Книга: Астронавт. Необычайное путешествие в поисках тайн Вселенной

19. 1 февраля 2003-го

19. 1 февраля 2003-го

Вскоре после того, как мы с Риком Хасбандом были сопровождающими семей на STS-87, мы попали на обед в честь Леонида Каденюка, украинского космонавта, совершившего полет на шаттле. Разговор зашел о сопровождении семей. На тот момент ни я, ни Рик еще не летали, но Рик повернулся ко мне и сказал: «Если я когда-нибудь полечу в космос, то хочу, чтобы с моей семьей был Майк Массимино». Я ответил ему, что для меня это будет честью. Несколько месяцев спустя Рик был назначен пилотом в экипаж STS-96. Командиром экспедиции был Кент Ромингер, которого мы называли Роммель. Они попросили меня быть одним из сопровождающих, и я тут же согласился. После всего, что Рик сделал во время болезни моего отца, для меня было честью помочь его жене Эвелин и их двум замечательным детям — Лауре и Мэттью — справиться со всеми трудностями, возникающими, когда человек, которого ты любишь, отправляется в космический полет.

В STS-96 все прошло великолепно. Мне очень нравилось сопровождать семьи. Для меня это было одной из самых важных вещей, которую я мог сделать, будучи астронавтом. Отчасти это было очень весело. Много вечеринок. Дети, в возбуждении наблюдающие, как их отцы или матери отправляются в космос. Ты находишься рядом с ними и видишь все стартовые волнения их глазами. Но это и серьезная обязанность. Ты планируешь всю логистику, размещение семей в отеле, аренду автомобилей. Но настоящее бремя сопровождающего — быть с семьями на случай, если что-то пойдет не так. Утром в день старта ты должен приехать в отель и забрать супругов и детей. В протоколе прописано, что они должны перед отъездом упаковать свои вещи. Они вернутся и проведут следующую ночь в том же самом отеле, но их чемоданы должны быть собраны, потому что, если что-нибудь случится, семьи уже не вернутся в отель, чтобы упаковать вещи. Они будут спешить на самолет, чтобы лететь обратно в Хьюстон, и кого-то пошлют забрать их багаж. Это страшноватый момент. Ты приходишь, чтобы их забрать, и говоришь: «Где ваши вещи? Вы все собрали?» В действительности ты имеешь в виду следующее: «Проверьте, что вы упаковали вещи на случай, если ракета с вашим супругом сегодня взорвется на глазах ваших детей». Когда кто-то просит вас стать сопровождающим его семьи, он доверяет вам очень серьезную ответственность.

Когда Рика Хасбанда назначили командиром экспедиции STS-107 на шаттле «Колумбия», он снова попросил меня сопровождать его семью. В то время я тренировался как оператор связи в Центре управления полетами, и это отнимало у меня очень много времени. Я уточнил у своего начальника Марка Полански, и он сказал, что я не могу быть сопровождающим. Я был нужен в Хьюстоне и не мог улететь на мыс Канаверал. Я расстроился. Рик хотел, чтобы я был с его женой и детьми, и я чувствовал, что это было для него особенно важно.

Я близко общался с еще несколькими людьми, отправляющимися в этот полет, и хотел поддержать эту экспедицию. Возможно, меньше других я знал Майка Андерсона. Как и Рик, он был пилотом ВВС США, а еще очень религиозным и очень приятным человеком. Несколько раз я летал с ним на заднем сиденье Т-38. Дэйв Браун был военно-морским пилотом и авиационным врачом. Дэйв был холостяком, поэтому я встречался с ним не так часто, как с теми астронавтами, у которых были дети. Но нам обоим случилось быть на мысе Канаверал в 1997 г., когда там устраивали вечеринку по поводу окончания съемок фильма «Армагеддон». Мы вместе на один вечер окунулись в жизнь голливудского декаданса, поедая омаров и королевских крабов. Калпана Чаула была первой женщиной-астронавтом индийского происхождения. Мы называли ее Кей Си[40]. Когда я работал в McDonnell Douglas, она была связующим звеном между нами и отделением робототехники Отдела астронавтов. Мы тесно сотрудничали во время работы над системой отображения данных для руки-манипулятора. Она была одним из самых умных астронавтов из тех, с кем мне приходилось работать, и мне всегда было приятно с ней общаться.

