Книга: Астронавт. Необычайное путешествие в поисках тайн Вселенной

20. Зачем мы летим

<<< Назад
Вперед >>>

20. Зачем мы летим

После того как наших друзей похоронили, однажды днем, в пятницу, мы с Диггером полетели в Космический центр имени Кеннеди, чтобы сказать еще одно, последнее «прощай» нашему космическому кораблю. Весь февраль и начало весны поисковые группы собирали обломки «Колумбии», которые разлетелись по Техасу и Луизиане. Каждый раз, когда находили кусочек шаттла, его отправляли в Космический центр имени Кеннеди. Там, на полу одного из ангаров, нарисовали контур корабля. Все обломки вносили в каталог, а затем помещали на предназначенные им места. Если находили кусок фюзеляжа, его клали туда, где был фюзеляж. Если находили кусок шасси, он тоже оказывался где надо. Их собирали вместе как пазл. Некоторые части обуглились и были деформированы. Другие — в неповрежденном состоянии. Я стоял в середине ангара и видел: это был космический корабль, на котором я летал в космос. Там был мой шкафчик. Там был блок приготовления пищи. Там был иллюминатор, из которого я любовался на чудеса Вселенной, слушая Radiohead. Глядя на то, что осталось, и замечая, чего не хватало, я мог сказать, где произошел взрыв и как шаттл распался на части.

Там еще было отдельное закрытое помещение, куда не допускались посторонние и журналисты. В нем были собраны личные вещи экипажа. Удивительно, что некоторые вещи сохранились. Падение пережили несколько фотографий. Остался дневник Илана. Несколько страниц из него даже можно было прочитать. Удалось собрать части шлемов, обрывки летных костюмов. И, как и с самим кораблем, глядя на то, что осталось, я мог сказать, как они умерли.

Мы с Диггером бродили по ангару, не говоря ни слова. Такими же были и настроения в Хьюстоне. Было тихо. Это напоминало коллективный посттравматический синдром, как будто каждый получил удар в живот. Но жизнь не остановилась. Пока Комиссия по расследованию причин катастрофы выносила свой вердикт, у нас по-прежнему было много работы. Некоторые из нас получили задания по доработке систем шаттла, чтобы в будущем избежать аварий и катастроф. Но большинство было занято делами, как обычно двигаясь вперед, и я старался делать это так хорошо, как только мог. На МКС все еще жили наши ребята. Дон Петит и Кен Бауэрсокс в итоге остались там еще на три месяца, ожидая, когда русские отвезут их на Землю на «Союзе», и как оператор связи я регулярно разговаривал с ними. Экипажи следующих полетов уже были назначены, и несмотря на то, что их экспедиции были отложены и перемешаны, мы должны были работать, основываясь на предположении о том, что рано или поздно шаттлы снова будут летать. Поэтому мы продолжали тренироваться, продолжали наши репетиции ВКД в бассейне. Но во всем этом не было никакой радости. Было такое ощущение, что все занимаются чем-то для видимости. Однажды утром, через несколько месяцев после катастрофы, я помогал на тренировке в бассейне Скотту Паразински. Мы уже были готовы опустить его в воду, но он остановил нас и посмотрел на меня.

— Майк, я не хочу этого делать, — сказал он.

— Я тоже не хочу быть здесь, — ответил я, — но мы должны.

По правде говоря, у меня дела шли не очень хорошо и до катастрофы. Шон О'Киф посылал меня на различные мероприятия, связанные со средствами массовой информации и связями с общественностью, и я получал удовольствие от этой части своей работы, но главной целью для меня было получить назначение в другой полет и снова вернуться в космос. А это оказалось непростой задачей. Как только челнок STS-109 коснулся Земли, вся команда «Хаббла» сосредоточила свои усилия на финальной, четвертой экспедиции обслуживания. Попасть в этот последний полет к «Хабблу» мечтал любой специалист по ВКД. Вся культура НАСА основана на том, что каждый должен стараться принести как можно больше пользы и в команде нет места отдельным «я», но люди все равно думают о себе. Все хотят получить шанс перехватить назначение, где нужна высокая квалификация. Люди хотят иметь возможность заниматься интересной работой, решать сложные задачи. Поэтому, как только последняя экспедиция к «Хабблу» стала набирать обороты, вокруг нее начались политические игрища. Все пытались выставить себя в наилучшем свете, чтобы получить назначение.

