Книга: Классы наций. Феминистская критика нациостроительства

«Новый класс» и новые медиа

«Новый класс» и новые медиа

Журналист радиостанции Би-би-си, который в апреле 2012 года вел репортаж от здания Московского суда, где должны были вынести решение о продлении срока содержания участниц группы под стражей, охарактеризовал пришедших туда в знак поддержки как «стильных молодых людей»[477]. Многие отвечали на его вопросы по-английски – что является важным ресурсом в квазипрофессиональных сообществах и сетях блогеров и журналистов новых медиа, «современных» художников, компьютерных энтузиастов, веб-дизайнеров, популярных ученых и публичных интеллектуалов, экспертов, организаторов и полупрофессиональных правозащитников, феминистских и экологических активистов, входящих в международные правозащитные сети. Исследования российской протестной волны 2011–2012 годов[478] обычно не отмечают такой важный аспект этого движения, как частичное смешение и пересечение двух сфер, посредством участия в которых участники движения знали друг друга и видели себя членами одной сети. Я имею в виду политические (протестные) акции и производство и потребление современного искусства, происходившее посредством сетей новых галерей, перформансов, выставок, аукционов, «богемных» кафе, (новых) художественных изданий, а также обсуждений этих событий в социальных сетях. Например, возникновение Pussy Riot связывают с акционистской группой «Война», в которую входили некоторые из участниц. Члены этого смешанного сообщества интеллектуалов, художников и активистов обычно имеют особый габитус, т. е. следуют некоторому стилю материального и культурного потребления («свои» книги, фильмы, музыка) и образу жизни, имеют узнаваемый «шик» (что и отметил журналист Би-би-си). Они принадлежат к тому «классу», который составляет социальную базу Pussy Riot.

В современной социальной теории термин «класс» может являться как обозначением социальной группы, так и указывать на те принципы, в соответствии с которыми она выделена. Понятие класса традиционно связывают с экономическим неравенством, однако в настоящее время он может обозначать и социальное разделение, обладание привилегиями, доминирование и исключение, основанные на неэкономических капиталах. Как организующий концепт, включающий широкий круг феноменов, связанных с неравенством и дифференциацией, классовое разделение, согласно П. Бурдье и некоторым другим теоретикам, может осуществляться посредством культуры, стиля жизни и вкуса. Иначе говоря, люди могут не признавать классового разделения или не идентифицировать себя с «классом», тем не менее они являются включенными в классовые процессы[479], а «линии исключения», основанные на стиле, вкусе, обладании знаниями и культурой, связаны сложным и неявным образом с циркуляцией экономических капиталов.

Это краткое изложение современных взглядов на класс помогает понять некоторые процессы в постсоветском регионе, где переход к капитализму породил экономическое разделение, а подключение к глобальному обществу и вхождение в информационную эру привели к фундаментальным изменениям форм занятости. Для современного постиндустриального мира характерны новые – нестабильные (precarious) – сетевые, фрилансерские, временные, проектные формы занятости. «Работа» часто предполагает создание собственного контента и постоянное и активное производство собственной «интересности» для возможных работодателей и потребителей продукта. Когорты работников, занятых в этой сфере, обычно сосредоточены в крупных городах, и в их отношении часто используют термин «креативный класс», введенный в обиход Ричардом Флоридой[480]. После перевода его книги на русский язык стал популярен ироничный термин «креаклы», однако, очевидно, правильнее было бы использовать термин новый класс. Исторически к новому классу относили бюрократию (T. Veblen, Л. Троцкий, М. Джиллас), ученых и технократов (D. Bell), а также интеллектуалов, при этом принцип его выделения оставался одним и тем же: члены нового класса полагаются на интеллектуальные, культурные и образовательные капиталы для получения дохода и привилегий[481].