Уилли МакКул, пилот 107-й, славился среди астронавтов своей великолепной фамилией[41]. Он был пилотом военно-морских сил, взлетал с палубы авианосца на истребителе посреди ночи, а еще он носил сабо и писал своей жене стихи. Он был человеком левых взглядов, этаким хиппи среди пилотов истребителей. Однажды я привел Даниэля в офис, и Уилли катал его по коридорам на кресле с колесиками, играя в летчика-истребителя. Даниэлю это очень понравилось.

Лорел Кларк была авиационным врачом, служила в военно-морских силах, а также подводником, имеющим классификацию спасателя. Ее прозвали Цветочком, потому что она носила яркую одежду с цветочными орнаментами, и натура у нее была такая же яркая, под стать костюмам. Мы с Лорел были в одном наборе и жили по соседству. Она с сыном, который был примерно ровесником Даниэля, переехала в Хьюстон на несколько месяцев раньше своего мужа, поэтому в конце концов мы проводили много времени вместе, занимаясь нашими детьми.

Помимо Рика Хасбанда из 107-й экспедиции я ближе всех общался с Иланом Рамоном.

После своего переизбрания в 1996 г. президент Клинтон объявил, что первый израильский астронавт полетит на шаттле, чтобы подчеркнуть особые взаимоотношениями между нашими странами. Этим астронавтом был Илан. Он не был ни в одном из наборов, но его сделали почетным членом набора 1998 г. В тот год набрали 30 человек, и они следовали непосредственно за нашим набором из 45 человек. Это означало, что им придется долго ждать своего первого полета. Мы прозвали их «пингвинами» — нелетающими птицами. Они полетят, когда в Хьюстоне снег пойдет.

Многие иностранные астронавты оставляют свои семьи дома, приезжают в Хьюстон на пару лет, участвуют в полете и уезжают. Но Илан сделал по-другому. Он хотел испытать все. Он приехал со всей семьей: своей женой Роной, тремя мальчиками Асафом, Талем и Давидом и дочерью Ноа. Учитывая те соглашения, которых Клинтон добился от Израиля, Илан должен был полететь в любом случае. Ему не нужно было ждать в очереди вместе с другими «пингвинами», но он вовсе не кичился этим. Он настаивал на том, чтобы к нему относились так же, как ко всем остальным. Илан не хотел быть человеком, который один раз слетает на шаттле. Он хотел быть астронавтом.

Мы с Каролой познакомились с Иланом и Роной через канадского астронавта Стива МакЛина. Среди астронавтов была группа людей, которые общались, потому что наши жены проводили время вместе. К этой группе принадлежали и Уилли МакКул и его семья. По выходным мы устраивали барбекю и вместе отмечали праздники. Уилли организовывал в парке огромные, совершенно потрясающие игры в фрисби, когда на поле выходило сразу по 50 человек и дети играли вместе с родителями. Эти мероприятия имели потрясающий успех. Илан был исключительным человеком, полковником ВВС Израиля, пилотом F-16. Летную школу он закончил с самыми высокими оценками в своем выпуске, имел награды за участие в войне Судного дня. Также Рамон принимал участие в одной из самых важных военных операций в истории Израиля — операции «Опера». превентивном ударе с целью разрушить ядерный реактор, который Саддам Хусейн строил на юге Ирака в 1981 г. Группа истребителей F-16 с тяжелыми бомбами на борту с первыми лучами солнца отправились в боевой вылет, чтобы поразить цель. Илан был замыкающим в группе: это означало, что его самолет с большей вероятностью мог быть поражен огнем ПВО и он мог быть убит. Это было самое опасное место в чрезвычайно опасном вылете. В то время я ничего этого про Илана не знал. Он был израильским Чаком Йегером, их Джоном Гленном и Нилом Армстронгом в одном лице. Но, разговаривая с ним, этого никак нельзя было предположить. Он был добрым, скромным и ко всем относился с уважением.

