Книга: Астронавт. Необычайное путешествие в поисках тайн Вселенной

9. Скорость — один мах

9. Скорость — один мах

Когда становишься астронавтом, жизнь быстро меняется. В тот день, когда мне позвонили из НАСА и предложили работу, я был университетским преподавателем, который целыми днями стоял у доски с мелом в руке и читал лекции для набившихся в аудиторию девятнадцатилетних студентов-инженеров. Шесть месяцев спустя я преодолевал звуковой барьер на заднем кресле двухмоторного сверхзвукового реактивного самолета.

После звонка из НАСА я закончил свой последний семестр, в конце июля мы собрали вещи и поехали в наш дом в Техасе, который дожидался нас все это время. Когда мы добрались до старых мест и поднимались вверх по своей улице, то увидели, что Стив Смит, наш сосед-астронавт, украсил наш двор американскими флагами, лентами и кучей плакатов. Это было здорово. Неделю спустя, 12 августа 1996 г., я начал работать в Космическом центре имени Кеннеди как кандидат в астронавты (ASCAN). Я въехал в комплекс с северного входа, махнул своей карточкой, и охранник кивнул мне, чтобы я проезжал. Это было здорово. Почти всю первую неделю шли ориентировочные программы, размещение в отделе, заполнение бумаг. НАСА провело пару неофициальных мероприятий и тусовок, чтобы все перезнакомились друг с другом. Это было нам необходимо: мы были самым большим набором астронавтов в космической программе. Нас было 44: 35 американцев и 9 иностранцев. У каждого набора астронавтов есть свое прозвище. Самых первых астронавтов программы «Меркурий» называли «Первой семеркой». Вторую группу из девяти человек — «Новая девятка» (оригинально, не правда ли?). Когда началась эпоха шаттлов, названия стали давать более изобретательно: «Личинки», «Комки шерсти», «Летающая эскарго». Отдел астронавтов занимал весь шестой этаж здания 4 в Космическом центре Джонсона. В наборе перед нами было 15 человек, и им уже было тесновато. Теперь руководство должно было запихать всех нас туда же. Поэтому нас прозвали «Сардинами».

Как только мы прибыли, НАСА, не теряя времени, отправило нас летать. Астронавтов разбили на две группы: пилоты и специалисты полета. Я был во второй группе. Все специалисты полета на тренировках летали на задних креслах, как вторые пилоты. Эти полеты должны были подготовить нас к космосу. Различные симуляторы шаттла — это прекрасно, но они не настоящие. Полет на мощном реактивном самолете куда более реален. Ты управляешь настоящим летательным аппаратом, работаешь с настоящим пилотом, испытываешь настоящую тошноту и настоящую болтанку. Твой желудок подпрыгивает совершенно по-настоящему, нервы напрягаются, и паника тоже полностью реальна. Эти тренировки дают твоему сознанию и телу почувствовать, какой физической и психической нагрузкой будет космический полет, как правильно на нее реагировать.

В первый день с нас сняли мерки для летных комбинезонов. Военные пилоты носят зеленые комбинезоны. Астронавты — синие. На левом рукаве комбинезона пришит американский флаг, а справа на груди — эмблема НАСА. Что еще важнее, на комбинезон нашивают «крылья» астронавта. Они могут быть белыми, серебряными или золотыми. Большинство гражданских носят белые, но я заказал золотые. С моей головы сделали слепок для изготовления шлема и обвели след моей ноги для форменных ботинок. Черные или коричневые? Со шнурками или с пряжкой? Все подбирают на заказ. Также выдаются форменные перчатки из кожи или номекса и часы Casio Illuminator на черном резиновом ремешке. На дисплее часов можно заметить маленький логотип НАСА, который между собой все называют фрикаделькой. Затем костюм завершается парой крутых солнечных очков-консервов «Рэндольф» — стандартным элементом военной экипировки. У них прямая оправа без всяких крючков, поэтому их можно сдвигать вверх и вниз, надевая шлем. Точно такие же очки носили пилоты в «Парнях что надо». Если хочешь, на шлеме можно напечатать свой позывной, как это было в фильме «Лучший стрелок» (Top Gun), где у героев на шлемах было написано «Маверик», «Гусь» или «Айсмен». Когда я учился в школе, многие ребята даже не знали, что меня зовут Майк. Все звали меня Масса. Позже, в Массачусетском технологическом и в McDonnell Douglas, меня уже никто так не называл. Прозвище просто исчезло, а теперь оно стало моим позывным. «Масса» — вот что написали на моем шлеме.