В 109-й моим наставником и защитником был Джон Грунсфелд. Вскоре после того, как мы вернулись из космоса, его отозвали в округ Колумбия, где он получил новую работу — стал главой научного отдела. Так я остался без «адвоката», на которого мог бы положиться. Когда началась первая серия разработки процедур для последней экспедиции обслуживания, меня включили в работу. Но потом началась вторая серия, и меня не пригласили на совещание по планированию. Неожиданно я оказался за бортом.

Я отправился к начальнику отделения ВКД и спросил, почему меня не включили в работу над процедурами. Он объяснил, что это произошло из-за моих оценок после полета в 109-й. Они не были плохими, но и великолепными тоже не были. Я все сделал хорошо. Но Ньюман и некоторые другие люди, оценивая мои действия, сказали, что я не проявил качеств лидера в достаточной мере, чтобы стать специалистом по ВКД-1. Они сказали, что мне нужно набраться опыта и тогда я смогу руководить выходом в открытый космос. По существу, глава отделения ВКД сказал, что мне нужно принять участие по крайней мере в еще одной миссии, чтобы выполнять во время выхода руководящую роль. Но план ВКД для последней экспедиции к «Хабблу» был точно таким же, как для нашей: две пары, каждая состоит из опытного лидера и астронавта, который первый раз выходит в открытый космос. Я не мог снова полететь как новичок и не проявил себя как лидер. Я был где-то посередине, и это означало, что я не могу вернуться к «Хабблу».

Я был разочарован. Я рассчитывал снова полететь к телескопу. Я хотел быть «хабблонавтом». Теперь в Отделе астронавтов говорили, что мне лучше полететь на МКС и набраться опыта. Но в экспедиции на космическую станцию стояла длинная очередь из людей, которые уже готовились к этому полету, пока я готовился к «Хабблу». Еще до катастрофы «Колумбии» назначения на полеты по сборке станции получила целая группа астронавтов, и меня среди них не было. Я был в состоянии неопределенности. Потом разбилась «Колумбия», и я уже не был уверен, что вообще когда-нибудь полечу в космос.

3 августа 2003 г. Комиссия по расследованию причин катастрофы шаттла «Колумбия» опубликовала свой доклад. На 81,7 секунды после старта от внешнего топливного бака отделился кусок теплоизоляционной пены размером с портфель. Он ударился о переднюю кромку левого крыла «Колумбии» и повредил углепластиковую панель теплозащитной обшивки. Она должна защищать шаттл от температуры в 3000 °C, которая возникает, когда космический корабль входит в плотные слои атмосферы. Но после того, как целостность теплозащиты была нарушена, из-за поврежденной панели раскаленный воздух разрушил крыло, расплавил его содержимое. Крыло отвалилось, и шаттл развалился в небе.

Когда расследование началось и эксперты впервые стали рассматривать удар куска теплоизоляционной пены как причину катастрофы, я сказал: «Ну нет, этого просто не может быть». Эта пена легче воздуха. Я могу ударить вас по голове ее куском, и вы ничего не почувствуете. Но истина в том, что куски пены отваливались с топливного бака начиная с первого полета шаттла. Этот бак, в сущности, огромный термос, наполненный жидким кислородом и жидким водородом, которые должны находиться при температуре –182 °C и –259 °C соответственно. Для этого и нужна теплоизоляционная пена. На большей части поверхности бака, невзирая на сильнейшие нагрузки во время пуска и выведения шаттла, она держится очень хорошо. Но вокруг мест соединений и клапанов бака пена часто расслаивается. Вред, который она наносила орбитальному ракетоплану, никогда не был критическим, поэтому такие случаи стали рассматривать как вопросы текущего ремонта — нечто, что должно быть исправлено во время подготовки к следующему старту и не влияет на безопасность. Мы считали, что удары этой теплоизоляции по шаттлу можно сравнить с ударом, который получит мчащийся по шоссе трейлер, врезавшись в кусок пенопласта. Грузовик просто пройдет сквозь него. Чем больше экспедиций благополучно возвращалось на Землю, тем сильнее все принимали это предположение на веру. Но любой инженер вам скажет: удачный исход в прошлом не говорит о безопасности в будущем. Тот факт, что нечто плохое не произошло, не означает, что никакой вероятности поломки нет. Рассчитывать на опыт выполнения работ — это совсем не то же самое, что полагаться на полноценные научные проверки.