За несколько недель до старта STS-107 Стив МакЛейн позвал нас на рождественскую вечеринку. Там были Илан и Рона. Илан был возбужден и предвкушал свой полет. Мы немного пошутили о перестановках в порядке экспедиций. «Вы перебежали нам дорогу!» — что-то в этом роде. Это был фантастический вечер. Вскоре экипаж 107-й отправили на карантин. За два дня до старта я столкнулся с Эвелин Хасбанд в ассоциации молодых христиан. Я сказал ей, как огорчен тем, что мне не позволили быть их сопровождающим, и что, если ей что-нибудь понадобится, она может на меня рассчитывать. 16 января они улетели.

31 января был их последний день в космосе. Я был оператором связи с астронавтами МКС Доном Петитом и Кеном Бауэрсоксом, который были на орбите вместе с российским космонавтом Николаем Будариным. Позже в тот же день мне позвонил врач экипажа Смит Джонсон. Последнее мероприятие для экипажа шаттла вечером перед возвращением на Землю — это приватное совещание с врачом экипажа, который должен удостовериться, что все находятся в хорошей форме и готовы ко входу в плотные слои атмосферы. В конце связи Смит любил приглашать «тайного гостя», чтобы он поздоровался с астронавтами и пожелал всем счастливой дороги домой. Такие маленькие сюрпризы очень важны для астронавтов, чтобы почувствовать свою связь с домом, когда находишься вдали от него. Смит спросил меня, не могу ли я стать этим таинственным гостем. Карола и Габби отправились в поход вместе с дочкиным отрядом девушек-скаутов, и вечером мне нужно было быть дома, чтобы помочь Даниэлю доделать его машину для гонок деревянных автомобилей, которую проводила младшая дружина скаутов. Эти гонки должны были состояться утром следующего дня. Но я сказал, что, конечно, буду рад сделать все что смогу для экипажа на орбите. Смит попросил меня прийти около пяти часов, как раз в то время, когда астронавты будут переодеваться в пижамы и готовиться ко сну.

Врач экипажа делает свои звонки на орбиту из отдельной комнаты прямо в Центре управления полетами. Когда Смит закончил свои медицинские проверки, он пригласил меня. Антенну сантиметрового диапазона уже убрали, поэтому была только голосовая связь, никакого видео. Экипаж должен был догадаться, кто к ним пришел. Смит упростил эту задачу. Он представил меня так:

— Он из Нью-Йорка и очень высокого роста.

Лорел Кларк тут же выкрикнула ответ:

— Майк Массимино!

Я слышал, как они смеются и шутят.

— Как там наверху? — спросил я.

— Ой, Масса, тут плохо, — пошутила Лорел. — Думаю, тебе ни в коем случае не стоит возвращаться в космос. В следующий раз я займу твое место.

В основном я говорил с Риком. Так положено: если ты связываешься с шаттлом, ты должен говорить через командира. «Мы очень рады, что ты смог найти время прийти с нами поговорить, — сказал Рик. — Мы очень тебе благодарны. Было здорово поговорить с тобой, и мы с нетерпением ждем встречи после нашего возвращения». В этом был весь Рик, благодарный и великодушный. Мы болтали о том о сем минут десять. Могу сказать, они были очень счастливы. У них был отличный полет, и они не могли дождаться возвращения домой. Мы попрощались, и я пожелал им удачи. Смит отключил связь, и все было закончено. Я поспешил уйти, чтобы забрать Даниэля, не подозревая о том, что — помимо оператора связи, который говорил с Риком и Уилли во время входа в атмосферу, — мы со Смитом Джонсоном были последними людьми на Земле, кто говорил с экипажем 107-й.

