Книга: Интернет животных. Новый диалог между человеком и природой

Компенсация природы в эпоху постмодерна: наблюдение за птицами, зоопарки, домашние животные

Однако мы не станем утверждать, что теперь уже совсем не интересуемся природой. Более того, складывается впечатление, что люди все сильнее увлекаются животным миром. Наблюдения за природой превратились в дорогостоящее хобби, зоопарки отмечают рекордное число посещений, а в мире еще никогда не было так много домашних животных, как теперь. Впрочем, при ближайшем рассмотрении подобное проявление интереса к природе оказывается проявлением интереса к самим себе. Компенсация недостаточности в современном восприятии природы не преодолевает, а лишь углубляет разрыв между людьми и животными. Она отодвигает природу на расстояние, превращая ее в нечто абстрактное и далекое.

Noli me tangere! – «Не тронь меня!» Вот так оно и происходит: соприкосновение заменяется наблюдением. «Ничего не трогать, только смотреть!» – эту отупляющую мантру дети заучивают уже в начальной школе. «Только смотреть!» – повторяют и взрослые, и это находит предельное воплощение в новом виде народного спорта, а именно – в наблюдении за птицами. Доморощенный наблюдатель вкладывает целое состояние в свою «оптику», как он выражается, то есть в подзорные трубы и бинокли. Парадоксально, но это – инвестиция в те самые приборы, что отдаляют его от природы, держат его на расстоянии, хотя ему-то кажется, будто длиннофокусный объектив и высокое разрешение способны приблизить его к птицам. Birdwatching в точности воплощает дилемму восприятия природы в эпоху постмодерна. Создается мнимая близость, на деле же – непреодолимое расстояние.

Человек, наблюдающий за птицами, совершенно одинок. Его одиночество с особенной очевидностью выражается в разных видах деятельности, якобы окрыленной любовью, но исчерпывающейся подсчетом количества птиц и коллекционированием видов. И то, и другое – суть формы эстетической систематизации, которая подчиняет природу логике наблюдателя и соотносится именно с ним, а не с природой как таковой. Орнитологи поддерживают эстетическую биофилию, благо она официально признана необходимой образованному человеку и до сих пор соответствует представлениям эпохи Гёте. Природа для человека – сфера мысленного бегства в поисках самого себя, разочарованного цивилизацией и обретающего спасение в природной чистоте. Мода на Birdwatching дает замечательный пример культурной трансформации отношений между человеком и животным, некогда носивших экзистенциальный характер, в наблюдение как таковое.

Орнитологическая страсть к коллекционированию являет собой первую форму компенсации в далекой от природы современности. Вторая состоит в эстетической реконструкции вольной жизни зверей, каковую мы наблюдаем в зоопарках и в сафари-парках. Здесь – при постоянном увеличении финансовых затрат – моделируются якобы подлинные природные диорамы. Реконструкция вольной жизни оживляется по правилам игры в прятки. В зоопарке, бывает, вовсе и не увидишь зверей, ради которых куплен билет в кассе, потому что они спрятались от глаз в пещерах из папье-маше. Посетители не просто готовы принять, но даже жаждут такого. Отчего же? Оттого, что момент неожиданности, внезапного появления зверя из укрытия в биотопе за оградой, организованном весьма близко к жизни, порождает то самое чувство, какое мы испытываем при встрече со зверем на воле. Можно утверждать, что посетитель идет в зоопарк, чтобы не увидеть зверя и вновь пережить утраченное чувство свободы. Не увидеть зверя в зоопарке – эта напряженность ожидания снова превращает нас в охотника и собирателя посреди саванны.

При посещении зоопарка то и дело происходят сбои и неожиданные события, наглядно доказывающие, что пережитая здесь встреча с природой – фикция. Идея зоопарка основана на театральности, на инсценировке островка свободы. Однако данный островок существует в пределах реального мира, а тот постоянно вмешивается в островную жизнь, разрушая созданную иллюзию. И тогда посетитель замечает, что сам живет внутри компенсаторной системы. А замечает потому, что ему не хватает слов для описания увиденного. Только личное воспоминание способно проиллюстрировать дистанцию между ним и животным, выявившуюся во время посещения зоопарка.

Мюнхен, октябрь, солнечный день. Октоберфест закончился. Мюнхенская «Бавария» теперь уже единоличный лидер турнирной таблицы. В городе царит победное настроение, вопреки наступающей осени. Деревья на берегах Изара отливают красным, охряным, бурым. В пивных звенят бокалы. Мое семейство собирается в зоопарк «Хеллабрунн» – это едва ли не единственное место для прогулок, куда родители и дети отправляются с удовольствием, не вступая в пререкания. Мы останавливаемся у вольера, где живет медведица с медвежатами. Дети, прорвавшись сквозь толпу посетителей, прижимаются носами к толстому бронированному стеклу. Охают и ахают. Ой, какие же миленькие и маленькие эти медвежата! Как вдруг появляется тень: уточки летят стайкой ко рву, заполненному водой и отделяющему медведей от посетителей. Мамаша-утка и трое утят, маленьких и миленьких. Дальнейшие события развивались быстро: медведица не колебалась ни секунды. Бросилась в воду, одним махом разогнала утиный выводок, раз – и проглотила утеночка, только перышки полетели. И потопала к своему потомству, нежащемуся под осенним мюнхенским солнышком. Посетители замерли от ужаса. В первом ряду раздались всхлипы и возгласы «Ой мамочки!», а в это время мозг у мамочек и папочек заработал на высоких оборотах: как объяснить это ребенку? Как же? Ведь сегодня утром мы отправились сюда не ради такой встречи с природой! Я и сам был среди тех отцов, которые не нашли правильного ответа на этот вопрос.