Появление Интернета, позволяющего осуществлять личное и групповое взаимодействие виртуально, стало важным фактором для оформления нового класса экспертов, «креативщиков» и активистов[482]. Новые сетевые платформы (Facebook, LiveJournal, Twitter, а также их кириллические аналоги) делают возможным слияние активизма и коммерческой деятельности. Социальные сети представляют собой особое пространство, где члены реальных и виртуальных сообществ общаются, обмениваются информацией о культурных и активистских событиях и, выражая свое отношение к ним, демонстрируют принадлежность к сообществу. В этой сфере обмен информацией, выражение протеста, поддержание сообщества посредством участия в нем и экономическая деятельность могут происходить одновременно, а навыки работы с информационными технологиями являются преимуществом, так как позволяют поддерживать собственную видимость и популярность в сообществе. Последнее, в свою очередь, является одним из условий получения работы. Исследователь Интернета Фред Тёрнер, изучавший ранние американские виртуальные сообщества и заметивший, что многие из них из экологических коммун трансформировались со временем в успешные в бизнес-проекты, отмечал особую важность «репутаций» и видимости внутри таких профессионально-активистских сетей[483]. Чтобы принадлежать к сообществу и быть принятым в нем, необходимо участвовать в информационных обменах и постоянно «производить себя» как интересного, особенного члена сообщества, и в этом случае создание репутации, принадлежность к сети и профессиональная деятельность «завязаны» друг на друга. При таком интенсивном производстве и самокоммерциализации граница между работой и личной жизнью может размываться, так как личное становится «материалом» для создания видимости и популярности: человек живет и совершает перформанс одновременно[484]. Например, обсуждение «публичной» беременности и рождения ребенка Н. Толоконниковой в то время, когда она была членом группы «Война», и некоторые другие моменты ее публичной личной жизни стали заметной частью дискурса Pussy Riot в Интернете.

Цифровые сообщества нередко объединяют знакомых между собой в реальности людей, и групповые ресурсы частично используются для поддержания их внутренней солидарности. Участники этой субкультуры стремятся продвигать представление о ней как неиерархическом, антибюрократическом, демократическом сообществе, ориентированном на «светлые» цели, например, как это было весной 2012 года, на «честные выборы». Это наивная точка зрения (хотя ее носители искренни в своей вере в нее), так как такие ресурсы, как культура, репутация, харизма и технологические навыки, являются «вторичными» формами капитала и требуют легитимации при помощи реальных институтов или посредством опоры на экономические капиталы. Несмотря на часто провозглашаемые антикапиталистические лозунги, сетевое сообщество в значительной степени живет за счет глобального медиарынка (телевидения, моды, рекламы, дизайна, современного искусства и т. д.) и огромных международных корпораций, а популярное искусство и политическая деятельность становятся способом достижения репутационных позиций и получения профессиональных заказов. Например, сразу после выхода из тюрьмы Н. Толоконникова снялась для рекламы одежды компании Trends Brands[485]; вместе с М. Алехиной они регулярно участвуют в коммерческих фотосессиях и телешоу. Существует мнение, что заявленный группой Pussy Riot контркультурный протест сам стал товаром на медиарынке[486] и даже что группа с самого начала преследовала коммерческие цели.

Если образованные молодые горожане, владеющие новыми технологиями, часто происходящие из семей интеллигенции (что объясняет их владение английским языком и обладание другими формами культурного капитала) и поддерживающие Pussy Riot, составляют новый класс, главным ресурсом которого является обладание знанием и культурой, то такое сообщество маркирует свои границы, конструируя различение с «менее культурными». Классовая дифференциация не обязательно предполагает экономическое неравенство как таковое, так как «режимы исключения и доминирования могут выстраиваться на культурном различении»[487] и создаваться при помощи использования различных видов капитала и даже особого дискурса, например через «посрамление» менее культурных. В качестве иллюстрации политики дифференциации можно рассматривать акцию московских гей-активистов, развернувших на Красной площади транспарант с лозунгом «Гомофобия – религия быдла»[488]. Формально активисты выступали в защиту прав геев, стыдя гомофобов. Учитывая, однако, «нагруженность» слова «быдло», которое используется как для наименования малокультурных («жлобов»), так и людей «низшего класса» в принципе, то, по сути дела, апелляция к правам геев была использована для социального исключения путем придания себе статуса просвещенных арбитров вкуса и морали и даже защитников прав человека (так как это моральная позиция)[489].

Надя Толоконникова и Маша Алехина в Нью-Йорке. Снимок не может быть опубликован, так как права на него принадлежат журналу Vanity Fair

Протест на Красной площади. ©Фото Евгения Фельдмана

Дело Pussy Riot также стало инструментом выстраивания социальной границы между «просвещенным классом» и «массой». В качестве примера можно привести статью известного журналиста, связанного с протестным движением, которую он опубликовал в «журнале глобальных русских» под названием «Сноб» и в которой утверждал, что «народ» не в состоянии оценить Pussy Riot, а потому интеллигенция должна «разойтись» с ним и принять на себя роль учителя, демонстрируя правильную точку зрения:

«Поддержав “Pussy Riot”, российская оппозиция выбрала вторую дорогу. Она довольно длинная и действительно ведет от народа – к другому, лучшему народу. Если к нему терпеливо и сосредоточенно идти, он обязательно появится…»[490]

В обоих случаях происходит проведение разделительных границ между интеллектуалами и народом, при этом дистанцирование от последнего представлено как работа на демократическую цель: в первом – на защиту прав геев, во втором – Pussy Riot.

