невозможно в принципе! Можно говорить только о желательных тенденциях, о прогностических вариантах… И только в укрупненных показателях! И только приближенно (план не был тогда законом!).

Именно в те годы был изобретен «программный метод управления», который и обеспечивал направляемое развитие. Я уже говорил, что цели в социально-экономических организмах вырабатываются внутри самих управляемых систем. Но, однажды определены, они становятся своеобразной доктриной. В Советском Союзе выработка целей общегосударственного развития — это прерогатива партии, ее съездов, а в дальнейшем Съездов народных депутатов. Надо заметить, что за 70 лет существования Советской страны стройной научно обоснованной системы процедур выработки целей развития, реалистических целей, согласованных с возможностями страны, экономическими законами и «алгоритмами развития», так и не было создано. В основу всех решений прежде всего брался опыт и интуиция. Иногда они подводили, а иногда и давали блестящие результаты. Результаты двадцатых годов, если их рассматривать сквозь призму лет и последующих экономических неудач, следовало бы назвать потрясающими. «Феномен Советской власти» — такой термин бытовал в те годы на страницах иностранных газет и журналов, которые были далеки от доброжелательства к нашей стране.

Основные цели, которые партия ставила перед развитием страны, сводились главным образом к тому, чтобы к 1927 году, то есть к десятилетию победы Октябрьской революции, промышленность и сельское хозяйство страны достигли довоенного уровня развития и были бы созданы предпосылки дальнейшего развития экономики страны с ориентацией на превращение Советского Союза в промышленно развитое государство. Без этого нельзя было и думать о создании социального строя, государственной системы, способной обеспечить социальную справедливость и социальную защищенность гражданина — основные цели любого социалистического строительства.

Итак, мы видим, что цели развития ставились в достаточно общей форме, гораздо менее четкой, чем это принято в теории управления. Тем не менее, цели были поставлены и должны были быть названы средства их достижения. И они были названы.

Прежде всего это знаменитая программа ГОЭЛРО — план электрификации страны. Таким образом, в качестве объекта государственного централизованного управления было выбрано строительство сети электростанций. Энергетика в ходе гражданской войны была полностью разрушена. И казалось естественным, что основной государственной программой стала программа восстановления энергетики. Для разработки ее были привлечены лучшие силы страны — виднейшие ученые и инженеры. Формальным руководителем группы разработчиков программы был тогдашний председатель Госплана академик Г. М. Кржижановский. Но за ходом работ непосредственно следил глава Советского правительства В. И. Ленин.

Заказчиком и разработчиком программы, по существу, было само государство в лице Государственной плановой комиссии, в состав которой и была включена большая группа ученых. Никаких промежуточных бюрократических звеньев между теми, кто заказывал программу, и теми, кто ее формировал, не было.

Важно обратить внимание на одну особенность принятого варианта программы. Задача состояла в том, чтобы не просто восстановить разрушенные электростанции, а создать нечто качественно новое. До революции энергетика России — это прежде всего совокупность карликовых, преимущественно тепловых электростанций, принадлежащих отдельным предприятиям или городам. Один из основных вариантов развития энергетики состоял в восстановлении этой сети разрушенных и частично демонтированных микроэлектростанций. Этот вариант был самым дешевым. Его реализация могла быть проведена в самые сжатые сроки. Он имел большое число сторонников. Однако руководителей программы он не устраивал. Почему?

Я напомню, что в начале двадцатых годов люди, занимавшиеся перспективами развития народного хозяйства Советского Союза, думали не просто о восстановлении разрушенного в эпоху гражданской войны, но и о подготовке к новому шагу вперед: советское народное хозяйство должно было оказаться способным к переходу на рельсы индустриализации, к превращению сельскохозяйственной страны в индустриальную. Для решения этой задачи восстановление множества разрозненных карликовых электростанций практически ничего не давало. Нужен был качественно другой подход.

Окончательный вариант программы ГОЭЛРО предусматривал создание единой энергетической системы европейской части Советского Союза, опирающейся на систему связанных между собой крупных районных электростанций. Это была совершенно новая техническая идея. Заметим, что в США и западных развитых странах такие системы, а следовательно, и опыт их создания отсутствовали. Именно в те годы были заложены и созданы крупнейшая по тем временам Днепровская гидроэлектростанция (Днепрогэс) и многие другие, составившие основу советской энергетики.