Термоизоляционная пена была легкой как перышко, поэтому все и предполагали, что она не может причинить вреда, но предметы с низкой плотностью быстро замедляются, когда теряют движущую силу. В тот момент, когда кусок пены отвалился от топливного бака «Колумбии», шаттл двигался со скоростью 2523 км/ч. Пена ударила крыло спустя 0,161 секунды после отрыва, но за эту микросекунду она замедлилась до 1644 км/ч. Это означает, что шаттл врезался в кусок пены с относительной скоростью более 800 км/ч. Если вы врежетесь в предмет на скорости 800 км/ч, неважно, насколько он был легким: он все равно нанесет повреждения. Это показали проверки, проведенные после катастрофы. Независимая группа исследователей брала куски пены и выстреливала их из пушки в переднюю кромку крыла, снятого с космического челнока «Энтерпрайз». Повреждения разнились от маленьких трещин до зияющих дыр.

Самое ужасное в трагедии, происшедшей с «Колумбией», — в том, что мы, возможно, были в состоянии что-то сделать. Когда шаттл был на орбите, люди внизу опасались, что могла возникнуть проблема. Удар в крыло сфотографировали во время подъема, и его заметила группа инженеров, которая во второй день полета изучала материал, отснятый во время пуска. По фотографиям можно было сказать, что удар имел место, но нельзя определить, насколько велик ущерб и был ли он вообще. Поскольку 107-я экспедиция была научно-исследовательской, у них на борту не имелось руки-манипулятора, с помощью которой можно было бы осмотреть крыло. В НАСА обсуждали возможность выйти в открытый космос или послать спутник министерства обороны, чтобы он облетел шаттл и сделал фотографии, но это были очень дорогие и рискованные варианты, которые сорвали бы всю миссию. Из-за нашего «белого пятна» — убеждения в том, что столкновения с теплоизоляционной пеной не опасны, — было принято официальное решение: не изучать степень повреждения крыла.

Также было принято еще одно официальное решение — не ставить в известность экипаж. В тот момент все думали так: «Даже если мы обнаружим, что имеется серьезное повреждение, мы ничего не можем сделать, чтобы исправить его на орбите. Либо экипаж рискнет войти в плотные слои атмосферы с таким крылом, либо они застрянут в космосе, пока не закончатся ресурсы системы жизнеобеспечения». Теперь, по прошествии времени, комиссия по расследованию пришла к выводу, что, если бы повреждение обнаружили достаточно рано, можно было успеть подготовить пуск еще одного шаттла и попытаться провести спасательную операцию. И если бы мы знали о дырке в крыле, то и подавно не оставили бы экипаж «Колумбии» на орбите, пусть даже еще один экипаж подвергся бы опасности при попытке их спасти. Но мы так и не дошли до этой мысли, потому что всеобщее заблуждение никому не давало увидеть, насколько серьезна ситуация. Поскольку считалось, что с проблемой ничего сделать нельзя, — и поскольку никто не был уверен, что проблема вообще существует, — лучше было, чтобы экипаж ни о чем не знал. Когда я разговаривал с Иланом, Риком и остальными в последний вечер экспедиции, они смеялись и в возбуждении мечтали снова увидеть своих родных. Никто из них не знал, что они обречены.

Трагедия, случившаяся с «Колумбией», — одна из тех ситуаций, когда никто лично ни в чем не виноват, но в конце концов все чувствуют свою ответственность. Мы все позволили себе не видеть угрозы при входе в плотные слои атмосферы. Мы все были виновны в том, что недооценили опасность. В самом НАСА имелись достаточно серьезные проблемы в управлении, сбои в информационном взаимодействии, ошибки и недосмотры. Как и большинство несчастных случаев, трагедию с «Колумбией» можно было предотвратить со 100 %-ной вероятностью. Если бы использовались правильные протоколы безопасности и им следовали, возможно, наши друзья были бы живы и сегодня.