Чтобы подготовить нас к полетам, НАСА отправило свежий набор астронавтов на авиационную базу ВМС в Пенсаколе, штат Флорида. Там у нас проходили тренировки по приземлению и приводнению. Затем мы направились на парашютные тренировки на базу ВВС Вэнс в Энид, штат Оклахома. А потом вернулись на три недели в Хьюстон для изучения бортовых систем, навигации, правил Федерального управления гражданской авиации, поведения при неблагоприятных погодных условиях, планов полетов — всего, что нам нужно было знать, чтобы помогать тому, кто сидит на переднем кресле самолета.

Полеты для Космического центра имени Джонсона проводятся с аэродрома Эллингтон, находящегося в 16 км от Хьюстона. У НАСА там есть собственные сооружения: двухэтажное административное здание, которое пристроено к ангарам для наших самолетов. Среди них разведывательный самолет WB-57, летающий на большой высоте, который служит для тренировок экипажей шаттлов; самолет, обеспечивающий состояние невесомости, KC-135A — знаменитая «Рвотная комета», а также наша эскадра T-38 «Тэлон». Астронавты готовятся к космическим полетам, тренируясь на Т-38 — двухместных двухмоторных сверхзвуковых самолетах. Эти машины могут лететь быстрее звука и развивать скорость до 1380 км/ч. Только представьте себе, что «Феррари» превратился в истребитель! Это маленькие и изящные самолеты с острыми как бритва крыльями и тонким длинным носом. Они окрашены в белый цвет с синей полосой на хвосте, где красуется логотип НАСА. Т-38 — одна из лучших летающих машин на свете.

Есть отличная история о Билле Ли по прозвищу Спейсмэн, питчере-левше, который начинал в «Ред Сокс» в конце 1970-х гг. В первый раз появившись на стадионе «Фенвей парк», он вылез из своего пикапа, и какой-то угрюмый парень из клуба сунул ему форму и сказал: «Вот твои вещи». Билл взял одежду и подумал что-то вроде: «И это все? Я теперь официально играю в «Бостон Ред Сокс». Должна же быть какая-то церемония или еще что?»

То же самое случилось со мной в первый день, когда я приехал в Эллингтон. На НАСА там в основном работают бывшие военные, сплошь покрытые татуировками. Они пакуют парашюты, проверяют кислород и в целом должны убедиться, что ты не погибнешь из-за того, что что-то будет не так с самолетом или оборудованием. В тот день один из этих неприветливых бывших военных работал в комнате, где мы получали снаряжение. Звали его Серж. У него были огромные усы, бейсбольная кепка с эмблемой НАСА и пропитанная потом рубашка. Серж жевал незажженную сигару, которая выглядела так, будто торчала у него во рту со времен Вьетнама. Я вошел и назвал свое имя. Он подошел к груде полетных комбинезонов, вытянул из нее мой костюм и бросил его мне, как грязное полотенце. Потом начал проверять свой список, одновременно засовывая мне в руки остальные предметы экипировки.

— Одну минутку! — сказал я. — Давайте на секундочку вернемся назад. Это мой летный комбинезон НАСА. Разве не должно быть какой-то церемонии или еще чего? Может, вы мне хотя бы руку пожмете?

Серж посмотрел на меня, подошел и пожал руку.

— Готово! — сказал он и вернулся к своему списку.

Забрав свой летный комбинезон у Сержа, я попытался воспользоваться раздевалкой для астронавтов. На всех дверках шкафчиков я мог прочитать имена своих героев. Здесь был шкафчик Джона Янга. Шкафчики Джерри Росса и Стори Масгрейва, двух человек, которые больше всех выходили в космос за всю историю полетов шаттлов. Никогда не забуду, как я увидел свой шкафчик — мой шкафчик, который стоял рядом со шкафчиками этих людей, и надпись с моим именем была прикреплена к дверце на липучку: «Майк Массимино, Космический центр Джонсона, Хьюстон». Надпись обрамляли «крылышки» астронавта.