Гонки на деревянных машинках у Даниэля начинались в 8:00 в школе. Его автомобиль был сделан, как самолет F-18: «Голубой ангел» с крыльями позади и наклейками «Голубого ангела». Сын надел форму своего скаутского отряда. Поскольку в том году я был помощником командира отряда, я тоже оделся в форму. Мы поехали в школу. На парковке, едва выйдя из машины, мы наткнулись на одного из отцов, Майка Ллойда. Майк был резервистом, поступившим на военную службу. У него был уокмэн или какое-то портативное радио, которое он слушал. Он посмотрел на меня и спросил:

— Ты уже слышал?

— Слышал о чем? — переспросил я.

Он посмотрел на Даниэля:

— Даниэль, может, ты пойдешь в школу?

Я велел сыну идти и ждать меня внутри. Как только он ушел, Майк сказал:

— Кажется, шаттл распался на части в небе. Сообщают, что обломки падают в Восточном Техасе.

Остолбенев, я какой-то момент смотрел на него. Потом побежал, отыскал телефон и позвонил Стиву Смиту. Он ответил:

— Привет, Майк! Что случилось?

— Включи CNN и расскажи мне, что ты видишь, — сказал я.

Он отошел и включил телевизор. Я мог слышать приглушенные звуки, но Стив не говорил ни слова.

— Стив, что ты видишь?

— Катастрофа… Все плохо.

— Что нам делать?

— Приезжай в офис, — сказал он. — Быстрее.

Я поспешил в школу, оставил Даниэля на попечение одной из мам его друзей и попросил ее присмотреть за ним, а потом отвезти мальчика домой. Потом я поехал в офис так быстро, как только мог. Я чувствовал себя совершенно беспомощным. Я должен был быть во Флориде вместе с семьями экипажа 107-й. Мне нужно было побыстрее добраться до офиса, чтобы узнать, что происходит, но в то же время это меня ужасало. Больше всего я хотел проснуться и обнаружить, что все это мне приснилось в кошмарном сне.

Когда я приехал, другие астронавты тоже уже начали появляться. Помню, я заметил Ли Морина. Он был одет в костюм — в восемь часов утра в субботу Ли был одет в черный костюм. Потому что он уже знал. Ли был офицером, прикрепленным к Дейву Брауну и отвечающим за действия в случае непредвиденных событий. Если кто-то гибнет, такой офицер занимается всей организационной работой и помогает супруге или супругу во всем, что нужно. Я все еще был в шоке. Но Ли был из военно-морских сил. Он знал. Он был готов. Входя в здание, в холле я увидел Кевина Крегеля. Он стоял, качая головой, потом поднял глаза и увидел меня. «Ты знаешь, — сказал он, — мы все играем в русскую рулетку, и ты должен быть благодарен за то, что пуля досталась не тебе». Я тут же подумал о двух полетах «Колумбии», которые поменяли местами, о том, что это мы могли возвращаться домой в этот день. Он был прав. Вокруг было великое горе и печаль, на лицах всех входящих было одно и то же выражение. Мы потеряли семерых членов нашей семьи. Но под этой печалью совершенно однозначно скрывалось очень неуютное чувство облегчения. Звучит ужасно, но для некоторых из нас все так и должно было быть. Полеты в космос опасны. Люди гибнут. Прошло 17 лет после катастрофы с «Челленджером». За 19 лет до него мы потеряли «Аполлон-1» прямо на стартовом столе. Пришло время для новой катастрофы, и, как сказал Кевин, нужно благодарить Бога за то, что на этот раз твой номер не выпал.

Мы собрались на шестом этаже в конференц-зале, на стенах которого висели эмблемы всех полетов НАСА. Комната была переполнена. Позвонили всем. Вокруг не было особых стенаний или рыданий. Было тихо и мрачно. Люди сидели потрясенные, с пустыми глазами, казалось, видящими что-то, находящееся в тысяче километров от нас, и пытались осмыслить случившееся. Несколько руководителей взяли слово. Эллен Очоа, которая в то время была главой Отдела по операциям летных экипажей. Кент Ромингер, который теперь стал начальником Отдела астронавтов. Больше всего я запомнил, как говорил бывший астронавт Боб Кабана, который тогда был заместителем руководителя в Космическом центре имени Джонсона. Он подтвердил то, что мы уже знали: весь экипаж погиб. Кабана сказал: «Это ужасный день для всего отдела астронавтов. Он будет наихудшим из тех, которые у нас всех бывали. Но мы должны пройти через это. Семьи погибших сейчас летят сюда из Флориды.