До того как шаттл мог снова отправляться в полет, все эти проблемы должны были быть разрешены. Мы провели ряд модификаций топливного бака так, чтобы теплоизоляция с него больше не слетала. Улучшили качество съемки, которая велась во время пуска шаттла, установив камеры высокого разрешения повсюду: на баке, на твердотопливных ускорителях, на земле. Теперь мы могли осмотреть каждый сантиметр космического челнока, чтобы увидеть, не пошло ли что-то не так во время старта. Мы разработали приспособления и приемы, позволяющие осмотреть шаттл на орбите и узнать, не получил ли он какие-то повреждения. Теперь в каждый полет должны были брать руку-манипулятор и новый инструмент, удлиняющий эту руку, — специальную стрелу с камерами высокого разрешения, лазерами и другими измерительными приборами, что давало экипажу возможность обследовать весь корабль. Мы разработали методы ремонта, чтобы астронавты могли выйти в открытый космос и починить поврежденные плитки.

Но самым главным в этих новых планах по спасению было использование МКС. Она давала еще одну возможность осмотреть шаттл: можно подвести шаттл нижней стороной к станции и провести тщательное обследование каждого квадратного сантиметра. Кроме того, МКС — безопасное убежище. Если ты находишься на станции и сталкиваешься с проблемой, которую нельзя исправить, самый худший вариант развития событий — это остаться там и подождать, пока русские отвезут тебя домой на «Союзе» или прилетит другой шаттл, который тебя заберет.

Если катастрофа с «Колумбией» продемонстрировала самую большую слабость НАСА, то предпринятые меры, возможно, показали лучшие стороны агентства. Не было сделано ни одной попытки скрыть причины несчастного случая или сложить с себя ответственность. Ни один вопрос не остался без ответа. Ни одно допущение не было принято без доказательств. Каждая процедура эксплуатации шаттла была взята по отдельности, рассмотрена, переосмыслена и переработана. Мы без отдыха работали два года, все вместе пытаясь понять, что произошло, и сделать так, чтобы это не повторилось. Сейчас я по-настоящему удивляюсь, что мы довели все до конца. Нечеловеческие усилия потребовались, чтобы вернуть шаттлы в полеты, чтобы закончить сборку МКС. Это было здорово, но в конце концов оказалось, что этого недостаточно, чтобы спасти саму программу Space Shuttle и чтобы спасти «Хаббл».

14 января 2004 г. президент Буш обнародовал то, что сам называл «новым видением» американской космической программы. На самом деле это «новое видение» было возвращением к старому: закончить строительство МКС, сконструировать тяжелый носитель, который мог увести нас за пределы орбиты Земли, вернуться на Луну и в конце концов отправиться на Марс. Но эти амбициозные цели с дальним прицелом требовали немедленных жертв. Средства на то, чтобы оплатить все это, должны были появиться после прекращения полетов шаттлов в 2010 г., когда сборка МКС будет завершена.

Под конец шаттл стал жертвой тех компромиссов, которые позволили ему появиться на свет.

Космический челнок представляли как обычный, каждодневный способ попасть в космос, но по прошествии времени стало очевидно, что это серьезное преувеличение. Шаттл всегда был опасным и дорогим аппаратом. До «Колумбии» мы оценивали шансы на полную потерю корабля и экипажа как 1 к 150. После катастрофы они стали 1 к 75. Для сравнения: риск потерять истребитель во время войны во Вьетнаме был примерно 1 к 1500. Орбитальные ракетопланы старели, их дорого было поддерживать в надлежащем состоянии, и, если мы продолжим на них летать, новый несчастный случай казался неизбежным.

На тот момент Соединенные Штаты вложили очень много средств и времени в МКС. У нас были обязательства перед странами-партнерами, и это явилось одной из причин, по которой мы должны были оставаться в игре до завершения строительства. Но в речи Буша не было ни слова про «Хаббл». По отделу гуляли слухи, что Вашингтон собирается зарубить последнюю экспедицию обслуживания. Возможность снова летать на шаттлах была связана с наличием безопасного убежища, а это реально только при полетах на МКС. «Хаббл» же был на 150 км выше и на совершенно другой орбите, которая имеет низкое наклонение. Она проходит в 28,5° от экватора. У МКС высокое наклонение орбиты — 51,6° от экватора. Легко увеличить или понизить высоту орбиты, но потребуется огромное количество топлива и энергии, чтобы изменить ее наклонение. На самом деле проще сесть и взлететь снова под другим углом вместо того, чтобы изменить положение орбиты. Это означает, что нет никакого способа попасть от «Хаббла» на МКС. И поскольку полет к телескопу требует больше топлива и энергии, у тебя останется меньше ресурсов на то, чтобы продержаться, если что-то пойдет не так.