Я надел мой полетный комбинезон и ботинки, затем — перчатки и часы и, наконец, перед зеркалом — крутые очки-консервы. Когда первый раз надеваешь всю эту амуницию, чувствуешь себя, как будто ты в костюме супергероя. Я забрал экипировку домой, там снова надел и расхаживал перед Габби и Даниэлем. Должно быть, я проходил в этом «прикиде» по дому часа два. К счастью, дети были еще слишком маленькими, чтобы подумать, что я свихнулся.

Тем не менее я действительно сошел с ума. Слегка. В хорошем смысле слова. Думаю, нужно оказаться на моем месте, чтобы понять, какое настроение с самого начала создает такая работа. Чем больше я узнавал своих коллег-астронавтов, тем больше я различал разные характеры, каждый из которых был совершенно уникальным, что просто поражало. У нас были такие ребята, как Дон Петтит, которого во время ознакомительной экскурсии в штаб-квартиру НАСА в Вашингтоне прозвали GQ[16]. Однажды мы решили пойти на пробежку перед обедом, но у Дона не было подходящей для бега обуви. Поэтому он вышел, надев шорты, носки до икр и черные парадные туфли. Петтит принадлежал к тому типу чудаковатых гениев, которые могут сотворить нечто подобное. Он имел докторскую степень по химическому машиностроению и был немного сумасшедшим ученым. Работая на МКС, он начал выращивать свои собственные овощи и даже изобрел кофейную чашку, из которой можно было пить в невесомости.

Еще у нас был Чарли Камарда. Когда я вернулся в Хьюстон, один из моих соседей сказал: «К нам переезжает еще один астронавт. Я слышал, он тоже из Нью-Йорка». Я пошел к дому Чарли, постучал в дверь, и моя жизнь навсегда изменилась, когда он мне открыл. Чарли был из Озон Парка, из Квинса. Он был сыном мясника и вырос примерно в таком же районе, как я. У Чарли были густые итальянские усы и копна черных как смоль волос. Когда он открыл дверь, на нем были шлепанцы, шорты, белая майка без рукавов и золотая цепочка. Он напоминал героя «Лихорадки субботнего вечера»[17], отправляющегося в космос.

Возможно, в раздевалке спортивного зала НАСА Чарли был единственным астронавтом, который пользовался одеколоном. Но он был великолепным инженером. Великолепным, и никак иначе. Как мне стало известно, у Чарли было семь патентов. Еще он на своем примере доказывает, что вы можете забрать мальчишку из Нью-Йорка, но никогда не сможете забрать Нью-Йорк из души мальчишки. Мы мгновенно подружились. Ни я, ни он не умели плавать как следует, и мы вместе прошли тренировки по выживанию при посадке на воду. До сих пор я считаю Чарли одним из самых забавных ребят, которых мне приходилось встречать. Мне нравились мои гражданские коллеги — «яйцеголовые» доктора наук, но из-за своей любви к «парням что надо» я немедленно стал вращаться в обществе пилотов из моего набора, таких ребят, как Чарли Хобо, военно-морского летчика по прозвищу Скорч. Чарли участвовал в операции «Буря в пустыне» и летал на реактивных самолетах «Харриер», которые имеют систему вертикального взлета и могут парить, как летающая тарелка. Однажды мы сидели вместе и услышали оглушительный рев реактивного истребителя над головами. Скорч указал в небо и, посмотрев на меня, спросил: «Знаешь, что это такое? Это звук свободы». Да, именно таким парнем он был. Еще Скорч был огромным, накачанным, из тех ребят, которые в спортзале могут без видимых усилий подтягиваться на турнике бесконечное число раз, пока ты борешься за лишние пару подтягиваний. Но и на земле Скорч был самым приятным человеком. Нужно было проявлять осторожность, если хотелось его о чем-нибудь попросить, потому что он мог отдать все что угодно. Я был убежден, что, если я его попрошу, он оторвет свою правую руку и отдаст ее мне.

Скотт Олтман, у которого был позывной «Скутер», — еще один пилот, с которым мы вскоре подружились. Еще мы называли его WLA[18]. Скотт был слишком высок, чтобы летать в ВВС, поэтому он стал военно-морским летчиком. Скутера отобрали в астронавты в предыдущем наборе, но он жил через четыре дома вниз по улице, и мы уже были знакомы. Многие часы тренировок я провел в заднем кресле T-38 под его управлением. Скутер был из того же теста, что и летчики-испытатели в «Парнях что надо». Он был лидером ударного звена во время боевых вылетов в Ираке, его наградили почти всеми военно-морскими наградами и медалями, и он водил нереально крутой синий Chevrolet Camaro 1969 г. выпуска. Скутер был живым прототипом героя Тома Круза в «Лучшем стрелке». Помните ту сцену, когда Маверик переворачивает самолет вверх дном и показывает средний палец русскому МиГу? Это Скутер. Одним из моих любимых занятий было сидеть в заднем кресле его T-38, представлять, что я Гусь, и разыгрывать сцены из фильма.

