Книга: Море и цивилизация. Мировая история в свете развития мореходства

Борьба за Северную Америку

Борьба за Северную Америку

В XVI веке и англичане, и французы время от времени испытывали на прочность испанское владычество в Северной Америке, однако интересы правительства и частных лиц не простирались дальше спорадических исследовательских экспедиций. Подлинными первооткрывателями и первопроходцами Северной Америки были рыболовы — по той простой причине, что других богатств, кроме рыбы, у этих берегов никто не искал. Первым после скандинавских викингов Северную Атлантику пересек Джон Кабот в 1497 году. Венецианский ветеран средиземноморской торговли пряностями, Кабот начал искать финансирование для своего замысла за несколько лет до первой экспедиции Колумба. Получив отказ в Испании и Португалии, он обратился к английскому королю Генриху VII, который даровал ему патентное разрешение «искать, открывать и находить любые острова, земли, страны и края язычников и неверных, кем бы они ни были, в какой бы то ни было части света, которая доселе была неизвестна христианам».[1369] Кабот отправился в плавание из Бристоля, одного из главных английских портов того времени. Маршрут его неизвестен, но, по одной из теорий, его «навикула» (кораблик) «Мэтью» шла от Ирландии строго на запад, пока на горизонте не показалась земля — северная часть Ньюфаундленда. Вдоль его берега он следовал на юг, судя по всему, до бухты Плезанс. Тем же летом Кабот вернулся в Бристоль с пустыми руками, но Генрих VII подписал ему дополнительные патенты, и на следующий год он отправился уже с пятью судами. Один повернул обратно в Бристоль, остальные пропали бесследно.

Хотя ощутимого улова экспедиции Кабота не принесли, слухи о богатых рыбой водах быстро распространились среди бристольских рыболовов, которые к тому времени уже ходили до самой Исландии и которым предстояло по крайней мере в течение века играть ведущую роль в развитии европейских колоний в Северной Америке. Согласно депеше, отправленной миланским послом в Англию вскоре после возвращения Кабота в 1497 году, его команда утверждала, что «море кишит рыбой, которую ловят не то что сетями, а просто корзиной, привязав к ней камень в качестве грузила, и это я слышал от самого мастера [Кабота]. Означенные же англичане, его спутники, обещают наловить столько рыбы, что отпадет всякая нужда в Исландии, откуда поступает сюда рыба в несметных количествах».[1370]

Такая готовность отправляться на промысел к дальним берегам объяснялась исключительной важностью рыбы в европейском рационе. Сушеная, соленая и маринованная рыба была более дешевым источником белка, чем мясо, а церковные запреты на употребление мяса в постные дни — в том числе по пятницам и во время Великого поста — повышали спрос на рыбу в христианской Европе.[1371] Важнейшим для Северной Европы видом рыбы была сельдь (она же сардина), которую к XI веку вылавливали в огромных количествах в Балтийском и Северном морях. Из-за высокой жирности сельдь, если ее не мариновать или не засаливать, быстро портится. При оптимальных условиях сельдь хранится в бочках с рассолом до десяти месяцев. Монополия Ганзы и частичное истощение сельдяных промыслов в начале XIV века вынудило английских рыбаков отправляться в Исландию за треской. Эту крупную холодноводную донную рыбу традиционно добывали крючковым ловом — и хотя трудозатраты на одну рыбину в таком случае получаются больше, крупная треска весит около тридцати килограммов, попадаются экземпляры и в три раза тяжелее. В отличие от сельди, треска почти совсем не имеет жира и в сухом холодном климате может вялиться без соли — идеальный продукт для северных широт, где наличествуют подходящие погодные условия, но бывает туго с солью.

Разработкой североамериканских рыбных промыслов с XVI века занимались не только англичане. В 1500-е годы братья Гашпар и Мигель Корте-Реалы прошли от Лиссабона до Гренландии, Лабрадора и Ньюфаундленда, а во втором плавании достигли Новой Шотландии. Безымянные рыбаки из Португалии, Франции и Англии тоже торили путь за запад — в хронике 1527 года говорится о четырнадцати рыболовных судах у Сент-Джонса на Ньюфаундленде из Бретани, Нормандии и Португалии,[1372] и как раз на этом фоне Франциск I финансирует экспедиции Картье в 1530-х и 1540-х годах. Такое столпотворение вело к конфликтам и постоянному поиску новых рыбных мест, увлекавшему европейцев на запад от Большой Ньюфаундлендской банки к Новой Шотландии и заливу Мэн. К началу XVII века у северного побережья Новой Англии насчитывалось уже около четырехсот рыболовных судов из разных стран.