В то же время не вернуться к «Хабблу» было просто немыслимо. Во-первых, мы должны были решить проблему схода телескопа с орбиты. «Хаббл» размером со школьный автобус, но у него нет двигательной установки, которая необходима, чтобы совершить управляемый вход в атмосферу, а это означает, что вместо пустынной области океана, где мы, в идеале, должны аккуратно затопить аппарат, под дождем осколков может оказаться крупный город. Запуская «Хаббл» на орбиту, считали, что, когда его миссия будет закончена, за телескопом прилетит шаттл и заберет его на Землю, где мы поместим аппарат в музей. Если шаттлы больше не будут летать, нам нужно вернуться и приделать какой-то механизм управления, чтобы безопасно свести телескоп с орбиты.

Во-вторых, мы теряли столько возможностей для научных исследований, что это просто потрясало. Появилось два новых прибора — спектрограф космического излучения (Cosmic Origins Spectrograph) и широкоугольная камера 3 (Wide Field Camera 3). Приборы уже были готовы и вместе стоили $200 млн. Как и вся аппаратура на «Хаббле», новые приспособления должны были раскрыть еще больше тайн Вселенной, и мы были полностью готовы к их эксплуатации. А теперь мы собирались засунуть их в кладовку и сказать: «Ну и ладно!». Кроме того, отказаться от полетов к «Хабблу» означало не только поставить крест на будущих проектах. Гироскопы уже снова начали отказывать, их нужно было заменить, иначе телескоп не сможет навестись на цель. Хуже того, батареи почти выработали свой ресурс. По нашим оценкам, им оставалось не более трех лет. Энергия — это самое главное. Без нее не будет работать ни один из приборов телескопа. Кроме того, энергия нужна для обогрева «Хаббла». Без тепла аппаратура замерзнет в космическом вакууме, а если это хоть раз произойдет, ей придет конец. Нам останется бесполезная груда металла, летящая в 550 км над поверхностью Земли. Отменить последнюю экспедицию обслуживания — то же самое, что сказать: ««Хабблу» пора умереть».

Через неделю после выступления Буша НАСА сделало заявление, смысл которого сводился к следующему: «Хаббл» из планов вычеркиваем. Это слишком рискованно, слишком опасно. Решение было принято в одностороннем порядке. Не было никаких обсуждений, никакого рассмотрения, никакой комиссии, чтобы изучить все за и против. Негативная реакция последовала незамедлительно и была очень мощной. Повсеместно почти все в научном и аэрокосмическом сообществе говорили, что это ошибка. Сенатор от штата Мэриленд Барбара Микульски, представлявшая Центр космических полетов имени Годдарда, обратилась к прессе, раскритиковав решение НАСА и сказав, что она сделает все что сможет, чтобы его изменить. В палате представителей Марк Юдалл от штата Колорадо вынес на обсуждение проект создания независимой комиссии экспертов для рассмотрения отказа от экспедиции.

Тем временем сотрудники Научного института космического телескопа начали спасать «Хаббл», как только могли. Они поспешили обнародовать последние фотографии, позволяющие заглянуть во Вселенную так далеко, как этого еще никто не делал. Снимки запечатлели самые отдаленные из зарегистрированных галактик, их было почти 10 000, и некоторые почти такие же древние, как сама Вселенная. Если мы хотим продолжить изучать их и узнать о них больше, вариант только один — спасти «Хаббл».

В Отделе астронавтов в Хьюстоне мы были просто раздавлены этими решениями, принятыми в округе Колумбия. О'Киф сказал, что он отменяет полет, руководствуясь соображениями нашей безопасности, но нас-то никто не спрашивал! Мы по-прежнему хотели лететь. Какой бы ужасной ни была катастрофа «Колумбии», в конечном счете ничего нового к тому, что мы уже знали, она не добавила. Она никого не удивила. Мы и так знали, что рискуем.

Для меня после катастрофы «Челленджера» опасность перестала быть абстрактной. Теперь она была прямо передо мной, и я задавался вопросом, как на это реагировать. Но, по правде сказать, ничего не изменилось. У нас с Каролой был единственный разговор на эту тему. Произошел он примерно через неделю после «Колумбии». Я спросил ее:

— Ну а что ты думаешь после того, что случилось?