Мой первый вылет на Т-38 состоялся 30 октября 1996 г. Стоял прекрасный осенний день.

Карола вместе с Габби и Даниэлем приехали со мной на летное поле. Большинство летчиков-инструкторов на аэродроме «Эллингтон» были уже в возрасте, в основном за 60. Они летали еще с парнями с «Аполлонов» и тренировали Нила Армстронга садиться на Луну. Боб Маллен, главный в команде, пристегивал «Первую семерку» в их тренировочных самолетах. Боб Нотон, начальник отдела летной эксплуатации, был сбит во Вьетнаме, попал в плен и шесть лет провел в лагере для военнопленных «Ханой Хилтон». Это были мужики что надо. Они не работали спустя рукава.

В тот день я летел с Фрэнком Марлоу, одним из летчиков-инструкторов. Главной работой для второго пилота является радиосвязь и навигация. Ты не можешь поднять самолет в воздух или посадить его, но можешь делать почти все остальное: выполнять полет по маршруту, совершать подходы, делать акробатические трюки. Летчик поднимает тебя в воздух и показывает, как действовать. Он летит, и ты летишь. Он показывает, ты выполняешь и учишься.

В тот день мы с Фрэнком полетели в тренировочную зону над Мексиканским заливом, к югу от Хьюстона. Обычно это делается так: ты набираешь высоту и по радио сообщаешь диспетчерской службе воздушного движения, что зона активна. После этого коммерческие полеты через эту территорию прекращаются, она принадлежит тебе, и ты можешь делать что хочешь. Это как заказать себе теннисный корт прямо в небе. Тренировочная зона НАСА называется Зоной предварительного оповещения 146-Чарли. Это примерно 25 000 км² на высоте от 3 до 8 км. Авиация Национальной гвардии Техаса со своими F-16 использует для тренировок Зону предварительного оповещения 147-Дельта. Она поднимается на высоту до 15 км и покрывает даже бо?льшую территорию. Там тебе на самом деле хватит места, чтобы повеселиться.

Конечно, в голову каждому вбивают одну мысль: да, это весело, но ты тут вовсе не для того, чтобы веселиться. Полеты — дело серьезное. Иногда гибнут люди. В 1966 г. два астронавта с «Джемини» — Элиот Си и Чарльз Бассетт — разбились на Т-38 в Сент-Луисе. Они летели на проверку корабля «Джемини-9», который компания McDonnell Douglas строила для их будущего полета в космос. Си и Бассетт попали в область плохой погоды, не увидели посадочную полосу и врезались в ангар — тот самый, где была капсула «Джемини». Оба астронавта погибли, забрав с собой свой космический корабль. В следующем году К. К. Уильямс до того, как полетел в космос, погиб в катастрофе T-38 над национальным парком «Эверглейдс», и на «Аполлоне-12» его заменил Алан Бин.

Я не особенно волновался из-за полетов. На этом фронте у меня все было хорошо. Чего я больше всего боялся, так это повреждения самолета посторонними предметами. Это очень серьезная проблема. Лопатки реактивной турбины истребителя тонкие, словно бритва. Любой предмет, оказавшийся на взлетно-посадочной полосе, будь то жестянка из-под содовой или осколок стекла, может попасть в двигатель и привести к беде. Выпавшая из кармана шариковая ручка может вас убить. Каждый день специальные команды проходят по взлетно-посадочной полосе и подбирают все, что смогут найти. Полоса должна быть в безупречном состоянии. То же самое и в кабине самолета. Все, что выпало, может повредить системы управления: если на пол упала скрепка для бумаги, вы должны найти ее до того, как самолет сдвинулся хоть на сантиметр.