В 1605 году Самюэль де Шамплен основал от имени французской королевской монополии колонию в Порт-Ройале (теперь Аннаполис-Ройал, Новая Шотландия) и, обосновавшись там, возглавил освоение долины реки Святого Лаврентия, где имелись плодородные почвы, доступ к рыболовным промыслам в заливе Святого Лаврентия и почти безграничные перспективы для торговли мехами.[1373] Тем не менее Новой Франции хронически не хватало переселенцев, отчасти из-за суровых климатических условий и недостатка благоприятных возможностей, отчасти из-за прописанного в уставе Компании Новой Франции[1374] (1627) запрета гугенотам искать в Канаде спасения от гонений на родине. В результате понадобилось почти полвека, чтобы население доросло хотя бы до десяти тысяч. Кроме того, Новая Франция упустила монополию на торговлю мехом в Гудзонском заливе, который первыми из европейцев начали осваивать Пьер-Эспри Радиссон и муж его сестры Медар де Грозелье. Не получив отклика от собственного правительства, Радиссон и де Грозелье обратились к английскому королю Карлу II, который отдал Компании Гудзонского залива права на весь соответствующий бассейн — территорию почти в четыре миллиона квадратных километров, включающую в себя части Квебека, Онтарио, Нунавута и Альберты и всю Манитобу.

Видимо, отрезвленные досадным упущением, французы обратили взоры на юг. В 1679 году Рене-Робер Кавелье де Ла Саль задался целью пройти водным путем в Азию через весь американский континент. Отплыв на первом корабле, построенном на Великих озерах, к заливу Грин-Бей на озере Мичиган, Ла Саль вместе с иезуитом-миссионером отцом Луи Энпеном и несколькими другими спустились по рекам Иллинойс и Миссисипи. Достигнув дельты в 1682 году, Ла Саль объявил французскими владениями «земли Луизианы, близ трех устьев реки Кольбер [Миссисипи], на Мексиканском заливе».[1375] Жан-Батист Ле Мон де Бенвиль, основав города Билокси в Миссисипи и Мобил в Алабаме, перенес столицу Луизианы в Новый Орлеан, на девяносто миль вверх по Миссисипи от залива. Сообщение между новым портом и иллинойскими землями было затруднено. Поначалу французы пользовались индейскими плавательными средствами — берестяными пирогами, долбленками и каноэ из буйволиной шкуры, которые назывались «бычьи лодки», — но вскоре начали делать bateaux plats, плоскодонки с заостренной кормой и носом, и radeaux, плоскодонки прямоугольной формы, которые приводились в движение веслами (байдарочными или обычными), шестом (при низкой воде) или буксировкой. Двенадцать сотен миль вверх по течению от Нового Орлеана до Иллинойса плоскодонка шла три-четыре месяца, в зависимости от размеров команды; на судно в 40–50 тонн обычно набирали около двадцати человек.[1376] Вниз по течению то же расстояние покрывали за две-три недели. Эти сроки оставались нормой до начала эпохи пароходов в XIX веке.

Сообщение между бассейнами верховьев Миссисипи и рекой Святого Лаврентия было проще, и до французских колоний в Северной Америке предполагалось добираться либо через Монреаль, либо через Новый Орлеан. Но, к сожалению, эти два перевалочных пункта разделяло три тысячи миль, занятых испанской Флоридой и быстро растущими английскими колониями. Представление англичан о том, зачем нужны заморские колонии, разительно отличалось от французского. Запрещать изгоям покидать пределы страны они даже и не думали, напротив, только поощряли миграцию за море религиозных диссидентов, бедняков, недовольных и преступников. Размышляя о возможностях, доступных колониям в 1576 году, сэр Хамфри Гилберт писал: «Можно также населить часть этих земель и отправить туда тех убогих наших подданных, которые сейчас мутят воду и которых нужда толкает на вопиющие бесчинства, не дающие простаивать нашим виселицам».[1377] Иными словами, Северная Америка виделась Англии колонией исправительной.