— Мы всегда знали, что так может быть, — ответила она. — Ты летал только один раз. Неужели не хочешь полететь еще?

— Хочу.

На этом разговор окончился. Карола — специалист по лечебной физкультуре. Каждый день она имеет дело с людьми, которые, как обычно, вышли из дома, а потом попали в чудовищную автокатастрофу и теперь вынуждены снова учиться ходить. Она знает, что от беды не спрятаться. Ты просто должен продолжать делать то, что делаешь. Астронавты летают в космос — это наше дело. Уверен, когда Эрнест Шеклтон пытался пересечь Антарктику, шансы на успех были куда меньше 1 к 75. Это его не останавливало. В эпоху шаттлов НАСА наверстало упущенное, изучив вопрос, почему мы летаем в космос, во всех хитросплетениях, тогда как настоящий ответ был прост: «потому что». Мы летим, потому что летим. Мы делаем это, потому что делаем это. Потому что люди всегда это делали. Именно поэтому человечество вышло из пещер и рискнуло заглянуть за горизонт, чтобы попытаться увидеть, как выглядит мир вокруг нас.

Мы занимаемся исследованием. Это одна из основных человеческих потребностей — пытаться узнать больше только ради того, чтобы знать. Понимание того, что происходит на другом конце Галактики, — путь к пониманию нас самих, к пониманию того, кто мы такие и почему находимся здесь. 5000 лет назад в нашем представлении Земля была маленькой, плоской и ею правили живущие на Олимпе боги. Сегодня Земля — это огромный голубой космический корабль, мчащийся через вечно расширяющуюся Вселенную возрастом 13,8 млрд лет.

Поэтому мы и летим в космос.

Красота «Хаббла» в том, что, возможно, он сам является самым чистым воплощением этой идеи на сегодняшний день. Это не просто прибор, который может заглянуть в историю Вселенной глубже и дальше, чем любой другой когда-либо созданный аппарат. Знания, которые дает телескоп, принадлежат каждому. Правительство Соединенных Штатов вложило в этот инструмент миллиарды долларов, и каждый год мы получаем от него знания, а теперь собираемся выбросить его. Просто так. Это общая собственность не только американцев, но всех людей в мире. Телескоп был сделан исключительно для обогащения человечества знаниями, и это потрясающе. Необходимость в исследованиях в чистом виде всегда связана с жаждой познания, и этот принцип так важен, что люди готовы ради него рисковать жизнью. Поэтому заявление О'Кифа по поводу «Хаббла» вызвало просто взрыв среди тех, кого волновало будущее космических исследований, и поэтому мы не собирались дать нашему телескопу погибнуть без борьбы.

В апреле 2004 г., примерно через четыре месяца после того, как последняя экспедиция обслуживания была отменена, из округа Колумбия мне позвонил Грунсфелд. Он сказал: «Масса, я сейчас обсуждаю с центром Годдарда непилотируемый полет, чтобы спасти «Хаббл»». Это была мощная идея. Если посылать людей слишком рискованно, почему бы не послать роботов, которые поставят новые приборы и проведут ремонт, а люди будут управлять ими с Земли? Проблема безопасного свода телескопа с орбиты все еще оставалась. Мы в любом случае собирались послать робота, чтобы решить ее, так почему бы не использовать это как предлог для исследований и не посмотреть, не сможет ли робот сделать что-то еще, например заменить батареи и приборы?

Кто-то от Отдела астронавтов должен был стать во главе этих попыток, и Грунсфелд заявил, что это должен быть я. Он сказал: «Мне нужен кто-то, кто знает робототехнику. Мне нужен человек, который знает «Хаббл». Ты единственный, кто подходит под эти два параметра». Обычно, чтобы начать новую программу в Отделе астронавтов, нужно позвонить главе Отдела, и он назначит кого-нибудь подходящего. Грунсфелд не собирался идти этим путем. Он использовал свои каналы и получил от руководства НАСА особый запрос на меня. «Вот что скоро произойдет, — сказал Грунсфелд. — Так что будь готов».

Разумеется, через несколько дней я наткнулся в коридоре на Кента Ромингера, который сказал, что Грунсфелд проталкивает меня на эту непилотируемую миссию. К тому времени я уже был оператором связи, работал над ремонтом шаттла в аварийных ситуациях и занимался специальной подготовкой по ВКД. Я спросил, какие из моих обязанностей заменит эта новая работа. «Никакие, — ответил Кент. — Просто добавишь ее в свой список. Продолжай все остальное, но у этой работы высокий приоритет».