Осторожность и сам образ мыслей, которые необходимы, чтобы летать на сверхмощном современном самолете — или отправиться в космос, — очень отличаются от того, к чему мы привыкли в обычной жизни. Здесь нет права на ошибку. Дома я был немного оболтусом. Поэтому я цепенел от мысли, что из-за меня посторонние предметы повредят самолет. По расписанию мы с Фрэнком должны были вылететь в 16:30. Пока мы одевались, я продолжал засыпать его нервными вопросами. Их было так много, что мы уже рисковали опоздать. Последнее, что я сказал летчику перед выходом:

— Слушай, Фрэнк, я не хочу, чтобы посторонние предметы повредили самолет.

Он очень странно посмотрел на меня. Я повторил свою фразу, и Фрэнк ответил:

— О, а я подумал, что ты не хочешь лететь на этом самолете[19].

Он решил, что я струсил в последнюю минуту.

— Расслабься, — сказал мне Фрэнк. — Все будет хорошо.

Я забрался по лесенке в кабину. За мной следовал Боб Маллен, который помог мне пристегнуть стропы парашюта, надеть маску, шлем и все остальное. Он хлопотал надо мной, как птица перед первым вылетом ее птенца из гнезда. Когда меня пристегнули, я посмотрел на Боба, ожидая его одобрения. Он кивнул, улыбнулся, пожал мне руку и сказал:

— Хорошего тебе полета! Скоро увидимся!

Потом Боб спустился и убрал лесенку. Я остался один, ожидая, когда мы «пробьем дыру в небе». Я провел радиообмен по поводу свободной полосы и, пока мы выруливали на нее, перевел двигатели на усиленный режим, чтобы удостовериться, что все в порядке, а затем включил форсаж. Фрэнк отпустил тормоза, и мы начали быстро разгоняться. Когда мы перешли за 240 км/ч, Фрэнк поднял нос, и мы взмыли в небо. Я чувствовал себя так, как будто взлетал на ракете.

В своем первом полете ты должен пройти своего рода посвящение — обязательно сделать несколько вещей. Во-первых, нужно ощутить невесомость. Ты летишь вверх, потом переваливаешь через вершину горы и летишь прямо вниз. Потерять вес — это совершенно умопомрачительная вещь. Я был туго пристегнут, но все равно ощутил, как мое тело слегка воспарило. У меня была ручка, прикрепленная шнурком к наколенному планшету, и она тоже медленно приподнялась на какое-то мгновение. Это было как волшебство. Пыль также поднялась с приборной доски. Невесомость продолжалась всего несколько секунд, но она оставила у меня совершенно однозначное чувство: я хотел, чтобы она продлилась дольше. Во-вторых, ты должен преодолеть звуковой барьер. Фрэнк снова поднял самолет на большую высоту, потому что при полете вниз набирается дополнительная скорость. Затем нужно включить форсаж, чтобы выжать из двигателя столько, сколько возможно. Самолет начинает трястись, ты пришпилен к своему креслу и смотришь на махметр, где медленно ползет стрелка: 0,95, 0,96, 0,97… Когда мы добрались до единицы, я сказал: «Скорость — один мах», стараясь как можно лучше имитировать Чака Йегера. Я мечтал сделать это, если когда-нибудь для меня настанет такой день. Когда самолет преодолевает скорость в один мах, в небе раздается грохот, но внутри самолета ты его не слышишь. Ты не слышишь ничего, потому что все остается позади тебя. Ты двигаешься слишком быстро — быстрее звука. Моторы, свист ветра — все исчезло в тишине. Единственный звук — это голос диспетчера службы воздушного движения у тебя в наушниках. И вид. Ух ты! В отличие от перелетов на пассажирских лайнерах, через фонарь Т-38 я мог видеть вокруг себя все, а особенно бескрайнее голубое небо. У меня появилось чувство, что я взмываю в небеса и падаю вниз, как птица.

После невесомости и преодоления звукового барьера Фрэнк сделал несколько петель и поворотов с большой перегрузкой, чтобы потренировать меня физически. Каждый раз, когда реактивный самолет делает резкий рывок вверх, центростремительная сила заставляет кровь отливать от головы и опускаться к низу тела. Ты чувствуешь головокружение и можешь даже потерять сознание — это называется вызванной перегрузкой потерей сознания. Ты должен крякнуть и напрячь все мышцы тела, чтобы замедлить ток крови и не дать ей отлиться от головы. Это самое сумасшедшее ощущение, какое мне приходилось испытывать. Самолет начинает поворот, и ты чувствуешь, как начинает кружиться голова. Потом исчезает периферийное зрение — поле зрения резко сужается. Ты пришпилен к своему креслу. Пот градом льется со лба. Ты кряхтишь и напрягаешь мышцы, кровь приливает к голове, и зрение возвращается. Возвращается и чувство равновесия. Ты тренируешь свое тело преодолевать границы возможного для человека.