Единокровный брат Гилберта сэр Уолтер Рэли предпринял две попытки основать колонии в Северной Каролине и оба раза потерпел неудачу. Двадцать лет спустя, в 1607 году, Виргинская компания отправила на запад два отряда колонизаторов. Один перезимовал на реке Кеннебек в Мэне, но затем ушел, постановив, что «полезных залежей здесь нет, и надежды, стало быть, тоже», а также «опасаясь, что все следующие зимы окажутся такими же».[1378] Несколькими месяцами ранее приплывшие на трех судах колонисты основали первое постоянное английское поселение в Северной Америке — Джеймстаун на реке Джеймс выше Чесапикского залива. Первые годы существования колонии были отмечены неустроенностью и болезнями — гиблый чесапикский климат косил поселенцев быстрее, чем прибывало пополнение. С 1618 по 1622 год до Джеймстауна добралось тридцать пять с лишним тысяч колонистов, но за последующие годы население сократилось больше чем вдвое. Джеймстаун выжил лишь благодаря отчаянному упорству инвесторов компании и готовности молодых мужчин (в основном) рвать жилы ради тех возможностей, которые открывала перед ними Америка.[1379] Первых рабов привезли в 1619 году на английском судне, отбившем их у португальского работорговца.[1380] Население Виргинии начало расти только в 1620-х годах, и поселенцы наладили оживленное каботажное сообщение с голландским Новым Амстердамом и английскими Плимутом и Бостоном.

Самые многообещающие результаты освоения земель, которые сейчас относятся к северо-востоку Соединенных Штатов, принесла экспедиция Генри Хадсона — англичанина, которого ОИК наняла искать Северо-Восточный проход на Восток в 1609 году. Дополнительный пункт договора запрещал Хадсону «искать иного пути или прохода кроме пути через север или северо-восток, выше Новой Земли».[1381] Однако в мае 1609 года, через две недели после входа в Баренцево море — названное в честь Виллема Баренца, голландского исследователя, который побывал там в 1590-х, тоже ища Северо-Восточный проход, — Хадсон повернул назад и двинулся на запад через Атлантику. Пройдя вдоль побережья между Мэном и Чесапиком, он вошел в Нью-Йоркскую гавань и поднялся на 125 миль по реке, носящей теперь его имя (Гудзон), к нынешнему Олбани. По пути обратно в Нидерланды Хадсон высадился в английском Дартмуте, тем самым наведя некоторых на подозрения, что экспедицию финансировали англичане. (Свое следующее и последнее плавание, в поисках Северо-Западного прохода, он совершал на английском корабле. После суровой зимовки в Гудзонском заливе взбунтовавшаяся команда посадила его и еще восемь человек в шлюпку и пустила в открытое море; больше их никто не видел). Под впечатлением от результатов первого плавания Хадсона голландцы основали на Гудзоне фактории — в Олбани (1614) и на Манхэттене (1624), который стал колонией Нового Амстердама.

У англичан, между тем, не остывал интерес к Северной Виргинии, подстегнутый Джоном Смитом, который выпустил «Описание Новой Англии» (1614), чтобы привлечь потенциальных поселенцев. «Из всех четырех частей света, которые мне довелось видеть незаселенными, — писал ветеран европейских войн и средиземноморской торговли, побывавший в турецком рабстве и возглавивший основание Джеймстауна, — будь у меня средства основать колонию, я основал бы ее здесь, и нигде более».[1382] Одна из немногих английских книг, восхвалявших переселение за океан, она стала путеводной звездой для «пилигримов», основавших первое постоянное английское поселение в Плимуте на Массачусетском заливе. Единственный корабль пилигримов, «Мэйфлауэр», принявший на борт 102 человека, совершил на редкость спокойное по тем временам плавание через Атлантику. За десять недель в море умер лишь один пассажир — и один ребенок появился на свет. Однако к суровой зиме сошедшие на берег не были готовы, и до весны дожила лишь половина. Будущее оставшихся было бы незавидным, если бы не помощь индейца Тисквонтума (или Сквонто), судьба которого дает нам возможность взглянуть на крепнущие трансатлантические связи начала XVII века глазами жителя Нового Света.[1383] В 1614 году Тисквонтум был захвачен в плен англичанами-работорговцами, попал в Испанию и откуда бежал в Англию. Несколько лет спустя его взяли в плавание к Ньюфаундленду, и уже оттуда в 1619 году он пробрался обратно на Кейп-Код и обнаружил, что его родное селение целиком погибло от эпидемии. То была северная волна инфекционных заболеваний, косивших коренное население испанской Америки и опустошавших побережье, которое затем с энтузиазмом осваивали английские колонисты. К пилигримам Тисквонтума отправил вождь соседнего племени как владеющего английским языком, и он многому научил поселенцев, но даже после его уроков в Плимутской колонии через десять лет насчитывалось лишь три сотни человек.