Меня вдруг осенило, что происходит: они пытались открыть для нас заднюю дверь, чтобы протолкнуть пилотируемую экспедицию обслуживания обратно в планы. Я не говорил об этом вслух, но думал с самого начала. Пока что план был послать роботизированную «руку», снабженную специальными манипуляторами, чтобы пристыковать ее к телескопу и произвести ремонт. Я начал собирать команду. Мой старый друг, любитель мороженого Клод Николье, швейцарский Джеймс Бонд, был ветераном выходов в открытый космос к «Хабблу» и специалистом по робототехнике. Через 10 лет после того, как он протащил мою систему отображения данных в НАСА, я позвонил Клоду и сказал, что у меня есть для него проект. Он тут же согласился, и мы снова стали работать вместе. Мы начали с имитационного моделирования в Хьюстоне и тестов в Центре Годдарда. Часть европейской изысканности Клода передалась и мне: я стал пить много латте.

Непилотируемая миссия была интересной задачей, и мы узнали много нового в процессе работы, но в конце концов проект убила его стоимость. Если учесть все аварийные ситуации, которые следовало предусмотреть и разработать планы действия на их случай, миссия стоила невообразимое количество долларов, а качество ремонта все еще оставляло желать лучшего. Замена гироскопов была слишком замысловатой задачей, чтобы с ней справился робот. Даже в открытии и закрытии задних дверец присутствовали свои хитрости. В конце концов дело кончилось тем, что эта непилотируемая миссия доказала ценность астронавтов. Люди могут мыслить спонтанно, способны импровизировать, обладают абстрактным мышлением.

Роботы всего этого не могут. Если вы сконструируете робота, способного выполнить задания A, B, С, и если вы полетите в космос и выяснится, что нужен робот, чтобы выполнить задания X, Y и Z, вам не повезло. Если у вас есть кто-то, обладающий человеческим мозгом и двумя руками с отстоящими большими пальцами, вы можете менять тактику на лету, работать над проблемой и искать решение. Это так же потрясающе, как шаттл, МКС и марсианские роверы, но самое полезное оборудование в космосе — это человек.

Наконец непилотируемая миссия сделала одну жизненно важную вещь: она собрала вместе команду по обслуживанию «Хаббла» и позволила нам двигаться вперед. Однажды Джин Кранц[43] рассказал мне, что после того, как программа «Аполлон» была завершена, он, чтобы удержать людей вместе, отправил их в Эллингтон, пока не началась программа Space Shuttle. Когда какой-то проект прекращает свое существование, люди тут же исчезают. Им нужна работа. Они начинают работать на другие компании. Они идут куда-то еще и начинают преподавать. Если позволить им разбежаться, обратно всех уже не соберешь. Их умения, знания и преемственность исчезнут навсегда. Если ты теряешь команду, ты теряешь все. Так было и с «Хабблом»: уже в тот день, когда отменили последний полет, люди начали рассылать резюме и искать новую работу. Мы должны были постараться сохранить как можно больше наших.

Непилотируемая экспедиция обслуживания вернула меня к жизни. После гибели «Колумбии» некоторое время работа не приносила никаких эмоций, кроме ощущения гибели и несчастья. Мне понадобился год, чтобы снова получить удовольствие от того, что я астронавт, и этому очень поспособствовала непилотируемая миссия. Мое настроение изменилось. Мне бросили вызов, у меня появилась цель. Мне больше не нужно было отбывать время на работе. Я начал ездить на совещания команды «Хаббла» в центре Годдарда. Я проводил практические испытания. Я получал удовольствие. Когда речь зашла о непилотируемой миссии, астронавты, которые жаждали назначения в экипаж последней экспедиции к «Хабблу», выбыли из игры. Они не хотели управлять роботами, сидя на Земле. Они хотели выходить в открытый космос, поэтому им оставалось только переключиться на полеты на МКС. Я остался работать с «Хабблом» как специалист по робототехнике, и я был просто в восторге. Это был именно мой путь. Я знал телескоп вдоль и поперек. Мне нравилось работать с командой из Центра имени Годдарда и решать сложные инженерные задачи. Также во время подготовки к непилотируемой миссии у меня появился шанс стать лидером группы, научиться руководить людьми. Я осознал, что моя карьера не сдвинется с места, если я не буду этого делать.