Исследователи из Лондонского зоологического общества (London Zoological Society) также убедились в том, что мы не находим подходящих слов для описания природы, поскольку утратили с нею физический контакт. Они отправились в фототур по следам сибирского тигра, однако в объективе их фотокамеры оказалось совсем другое зрелище, а именно: беркут забивает пятнистого оленя – огромного, во много раз превосходящего размерами его самого. Такое увидишь нечасто. Впечатляющие фотографии появились в СМИ¹⁴. Журналист газеты Die Welt озаглавил свой репортаж так: «Редкое и жестокое зрелище, запечатленное камерой». А в нижеследующем тексте говорилось: «На юго-востоке России беркут напал на безобидного пятнистого оленя и когтил его до тех пор, пока олень не испустил дух». Подбор обличительных слов говорит сам за себя. Глазам читателя, оценивающего происшествие, предстает и «жестокость» зрелища, и агрессивность беркута, и «безобидность» оленя. Столь же справедливо было бы назвать «жестокостью» поедание оленем коры у «безобидной» березки. И так далее, до бесконечности. Мораль речевого рефлекса указывает на нашу удаленность от того, что действительно происходит в природе. Сентиментальное отношение к ней преобладает, переводя природу как таковую в координаты морали и не допуская описания подлинных фактов.

Мы не осознаём данной дистанции в первую очередь потому, что в обычной жизни имеем дело с гуманизированными животными, причем в немыслимых доныне масштабах. Повторюсь, на всем белом свете никогда не было столько домашнего зверья, сколько теперь. В одной только Германии – более 20 миллионов. Однако все эти собачки, кошечки и птички не взяли на себя ту роль, что выполняли животные прежних времен. А раньше они служили человеку. Сегодня домашние животные, как правило, не приносят никакой пользы, зато становятся полноправными членами семьи. Они – часть социального окружения их хозяев. Домашних животных возвысили до существ, достойных моральной квалификации. Для истории человечества это – новый этап. В XIX веке во Франции дохлых собак просто бросали в Сену, но уже спустя полвека положение вещей изменилось. Парижские буржуа вдруг стали хоронить своих зверюшек на специальных кладбищах и на память заказывать чучела породистых такс для украшения каминной полки. Собаки обрели шкафы для одежды, где отныне хранились сапожки, банные халаты и купальные костюмы. Животные стали социальными существами, заменой человека; так к ним относятся и сегодня. Делают подарки, дают человеческие имена, наряжают, а порой и хоронят так же, как людей¹⁵.

А ведь в действительности домашние питомцы – лишь наполовину представители животного мира. Существуют они в сексуальной изоляции, занимают тесные помещения, почти лишены контактов с собратьями по виду и питаются искусственным кормом¹⁶. Служа лишь тому, чтобы украшать человеческий мирок воспоминаниями о природе, они становятся одушевленными предметами домашнего обихода, фактом биографии своих хозяев. То есть частью такой ситуации в культуре, когда животное деградирует до состояния игрушки или элемента обстановки. Или даже символа такой любви, какую вроде бы и не встретишь среди людей. А на финальном этапе трансформации – до терапевтического средства для усталого поборника цивилизации. Нынешние домашние животные – это уже не равноценные партнеры человека в экзистенциальных взаимоотношениях. Это артефакты, более или менее вписывающиеся в наше комфортное существование. И не важно, в конце-то концов, сидят ли они на диване живьем или чучелами, ибо именно такая судьба с самого появления домашних животных ожидала множество собак, кошек и лошадей: консервация в любимой позе и солома внутри¹⁷.

Наблюдение за птицами, зоопарки, содержание животных дома – все три формы компенсации лишь имитируют близость животных, создавая такие культурные ситуации, в которые прекрасно вписываются изображения зверей и фрагменты живой природы. Вот она, очевидная логика компенсации: место природы занимает изображение природы. Мир вокруг нас перенасыщен изображениями животных, и потому особенно наглядна их отчужденность от нас. Чем меньше остается животных, тем чаще их изображают. Чем менее реальны для нас животные, тем чаще мы их выдумываем. Человек пытается задержать в образах то, что от него уходит. Однако избыточность изображений всегда есть признак «трансцендентальной бездомности» (Георг Лукач). И если так, то запрет на изображения животных в некоторых религиях есть признак метафизической уверенности. То есть уверенность в невидимом запрещает сделать его видимым, а стремление запечатлеть и удержать свидетельствует о страхе потери. Фотографирование на смартфон выставляет наше отношение к вечности в сомнительном свете. Кто ходит по собору, делая сотни снимков на телефон, тот утратил связь с самим смыслом архитектуры собора. То же относится и к изображениям животного мира. Чем скорее мы забываем животных, тем сильнее мы стараемся их запечатлеть, и это – напоминание о животном как об историческом партнере человека. Экспоненциальное мультиплицирование изображений – одна из попыток сохранить животный мир, это ответ человека на все увеличивающееся расстояние до природы. Но тем самым опять создается обманчивая близость, как и в случае с оптическим прибором, который создает дистанцию вместо приближения к объекту, раскрывая близость как отчуждение.