Наряду с программой ГОЭЛРО существовали, конечно, и другие программы, которые не были столь масштабны. Это план восстановления Донецкого угольного бассейна, план ликвидации «ножниц» — обеспечения населения дешевыми хлопчатобумажными изделиями и т. д.

Для реализации подобных программ нужен определенный ресурс — деньги, материалы, рабочая сила разной квалификации и т. д. Все эти ресурсы находятся в «одной корзине», как теперь говорят, или должны быть взяты из одного котла, как говорили в старину. Вот это и была вторая важнейшая функция Госплана — распределять существующие ресурсы между программами (напомню, что первой его функцией было составление самих программ).

Чтобы программа была реализована, необходимы определенные механизмы управления и обратных связей. Прежде всего это система правовых уложений. Поскольку программы выполнялись государственными организациями, то действовала довольно жесткая система госзаказа.

Но не надо думать, что госзаказ всякий раз был эквивалентен госприказу. В этой сфере, насколько я себе представляю, взаимоотношения Госплана и других высших правительственных органов были весьма разнообразными. Так, например, строительные организации функционировали в условиях жесткой регламентации. В то же время предприятия легкой промышленности, заключая договор с Госпланом, имели большую свободу выбора и руководствовались прежде всего выгодностью тех условий договора, который согласовывался с заказчиком.

Но, кроме госзаказа, у правительства были еще и иные, весьма широкие возможности воздействовать на исполнителя. Это и структура налогов, и разнообразные предпочтения, и многое другое, включая «моральное» стимулирование и различные виды поощрений и наказаний.

Коль скоро программа сформулирована, вступают в действие правила, развитые в теории управления, и главное из них — необходимость реализации принципа обратной связи. Почти очевидно, что в подобной ситуации наиболее разумной формой реализации этого принципа будет схема скользящего плана. Именно она и была использована Госпланом и сводилась к регулярному пересмотру программы, ее уточнению и дополнению: программа выступала не как закон, который должен быть неукоснительно выполнен, а как средство, как ориентир для практической деятельности плановых и управляющих органов.

Таким образом, планирование на том этапе развития Советского Союза было отнюдь не всеобъемлющим» оно охватывало лишь определенную сферу хозяйственной деятельности страны, соизмеримой с теми возможностями ресурсов, которыми обладало государство, и тем объемом производственной деятельности, который был доступен эффективному управлению. В этом ограничении сферы управляющей деятельности была не слабость государства, а его сила, его мудрость. И экономика Советского Союза в первые годы после окончания гражданской войны была согласно нашей терминологии неуправляемой, а направляемой.

Как мы знаем из последующей истории нашей страны, попытки более жесткого, всеохватывающего централизованного управления экономическими процессами ни к чему хорошему не привели. Родились ведомственные монополии, которым были чужды внутренние стимулы к самосовершенствованию, и родилась страшно неэффективная бюрократическая система.

Управляемой экономикой экономические процессы, протекающие в масштабах государства, быть не могут. Управляемая экономика — это лингвистический и управленческий нонсенс, противоречащий строгим выводам науки. А вот направляемой она необходимо должна быть. Эту возможность продемонстрировала история Советского Союза.

Так как же в ретроспективе представляется этот направляемый народнохозяйственный организм нашей страны, возникший в первые шесть лет после принятия новой экономической политики?

Определенная часть ресурсов страны шла на выполнение таких программ развития, которые определяли перспективу ее экономического и социального развития. А остальная деятельность государственных предприятий, составляющих основу промышленного потенциала страны, происходила в рамках синдикатов и трестов — крупных самостоятельных объединений, способных не только к самофинансированию, но и к ведению самостоятельной технической и экономической политики. В их деятельности важную роль играла конкуренция, в результате которой возникал принцип приоритета потребителя над производителем: результаты производственной деятельности нужны не сами по себе, а для удовлетворения потребностей потребителя.