Если мы так подавлены, только представьте, что чувствуют они. Задача первостепенной важности — позаботиться о них».

Когда собрание окончилось, начался хаос. Были разработаны протоколы и порядок действий при особой ситуации, какой являлась гибель шаттла, но на самом деле никто по-настоящему не знал, что делать. В таких ситуациях ты делаешь то, что считаешь нужным. Некоторые уже говорили о расследовании и вызывались помочь с ним. Я знал, что мне нужно помочь семьям. Я по-прежнему был очень огорчен тем, что меня не было с ними во Флориде. Я должен был быть там, как и просил меня Рик. Энди Томас, заместитель начальника Отдела астронавтов, координировал поддержку семей. Даже несмотря на то, что на каждого члена экипажа приходилось по сопровождающему для родных и офицеру, отвечающему за действия в случае непредвиденных событий, была необходима дополнительная помощь. Я подошел к Энди и сказал, что он может мной располагать. Офицером, прикрепленным к Рику, был Стив Линдсей, и Энди попросил меня идти со Стивом и делать все, что тот скажет. По расписанию родственники должны были прилететь с мыса Канаверал в «Эллингтон» в 15:00, и было решено, что мы будем их там встречать.

Я позвонил Кароле. Они с Габби прервали поход и вернулись домой. Я спросил ее, не нужно ли ей чего-нибудь, пока я не исчез на весь остаток дня. Она сказала, что надо сходить за молоком. Жизнь не останавливается даже в такие моменты, так что я отправился в магазин. Это было примерно в час пополудни. Я был как в тумане, шел как зомби. Весь день я ничего не ел. Я взял молоко и какие-то еще продукты, встал в очередь к кассе и тут полностью вырубился. Следующее, что я помню, — это то, что мои покупки уже уложены в пакеты и кассир спрашивает:

— Сэр, вы будете платить наличными или картой? Сэр? Сэр? Эй?!

Я достал свой бумажник, но полностью забыл, зачем пришел в магазин. Просто стоял и смотрел в пространство. Одна наша соседка, Тереза Харриган, стояла в очереди за мной. Она обошла меня, взяла мой бумажник и заплатила кассиру, сказав:

— Будьте добры к этому человеку. У него сегодня тяжелый день.

Я поблагодарил Терезу, взял пакеты и ушел. Странно, что я помню именно это.

Я оставил молоко дома и поехал в аэропорт. Прикрепленные офицеры и группа астронавтов уже были там. Когда приземлился самолет с мыса Канаверал, мы помогали всем родным погибших получить багаж и сесть в машины. Жена Рика Эвелин сидела на пассажирском сиденье минивэна. Она опустила окно со своей стороны, и я сказал, как мне жаль, что все так произошло. Она взяла меня за руку и проговорила: «Ты знаешь, как Рик тебя любил. Он любил тебя так сильно». Она словно пыталась утешить меня. Вот такими они были, Рик и Эвелин.

В час дня НАСА сделало официальное заявление, подтверждающее гибель «Колумбии» и ее экипажа. Час спустя президент Буш выступил с речью из Белого дома. В 15:20 было объявлено, что все последующие полеты шаттлов отменяются до окончания расследования катастрофы. Мы знали, что так и будет, но теперь это было объявлено официально. Дон Петит и другие астронавты на какое-то время застряли на МКС. Я был приписан к Дону как отвечающий за действия в непредвиденной ситуации. Дон был очень близок с Уилли МакКулом. Петит придумал шахматную доску, на которой фигуры держались на липучке, так что в такие шахматы можно было играть в космосе. Они с Уилли вели партию, посылая друг другу ходы по электронной почте.