Я любил летать. Мне все время не хватало полетов. Те, кто сидит в заднем кресле, должны налетать на T-38 как минимум 25 часов каждый квартал. У меня всегда был почти самый высокий налет в классе. Я налетал больше часов, чем любой другой специалист полета в моей группе, особенно среди гражданских. Для некоторых из них полет был скучной, неприятной работой. Для меня он был величайшим событием. Я любил надевать летный комбинезон и очки-консервы, садиться в свою машину и ехать на летное поле. По пути я очень громко врубал рок-н-ролл, что-нибудь вроде Smash Mouth или Bachman-Turner Overdrive, в зависимости от того, чью самую громкую песню крутили радиостанции. Принимая во внимание то, что дни, когда астронавты гоняли на Chevrolet Corvette с откидным верхом по Калифорнийской пустыне, канули в прошлое, я рассекал на нашем минивэне Nissan Quest. Но меня это не волновало. Все равно было здорово. Я парковал машину на одном из специально отведенных мест, помеченных надписью «Для летных экипажей», и шел через ангар к чистенькому, сверкающему Т-38. Я останавливался в комнате планирования полетов, где встречался со своим пилотом. Мы намечали план полета и согласовывали его с диспетчерской службой воздушного движения. Затем спускались в парашютную взять свое снаряжение и выходили на место стоянки, чтобы сесть в самолет. Самым лучшим было то, что ты можешь лететь почти всегда, когда захочешь. Это не как с полетом в космос, когда сидишь и ждешь, пока тебя выберут. Ты можешь прыгнуть в самолет и лететь. Нашими инструкторами были летчики-испытатели с авиабазы военно-морских сил Пакс Ривер или с авиабазы ВВС Эдвардс. Они любили возить новичков, потому что обожали делиться своим опытом полетов. У них всегда были самые лучшие байки: военные подвиги, посадки на палубы авианосцев, боевые вылеты. У некоторых инструкторов постарше были припасены рассказы о том, как они вводили в курс дела легендарных астронавтов. Это были не те истории, о которых я читал в журнале Life. Это были рассказы из первых рук, от людей, которые сами пережили события, и я ловил каждое слово. Что меня поразило — так это то, что эти люди сразу меня приняли. Теперь я был частью их военной летной среды. Я принадлежал к ней. Они были парнями что надо, мы вместе летали на крутых самолетах и занимались нужным делом. Мы улетали и выполняли в небе самые сумасшедшие трюки: лист клевера, элеронная бочка, управляемая бочка, переворот Иммельмана. Это было просто невероятно.

Самым забавным было нырять в облака. Когда летишь через всю страну на коммерческом лайнере, он движется на одной высоте, одобренной диспетчерской службой воздушного движения. Облака могут быть или не быть, и трудно сказать, с какой скоростью ты движешься, если нет физической точки отсчета. В тренировочной зоне ты можешь делать все что хочешь. Ты находишь себе облачную площадку, ныряешь сквозь нее, вьешь себе на ней гнездышко или скользишь по поверхности, а клубы пара словно задевают твою голову, и остается ощущение, что ты действительно двигаешься.

Лучше всего было взлететь на большое кучевое облако, похожее на огромный пухлый кусок маршмеллоу. Ты подлетаешь к нему сбоку, а потом скатываешься прямо в середину, так что вокруг все белым-бело. И идеально тихо. Ты приглушаешь радио и разговариваешь только тогда, когда это абсолютно необходимо. И паришь в небе. На Земле это самое близкое место к Небесам.