Через несколько месяцев руководства этой командой я понял, что, несмотря на мою преданность НАСА и Отделу астронавтов, по-настоящему я предан «Хабблу». Грунсфелду, Николье и другим «рыцарям-джедаям» телескопа в Хьюстоне. Фрэнку Сеполлине и Эду Резаку из Годдарда. Рону Шеффилду из Lockheed Martin. Барбаре Микульски и Марку Юдаллу из Конгресса. Это были люди, посвятившие себя своему делу. У них была общая цель. Они были командой. С каждой миссией обслуживания появлялись новые астронавты, на год или два становились частью семьи, а потом уходили, но команда сохранялась. Я хотел остаться с этой командой. Даже когда «Хаббл» отменили, похоронили и вычеркнули из расписания, я не хотел уходить. Может быть, этому я научился после того, как 40 лет был болельщиком «Нью-Йорк Метс»: не важно, насколько плохо идут дела, ты остаешься со своей командой и никогда не сдаешься. У нас была группа необычайных людей, работающих вместе, и мы не собирались позволить «Хабблу» умереть. Потеря семи близких людей на «Колумбии» жестко напоминала каждому: жизнь одна. Ты должен прожить ее, занимаясь чем-то важным. Даже если я никогда больше не полечу в космос, но моя работа по непилотируемой миссии каким-то образом поможет сохранить «Хаббл», моя жизнь будет иметь значение. Это будет моя глава в истории покорения космоса.

Все время, пока шла работа по непилотируемой экспедиции, где-то в глубине души я не терял надежду на то, что пилотируемый полет все-таки вернется в расписание. Все доклады о состоянии дел, которые я писал по непилотируемой миссии, заканчивались словами:

«Существует не выраженная явно надежда, что в конце концов полеты космических шаттлов возобновятся, но никаких гарантий дать нельзя». Затем, 3 апреля 2005 г., попытка открыть путь полету к «Хабблу» с помощью непилотируемой миссии принесла свои плоды. В тот день Майкл Гриффин сменил Шона О'Кифа на посту администратора НАСА. Мне нравился О'Киф, но он сам признал, что никогда не был «космическим парнем». Он был сделавшим карьеру политиком, президентским назначенцем. Делать большие ставки — не в его стиле. Гриффин был «космическим парнем» до мозга костей. В прошлом он был главным инженером НАСА, затем возглавлял космическое отделение лаборатории прикладной физики в Университете Джонса Хопкинса и занимался серьезной работой в различных аэрокосмических компаниях-подрядчиках. Гриффин много лет дружил с Грунсфелдом, и они оба разделяли теплые чувства к «Хабблу».

Гриффин принадлежал к тому типу руководителей, которые мало говорят, но много делают. С той самой секунды, как он появился в управлении, стало понятно, что «в нашем городе появился новый шериф». Новый администратор не оставил никаких сомнений по поводу того, должно ли НАСА заниматься научными опытами или исследованием космоса. Помню, в одной из первых речей, адресованных персоналу, он заявил: «Мы не Национальный научный фонд. Мы НАСА. Мы летаем».

Долгосрочной целью Гриффина было вернуть НАСА на путь исследований, но он знал, что, скорее всего, продержится на посту администратора только три года. Выборы нового президента должны были состояться в 2008 г., и тогда же будет назначен новый администратор. Гриффин хотел за время своего пребывания на посту сделать что-то важное, что можно завершить за этот срок, на что можно указать как на свое наследство. На тот момент МКС была уже почти достроена, программа Space Shuttle сворачивалась, а до начала новой программы, которую объявил Буш, оставались годы и годы. Поэтому Гриффин решил, что для того, чтобы оставить после себя какой-то значительный след, ему остается одно. Через несколько недель после того, как Гриффин вступил в должность, Грунсфелд приехал в Хьюстон и заглянул в мой кабинет. «Я говорил с Гриффином, — сказал он. — Ему нужен «Хаббл». Он хочет, чтобы мы нашли способ вернуться».

<<< Назад
Вперед >>>

Генерация: 1.134. Запросов К БД/Cache: 3 / 1
Вверх Вниз