Уехав из «Эллингтона», я поехал к Дону и провел несколько часов с его женой Микки и их мальчиками-близнецами, которым было около года. Муж Микки был на высоте 400 км в космосе, и его возвращение домой откладывалось на неопределенный срок. Мы знали, что астронавтов со станции могут доставить на Землю на «Союзах», но все же ужасно было сидеть здесь и задаваться вопросами, на какое время Дон там застрял, будет ли безопасно лететь назад. К тому же возвращение астронавтов домой было только частью проблемы, требующей немедленного решения. Всё на станции — работы по сборке, доставка запасов и экипажей — было завязано на полетах шаттлов. Теперь судьба проекта была под вопросом. На следующее утро я летел в Феникс, чтобы забрать мать Рика Хасбанда Джейн и его младшего брата Кита и привезти их в Хьюстон на памятную церемонию. В Фениксе я провел с ними всю ночь, пытаясь успокоить их, как только мог, и рассказывая все, что знал о происшедшем (а знал я тогда немного). Я вернулся в Хьюстон вместе с родными Рика и удостоверился, что они разместились в отеле. Во вторник в Космическом центре имени Джонсона состоялась памятная церемония. Народу было так много, что нам пришлось провести ее снаружи, на лужайке. В воротах было столько цветов и венков, что машины с трудом проезжали через них. Президент Буш приехал и произнес речь. Над головами собравшихся торжественным строем, в котором в знак скорби о нашей общей утрате было оставлено пустое место, прошли самолеты. Один из них взмыл в небеса, чтобы почтить память погибших. В «Парнях что надо» был эпизод с такой же церемонией, но именно эту часть фильма я был бы рад не переживать на своем собственном опыте. После общей церемонии пришло время для частных. Я был на похоронах Майка и на похоронах Рика. Так много погребальных церемоний шло друг за другом, что я просто физически не мог побывать на всех.

Похороны Илана должны были состояться в Израиле. Нескольких человек попросили поехать туда, чтобы представлять НАСА. Офицером, отвечающим за действия в непредвиденной ситуации, приписанным к Илану, был Стив МакЛин. Они поехали с женой. Мы с Каролой поехали тоже. В тот день, когда мы прилетели в Тель-Авив, публичная памятная церемония, которую проводили израильские ВВС, состоялась в аэропорту Бен-Гурион. На ней присутствовали все крупные политики Израиля: Шимон Перес, Ариэль Шарон, Биньямин Нетаньяху. На следующий день Илана похоронили в мошаве Нахалаль, маленькой деревушке неподалеку от Назарета. Кладбище находилось высоко на холме, и могила Илана была на его вершине. Стоя около нее, можно было видеть всю долину — это было почетное место. Службу проводил главный раввин Израиля, в конце ее мы подошли и положили камни на могилу Илана.

До этого дня Илан был моим коллегой, хорошим другом и парнем, с которым я играл в фрисби. Только на похоронах, когда я увидел масштаб поминальных церемоний и целую нацию, скорбящую по своему герою, я осознал, что? Илан значил для израильтян. Я увидел, почему выбрали именно его. Он обладал необходимыми навыками пилота и инженера, но одновременно он был человеком, который представлял все лучшие качества своих соотечественников. Его личность и темперамент подходили для того, чтобы можно было использовать его для полета в космос.

Мечтой Илана было принести мир на родную землю. Он всегда давал понять, что является представителем Государства Израиль — не только евреев, но и мусульман, христиан и всех остальных. Полет в космос — это одна из немногих вещей, которая объединяет нас как человеческих существ. Американцы, русские, японцы — как только вас назначают в полет, больше не имеет значения, какой флаг вы носите на своем плече. Мы работаем вместе, потому что цель, к которой мы стремимся, важнее любых политических конфликтов. До того как «Колумбия» развалилась на части над Восточным Техасом, Илана готовились встретить дома как героя. Он собирался использовать эту славу, чтобы рассказать своим соотечественникам историю космоса, дать им общую цель, что-то, что объединяло бы их. Потеряв Илана, мы потеряли не только великолепного пилота, любящего мужа и отца, хорошего друга. Мы потеряли человека, который мог изменить к лучшему жизнь в очень сложной части нашего мира.