Мы обычно оставались в небе до «времени бинго». На некоторых военных самолетах датчик расхода топлива, чтобы дать летчикам понять, что запас керосина достиг определенного уровня, начинает издавать звук, напоминающий «бин-го, бин-го». Тогда пора сказать:

«Время бинго» и лететь назад. Самое крутое при посадке — это уход на второй круг с касанием земли. Ты выполняешь заход на посадку и, когда приближаешься к полосе, говоришь вышке: «Запрашиваю разрешение на приземление с последующим взлетом по замкнутой схеме». Они отвечают: «Приземление с последующим взлетом по замкнутой схеме разрешаю». Ты приземляешься, шасси выпущены, нос опущен, затем — бум! — ты жмешь дроссель и — уууууух! — снова взлетаешь. Потом набираешь скорость, делаешь крутой поворот на большой скорости и возвращаешься по той же схеме. Потом проделываешь это еще раз. Потом еще. Это как катание на самых крутых в мире американских горках, только в очереди стоять не надо.

Кроме тренировок для подготовки к космическим полетам в качестве дополнительного бонуса мы могли использовать Т-38 как транспортное средство. Отделения НАСА разбросаны по всей стране: Центр космических полетов имени Годдарда находится в Мэриленде, Центр космических полетов имени Маршалла — в Хантсвилле, Лаборатория реактивного движения — в Пасадене, Исследовательский центр Эймса — в Кремниевой долине. В эти места астронавты летают на коммерческих рейсах только в крайних случаях. Если ты специалист полета и тебе надо попасть в Хантсвилл, ты просто берешь пилота и летишь. Если ты пилот и тебе надо в Эймс, ты берешь кого-нибудь на заднее кресло и летишь. Таким образом мы получали дополнительные часы тренировок и сохраняли деньги налогоплательщиков, которые могли потратить на авиабилеты.

Сразу после моего первого вылета Скорч подошел к моему столу и сказал:

— Я лечу в Юму, в Аризоне. Давай со мной, налетаешь несколько лишних часов.

Вот так это работало. По той или иной причине людям всегда надо было куда-нибудь лететь, а я старался быть таким хорошим вторым пилотом, каким только мог, поэтому со мной все хотели летать. Во время полетов через всю территорию США на тренировочных самолетах обычно требуется дозаправка. Если ветер благоприятствует, ты можешь долететь до мыса Канаверал, но вернуться домой на одной заправке не получится. Придется где-нибудь остановиться, и одним из лучших мест для этого был местный аэропорт Акадиана в Нью-Иберии, штат Луизиана. Он находился посреди пустынной местности и в основном обслуживал вертолеты, летающие на буровые вышки в заливе. Там была постоянная база авиационной техники, которая по контракту продавала топливо правительству. Руководил базой парень по имени Ал Лэндри, являющийся, кроме того, и официальным поставщиком вооруженных сил. У него было разрешение на продажу продовольствия на летном поле. Каждый день он прямо там готовил совершенно неописуемые блюда каджунской кухни[20]: лангустов на пару?, жареных сомов, суп из стручков бамии, джамбалайю[21]. В пост у него был тунец, который просто таял во рту. Об Але рассказывали легенды. Все астронавты его просто обожали. Ты вылезаешь наружу, сидишь и ешь, пока он заправляет твой самолет. А потом летишь домой. Это не просто нам было позволено, этого от нас требовали. Ты должен налетать 25 часов. И у тебя будут проблемы, если ты этого не сделаешь.

Пару первых месяцев в воздухе я провел как во сне. Мне больше не надо было добираться на работу по железной дороге Лонг-Айленда. Я летал на работу на реактивном самолете с высокими летно-техническими характеристиками. Я знал, что полеты опасны, что это серьезное дело, и относился к нему с должным уважением. Но в то же время в самолете я каждую минуту чувствовал себя как ребенок, которого охватывает чистая радость и приятное возбуждение. Я испытывал такие чувства в детстве, разыгрывая свои фантазии на заднем дворе. Только теперь это были не выдумки. Это было по-настоящему. Это была моя работа.

Мы с Каролой принимали участие в родительской группе нашего квартала. Каждый год на Рождество у нас проводился обмен печеньем — очень веселое развлечение для детей. Однажды в декабре того года я приехал из «Эллингтона» сразу после полета, на мне все еще был летный комбинезон. Я взял Габби и Даниэля, мы обменяли печенье и пошли домой. Был прекрасный солнечный день — в Хьюстоне в декабре еще тепло, — и я помню, как я в своем форменном костюме супергероя лежал на лужайке перед нашим домом, ел печенье, смотрел в небо и думал: «Я только что был там. Я только что летал. Я могу летать».

Я хотел стать Человеком-пауком, когда вырасту, и я им стал.