Существование конкуренции приводило к известной стратификации предприятий. Одни были высокорентабельные, доход которых позволял обеспечивать высокий уровень материального благополучия членов трудовых коллективов и высокую зарплату их руководителей. Были и низкорентабельные, а были и просто убыточные. Последние тривиальным образом прогорали, а кто виноват — решали суд и арбитраж. Последствия могли быть любыми. Руководство, как правило, снималось, и его судьбу решал суд. Могло быть назначено или избрано, в зависимости от обстоятельств, новое руководство. Предприятие могли и просто закрыть, могли продать с молотка, а могли и сдать в аренду кооперативу и даже частному лицу.

Промышленность в те годы характеризовалась многоукладностью, как сейчас в Китае. Основной промышленный потенциал — это государственные предприятия, объединенные в крупные самостоятельные синдикаты и тресты, далее, было довольно много предприятий кооперативного типа, были и небольшие частные предприятия, существовали, и не без успеха, предприятия, принадлежащие иностранному капиталу, — это концессии, одна из которых принадлежала американскому миллиардеру Арманду Хаммеру. По его утверждениям, эта концессия была рентабельна и принесла ее хозяину немалые барыши.

Сельское хозяйство в те годы было мелкотоварным крестьянским хозяйством. Однако и в нем происходил, правда весьма медленно, процесс концентрации, возникали разного рода кооперативы по совместной обработке земли, по использованию сельскохозяйственной техники, по организации сбыта готовой продукции и т. д. Возникали и отдельные фермерские хозяйства — преимущественно кулацкие хозяйства, использующие наемный труд, и коллективные хозяйства типа колхозов или коммун. Однако на первых порах они особой роли не играли.

Распределение конечного продукта носило чисто рыночный характер, и цены устанавливались не в форме декрета сверху, а в процессе реализации рыночных отношений. Конечно, государство имело определенные возможности оказывать, и оказывало, влияние на характер формирования цен на рынке.

Рыночная или плановая экономика? Такой вопрос довольно часто обсуждается экономистами. Мне кажется, что он не правомочен. Плановость, направляемость при нынешней сложности производства необходимы и капиталистическим, и социалистическим странам. И тенденции к планомерности проявляются всюду, как только концентрация капитала и уровень сложности изделий достигают определенного рубежа.

Но и без рынка тоже обойтись нельзя. Любая попытка отказа от рынка, за исключением критических, военных ситуаций, требовавших нормированного распределения, приводила в экономике к явлениям кризисного характера.

Вряд ли стоит приводить примеры. Рынок — давнишнее изобретение человека. И он при отсутствии монополий обладает удивительным свойством: он реализует закон стоимости. Грубо говоря, рыночный механизм реализует своеобразную отрицательную обратную связь: цена, которая устанавливается благодаря рынку на то или иное изделие, стремится к затратам общественно необходимого труда на ее изготовление, то есть к стоимости. Если стоимость выше цены, то цена начинает расти, если ниже, то цена начинает уменьшаться. На формирование цен оказывают влияние и другие факторы. Но тем не менее именно рынок создает подобную тенденцию.

Эта тенденция имеет глубокое социальное значение. В самом деле, ведь высшей ценностью человека, обеспечивающей его жизнь, его гомеостазис, является труд, и поэтому тенденция выравнивания цены и стоимости — это проявление принципа социальной справедливости. Конечно, это еще не социальная справедливость, но одна из ее составляющих.

Итак, ответ на некорректно поставленный вопрос: плановая или рыночная экономика? — должен быть следующим. Необходимо сочетание планомерности с рыночным механизмом. Только такое сочетание и может обеспечить решение труднейших задач, стоящих сегодня перед обществом как в плане экономическом, так и социальном, и прежде всего обеспечение условий «экологического императива». Но после такого утверждения немедленно возникает и следующий вопрос: а возможно ли сочетание рынка и планомерности?

Ответ на этот вопрос положительный. Его продемонстрировала советская экономика двадцатых годов!

Я описал эту модель схематично. Но, наверное, такая модель не единственная. Она была ориентирована на те конкретные условия, которые имели место в нашей стране. В других странах, вероятно, многие детали этой схемы должны были быть другими. Я думаю, что идеи, которые определили развитие советской экономики двадцатых годов, с наибольшей полнотой реализуются сейчас в Китае. Хотя, конечно, многие детали китайской схемы многоукладочного рыночного социализма совсем иные. Да иначе и быть не могло!

<<< Назад
Вперед >>>

Генерация: 4.911. Запросов К БД/Cache: 3 / 1
Вверх Вниз