Через пару месяцев церемонии в память погибших астронавтов закончились, и всенародная скорбь прекратилась вместе с ними. Жизнь людей двинулась вперед. Но в Отделе астронавтов было не так-то просто оставить прошлое позади. Недели, месяцы и годы после катастрофы мы поддерживали отношения с родными и близкими экипажа «Колумбии». Мы с Кентом Ромингером летали на Т-38 в Амарилльо, чтобы съесть кусочек пирога с матерью Рика Хасбанда. Я постоянно звонил ей, чтобы узнать, как у нее дела. Другие астронавты делали то же самое для других семей. Эти чувства братства и солидарности, которые я ощутил, когда был болен мой отец, действительно работают, особенно когда дело касается детей. Через несколько недель после катастрофы девушки-скауты устраивали танцы для девочек и их отцов. Я шел с Габби, но дочке Майка Андерсона теперь пойти было не с кем. Стив Робинсон, один из астронавтов из того же набора, что и Майк, был холостяком 40 с чем-то лет, и детей у него не было. Он надел костюм с галстуком и повел девочку на танцы. Помню, я сказал ему:

— Стив, ты очень великодушен.

— Шутишь? — ответил он. — Да это самое лучшее свидание, которое только у меня было! Для меня честь быть здесь.

Так чувствовали мы все. Ничего из того, что мы могли сделать, не могло вернуть детям родителей, но мы следили за тем, чтобы на их школьных постановках пьес, бейсбольных играх и вечеринках по поводу дней рождения был кто-то вместо навсегда потерянных отцов и матерей. Мы с Каролой и детьми были особенно близки с Роной Рамон и детьми Илана. На пару лет Рона решила остаться в Хьюстоне, чтобы не нарушать жизнь детей еще больше. Но это означало, что теперь ей предстояло растить одной четверых детей в чужой стране. Через пару месяцев после крушения была бар-мицва[42] у Таля, второго сына Рамонов, и мы все пришли, чтобы помочь и поддержать. Когда старший сын Илана Асаф получил награду как один из лучших учеников девятого класса, Рона не смогла прийти на церемонию, поэтому пришли мы с Каролой и смотрели, как мальчик получает свою медаль, а потом повели его есть суши. В такие моменты мы старались быть рядом и делать то, что в наших силах.

Через несколько лет Рона с детьми вернулись в Израиль. После окончания школы Асаф поступил в летную школу израильских ВВС. Он хотел стать летчиком, как и его отец. В 2009 г. он закончил обучение и, как и Илан, был первым в своем выпуске. В истории Израиля впервые отец и сын добивались таких успехов. Авиация была у них в крови. Асаф говорил, что надеется тоже когда-нибудь стать астронавтом. Потом, всего через несколько месяцев, воскресным сентябрьским утром во время тренировочного вылета на F-16 над Хевронским нагорьем Асаф потерял сознание под воздействием перегрузок на низкой высоте. Он разбился и погиб. Ему был 21 год.

Из-за своего второго полета в космос я не смог приехать на похороны Асафа, но я позвонил Роне. Она тяжело переживала утрату. Потерять сына тяжелее, чем потерять мужа. Я сумел приехать к ней только в 2010 г., и Рона отвезла меня на могилы Илана и Асафа. Их похоронили рядом на двух участках, которые Илан и Рона приготовили для себя. Стоя у могильной плиты Асафа, Рона сказала: «Тут должна была лежать я».

После смерти Асафа в семье Рамонов больше никто не летал. Младших детей Рона привязала к земле. Она обратилась прямо к премьер-министру, заявив: «Больше никаких полетов». Все трое служили в армии, но не в авиации. Эта семья и так много отдала небу. Давид, младший мальчик, все-таки хотел летать. Когда мать сказала ему, что пилотом он не будет, он спросил:

— Ты думаешь, я не смогу стать хорошим летчиком?

— Сможешь, — ответила она. — Ты будешь отличным летчиком. Лучше, чем твой отец, лучше, чем твой брат. В нашей семье все хороши в небе, только вот небо поступает с нами нехорошо.