Доходы тех, кто живет за счет глобального медиарынка, не всегда можно отследить, а уход от налогов может рассматриваться в этой среде как форма сопротивления авторитарному государству. Аргументация такой позиции следующая: «Они нас не представляют, а потому мы не платим им налоги; вот когда они проведут честные выборы, мы начнем платить»[491]. Однако декларируемый в качестве средства демократической борьбы уход от налогов и одновременное требование честных выборов вызывают вопросы относительно целей и идеологии протестного движения. Один из молодежных лидеров протестной весны 2012 года, когда и разворачивалось дело Pussy Riot, считающий себя левым, так разъяснил свою политическую идеологию в передаче на либеральной радиостанции «Эхо Москвы», посвященной причинам протестного спада:

«Сегодня концепция “левых” гораздо шире… Опора для меня не рабочие, а те молодые люди, которые мыслят и которые уже сегодня хотят жить в другой России. Некоторые думают, что вот у нас есть враги. Мне не очень близка идея о классовых противоречиях, которые до сих пор исповедуются очень многими левыми. Потому что, несмотря на то что есть очевидные классы, в том числе в нашей стране, мы можем уже сейчас общество сделать бесклассовым, поэтому говорить, что надо опираться на рабочий класс, – значит говорить о том, что мы должны начать снова классовую борьбу. Я никакой классовой борьбы не хочу. Мои родители, говоря условно, буржуа, я не могу себе представить, что пойду против своих родителей… То есть есть идеи, которые разделяют большинство живущих в мире – чтобы жить было комфортно. Если для того, чтобы жить было комфортно, необходимо сделать что-то левым – хорошо… Мы должны брать своей искренностью, прямотой и новизной… Когда нам будет по 35 лет и мы будем избираться мэрами и губернаторами, вот тогда будут политические программы. А сейчас важен наш искренний мессидж…»[492]

Дистанцирование от рабочих есть свидетельство политического разделения, и многие российские левые и рабочие партии и группы считают, что борьба между правящей российской элитой и оппозицией, к которой принадлежат и Pussy Riot, есть борьба за власть между двумя буржуазными фракциями[493]. На состоявшемся летом 2012 года Форуме левых сил (собравшем представителей независимых профсоюзов, «Левого фронта», «Трудовой России» и других организаций), не замеченном основными СМИ, было заявлено, что водоразделом между «стильными протестантами» и трудовой Россией является отношение к итогам приватизации 1990-х, породившей сегодняшнее экономическое (классовое) неравенство. Целью социального протеста, полагают они, должен быть пересмотр итогов приватизации (т. е. перераспределение), а не передача власти от одной буржуазной фракции к другой[494]. Одновременно с классовым вопросом собственности на Форуме был поднят вопрос о ЛГБТ-активистах, феминистках и других группах, которых многие левые видят борцами за «жизненный стиль». Очевидно, важно и то, что рабочие движения организуют свои протесты при помощи тех структур и символов, которые были выработаны в эпоху индустриального капитализма и связаны с экономическим угнетением, однако современный «постматериальный» информационный рынок маргинализует такие протесты. Как указывает западный сетевой журналист:

«PR стильные и фотогеничные, а рабочие-нефтяники – нет. Суд над PR легко освещать западным журналистам в Москве… Молодые люди выходили на улицу в защиту PR по всей Европе, и это хорошо. Группа получила поддержку Мадонны и других селебритиз. Хочется надеяться, однако, что мы сможем оказать такую же поддержку Розе Тулетаевой и другим активистам из Жанаозена[495], на которых казахские власти обрушили страшные репрессии…»[496]

Таким образом, дело Pussy Riot выявило разделение между космополитическим новым классом и «массами», включенными в более традиционную и локальную экономику. Выступления «православных верующих» против Pussy Riot (гей-парадов, «современного искусства») в этот период были частью классового (если понимать класс в веберовской перспективе) противостояния между группами, обладающими различными жизненными шансами и активами (навыками, знаниями, связями) на глобальном рынке. Те участники рынка занятости, чьи «капиталы» не находятся в «глобальной экономике» в силу выполняемого ими труда и регионов их проживания, часто поддерживают политику В. Путина, связывая его руководство с решением некоторых социальных вопросов и развитием «реальной» (т. е. производящей) экономики. Оппозиция же, в их восприятии, выдвигает в качестве альтернативы ему представителей именно того «класса», который многие видят главными бенефициантами постсоветского передела собственности. Информационная экономика не может существовать без индустриальной, но часто маргинализует ее работников: их протест не столь видим, как акции, организованные «стильными и фотогеничными».