Несмотря на лишения и тяготы, в первые североамериканские поселения тянулись иммигранты из Англии, Франции, Нидерландов и Швеции. В 1629 году был основан пуританский Бостон, а до Английской революции 1642–1646 годов, с которой закончилась первая волна переселений, в Новую Англию перебралось 23 000 человек. Но хотя Великим переселением называется именно миграция в Новую Англию, за все столетие там осело меньше иммигрантов, чем на Чесапикском заливе, а Карибы притягивали куда больше людей, чем весь североамериканский континент.[1384] Однако население Новой Англии стабильно увеличивалось благодаря естественному приросту и минимальным потерям.[1385] В 1630-х ни одно из 198 судов, совершавших десятинедельные переходы, не пропало в море. Пуритане видели в этом Божий промысел, однако с большей вероятностью стоило бы благодарить общность целей, строгую организацию и относительно низкую статистику заболеваний, истреблявших большинство переселяющихся за океан как в море, так и на берегу, особенно в тропиках. Новоанглийские колонисты приезжали целыми семьями, их объединяла общая крепкая вера, и работали они теперь на себя, а не на хозяина-эксплуататора в кабальных условиях.

Основатели Массачусетса надеялись создать кальвинистский рай для землевладельцев и их работников, но каменистая почва Новой Англии вынуждала поселенцев переквалифицироваться в рыбаков и торговцев. Разорение, вызванное Английской революцией, «погнало наших людей заготавливать рыбу, обшивку, тес и тому подобное, сеять коноплю и лен… и оглядываться на Вест-Индию в поисках рынков сбыта»,[1386] чтобы поставлять лес и рыбу на карибские сахарные плантации. Бостонцам принадлежала львиная доля межколониальной и трансатлантической торговли. В Англию из Северной Америки везли корабельный лес и шкиперское имущество. И хотя леса в Англии хватало, транспортировать его к побережью выходило запредельно дорого,[1387] а поставки шкиперского имущества с Балтики зависели от превратностей европейской политики. Трактат конца XVI века, «содержащий важные побудительные причины» заселения Северной Америки, подчеркивал: «Немаловажно для безопасности и благополучия Англии, что в тех северных землях держава наша обретет все необходимое для оснастки флота, как то: смолу, канаты, тросы, мачты и тому подобное».[1388] Груз мачт достиг берегов Англии в 1630-х годах, но полную силу торговля набрала только во время первой Англо-голландской войны, когда союзники голландцев датчане закрыли Балтику для английских судов.

Новоанглийские мачты, самые длинные из которых достигали тридцати пяти метров, представляли ценность не меньшую, чем в наше время нефть — вполне уместное сравнение, судя по дневниковой записи флотского администратора Сэмюэла Пипса, сделанной во время второй Англо-голландской войны:

Преотличные вести: семь судов из Новой Англии благополучно пришли в Фалмут с мачтами для короля; неожиданная удача, без которой (не случись другой) будущий год пошел бы прахом. Благодарение Господу за такое неслыханное везение, да будет с нами Его благословение и в дальнейших делах. Засим в постель.[1389]

Новая Англия была не единственным источником шкиперского имущества, однако почти на всем протяжении XVII века серповидный дуб, сосну, смолу и деготь из обеих Каролин неизменно возили именно новоанглийские торговцы.[1390]

После Реставрации возникают новые торговые узлы.[1391] В южнокаролинский Чарльстон, заложенный в 1670 году у слияния рек Эшли и Купер, тянулись как поселенцы из северных колоний, так и шотландско-ирландские пресвитериане, немецкие лютеране и, главным образом в 1680-е годы, французские гугеноты, бежавшие от гонений, начатых Людовиком XIV. Вскоре после того в Каролинах начали укрываться карибские пираты и флибустьеры, объявленные великими державами вне закона на островах.[1392] Чарльстон был важнейшим городом британской Северной Америки к югу от Филадельфии, основанной Уильямом Пенном (отец которого захватывал Ямайку) в 1691 году на клочке суши между реками Делавэр и Скулкилл. Квакер Пенн привечал и тысячу скандинавских и голландских переселенцев, обосновавшихся вокруг устья Делавэра за предшествующие сорок лет, и немецких меннонитов и других иммигрантов. За пять лет население Пенсильвании достигло пяти тысяч человек.[1393] Хотя ее торговый флот уступал размерами бостонскому и нью-йоркскому, Филадельфия успешно (а то и непревзойденно) соперничала с этими городами благодаря атмосфере религиозной терпимости, сельскохозяйственной и промышленной производительности, а также большей близости к центру прибрежных колониальных земель.